Аннотация: Очередная история из старых времен, на этот раз о счастливом спасении. На эту идею меня натолкнула строка из стихотворения Лонгфелло "Крушение Геспера"
Вставать каждый день перед рассветом, чтобы разогреть завтрак и приготовить сверток с едой в море, было нелегко, и никто не знал этого лучше, чем Мэри Уайт.
В тот день ей не хотелось вставать до ломоты в костях, но она взяла себя в руки и переползла через спящего мужа, дрожа от холода. Ветер колотил оторвавшейся доской в пустом курятнике, и пес по кличке Доходяга настороженно следил из-под стола, как хозяйка кутается и разжигает очаг, старательно наклоняясь над огнем так, чтобы искра ненароком не попала на юбку.
- Что у нас сегодня на завтрак? - сонно донеслось с постели.
- Рыбный суп. И рыбный хлеб. И сушеная рыба. И кофе, - с негодованием ответила Мэри. - Можно подумать, наш сегодняшний завтрак отличается от вчерашнего и позавчерашнего! С тех пор, как всех наших куриц перетаскала лиса, и твой дружок утопил наш мешок с мукой, в этом доме ничего не будет, кроме рыбы, мистер!
Муж обреченно застонал, а потом засмеялся.
- Он все-таки привез тебе отрез на новое платье.
- Отрез?! Ты купил мне шелк! Шелк!!! - она гневно развернулась с поварешкой и погрозила ему, разбрызгивая капли рыбного бульона.
- И что в этом такого? В городе многие женщины носят шелковые платья.
- До ближайшего города, мистер Джон Уайт, полдня езды на лодке. И даже до ближайшего дома не меньше двух часов пешком. Перед кем мне красоваться в шелковом платье здесь? Перед чайками?! - Мэри чуть не заплакала от обиды и поскорей отвернулась.
- Ну-ну, - Джон поднялся с постели и обнял ее. - Я же просто хотел порадовать тебя. Глядишь, в этом году цены на рыбу вырастут, и тогда мы купим дом в городе... И откроем свою лавку... И тебе будет куда ходить в платье...
- Лгун, - уже беззлобно ответила она и вздохнула. - Я слушаю твои обещания уже семь лет. Мы уже похоронили троих детей в этой глуши, и я так и помру здесь одинокой старухой, если с тобой что случится.
Они оба примолкли. Там, за стихающим ветром и тьмой за окном, высился холмик с тремя могилами. На двух из них не было даже имен, а в последней лежал Джон Уайт-младший.
- Каждые две недели приезжает твой брат, - неохотно напомнил Джон. - Если со мной что случится, ты уедешь с ним. Но, мне казалось, я достаточно осторожен, и пью только в дни бури. Ну и в городе, конечно.
- Вот еще. Никуда я отсюда не уеду, даже если ты пропадешь на год. Ты не посмеешь оставить меня одну, Джон Уайт!
Он опять вздохнул, будто хотел сказать: "женщины", но вчерашний суп закипел, забулькал, полез из-под крышки пеной, и Мэри встрепенулась.
Когда Джон наскоро умылся и вытерся, завтрак уже ждал его на столе: ломоть пресного хлеба с маслом, кофе и горячий рыбный суп. Он ел торопливо, прислушиваясь к завыванию ветра за окном. Мэри сидела рядом с ним и привычно глядела, как он ест, положив на колени канву, по которой она вышивала в минуты безделья, втайне надеясь, что сможет похвастаться узором на холщовой сумке к Рождеству.
- Не забудь новые варежки, которые я тебе связала, - сердито сказала она, когда муж доел, вытянул ноги и блаженно закурил, оттягивая тот миг, когда придется натягивать шапку, кутаться в старый шарф и выходить к морю. Старый, круглый фонарь стоял на столе, и его погнутая дверца напоминала о последней буре и о том, что медлить нельзя.
- Сдается мне, сегодня тише и теплее, чем вчера, - врастяжку сказал Джон. - Вряд ли я вернусь рано. Пса не отпускай далеко, я видел волчьи следы на тропинке, которая спускается к реке. Надо будет как-нибудь поохотиться.
Мэри фыркнула.
Оделся он быстро, и Мэри поспешно сунула ему в руки сверток с едой.
- Иди уж, - сказала она.
- А как же напутствие, пожелание беречь мою драгоценную душу и слезы? - весело спросил Джон.
- Вот еще! Мне на тебя и слез никаких не хватит. Привези лучше побольше рыбы.
- В следующем году мы будем жить в Глостере, - торжественно пообещал он. - Или даже в Салеме. Куда ты больше хочешь, моя радость?
- Все, чего я хочу сейчас, чтобы ты прекратил молоть языком, Джон Уайт! Иди уже, как раз светает.
Из окна их хижины она видела, как он широко шагает по снегу к берегу, темная точка среди серости и утренней хмари. Дочь рыбака и жена рыбака, Мэри не знала другой жизни, но на рассвете ее всегда охватывала печаль. Море не грозило ей, нет, оно лишь напоминало, что не делает подарков, а забрать может самое дорогое. Вдалеке, еле-еле видный в робком свете, высился безлюдный остров, который почему-то звался Горем Нормана. Может быть, здесь незнакомый Норман потерял свой корабль или утонул сам. Так или иначе, остров Мэри не нравился. Он был опасным.
Все домашние дела она закончила к полудню. Можно было немного отдохнуть, и Мэри вновь взялась за вышивку по канве. Работа была кропотливой и сложной, она боялась, что ей не хватит ниток, боялась ошибиться в узоре или сломать железную иглу. Она вышивала на холстине изречение из Библии, так делали в одном хорошем доме в Бостоне. "Блажен муж, боящийся Господа" - вот что она выбрала. Ей сильно запала в душу проповедь по этой цитате из Псалмов, когда священник говорил про род правых, и что Господь дарует такому роду крепость.
Она только-только устроилась на стуле перед очагом, поставив корзинку с шитьем в ногах, когда Доходяга встрепенулся и взволнованно навострил уши.
- Что там? Олень? - спросила его Мэри, будто пес мог ответить. Индейцев здесь уже давно не было, и дикие звери редко забредали к ним во двор, если не считать той лисы, что повадилась ходить в их курятник. - Лучше бы ты так хорошо сторожил дом по ночам, чем валяться у огня и беспокоиться о безобидных животных!
Пес виновато взглянул на нее и еле вильнул хвостом. Для охраны он никуда не годился, зато был отличным нюхачом. Джон порой брал его с собой на берег, чтобы искать останки погибших кораблей. Приливом на светлый песок частенько выносило то обломки хорошего дерева, то остатки одежды, то размокшие книги, изредка деньги или человеческие кости. В плохие годы, благодаря этим находкам, они выживали и могли отвергать нечестивые предложения. Контрабанда, фальшивые огни на берегу, чтобы заманивать корабли в ловушку - среди их соседей находились люди, которые не брезговали заниматься таким промыслом целыми семьями.
Послышался резкий стук, и Доходяга залаял. От неожиданности Мэри подпрыгнула на месте, больно уколов себе палец.
- Кто там? - воскликнула она и слизнула с пальца кровь.
Она не сразу узнала голос мужа, таким он был уставшим и незнакомым.
- Почему ты так рано? Что-то с лодкой? - спросила Мэри, отпирая дверь, но ответа не дождалась. Ей пришлось посторониться, потому что вначале в дверях показался кусок дерева, обломок мачты. Джон бережно прижимал его к себе, завернув в теплую куртку. Он был бледен и мокр.
- Господи... Что случилось? Почему ты раздет?
- Подай нож, - велел он хмуро.
- Зачем? Что произошло? - Мэри, не глядя, отпихнула пса ногой, который рвался к хозяину, чтобы по привычке встать на задние лапы и облизать ему руки.
- Я свой сломал, - неразборчиво ответил он.
Джон осторожно положил свой груз на постель. Резко запахло виски. Мэри открыла было рот, чтобы возмутиться, но не смогла ничего произнести, когда он развернул ткань. К мачте была крепко-накрепко привязана девочка лет семи-восьми. В ее темно-русых волосах блестел лед, заледенела и веревка, крепко впившаяся в промокшее сукно шкиперской куртки. Щеки у нее лихорадочно краснели, местами отливая в болезненную лиловость.
- Она мертва? - спросила тихо Мэри. Она сбегала за ножом, висевшим над очагом, и теперь глядела, как Джон с трудом разрезает обледеневшие веревки.
- Не знаю. Нет. Мне кажется, она была жива, когда я нашел ее. Но это было два часа назад. Снег падал ей на глаза и таял на лице. Вся ее одежда обледенела. Я растер ее виски...
- Натаскай-ка воды и поставь большой котел на огонь! - прервала его Мэри. - Как жаль, что у нас нет ни одной курицы! Нет ничего лучше куриного жира, когда обморожена кожа. Если она еще жива, то промерзла до костей. Хотела бы я посмотреть на того мерзавца, который привязывает ребенка к мачте!
Пока она говорила, то ловко раздевала девочку. Когда Мэри освободила ее от промерзшей одежды, то чуть не заплакала от ужаса, отвращения и сочувствия - на руках и ногах девочки появились страшные пузыри, а ногти на детской руке легко сошли с руки, напоминавшей цветом белый известняк.
- Ты причинял ей ужасную боль, пока нес, - шепотом, будто рядом с постелью умирающего, укорила она мужа. - Но хорошо, что ты принес ее домой.
Они нагрели шкуры и простыни, что были дома, на боку котла, и завернули девочку в теплое. Та легонько всхлипнула, приходя в себя, и ее вырвало прямо на пол, после чего она расплакалась и тихонько, сквозь зубы, застонала на одной ноте.
- Не надо плакать, - мягко сказала ей Мэри. - Ты у друзей. Господь сберег тебя. Нечего волноваться.
Руки у нее ходили ходуном, пока она наливала горячий суп в маленькую миску. Она трижды попробовала, достаточно ли тот нагрет, не доверяя своим чувствам, и лишь потом решилась напоить девочку. Та приоткрыла веки, и серые глаза на миг мазнули взглядом по лицу Мэри.
- Сейчас будет немного больно, - бодро сказала она. - Но потерпи. Суп не такой густой. В самый раз для тебя.
Они долго не ложились спать в тот вечер, обсуждая, что делать дальше, и Доходяга, умный пес, грел найденыша своим телом. Себе и мужу Мэри постелила на полу, чтобы не беспокоить несчастную, и долго не могла заснуть, взволнованная ужасной находкой. Сквозь сон она чувствовала, как Джон поднимается, чтобы поворошить огонь в очаге, и ей снились мерцающие сполохи, карабкающиеся по мачтам корабля, что раз за разом разбивался у Горя Нормана среди бурлящей тьмы.
На следующее утро девочка была еще жива. Она, похоже, отогрелась, но каждое движение причиняло ей такую боль, что она непрерывно стонала. Вместо того, чтобы выйти в море, Джон на рассвете отправился в город и привез гусиного жира и доктора-целителя, который учился у индейцев. Тот не взял с них денег, но оставил множество трав, которые следовало заваривать и поить ими девочку.
- Будет хуже, - говорил он скорбно, поджимая губы. - Готовьтесь.
Домой доктор отправился пешком. Джон провожал его до первого перекрестка, чтобы тот не попал в беду на незнакомой дороге, и взял с него обещание вернуться через пару недель.
- Не верю я этому доктору, - сердито говорила Мэри, всякий раз заваривая его травы для девочки, имени которой они до сих пор не знали. - Не будет хуже! Не допущу! Кстати, дорогой муж, откуда это ты взял виски в тот день?
Но хуже все-таки было. Найденная девочка шла на поправку очень медленно и болезненно. На обмороженных местах у нее открывались язвы, и Мэри боялась, что у безымянной сироты испортится кровь; руки и ноги у найденыша двигались плохо, и, кроме того, она начала надрывно кашлять и впала в лихорадку. Незаконченная канва валялась забытой на полке, и хоть до Рождества оставалось совсем немного времени, Мэри забыла о ней напрочь.
Девочка выздоровела к весне, пусть жестокая стихия и оставила на ней рубцы и шрамы. Нуждаться им не пришлось даже в самые трудные дни, потому что добросердечные люди присылали им вещи и продукты, узнав о чудесной морской находке. Найденное дитя по-прежнему не произнесло ни слова, и иногда Мэри печалилась, когда думала, что им рано или поздно придется расставаться, если весть о спасенной дойдет до ее настоящих родителей. Глаза у девочки оказались вовсе не серыми, а синими, как ясный день или лен, и, когда у нее менялось настроение, они чуть-чуть меняли цвет. Улыбалась она нечасто, но ходила за Мэри, как утенок, впервые увидевший мать, стараясь помогать ей, чем могла, и Мэри почти не вспоминала о холме с тремя могилами.
- Сегодня опять выловил доску с именем корабля, - сказал как-то вечером Джон, пока они ужинали втроем, и Доходяга выпрашивал подачку со стола, - Должно быть, она долго плавала, совсем почернела. Отвезу ее в Глостер завтра, пусть священник утешит родных пропавшей команды. Странное у корабля было имя - "Геспер".
Мэри благочестиво опустила взгляд в тарелку, чтобы помянуть несчастных, но девочка вдруг задрожала и выронила ложку из искалеченных пальцев.
- Тебе больно? - с тревогой спросила Мэри, но та помотала головой и расплакалась. - Что случилось?
Девочка вцепилась в ее передник и уткнулась головой в грудь.
- Это папочка, - неожиданно сказала она, будто выплюнула это слово, и расплакалась сильней. - Папочка привязал меня... к мачте. На его корабле. На Геспере.
- Зачем? - ошеломленно спросил Джон.
- Он боялся... Не хотел, чтобы меня смыло в море.
Мэри растерянно взглянула поверх ее темной головы на Джона, и в голове вертелись только две мысли. Никто не заберет у них девочку. И еще одна: пожалуй, надо будет исправить фразу, которую она начала вышивать на канве. Пусть она будет не о страхе перед Господом, но о благодарности Ему.