Аннотация: Готическая история конца XIX века. Посвящается Роберту Льюису Стивенсону.
Уже вечерело, и пока неугомонные чайки надрывно кричали в сумерках, жена нашего конюха, Мэри, потрошила на кухне рыбу к ужину, время от времени отирая пальцы от блестящей чешуи. Она мурлыкала себе под нос старую песенку, которую, должно быть, слышал каждый, кто рос в Шотландии, -- "Говорят, что дьявол помер", и старый Джеймс, муж Мэри, задумчиво выпускал кольца дыма из своей повидавшей виды трубки.
Мы, дети, всегда с нетерпением ждали вечера, когда он будет в настроении, чтобы рассказать одну из своих увлекательных историй, и набивались в дом, как сельди в бочке. Засиживались мы в такие дни допоздна, пока нас не начинали искать встревоженные слуги, и, когда приходилось подниматься по крутой тропинке к дому под рокот морских волн, в темноте нам невольно мерещился то шабаш ведьм, то высадка французов, которые поддерживали юного принца Чарли больше сотни лет назад. В тот полночный час каждый из нас воображал себя героем давно минувших дел, о которых нам рассказывал старый конюх, и, видит Бог, никакая трепка от родителей не могла бы отвратить нас от вечерних визитов.
Дым таял под потолком, и мы, объятые нетерпением, затеяли возню -- сначала втихую, а затем и открыто. Джеймс покачал головой, когда мы втроем упали с лавки, но разнимать нас не торопился.
-- Кое-кто говорит, что дьявол помер, -- заметил он будто бы в никуда, -- но поглядеть на вас, так решишь, что чертенят народилось больше прежнего.
Мы затихли, утирая грязь с лиц и рук. Его спокойный голос с тем особым шотландским акцентом, который когда-то прославил Роберт Бернс, отрезвил нас хлеще ушата воды.
-- Вы похожи на трех братьев МакТавишей. Они тоже все поделить не могли, кому из них быть главным.
-- Они жили здесь?
-- Пожалуй, чуть северней, -- после недолгого раздумья ответил Джеймс. -- Давняя то история. Еще мой отец бегал в платьице, а люди тогда молились, чтоб коротышка Бони сломал себе шею. Время от времени в Шотландии происходят поистине темные вещи, и сколько бы вы не твердили о прогрессе, ничего не изменилось с древних времен. Просто затаилось, вы же понимаете.
Мы понимали. Каждый из нас отдал бы весь сегодняшний мир с его газетами, поездами, телеграфами, каретными рожками, пароходами, звонками и прочей суетой за то, чтобы несколько дней прожить в прошлом, где верность почиталась выше всего, а дружбу можно было добыть куском хлеба, поделенного на двоих. Тогда мы не знали, что такие вещи вне времени, и кое-кто из нас не догадался об этом до сих пор.
-- Не так давно мне говорили про рассказ юного Стивенсона, который он тиснул в Корнхилле, -- Джеймс взглянул поверх наших русых голов в темноту окна и сделал охранный знак, будто хотел кого-то отогнать, из тех, кто ходил ночами вокруг дома. -- Ославил нас на весь свет. Негоже ему было писать о черном человеке. Как знать, когда Тот теперь придет за ним самим... Каждое наше слово известно на той стороне, и лучше об этом помнить.
Он замолчал, и откуда-то повеяло холодком, будто открылась невидимая дверь.
-- Но я хотел рассказать о Мактавишах, -- спокойно сказал Джеймс. -- Говорили, что их меньшой тогда первым поверил, что железо не отравляет землю, и на него смотрели, как на дурака, когда он призывал выкинуть деревянные грабли и лопаты. Он выписывал много книг из Эдинбурга и считался умником, хоть и с чудинкой. Ясное дело, сам он почитал себя лучше братьев, но те не соглашались -- еще чего, яйцо будет курицу учить. Слыханное ли дело! Старший шибко гордился своим родом, особенно после того, как потратил все отцовские деньги, а средний -- средний был священником.
В тот год и прошел окрест слух, что в горах завелась ведьма. Сначала скисло молоко у Дженни из Макдональдов, потом пропала телка у ваших соседей. Череп ее обнаружили через пару дней на том самом шесте, у которого так любит останавливаться ваш друг баронет, чтобы поболтать с девицами. В ту же ночь пришла гроза с ливнем и сильным ветром, которая причинила немало разрушений. Дальше -- больше. Оказалось, что по горам бродит неведомая женщина, потом кто-то припомнил, что какая-то смуглая нищенка с младенцем в кульке неделю назад просила подаяния и после бесследно исчезла. Заговорили о ведьме -- вначале робко, а затем все уверенней. Места у нас известные -- в давние времена ведьмы соперничали с хозяином Стирлинга, который был сведущ в колдовстве, но со времен мужчины растеряли заклинания, а женщины -- напротив, научились новому у отца Зла.
Он сделал охранный знак, и мы невольно повторили его жест.
-- Младший из братьев в ту пору решил жениться, но невесту привез из чужих краев, откуда-то с юга. Видели ее редко; местные обычаи были ей не по нраву, и держалась она гордо. Старики увещевали младшего Мактавиша жениться на хорошей девушке из местных, но он отказывался, будто чужачка околдовала его. В один прекрасный день видели, как молодая жена шла на Вересковую Пустошь, и тут-то все стало ясно.
Когда люди пришли за ней, уже наступила ночь. Жена священника дала заговоренное веретено, чтобы распутать ведьмины дорожки. Да, сейчас трудно поверить, что каждая женщина знала нужные слова на все случаи жизни и звала тех существ, что жили на этой земле в стародавние времена. Они зажгли факелы, и дым смешался с туманом, поднимавшимся из низин. Что рассказывать -- они заставили слуг выдать им чужестранку, и та вышла, не по своей воле. Говорили, что ее лицо переменилось, но не от страха, а от презрения. Связать ее не успели; она вырвалась и побежала к озеру, люди бросились за ней в погоню, словно обезумели. Но неумно бежать по незнакомым горам в темноте -- девушка сорвалась с тропы и упала вниз, на Вересковую Пустошь, и в тот же миг среди обескураженной толпы появился всадник. Вначале его приняли за дьявола, но им оказался младший Мактавиш. Он был вне себя от ярости, наносил удары хлыстом направо и налево и, в конце концов, его стащили с лошади и чуть было не забили насмерть. Знали бы эти люди, что злая воля, наславшая беды, таилась вовсе в другом месте!
-- Где? -- спросил кто-то из нас, и Джеймс усмехнулся.
-- Постойте, все идет своим чередом. Во дворе их дома нашли закопанную голову пропавшей нищенки и библию, исписанную непристойностями. Новобрачная была похоронена, как ведьма, младшего брата ждал суд за увечья и за колдовство. Все его умные книжки сожгли, а о нововведениях мы забыли до тех пор, пока не увидели первый паровоз. Старший пытался защитить брата, но вместо того запил, и все, что осталось от их наследства, досталось среднему сыну, священнику. Жена его на людях скорбела по несчастным, но дома наряжалась в платья, что достались ей по праву, и светилась от радости. Странной женщиной она была -- будто в ней уживалось и зло, и добро. Вера мешалась с самыми темными суевериями, но никто не подозревал ее. Лишь через много лет, когда смерть уже стучалась в двери ее дома, она созналась, что боится черного человека, который приходил к ней в те дни. В ночь ее смерти поднялась буря, и остатки крыши старого дома Мактавишей до сих пор лежат у ручья, хотя наверняка уже поросли мхом.
-- А что же та... мертвая?
-- Не пугай ты их, -- сказала Мэри. Она раскраснелась от жара печи, но даже запах жареной рыбы не мог отвлечь нас от рассказа.
-- В глуши происходит всякое, -- возразил ее муж. -- Когда настоящая ведьма помирала, в ее дом постучались путники -- мужчина с молодой женой. Говорили они по-старинному и одеты были странно. Я не видел, что происходило у ее постели, но Мэри говорила о черном человеке и о том, что они боролись за душу умирающей.
-- Мало ли чего я болтала, -- возразила хозяйка. Она дала каждому по теплой ячменной лепешке. -- Когда началась гроза, и молния ударила в дерево у дома, я перепугалась, а уж после бури -- у меня и вовсе в голове помутилось. За руку она меня хватала -- это да, ну а потом мне пришлось камнем по голове.
Джеймс хотел что-то добавить, но за окном послышался звук колокольчика, привязанного к упряжи, и знакомое фырканье Черной Красотки, отцовской лошади. Нас хватились дома.
-- Что ж, в любом случае, теперь колдовства бояться нечего, -- заметила Мэри.
За окном поднялся туман, и каждый из нас получил промасленный сверток с рыбой. После того, как мы пригрелись у теплого очага, выходить не хотелось, но расставания было не избежать. Джеймс похлопал каждого по плечу, Мэри крепко обняла на прощание, и мы забрались в экипаж, прижимаясь друг к другу от промозглого холода. Фонарь над головой кучера горел мутно и холодно, и, когда мы тронулись, казалось, что из травы на нас глазеет маленький народец -- так чудно преломлялся в тумане свет.
Мы развернули свертки, чтобы полакомиться едой, и в каждом лежало по фигурке, сплетенной из соломы и ивы. Не сговариваясь, мы выбросили их на дорогу; аппетит исчез, как не бывало, и вдалеке тоскливо забрехала собака.