Аннотация: Уивер попадает в тюрьму, Андрей Павлович паникует, а Йохан нарывается на неприятности.
- Не хотел бы я попасть под твою руку, - проговорил кто-то сверху, и Уивер еле разлепил глаза. Во рту стоял горький привкус, перед глазами двоилось; англичанин чувствовал, как пульсирует шишка на голове. Он попытался повернуться и взглянуть на говорившего, но боль и муть заставили его смириться и не шевелиться. Кто-то сильно затянул ему руки веревкой, и, ко всему прочему, у Уивера начали затекать плечи.
- Говоришь, зашла просто?
- Ну. А он сидит тут, - резкий женский голос напоминал сорочью трескотню. Это точно была не Габи.
- А ты его раз - и по затылку? Крепка баба.
- Что я, ума лишилась? Будто только и делаю, что людей бью просто так! Он ведь вещи в сено прятал, вот как. Разве добрый человек так сделает?
- Пожалуй, нет. А со стариком своим ты подраться не прочь, не запирайся. Эти вещи-то?
Вещи? Какие еще вещи?
Уивер соображал туго, но ясно понимал одно: что-то случилось, и в этом обвиняют его. Кража? Грабеж? Только этого не хватало.
- Они самые.
Перед глазами Уивера показались начищенные сапоги, и незнакомец склонился над тем местом, где сидела Габи. Сквозь боль англичанин смутно удивился тому, что она куда-то делась, и тут же засомневался: а была ли девица на самом деле? Птиц-то он помнил куда лучше, чем этот морок в облике девки. Если посудить, то упасть он должен был на нее, но ведь Габи не было и следа.
- Две рубашки из хорошего льна, - раздался третий, скучный голос. Уивер его не видел, но внутреннему взору представился заморенный вояка с равнодушным взглядом, которому все трын-трава: что грабеж, что убийство. В другой раз Уивер посмеялся бы над таким служакой, но сейчас смеяться совсем не хотелось. - Юбка, черная. Одна... С вышивкой. Цепочка от часов. Кажется, золотая. Две серебряные чайные ложки с вензелем "А".
- Чей-то это вензель? - перебила его баба.
- Не знаю. Погодь пока. Что тут еще? Платок шелковый. В нем... Три серебряных столовых ложки. Не густо. Вот я б на виселицу за такое не пошел. Посмотри, этот не очнулся ли.
В животе у англичанина предательски заурчало - то ли от страха, то ли от голода, и сильный пинок сапогом пришелся ему по ребрам. Уивер зашипел и забарахтался, стараясь высвободить связанные руки, но ничего не вышло.
- Очнулся, - с каким-то удовлетворением прокомментировал один из мучителей. - Ты кто такой?
Уивер подавил желание выругаться и спокойно, насколько позволяла боль, заметил:
- Приезжий. Вы всех здесь так встречаете?..
- Только таких красавчиков, как ты. Чьи вещи прятал?
Он повернул голову, чтобы взглянуть в глаза пленителям, и солома больно заколола щеку. Их было трое: двое рослых штадтгвардейцев и какая-то ведьма со злобно сверкающими глазами. Ведьма на самом деле была еще молода, просто недобрый взгляд и темное платье в полумраке стодола рождали воспоминания о сгорбленной старухе у огня.
- Ничего я не прятал. Это недоразумение, - сердито ответил он.
- Э, голубчик! Я эти слова слышал столько раз, сколько у тебя волос на голове. Каждый воришка и грабитель так говорит. Откуда ты, такой залетный?
- Ниоткуда, - с плохо скрытой досадой ответил Уивер. - Я только сегодня приехал в ваш гостеприимный город и слыхом не слыхивал ни о каких рубашках и ложках. Спросите у моих друзей!
- Подельников, то есть? - с насмешкой спросил тот, что был повеселей. Скучный вздохнул и возвел очи горе.
- Нет. Моих спутников. Спросите на постоялом дворе Костолани Йохана фон Фризендорфа. Я - подданный короля Георга, в конце концов, и буду требовать справедливости!
- Ну, это мы потом посмотрим, кто кому поддает. Плевали мы на Георгов, у нас тут закон императорский. А за справедливость мы завсегда. Не ерепенился бы ты, признался бы по-честному: и тебе получше, и нам хорошо. Собирай краденое, Фриц. Надо еще владельца найти...
- А если не найдете? - свирепо поинтересовался Уивер. - Извинитесь и отпустите?
Штадтгвардеец запнулся и удивленно взглянул на него, не ожидавши такой наглости.
- Заткнись, а? - наконец ласково посоветовал он. - А то как бы тебе не досталось еще. Разговорился тут...
- А я даже не собираюсь тратить на вас слова лишний раз, - охотно согласился с ним Уивер. - Сначала встречусь с кем-нибудь повыше...
При этих словах штадтгвардейцы переглянулись и рассмеялись, даже молчавшая ведьма не сдержала презрительной усмешки. Неприятное чувство зародилось в душе у англичанина, и оно не пропало даже после того, как его подняли на ноги и, подгоняя, повели в местную тюрьму.
Уиверу приходилось чувствовать себя посмешищем всего несколько раз в своей жизни: хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать их. Самым позорным был эпизод двадцатипятилетней давности: кража в семь лет банки сливового варенья; отец тогда выпорол его и заставил рассказать всем в доме про свой проступок и сто раз прочесть пятидесятый псалм "Омой меня от беззакония". С тех пор Уивер как-то прохладно относился к варенью, особенно к сливовому, но, надо признать, второе в его жизни препровождение в австрийскую тюрьму терпеть было трудней, чем все предыдущие неприятности вместе взятые. Как он ни пытался придать себе высокомерный вид и отстраниться от происходящего, выходило у него плохо: пусть путь и был недолог, но смешков и улюлюкания на нем доставало.
Гордо вышагивая между солдат, Уивер невольно думал, что все происходящее повторяется вновь и вновь. Какого черта, неужели он намазан медом для австрияков, чтобы те его хватали при подозрении на грабеж. В прошлый раз было хуже, утешил он себя, сейчас хоть никто не уверяет, что я убил нескольких человек.
Для полного сходства не хватало только, чтобы Фризендорф оказался в соседней камере. Хуже всего травили душу мысли, что будет дальше: на снисхождение властей Уивер не надеялся, несмотря на свое английское подданство, и время от времени голову поднимала самая гаденькая, прогорклая, как топленый жир, забытый на жаре, мыслишка - а что, если Йохан оставит его здесь, на произвол судьбы? Он гнал эту мысль прочь, но тревога никак не хотела его покидать.
Каждый шаг отдавался болью в затылке. Проклятая баба приложила его крепко, так, что мутило, если приходилось резко вскидывать голову. По сторонам он не смотрел: что толку? Поскорей бы добраться до тюрьмы и прислониться шишкой к холодным камням.
Андрей Павлович любил покупки, но ошибся бы тот, кто назвал бы его скопидомом. К вещам Вяземский относился достаточно равнодушно: кочевая жизнь приучила его к тому, что в любой момент можно лишиться всего, и хорошо еще, если твоя голова останется на плечах. Однако, если бы кто-то дал ему выбор, да еще и предложил бы за него заплатить, чтобы Андрей Павлович ни в чем себе не отказывал, то Вяземский, конечно, предпочел бы все самое лучшее. Тем не менее, платить за него никто не торопился, и приходилось затягивать поясок.
Нет, истинной радостью для Андрея Павловича было пройтись по лавкам с деньгами, сбивая цену и спесь с торговцев. Приятно было знать, что он мог купить почти все и задешево; местные лавочники отличались трусостью и почти не торговались. Пару раз, конечно, случались неприятные происшествия, и время от времени некоторые не забывали напомнить, как же Андрей Павлович похож на жида. Последнее Вяземского раздражало: евреем он признавать себя не желал и не терпел, когда ему об этом напоминали. Особенно тешил себя подобным Фризендорф, но к нему у Андрея Павловича был особый счет.
Сегодняшний день прошел удачно, хотя бы оттого, что удалось сберечь половину денег, которые ему выдали на покупки припасов в дорогу. Вяземский вовсе не собирался отдавать их назад, решив приберечь на черный день, и звон крейцеров в кошельке казался ему сейчас божественной музыкой. Андрей Павлович невольно мурлыкал веселую мелодию, бережно прижимая к груди промасленный сверток с курицей. Его внутреннему взору представлялось множество различных и вкусных блюд, и особая прелесть была в том, что он мог угостить ими Уивера. К доктору Андрей Павлович питал особенную и необъяснимую признательность; он сам удивлялся, когда ловил себя на этом нехарактерном для него чувстве. Если же признаваться совсем честно самому себе, то он был благодарен за уход во время болезни: англичанин был заботливейшей из сиделок. Добра от окружающего мира Вяземский не ждал с детства, потому-то его и тронуло бескорыстное и теплое отношение незнакомого тогда еще человека.
Он завернул за угол и поморщился. Вдоль дороги стояла толпа, и по разноголосому улюлюканью и перешептываниям Андрей Павлович понял, что ведут какого-то преступника. Как назло, ему нужно было перейти на другую сторону улицы, и он вытянул тонкую шею, стараясь оценить: успеет ли пробежать до процессии или лучше подождать.
Местная стража конвоировала какого-то человека, одетого с претензией на вкус. Темно-зеленый камзол в мелкую белую полоску показался Вяземскому смутно знакомым, и он даже перестал придерживать кошелек с деньгами на боку. Приземистая баба в полосатой кофте ткнула его корзиной под ребра, ворча что-то по-мадьярски, и Андрей Павлович недобро на нее оскалился.
Курица выскользнула у него из рук и упала на землю, когда преступник поднял голову, чтобы увернуться от комка грязи. Один из солдат лениво погрозил в толпу кулаком, но останавливать безобразие не стал.
Забыв о курице, Вяземский бешено принялся протискиваться вперед. Он оттолкнул бабу прочь и наступил на пятку какому-то лавочнику в старомодном кудрявом парике. Тот попытался огреть Андрея Павловича тростью, но бледный Вяземский уже выскочил на дорогу перед конвоем. Не обращая внимания на солдат, он схватился за рукав Уивера.
- Куда вас ведут?!
Доктор поднял на него мутный взгляд, и знакомая улыбка промелькнула на его губах.
- А... Это вы. Передайте Фризендорфу, я опять иду в тюрьму.
Штадтгвардеец перехватил и больно сжал запястье Андрея Павловича, оттесняя его прочь.
- За что? - успел спросить Вяземский, прежде чем широкая грудь закрыла от него Уивера.
- Не буду особо остроумным, если скажу - ни за что. Но это правда, - донесся до него ответ англичанина, и тут же его голос заглушил резкий приказ заткнуться и пошевеливаться.
Андрей Павлович стянул с головы треуголку и хотел было броситься следом, но предостерегающий взгляд солдата пригвоздил его к месту. Доктора уводили все дальше, и Вяземский почувствовал себя беспомощным и нищим, словно только что у него украли несколько тысяч талеров. Несколько раз он оглянулся, борясь между желаниями броситься за доктором и убежать отсюда прочь, но никто не обратил внимания на его душевные муки. Когда же Уивер вместе с конвоем скрылся за поворотом, и последние зеваки разошлись по своим делам, Андрей Павлович решительно нахлобучил шляпу на свою смоляные кудряшки, перевязанные красной шелковой лентой, и зашагал к постоялому двору. О курице он совсем забыл, и несчастная птица в размокшем свертке осталась лежать на дороге.
Роксана рассматривала себя в зеркальце, поправляя прическу, и порой она бросала задумчивый взгляд на Йохана, сидевшего за столом. Фризендорф записывал в дневник все, что происходило с ними по дороге; как он пояснял, интересно будет перечитать потом и вспомнить, что бывало. Катоне искренне забавляло свойство жениха находить себе подобные занятия, иногда сентиментальные, иногда интеллектуальные: манерами-то Йохан напоминал ей порой неотесанного дикаря, не знакомого со светскими приличиями. Может быть, это противоречие и притягивало к нему, заставило бросить всю свою прежнюю жизнь и отправиться в неизвестность. Будет ли теперь она выходить в общество и завоевывать мужские сердца? Рано загадывать. Хорошо бы хоть свадьбу сыграли так, как она хочет.
Роксана отбросила зеркальце на покрывало и встала с широкой и не слишком чистой постели, одуряюще пахнувшей какими-то вонючими травами от насекомых. Тихо подкравшись сзади, она пощекотала Йохана прядью волос по беззащитной шее и рассмеялась, когда тот от неожиданности подскочил и поставил посреди страницы громадную кляксу.
- Это еще что? - грозно спросил он, оборачиваясь, и тут же крепко схватил Роксану за руки. - Что за вероломное нападение?
Несмотря на его суровый тон, Роксана знала, что все это напускное. Йохан держал ее руки так, словно боялся повредить, и потому она смело показала ему язык и презрительно отвернулась.
- Да это же бунт! - возмутился он и подхватил ее на руки, решительно шагая к кровати. - Бунт надо усмирять...
Вместо ответа Роксана обняла его за шею и поцеловала. Когда она отстранилась, от показной ярости не осталось и следа, только нежность светилась на лице.
- Съел? - ласково поинтересовалась она.
- Это нечестно, - серьезно отозвался Йохан и вновь стал прежним. - Ты меня обезоружила в два приема.
- В один.
- Пусть в один, - покладисто согласился он. - Тоже мне, разрушительница крепостей.
- Молчи, - почти беззвучно шепнула она.
Еще один поцелуй продлился куда как дольше, и только деликатный стук в дверь прервал его. Роксана неохотно выпустила Йохана из своих объятий, и он встал, наскоро застегивая пуговицы на вороте рубашки.
- Кто там? - Роксана не торопилась, искусно прикрывая покрывалом беспорядок в своем туалете. Если зайдет хозяин или кто-то из слуг, совсем им ни к чему догадываться, чем жених с невестой занимаются до свадьбы.
За дверью раздался шорох, и оттуда донесся спокойный голос Камилы:
- Это я, госпожа баронесса. Принесла воды. В два часа, как было велено. Можно войти?
Она позволила, глядя, как Йохан сел назад, за стол, и вновь взял в руки перо. Служанка вошла бесшумно, держа в руках глиняный кувшин. Она поставила его рядом с постелью и споро расставила на ночном столике у кровати туалетные принадлежности.
- Вы сегодня собираетесь еще выходить? - голос Камилы прозвучал по обыкновению сухо. Роксана задумчиво покачала головой:
- Думаю, нет. Если только ближе к вечеру. Прогуляться. Прически не надо.
Служанка понятливо кивнула и взялась за гребень. Незаметная, бледная, с плотно сжатыми губами и внезапно пронзительным взглядом, она была живой противоположностью своей госпоже.
- Как пишется "авантюрный"? - неожиданно спросил Йохан, откинувшись на спинку стула. Пальцами, перепачканными в чернилах, он взъерошил себе волосы.
- Через "а", - Роксана улыбалась.
- Вначале или после?
- И там, и там.
Йохан чертыхнулся.
- Прочти, что там у тебя? - Роксана невольно подалась вперед и поморщилась, когда гребень сильно потянул ее за непослушный локон.
Слово "авантюрный" встречалось целых два раза: в первый раз Йохан упомянул о случае, когда за Вяземским выслали солдат, потому что он забыл свое разрешение на проезд по территории империи. Андрей Павлович, будучи в свое время не в ладах с законом, решил, что его хотят арестовать, и в панике спрятался под сиденье в почтовой карете. Уивер и Йохан долго заговаривали патрулю зубы, пока Вяземский не выдал себя - на него напал приступ икоты. Но все трое почувствовали себя болванами позже, когда Андрей Павлович, краснея, бледнея и зеленея, рассказывал, будто привык путешествовать столь странным образом. Один из солдат все никак не мог сдержать смешка, и Роксана, подглядывавшая тогда из-за занавеси каретного окошка, могла поклясться, что он уже представлял, как будет рассказывать в казарме об этих странных русских и их обычаях.
Второй случай произошел уже с Уивером: некая почтенная дама на постоялом дворе, навещавшая дочь, перепутала его со своим давним другом, а англичанин не нашел ничего лучшего, кроме как подыграть несчастной старушке. Но он попал впросак, когда она отдала ему перстень с рубином в знак дружбы и признательности. Несмотря на то, что Андрей Павлович предлагал оставить подарок у себя, Уивер упорно отказывался, но при этом он никак не мог придумать, как же вернуть этот треклятый перстень. Положение спас Йохан: он посоветовал Уиверу сделать вид, что тот дарит ответный подарок, и вернуть нежданное сокровище - вряд ли подслеповатая дама распознала бы свой собственный перстень. Положение было спасено, почтенная маркиза уехала ублаготворенной, и только Вяземский время от времени сокрушался тому, как хорошо бы они зажили, останься кольцо в его руках.
Йохан читал на разные голоса, и Роксана снисходительно улыбалась, слушая его. Движения рук Камилы замедлились, служанка, похоже, тоже оказалась захвачена рассказом, хоть и была его непосредственной свидетельницей. Увлекшись чтением, Йохан принялся раскачиваться на стуле, опасно откидываясь назад. Когда он дошел до слов: "Тут распахнулась дверь", дверь действительно распахнулась, и вероломный стул выскользнул из-под него, раздался ужасный грохот. И стул, и Йохан - оба оказались на полу. Роксана вскочила на ноги, совсем забыв о своем дезабилье.
На пороге стоял Андрей Павлович, и его безумный взгляд не обещал ничего хорошего. Он слепо сделал шаг к Йохану, не замечая женщин, и Фризендорф поднялся ему навстречу, пытаясь угадать, какую же чудовищную весть принес им Андрей Павлович.
- Я потерял курицу, - глухо сказал тот, но как только у Йохана на лице показалось облегчение, Вяземский продолжил таким же убитым голосом: - Уивер в тюрьме.
- За что? - быстро спросил Йохан и поднял стул. Из рук Камилы выпал гребень, звонко ударившись об пол.
- Не знаю! - Андрей Павлович нервно дернул себя за шейный платок и заглянул в глаза Фризендорфу. - Не знаю... Надо спасти его. Надо вытащить Честера оттуда.
Йохан потер ушибленную шею, хмурясь.
- Так, - наконец обронил он, и Вяземский приоткрыл рот от волнения. - Придется туда идти. Прямо сейчас.
Роксана еле слышно вздохнула. Она сочувствовала Уиверу, но все же было нестерпимо сознавать, что Йохан, принадлежавший ей в эти дни почти безраздельно, теперь будет думать только о друге и о том, как спасти его. Она села назад на постель, сложив руки на коленях, и безмолвно глядела, как жених собирается в дорогу, разыскивая то треуголку, то кушак. Вяземский следовал за ним по пятам и один раз в порыве великодушия заикнулся даже о том, что даст сколько угодно денег, чтобы отнести их кому следует. Правда, тут же на его лице появилось такое выражение, как будто Андрей Павлович от души напился уксуса. Йохан, впрочем, не слишком уверенно покачал головой на это предложение, и, надев треуголку набекрень, выразил надежду, что так поступать не придется, а то как бы самим не загреметь в Острог за взятку, если дать кому не надо.
Наконец, когда все сборы были закончены, он набрался сил и смелости подойти к Роксане. Вид у него был такой виноватый, будто это сам Йохан сейчас отправлялся в застенки.
- Я думаю, это ошибка, - нарочито бодро сказал он Роксане. - Это же Уивер! Если рядом есть неприятность, то он тут как тут.
- Ты не лучше, мой хитрый Лис, - грустно пошутила она. - Иди уж... Быстрей вернешься.
Йохан поцеловал ее в губы и не хотел отрываться, но рядом от нетерпения приплясывал Андрей Павлович и глядел на них так укоризненно, что Роксана не выдержала и, поправив Фризендорфу треуголку, отстранилась.
Как только за ними закрылась дверь, Роксана вздохнула громче, уже не стесняясь своих чувств.
- Кажется, сегодня я хочу вина, - пытаясь казаться беззаботной, заявила она безмолвной Камиле, но обида все же прорвалась наружу. - Скажи мне, ну почему нельзя спокойно доехать до Вены?! Когда мы доберемся до Лондона? Через тридцать лет? Почему они думают друг о друге, а обо мне не думает никто?
Служанка по обыкновению не ответила, но в воздухе повисло ощутимое беспокойство: баронесса беспокоилась за Йохана, Камила была необычайно рассеянна и даже несколько раз роняла предметы, чего за ней обычно почти никогда не водилось. Свой туалет Роксана закончила в молчании и позже заперлась в комнате вместе с бутылкой красного вина, сказав, не слишком стесняясь в выражениях, что до завтрашнего утра не желает никого видеть: ни Йохана, ни Камилу, ни самого черта, если тот вдруг решит ее навестить.
В тени крепостных стен было холодно даже в жаркий день. Липкий холод, пробирающий до костей, заставил Йохана поежиться, и он невольно оглянулся на спутника. Андрей Павлович стал как-то меньше ростом, растеряв весь свой задор.
- Не люблю я этого... - смущенно обронил князь, рассматривая пыльные носки своих щегольских сапог. - Подожду тебя здесь.
Йохан кивнул.
- Если что, передай Роксане... - и он замялся, но потом передумал говорить что-либо. - Хотя ладно. Ничего не надо, все будет хорошо.
Йохан махнул рукой и, не оглядываясь, зашагал к деревянной лестнице, у которой стояли два штадтгвардейца. Солдаты подобрались, внимательно разглядывая его, и точно по команде преградили ему путь, когда до лестницы оставалась пара шагов.
- Куда идешь? - вопрос прозвучал невнятно, точно у штадтгвардейца рот был набит кашей.
- В тюрьму, милостивые господа, - Фризендорф остановился и заложил руки за спину, насмешливо глядя на них.
- Зачем? - легкая неуверенность появилась в голосе солдата, и он украдкой взглянул на своего товарища: тот, кто так разговаривает, наверняка пришел по делу.
- Мне нужно поговорить с начальником крепости. О ваших заключенных, - устало произнес Йохан, как человек, которому приходится зря тратить время. - Прошу пропустить меня.
- Но капитан Шумахер сейчас не здесь, - заикнулся было второй. - Он на рассвете уе...
- У нас нет никаких распоряжений, - мрачно отрезал первый из штадтгвардейцев, перебив товарища. Тот легонько пнул его локтем под ребра.
- А помнишь, господин секретарь говорил... Ну это... Будет ре... Реви... Ревизя. Ревизя, да. Может быть, этот господин оттуда?
При слове "ревизя" на лице у первого появилась удивительная задумчивость. Йохан ждал, сохраняя на лице благожелательную улыбку человека, которому достаточно сказать только слово, чтобы любого из солдат запороли до смерти. Фризендорф понял давным-давно, что уверенность в себе распахивает даже те двери, что закрыты для обычных смертных.
Вынырнув из своих раздумий, часовой послал товарища наверх, за секретарем. Манера обращения тоже поменялась: если вначале штадтгвардеец не стеснялся гостя, тыкая ему, то сейчас пыл поугас, и солдат даже поинтересовался, не устал ли господин с дороги. Фризендорф лишь многозначительно приподнял бровь, и часовой совсем увял.
Торопливые шаги послышались сверху, и на площадке показался низенький человечек в темно-зеленом мундире с белым шнуром. Часовой с откровенно скучным лицом высился за ним: судя по всему, он только что получил изрядную головомойку.
- Мы ждем вас с самого утра! Поднимайтесь сюда, господин... - низенький сделал паузу, ожидая, что Йохан назовет свою фамилию, но тот сделал вид, что не понял намека, и лишь равнодушно проговорил:
- По правде, я не заметил особого рвения от ваших солдат. Думал, не стоит ли мне вернуться обратно...
- Ни-ни, господин! Ни в коем случае не стоит, - он погрозил кулаком часовому и нехорошо выпятил нижнюю челюсть. - Прошу вас... Вы же не откажетесь потом отобедать со мной? К сожалению, господина капитана сейчас нет, но я отвечу на все ваши вопросы. Думаю, эта встреча будет выгодной нам обоим.
Йохан прошел мимо солдата, вытянувшегося перед ним во фрунт, и, заложив руки за спину, поднялся наверх. С верхней площадки он заметил Андрея Павловича, смиренно усевшегося на краю фонтана; похоже, Вяземский не собирался никуда уходить, пока Фризендорф не вернется с новостями. Йохан надеялся, что он вообще вернется; главное, чтобы не появился настоящий ревизор, которого здесь ждали - выкручиваться лишний раз не хотелось.
- Очень рад! - секретарь щелкнул каблуками начищенных сапог. - Очень, очень рад. Меня зовут Ласло, Ласло Иштван. Я - унтер-офицер, секретарь капитана Шумахера. Кстати, вы знаете генерала Ласло, имперского полководца? Он мой родственник. Может быть, вам доводилось его встречать при дворе?
Йохан неопределенно покачал головой.
- Я тоже очень рад с вами познакомиться, унтер-офицер, - заметил он спокойно. - Но давайте перейдем к делу. Вы собирались мне что-то показать, не так ли?
- Да! - и секретарь многозначительно поднял палец, но тут же нахмурился и подозрительно взглянул на Фризендорфа. - Главное, что у нас здесь царит полный порядок! Если бы не некоторая... ммм... либеральность и, я бы даже осмелился сказать, потворство капитана, то, конечно, все могло бы быть гораздо лучше. А так - посудите сами! Заключенных у нас не так много, камеры ветшают, потому что в них нет обитателей, кроме крыс и пауков. А значит, что? Значит, казна должна выделять громадные деньги на крепость! Иначе мы все в опасности! Сами знаете, с войной на востоке никто не может чувствовать себя спокойно.. Но пойдемте. Вы увидите все сами, господин ревизор!
Он развернулся и поспешил внутрь. Йохан последовал за ним, жалея, что не захватил плащ. Здесь было чересчур холодно даже в этот жаркий день, и только у редких факелов и фонарей не хотелось стучать зубами.
- Меня прежде всего интересуют сами заключенные, - заметил Фризендорф. - Правомочно ли они посажены, например. Есть ли у них какие-то жалобы...
- Жалобы? Господин ревизор! За весь срок моей службы ни у одного висельника не было ни одной жалобы!
- Предпочитаю делать собственные выводы.
- Что ж, уверен, к концу сегодняшнего дня вы удостоверитесь, что я прав.
"К концу сегодняшнего дня!" Йохан вздрогнул. Ему совсем не улыбалось лазать по катакомбам среди преступников, а потом наслаждаться компанией этого унтер-офицера, который так явственно намекал на грядущую взятку.
- Посмотрим, - сдержанно ответил Фризендорф.
Секретарь взял с крюка фонарь, и они заглянули в небольшую душную комнатенку, где дремал какой-то верзила в мундире плохого сукна, который расползался по швам на его крупном теле. После короткого представления (это оказался тюремщик. Свое имя он произнес крайне неразборчиво и предложил звать его просто Бурым) он встал и выразил неохотное согласие сопровождать важного гостя. Гремя ключами, верзила протиснулся в коридор, и Йохан почувствовал запах горохового супа, который забыли дня на два.
По дороге секретарь беспрерывно рассказывал о тяжелой работе, о том, как пагубно влияют крепостные стены на тонкие натуры, потом почему-то перешел на музыку, архитектуру и последний выпуск литературного альманаха, время от времени упоминая, как хорошо встретить образованного человека... Из его рассказов следовало, что по крайней мере половина всех знатных людей его родственники: они одерживали победы и создавали прекрасные картины, принимали гуманные законы и баловались литературой.
Когда они втроем спустились вниз, в казематы, Фризендорф окончательно решил, что болтунов и гороховый суп придумал не иначе, как сам дьявол, и Йохан мысленно поклялся в ближайшее время держаться и от того, и от другого подальше.
Чтобы пройти сквозь низкую решетку в тюремный коридор, пришлось пригнуться и придержать треуголку. Пахло здесь отвратительно, немытым телом, мочой и чем-то кислым, щекотавшим нос. Фонарь секретаря отбрасывал карикатурные тени, но если бы не он, здесь было бы совсем темно - один-единственный огонек еле мерцал под потолком, а света сквозь слепые оконца проникало мало. Заключенные зашевелились, закашляли; чей-то старческий голос начал умолять выпустить его владельца отсюда, мешая молитвы и грязные ругательства. Секретарь прикрывая нос и рот платком, понуро взглянул на гостя, всем своим видом расточая извинения.
- Как тут у вас... с болезнями? - нарочито громко спросил Йохан, чтобы Уивер мог услышать его, и заглянул в первую попавшуюся камеру сквозь решетку.
- Осторожней, - прогудел осуждающе тюремщик. Изнутри кто-то плюнул, попав Фризендорфу на полу камзола. - Я же говорил. Ну ничего, сейчас мы с ними разберемся...
Он засучил рукава, и в камере зароптали. Какая-то женщина сипло рассмеялась и посулила, что первому, кто войдет, она выцарапает глаза.
Секретарь осуждающе покачал головой.
- Безобразие! - гневно заявил он тюремщику. - Я надеялся, вы держите заключенных в строгости. А болезней у нас особенно нет, - уже совсем иным тоном обратился офицер к Йохану. - При гарнизоне есть доктор, и раз в неделю он делает обход.
- Да не...Когда как, - озадачился верзила, перебив секретаря, и остановился. - Когда выпорем самых бойких, когда просто еды не донесем... Все, как приказано. Не вечно же с ними возиться.
- Что значит "не донесем еды"? - поинтересовался Фризендорф, оттирая плевок. - Куда ж вы ее деваете?
Из камеры послышался ехидный комментарий, куда тюремщики могут деть еду. Самым мягким эпитетом оказались помои, а приличным местом - зад. Верзила побагровел и гаркнул заткнуться.
- Это они на вас так, - пояснил он Йохану. - Как новый человек, так начинают тут представление. А еду мы, знамо дело, до следующего дня храним... Бывает и до послеследующего. Но не воруем.
- Лучше бы воровали! Приносите потом с червями, упыри! Ах да, вы же заботитесь о нас. Так она сытней, не надо тратить мяса, - Фризендорф вздрогнул, узнав голос Уивера. Англичанин присовокупил несколько заковыристых английских ругательств, и секретарь совсем как-то сник, увядая на глазах.
- Теперь я слышу, - угрожающе произнес Йохан, - как вас уважают заключенные.
Повисла тяжелая пауза, во время которой секретарь почти растаял сопливой лужицей у ног Фризендорфа, глядя на него преданными собачьими глазами, но важный гость лишь коротко приказал:
- Выведите мне этого говоруна. За что он у вас сидит? Может, он хочет наказание похуже?
- Сейчас-сейчас. Не извольте гневаться. Слышал, что приказано? - грозно рявкнул Ласло на тюремщика. - Выведи эту морду. Может быть, вы пройдете в главное здание? - секретарь словно на ходу менял маски, как только поворачивался к ревизору. - Там поудобней все-таки, сесть можно... Я распоряжусь об обеде, опять же.
- Нет, не хочу тратить лишнего времени, - Йохан не возражал бы поговорить с Уивером подольше, чтобы узнать все обстоятельства дела, но время, и правда, поджимало, если он не хотел встретиться с настоящим ревизором.
Тюремщик, отвечая легким матерком на ругательства, что доносились из камеры, справился с замком. Изнутри вытолкнули Уивера со скованными ногами. От его франтоватого вида не осталось и следа: камзол, треуголка и чулки исчезли в неизвестном направлении, рубаха испачкалась, на вороте уже не хватало пуговиц, и стоял англичанин на камнях босиком.
- Здешние стражи порядка считают, сапоги помогут мне убежать, - с усмешкой сообщил Уивер, когда Йохан уставился на его босые ноги. - Я же думаю, они помогли бы мне сохранить здоровье. Но, храни его Бог, капитан оказал мне милость и выписал лапти. Если мне повезет, через недельку я их получу. Хороши порядочки, а?
Фризендорф холодно взглянул на секретаря, и тюремщик отвесил Уиверу хорошего леща, мазнув его по уху, неверно истолковав взгляд ревизора.
- Разберитесь с сапогами, - велел Йохан. - Безобразие. В чем он провинился?
- Грабеж, господин ревизор... То есть, ваше сиятельство.
- Я украл самую большую драгоценность, - опять влез Уивер, уворачиваясь от тюремщика, - она есть только у мертвецов и зовется "Ни-тче-го". Я такое в Индии повидал, у их раджей. Меня уже пообещали повесить, но за ерунду: ложки-юбки. Даже обидно, знаете ли.
Из камер донеслись ехидные комментарии и злой смех.
- Не слушайте его, ваше сиятельство! - секретарь аж побелел, хотя казалось, что дальше уже некуда. - Его застали на месте преступления, в сарае, где он прятал награбленное, чтобы потом сбыть. Ограбили почтенного гражданина, буквально за полчаса до того, как этого мерзавца поймали! У него явно был сообщник, потому что нашли мы гораздо меньше, чем было унесено.
- Сообщник... - задумчиво повторил Фризендорф и потер подбородок. - Он местный? Ругается как-то странно. Долго ему пришлось следить за домом?
- Да нет, залетная пташка, - вмешался тюремщик. - Говорит, что англичанин. Видал я таких англичан...
В самых изысканных выражениях Уивер сообщил всем присутствующим, где видел их родственников, и Йохан зажмурился, чтобы не рассмеяться. Пусть английский язык он знал пока плохо, но ругательств от Уивера уже наслушался.
- Вам нехорошо? - поинтересовался невинно Уивер, который прекрасно знал привычки друга, и секретарь заботливо придержал Йохана за локоть.
- Не стоит волноваться, - покачал головой Фризендорф, справившись с собой. - Похоже, этот малый действительно англичанин, секретарь. Во всяком случае, подобную речь я слышал. Что ж, обвинения действительно серьезны...
- Но они лживы! - Уивер топнул ногой и сморщился от боли, когда кандалы на его лодыжках напомнили о себе. - Я всего лишь пошел за девкой, и она меня завела в сарай, а потом оглушила, и я уже очнулся связанный с этими вещами!..
- Я думаю, нет смысла слушать его дальше, - заявил секретарь и махнул рукой тюремщику. - Это бред! Девка! Мне подсунули! Каждый так говорит, кого ни спроси. Все - пресвятые ангелочки, когда их ловишь, но матерые убийцы и грабители, как только остаются без присмотра. Обратно в камеру его!
- Обвинения достаточно серьезны, - терпеливо повторил Фризендорф, хотя внутренне кипел от негодования, и ему хотелось схватить друга в охапку и сбежать отсюда, пока тюремщик возится с замками. - Думаю, вам стоит как следует расследовать это дело и не отмахиваться от любых свидетелей. А вот с сапогами нехорошо. Разберитесь.
- Будет исполнено! - секретарь щелкнул каблуками, а Уивер ехидно прокричал ему в спину:
- Скорей рак на горе свистнет!
Сильный удар от тюремщика свалил его с ног на пол. Двое сокамерников Уивера предусмотрительно отошли, чтобы не попасться под горячую руку, и англичанин остался корчиться на камнях.
- Прекратите! - приказал Фризендорф. - Может быть, у вас еще и пытки до сих пор в обиходе?
- Согласно Уложению, - бодро отозвался секретарь, не уловивший в голосе Йохана осуждения. - Все согласно Уложению!
- Отвратительно. Между прочим, император совсем недавно сказал, что не одобряет пыток, - Йохан стянул с руки перчатку и ткнул ей секретаря в узкую грудь. - И мне кажется, что это стоило бы принять во внимание особо. Вы меня поняли?
- Будет исполнено... - повторил офицер уже растерянно. В его взгляде отразилось такое отчаяние, словно он уже видел, как его выгоняют с поста секретаря, и Ласло внезапно выпалил. - Может быть, теперь вы желаете отобедать, господин ревизор?
- Нет, - отрезал Йохан и повернулся к выходу. - Не желаю. Пожалуй, сейчас мне лучше вас покинуть и осмыслить первые впечатления о здешних порядках.
- Но, господин... ваше сиятельство... Офицер! - секретарь догнал его, погрозив кулаком тюремщику за спиной у Фризендорфа. Тюремщик пожал плечами и зевнул. - Прошу вас! Приходите ко мне домой! Познакомитесь с женой, с сыном... Я купил ему барабан недавно, и в вашу честь он сыграет "Последний дозор"! А потом вернемся сюда! У меня сегодня на обед жареный каплун с кашей.
- Я расцениваю ваше предложение как попытку задобрить меня, - холодно отозвался Йохан, поднимаясь наверх, хоть эта холодность стоила ему немало усилий. - Я не ем каплуна. У меня свой рацион.
- О, Господи, - простонал сквозь зубы несчастный секретарь, и Фризендорф даже почувствовал укол какой-то жалости к этому служаке, готовому на все, лишь бы не потерять свой кусок хлеба. - Смилуйтесь!
- Об этом не беспокойтесь, - заверил его Йохан, остановился перед выходом наружу и поправил треуголку. - Всего хорошего. Помните о заключенных. Надеюсь, вы выпишите заключенному хотя бы лапти к тому времени, как я вернусь.
С этими словами он вышел на свежий воздух и сощурился от яркого солнечного света. Прежде чем сойти по деревянной лестнице вниз, Йохан зачем-то обернулся - секретарь глядел на него безумными глазами, прижав руку к сердцу. Внутренне Фризендорф почувствовал некоторую неловкость, но тут же образ оборванного Уивера встал перед его глазами, и Йохан крепко выругался.
Миновав штадтгвардейцев на карауле, он твердым шагом дошел до фонтана, где они расстались с Андреем Павловичем. Вяземского поблизости не было, и Йохан остановился и оперся на каменный бок фонтана, глядя на зеленоватую поверхность зацветшей воды. Только сейчас он подумал, что можно было узнать судьбу Уивера куда как проще - расспросить хозяина постоялого двора для начала, потом тех штадтгвардейцев, что увели Честера с места преступления, а потом...
- И почему я никогда не хожу прямыми путями? - пробормотал он с досадой на родном языке.
Он нащупал у себя в кармане монетку и бросил ее в фонтан. Медь ярко блеснула на солнце, и Йохан загадал желание, чтобы все закончилось хорошо.
Через час после того, как Роксана заперлась у себя, в дверь ее комнаты громко и настойчиво постучали - сначала один раз, затем дважды, потом же, когда ответа изнутри так и не послышалось, забарабанили уже всерьез.
- Подите прочь! - донесся голос баронессы, и полупустая бутылка с вином разбилась о дверной косяк. Незваный гость громко и грязно выругался, и Роксана приподнялась на подушках, прислушиваясь, - рвался к ней кто-то незнакомый.
- Открывай немедленно! - жуткий акцент незнакомца явно выдавал в нем местного уроженца, и баронесса брезгливо поморщилась. - Мы выломаем дверь!
- Кто вы вообще такие? - храбро спросила она, не торопясь вставать. - Что за разбойники ломятся в дверь среди бела дня?
- Мы не разбойники! - казалось, за дверью не на шутку обиделись. - Мы здесь, чтобы допросить дворянина по фамилии Фризендорф!
- Ну так и ищите его там, где он есть! - Роксана возмутилась. - Почему вы ломитесь ко мне?!
Закономерный вопрос вызвал какое-то замешательство за дверью, и оттуда послышалось перешептывание, из которого баронесса выловила лишь отдельные слова: "...дворянин ли?", "...сговор...", "...да ясно, что они делают!", "этот грабитель". Когда незваный посетитель вновь заговорил, его голос уже был на тон ниже и на два вежливей:
- Нам сказали... Э-э-э... Что вы его невеста.
- И что?
- Может быть, вы его прячете!
Этого Роксана уже не могла стерпеть. Фурией она метнулась к стулу, чтобы накинуть себе на плечи казакин, а затем решительно подошла к двери и распахнула ее, отодвинув засов. С той стороны оказались двое, в форме местной стражи, и несмотря на то, что каждый из них был выше ее на голову, оба они несколько оторопели от внезапного появления баронессы.
- Вы позволяете себе вламываться в мою комнату по пустякам, когда я изволю отдыхать, - после каждого слова Роксана делала паузу, отчего они звучали гораздо внушительней. - Вы бросаете мне дикие обвинения! Если в этом городе так охраняют порядок, то я удивлена, что он еще стоит на своем месте!
- Но позвольте... - заикнулся было высокий, со шрамом поперек щеки.
- Не позволю! - она чуть пошатнулась, но схватилась за косяк. - Кто у вас главный? Я расскажу ему, как его люди нахально себя ведут... Что вы там высматриваете?
Низенький втянул шею, застигнутый на месте преступления.
- Ничего, госпожа.
Солдат со шрамом коротко бросил товарищу несколько слов на незнакомом языке и скованно проговорил. - Скажите, баронесса, может быть, у вас есть ключ от комнаты Уивера...
- У меня? Ключ? За кого вы меня принимаете?.. - на языке у Роксаны вертелись обидные слова, которым вино распахнуло ворота ее уст настежь, и она бы обязательно озвучила вслух, что думает, если бы в конце коридора не появилась знакомая фигура Йохана.
- Вот тот, кого вы ищете. Позади, - коротко и кротко заметила она, обиженная на Фризендорфа за то, что он оставил ее, и за то, что сейчас он пришел так невовремя, не дав ей выпустить пар. Штадтгвардейцы резко, как по команде, развернулись, и высокий, придерживая саблю на боку, чтобы не лязгала, подошел к Йохану.
- Фризендорф? - хмуро спросил он. - Есть несколько вопросов, приятель.
Роксана заметила, как подобрался Йохан, и несколько мгновений ей казалось, что он сейчас сделает что-то непоправимое. Даже сквозь приятную пелену опьянения она испугалась, когда увидела, как он сжал ладонь на эфесе сабли, но тут же облегченно прислонилась к дверному косяку, как только поняла, что все в порядке, и глупостей не будет. Второй из солдат сделал к ней еле заметный шаг, видно, рассчитывая на определенную благосклонность.
- Я готов вас выслушать, приятель, - мирно заметил Йохан, остановившись на полдороге. Он скрестил руки на груди. - Дело в Уивере и ограблении?
- Точно так, приятель. И, надеюсь, что ты не собираешься сейчас сглупить.
- Нет, приятель, не собираюсь.
У Роксаны закружилась голова от множества "приятелей", каждый из которых звучал все более угрожающе, и баронессе захотелось прилечь и закрыть голову одеялом.
- Позвольте вас проводить, - цепкая рука взяла ее за локоть. - Вы устали. Такой красивой женщине не стоит волноваться...
- Не позволю, - из упрямства и обиды возразила она. - Я не устала и я не волнуюсь.
Солдат теснил ее в комнату. От него пахло табаком и еще чем-то, похожим на весеннюю вонючую травку, из которой когда-то давно, много лет назад, мать делала салат. Когда он подошел слишком близко, Роксана уперлась руками ему в грудь и упрямо закусила губу.
- Оставьте меня в покое, - велела она. - Я не хочу, слышите, не желаю, чтобы вы заботились обо мне.
Низенький штадтгвардеец не обратил на ее слова никакого внимания и с легкостью подавил сопротивление. Баронесса с запоздалым возмущением почувствовала его руку на своей талии, и от всей души метко заехала ему в нос кулачком. Солдат выругался и отшатнулся, зажимая нос ладонью, чтобы не запачкать свой мундир.
- Вот так, - наставительно проговорила Роксана во внезапно наступившей тишине и развернулась, чтобы запереть за собой дверь. Ее качнуло от резкого движения, и именно поэтому она ускользнула от ответного удара разъяренного солдата, даже не заметив его.
- Что за...?! - Йохан оттолкнул плечом своего собеседника, который с недоверием обернулся на шум, страдальчески скривив густые брови. В три шага Фризендорф пересек разделявшее их с подлецом расстояние, и схватил его за плечо. - Думай, что делаешь, мерзавец!
- Эй! - шрам на лице у высокого покраснел, наливаясь кровью. - Вы! Прекратить!
- Я пытался лишь помочь этой бабе! - напарник пропустил приказ мимо ушей. Голос его прозвучал гнусаво.
- Как ты ее назвал? - возмутился Йохан. Он не стал дожидаться ответа и нанес ему смазанный удар по скуле. Солдат отступил, мотая головой, но тут же пригнулся и боднул противника головой в живот, отчего Фризендорф согнулся вдвое. Роксана невольно ахнула и почувствовала, что в голове немного прояснилось: то ли от волнения, то ли от жалости к своему жениху. Схватка длилась недолго, и драчуны не без помощи второго штадтгвардейца разошлись по сторонам, тяжело дыша. Под глазом у Йохана наливался синяк, его противник, морщась, щупал свернутую набок челюсть.
- Мне придется тебя арестовать, - ровно сказал высокий. Роксана подобрала юбки, неуверенная, что не запутается в них, и подошла к своему жениху, протягивая ему платок. Йохан накрыл ее руку своей и какое-то время просто глядел на баронессу: ни укора, ни осуждения не было в его взгляде.
- Она - моя невеста, - отрывисто сказал он наконец. - Любому разобью лицо за такие слова о Роксане. А ты бы на моем месте спокойно смотрел, как ее лапают?
- Эй, потише, приятель! - прогнусил противник. Теперь он еще и с трудом двигал челюстью. - Я просто хотел ей помочь, а эта дик... она разбила мне нос! Что, мне надо было стерпеть?
- В следующий раз подумаешь, прежде чем вылезать! - оборвал его напарник, нервно потирая лоб. Он явно раздумывал, что ему делать.
- Мы можем договориться, - неохотно заметил Йохан. По его лицу было заметно, что денег ему было жалко. Они были последними, но в тюрьму попадать ему не хотелось. Во всяком случае, из соседней камеры он точно не поможет Уиверу.
Дрожащими пальцами баронесса отстегнула серебряный браслет со своего запястья. Она хотела было приложить его к синяку Йохана, но в последний момент передумала и сделала два стремительных шага к низенькому штадтгвардейцу. Тот было шарахнулся, но позади него оказалась стена. Роксана силой вложила ему в руку свой браслет и властно, насколько у нее достало сил, сказала:
- Возьми! Этого хватит, чтобы вылечить твой нос... И забыть об этом происшествии.
Йохан открыл рот, чтобы возразить, но под взглядом обернувшейся баронессы благоразумно его закрыл. Солдат повертел браслет в руках, но, в конце концов, спрятал его.
- Этого, конечно, мало, - пробурчал он, старательно не глядя на Йохана. - Но я сегодня почему-то добрый.
- Не ты, а я, - вновь прервал его штадтгвардеец со шрамом. - Хорошо... Можно считать, что мы исчерпали наше недоразумение, господин Фризендорф. Надеюсь, ты будешь себя вести теперь осторожней, приятель. Так вот. Мы не закончили наш разговор о твоем друге. Предлагаю следующее: сейчас мы спускаемся вниз, чтобы Георг проставился выпивкой, - низенький запротестовал, - за свои раны и приложил что-нибудь холодное к носу, и через десять минут ждем тебя там. Не советую бежать. Договорились?
- Идет, - согласился Йохан и поднял свою треуголку, слетевшую во время драки. Он приобнял Роксану за плечи, и они молча проводили удалявшихся штадтгвардейцев взглядом. За дверью в конце коридора что-то упало, и послышались старческие проклятия.
- Всюду уши. Знатное было представление для местных, - вздохнул Фризендорф и мягко подтолкнул баронессу назад, к двери ее комнаты. - Пойдем-ка, пойдем.
- У меня теперь нет браслета. И тут воняет вином, - посетовала Роксана первым делом, как только уселась на постель и скинула с плеч казакин. - Все из-за тебя!
Вместо ответа Йохан погладил ее по голове, и она обняла его за пояс.
- Не хочу, чтобы ты к ним ходил, - капризно заявила баронесса, пряча свою обеспокоенность под маской избалованности.
- Я куплю тебе много браслетов, - невпопад пообещал Фризендорф. - Мне придется с ними поговорить. Уверен, что Уивера подставили. Он такой, ты же знаешь...
- Знаю! Поэтому не хочу, чтобы ты попал вместе с ним на виселицу.
- Он не попадет на виселицу, а уж я - тем более, - рука Йохана замерла на затылочной ложбинке Роксаны, где из прически выбивались темные кудри. Самое беззащитное место, вызывавшее нежность всякий раз, когда он дотрагивался до ее шеи. - Поспи, пока я не вернусь. И не посылай больше Камилу за вином!
- Мне без тебя скучно. Что прикажешь мне еще делать, как не пить?
Она расцепила руки и встала, стягивая с плеч незашнурованный корсет и свои юбки. Когда Роксана осталась лишь в рубашке и чулках, она призывно взглянула на своего жениха и нырнула под одеяло.
- Ты бросаешь меня, - глухо донеслось оттуда, - все время бежишь кого-то спасать, а я тут одна...
Йохан вздохнул и присел на край постели.
- Я люблю тебя, - неловко сказал он, борясь с собой: остаться хотелось сильно. - Но мне надо идти.
Роксана откинула край одеяла, чтобы заглянуть ему в глаза.
- И я люблю тебя, - наконец сказала она, выдержав долгую паузу. - Возвращайся быстрей. Как я хочу, чтоб все это закончилось.
Когда Йохан закрыл за собой дверь комнаты, баронесса крепко обняла подушку и уткнулась в нее лбом. На ум приходили только молитвы, и с ними Роксана заснула тревожным, липким сном.