Гувернир Моррис, американский посол при дворе Людовика Шестнадцатого, немало обогатился перед началом эпохи террора и ужаса; французская знать отдавала ему посуду и драгоценности, мебель и картины, чтобы не лишиться своих богатств во время разграбления города санкюлотами, и поскольку многие из аристократов были казнены, а прочие отправились в изгнание или сменили имена, почти невозможно оказалось найти владельцев богатств или их наследников. Некоторые из людей решили, что лучше покинуть Францию, и отправились в Америку, где так часто смелые люди могли заработать состояние, а беглецы - найти убежище. Говорят, будто и маршал Ней, и Бернадот служили в американской армии во время войны за Независимость, а в нью-йоркском городке Хогенсбург появился пропавший сын Людовика Шестнадцатого, преподобный Элиэйзер Уильямс, англиканский проповедник, что похоронен на земле местной церкви. Часто задавался вопрос: "Неужто среди нас один из Бурбонов?", но преподобный избегал появляться на публике и тихо продолжал свое святое занятие.
Все, что попало в руки к мистеру Моррису и не обрело своих владельцев, перевезли в Порт-Моррис, где стоял его дом и куда он вернулся из Франции; размер этих богатств вызвал уважение и зависть среди его соседей. Как-то раз, на пирушке, он дотронулся своим бокалом до бокала жены и сказал, что если она родит мальчика, то сын станет богатым наследником. Два его родственника, что присутствовали при этом, переглянулись, а затем бросили недобрый взгляд на хозяйку. Прошел год. Сын родился, но Гувернир Моррис почил в бозе.
В первую ночь 1817 года, когда слуги крепко спали, вдова сидела перед очагом с младенцем в руках, и ветер завывал в печной трубе, град стучал в ставни, воды Бронкса ревели за окном, а пошедший по реке лед трещал и ломался. Она все еще думала о своем муже и о зловещем выражении лиц его кузенов, которое появилось при его словах, когда вдруг послышался топот копыт, и вскоре в дверь застучали тяжелой рукоятью хлыста. Мужской голос позвал ее: "Анна Моррис, отдай нам завещание нашего кузена, иначе мы заберем его сами!". Женщина крепче прижала ребенка к своей груди, но ничего не ответила. Вновь раздался стук, и точно туман сгустился в комнате, и, верно, странные чары овладели домом, поскольку не дыхание ли львов на гербе послышалось в сумерках? А портреты? Не зашевелились ли они в своих рамах?
Так оно и есть. Вот слышится шорох платья, лязг стали, и один старый вояка прыгает вниз, громыхнув доспехами. Трижды он ударяет мечом по щиту, призывая Гувернира Морриса явиться. Вот легкое движение в комнате, где тот скончался, вот мерные шаги отбивают такт вместе со звоном ножен; открывается дверь, и с порывом ветра вдова слышит крик, а затем удаляющийся топот копыт двух лошадей, пущенных галопом. Она пристально глядит в темноту, и оттуда является ее муж, такой же нарядный, как при жизни. С улыбкой он берет канделябр с каминной полки, делает ей знак следовать за ним и ведет ее из комнаты в комнату. Впервые женщина видит для какого богатства рожден ее сын, потому что призрак показывает ей потайные ящики в письменном столе, где спрятаны деньги, документы на собственность и драгоценности, отворяет картины и стенные панели, которые, оказывается, крепятся на шарнирах, и показывает полки, набитые тканями, посудой и кружевом, затем, вернувшись к очагу, он наклоняется, чтобы поцеловать жену и сына, но часы бьют первый час утра, и он исчезает в своем портрете на стене.