Эта история началась лет шесть тому назад, когда наш отряд перебрался на песчаную полосу.
С двух сторон тек Алдан. Островок был невелик, но и вертолет должен был прийти за нами не сегодня-завтра. Беда умеет достойно обставить свой приход: наводнение началось после полуночи...
С полудня начал накрапывать дождь. Мы поставили палатки, не предполагая, что в верховьях реки с утра идет настоящий ливень.
Ночью река перешла береговую линию и двинулась на наш остров. Первые шаги наступления были неслышными, вода на цыпочках подкрадывалась к нам, отрезая возможность бегства. Потом поднялся ветер, и сорвало крайнюю, плохо закрепленную палатку... Из спальных мешков нас выхватил голос Командора: "Тревога! Подъем, ребята!". Мы выскочили из палаток и на мгновение оторопели: небо кипело, сплевывая молнии, воздух уплотнился и потерял прозрачность. Наши фонарики узкими лучами прорезали тьму и то, что было видно в их тусклом свете, не радовало: вода оставила нам клочок суши и, судя по всем признакам, не собиралась останавливаться. Она наступала со всех сторон и до невидимых теперь надежных берегов было не менее двухсот метров...
Паники не было. Командор вовремя сориентировался и четкие, резкие команды не дали времени испугаться до конца:
--
Серега, Женя, палатку - к кривой сосне!... Детей, рацию - в палатку!... Спасать груз!... Документацию - в надежное место!... Володя, к рации...
Он был вездесущ, наш Командор. Он поникал в разных местах, бросал две-три фразы, то насмешливые, то сочувствующие... В его голосе не было сомнений и это вселяло уверенность. Никто из девятнадцати человек не задал ни одного вопроса. Мы брели по воде, натыкаясь на невидимые теперь кустарники, волокли ящики, снимали палатки. Мы старались не думать ни о чем, кроме этих сиюминутных дел. Двое торопливо надували старую резиновую лодку. Холод и ветер - все воспринималось как во сне. На самом высоком месте косы, у кривой сосны, словно по мановению руки, выросла палатка. Володя, склонившись над рацией, открытым текстом передавал в эфир на всех диапазонах:
--
Всем, кто слышит! Терпим бедствие на косе Взлетной. Среди нас есть женщины и дети. Окажите помощь... Всем, кто слышит...
Но ветер глушил его голос, а эфир бушевал как сама ночь.
Командор вошел в палатку серый, постаревший, сел, вытер мокрой ладонью лицо. Мы все знали: моторки не смогут пройти сейчас, знали, никто не сможет помочь, даже если услышат. К кому взывали? Не знаю. Может быть к чуду. Командор оглядел всех, набившихся в палатку: двух испуганно таращивших глаза ребятишек, женщин, мужчин и прохрипел:
--
Лодку посадить на трос и намертво закрепить у сосны... В лодку - детей и рацию... Мы выкрутимся, ребята... не можем не выкрутится.
Тросами связывались вещи.
--
Да, - сказал кто-то, - но...
--
Другого выхода нет, - тускло отозвался Командор, - значит, выберемся!
И тут, словно где-то рядом, в палатке, из рации донесся спокойный ровный голос:
--
Вас слышим. Идем на помощь. Осветите ракетами площадку хотя бы в десять квадратных метров. Вы нас слышите? Прием...
Голос трижды повторил это, прежде чем до нас дошел смысл и Володя сумел прошептать:
--
Да, слышим...
А Командор достал из вьючного ящика ракетницы и ракеты и голосом, в котором как прежде звучали командирские нотки, стегнул:
--
Не сидеть! Быстро, ребята! Володя, поддерживай связь...
-2-
Так же гремел ветер, заламывая деревья, так же наступала вода, но не было страха, не было растерянности. Ветер сбивал с ног. Он схватил ракеты и зашвырнул их в воду. Он и вторые, и третьи гасил прежде, чем они успевали подняться хотя бы до десяти метров, но из темноты вырвался сначала натужный рев, затем проявился контур машины и, наконец, на уже хлопающую водой землю, опустился вертолет. Не останавливая винтов, дрожа всем корпусом, он остановился между ракетчиками. Дверца тотчас же открылась и двое людей выпрыгнув, пригибаясь под ударами ветра, побежали к нам, стоящим у палатки. В слабо освещенной кабине был виден силуэт человека, застывшего над приборами.
Дальнейшее - при вспышке молний - как фотографии: дети, прильнувшие к вертолетчику, Командор с вьючным ящиком, женщины со спальниками, ребята, лихорадочно свертывающие последнюю палатку.
Дверца вертолета захлопнулась, отрезая бурю. Перегруженная машина завибрировала сильнее. Вертолет швыряло как мяч, но из кабины пилотов в салон выглянул светловолосый мальчик-радист, что-то крикнул - что, мы не услышали, - но по улыбке поняли: все в порядке! И мы полетели.
Потом был поселок. К вертолету бежали. Нас хватали за руки, нас почти несли. Груз быстро перебросили в избушку аэропорта и, когда мы уже подбегали к уютному, светящемуся всеми окнами общежитию, вертолет пророкотал над нами и ушел в бурю.
Только на другой день выяснилось, что никто из нас не спросил: кто был, чей экипаж, что за отчаянные, геройские ребята решились на сумасшедший, спасший нас полет?! Мы долго искали их, но никто не смог ответить, кто они были. Командор, светлея лицом, говорил:
--
Только бы руки пожать, только бы в лица взглянуть...
И к каждому вертолету мы бросались в тайной надежде, что это они. Но они не прилетали. И всю свою благодарность мы изливали на смущенных пилотов других вертолетов, а они говорили о том неизвестном экипаже с гордостью, завистью и восторгом... Потом выяснилось, что наши спасители вывозили альпинистов, захваченных так же врасплох и ухитрились их снять чуть ли не с гребня. А что это были они, мы узнали по описанию мальчика-радиста, по седому второму пилоту, по командиру, который удерживал машину почти на весу.
Потом была работа. Не ищите героических подвигов. Это была простая честная работа, замешанная на нашей усталости, недоваренных кашах, несладком чае. Летели дни, похожие один на другой. Погоды не было, и вертолеты с продуктами не могли прорваться к нам сквозь фронт грозы. Все светлее становился разливаемый чай и скуднее ужин. Командор распорядился оставлять в базовом лагере вместо одного - двух дежурных. В функции второго входило обеспечение лагеря рыбой, ягодой и грибами, которых в то лето было на редкость мало. И еще ввели обязательный вечерний стакан отвара хвои, густого и противного, прислащаемого только остротами.
Болели ноги и города казались выдумкой... Это была обычная работа любого геологического отряда в полевых изысканиях.
Сергей слег сразу и наотмашь. Легкое недомогание вечером обернулось к утру большой температурой, а к обеду осложнилось бредом.
Опять кричала рация голосом Володи: "Всем, кто слышит...". А врач, единственный, живущий в 80 километрах ниже по течению, ушел в отпуск, уехал в Москву и верно, как до бога, не доходили до него наши охрипшие молитвы. Бессилие петлей затягивало шеи и связывало души и руки. И снова ближе к полуночи отозвалось небо в рации:
--
Вас слышим, - сказал мальчишеский голос, - давайте ракеты...
Мы высыпали на берег. Ракеты, еще вчера тщательно приберегаемые, расстреливались безжалостно, бессчетно... Вертолет дал знать о себе гулом. И, наконец, зависая над берегом, скользя по валунам, опустился почти у воды.
--
Они сдурели - кончат машину! - крикнул Миша.
--
Молчи! - сквозь зубы прохрипел Командор, - Мы не сможем переправится на косу. Они понимают это.
Вертолет стоял дрожа. В отполированных боках плясали точки загасающих ракет и костер.
-3-
Дверь открылась, и мы понесли Сережу.
Весь полет до Чулимска был как во сне. Все было сконцентрированно на одном Сереге, мир обрел точку опоры в нем.
Потом рев "скорой помощи", долгое ожидание на телефонной АТС и голос далекого врача: "положение, не скрою, серьезное, но оснований для паники нет... все будет хорошо!"
Потом мы с Командором тащились до вертолета, и летное поле раскачивалось под ногами. На фоне огней города вертолет с высокой фигурой второго пилота казался монументом. Сидящие Первый и радист встали и полуобняв помогли влезть в вертолет. Мы сели на полу их кабины.
И снова мы поднялись к звездам. Тогда, словно очнувшись, Командор спросил:
--
А вам не будет нахлобучки за этот незапланированный полет?
Первый, не отводя глаз от чего-то впереди, голосом без интонаций ответил:
--
А что, у вас есть другой способ вернутся в лагерь?
--
Нет, - согласился Командор, - но такие посадки, как сегодня, могут плохо кончится однажды.
Второй полуобернулся, наклонившись к нам:
--
А как бы поступил ты?
Командор потер подбородок:
--
Не знаю, не думал...
--
Вспомни Эльбрус, когда Герасимов...
Командор подался вперед:
--
Я не смог сорентироватся, не смог ему помочь.
Второй вернулся к управлению:
--
Да, обстоятельства оказались сильнее. Ты зря винишь себя.
Командор, не слушая, глухо пробормотал:
--
До сих пор мне кажется, что я что-то сделал не так...
И тогда Второй сказал фразу, которая врезалась в память, словно каждая буква была выбита:
--
Это не оставляет, даже если знаешь, что сделал все, что мог.
--
На вертолете столько швов, - вмешалась я, - вы чертовски удачливые ребята. Вам так часто везло?
--
Каждому однажды не везет, - начал Второй, но Первый скомандовал:
--
Не отвлекаться! Идем на посадку! - и берег метнулся навстречу.
Вертолет встретил весь лагерь. Никто не спал. И никто не задал ни одного вопроса. Но само молчание спрашивало: "Как?"
- Все в порядке! - крикнул Командор и словно в сказке, оборвав молчание, к нам бросились, нас целовали, обнимали, а главное спрашивали "как?". И неважно, что мы не могли ничего объяснить. Мы говорили "все в порядке" и каждый хотел слышать это сам, своими ушами. Вертолетчики, смеясь тоже кричали: "Все в порядке...". Потом они ушли. И опять, как в первую встречу, мы забыли о них. Только через сутки Командор вспомнил:
--
Откуда же они знают об Эльбрусе?
Я рассортировала образцы и кончила выноску дневного маршрута на карту, когда он опять подошел, сел на камень:
--
Дин, ты не помнишь, кто говорил об Эльбрусе?
--
Второй пилот.
--
Помнишь его? Какой он?
--
Смутно... Высокий, седой, волосы вьются как у Лены... но не больше 30 лет!
--
Неужели Вася Шемезов? - удивленно сказал Командор, - неужели он?... Да нет,оборвал он себя тут же, погасив засиявшие было глаза, - нет, Вася погиб... мне говорили... Но откуда же тогда он знает?... Ведь он же узнал меня!
Он усиленно вытаскивал из памяти все новые и новые подробности - видимо не чужим человеком прошел для суровой души Командора неведомый мне Вася, пока не вспомнил:
--
Он еще прихрамывал малость...
--
По-моему, - неуверенно припоминая, сказала я, - Второй тоже прихрамывает...
-4-
Чем больше вспоминал Командор, тем больше узнавала я Второго в его словах, пока со словами "Ну, мистика начинается!" он не встал и не двинулся к палатке.
--
Командор! - окликнула его я, - а вы выдели Шемезова мертвым?
Командор замер, не оборачиваясь и тихо ответил:
--
Нет. Может потому до сих пор не верю, что он погиб...
Летели лямки рюкзаков, рассчитанных на предельные двадцать килограммов, вечерами латались ботинки и поминались недобрым словом их заготовители. Брусничным листом заменился низкосортный грузинский чай. Старинный полевой закон "сделай чуточку больше соседа и тебе будет легче" помогал выживать достойно. Моросили мелкие дожди. Из маршрутов приходили вымокшие напрочь. Немедленно находилась сухая одежда, не важно чья, лишь бы налезла. Не было собственности и каждый из нас был богат как Крез.
В лагере оставались четверо: я, мой рабочий Женя, Николай Федорович и Костя. Я обрабатывала образцы, собранные за две недели. Женя и Костя дробили пробы, Николай Федорович ловил рыбу и, судя по свисту, который мы слышали когда замолкла ступка Жени, с рыбой было все в порядке.
--
О! - сказал Костя, сняв марлевый распиратор и рукой остановил Женю.
Мы прислушались и выбежали на открытый берег: вертолет вынырнул из распадка и медленно пошел над рекой. По уверенному почерку посадки я сразу угадала тот экипаж. Они сели на косе. Женя на лодке переправился к ним и вскоре все были в лагере. Они привезли продукты и письма.
--
Взяли попутно, - пояснил Первый, передовая накладные на продукты.
Я обратила внимание: когда Второй шел, было заметно, что он действительно чуть-чуть прихрамывает на левую ногу.
Третий - как они называли его - Радист _ был совсем мальчик. Ему было не больше девятнадцати лет. Со светлой челкой над синими, по-детски открытыми глазами. По щеке и подбородку полз громадный шрам, но даже он не портил милого мальчишеского лица. Летная куртка, чем-то напоминавшая наши геологические, была выгоревшей и во многих местах довольно аккуратно заштопана. Только в одном месте, чуть ниже локтя на левом рукаве, бросался в глаза грубый, видимо на скорую руку, шов белыми нитками.
--
Хочешь, я залатаю тебе рукав почти незаметно, - предлагаю я ему.
--
Спасибо... но нет...это память по другу, - виновато извиняется он.
--
Мне тоже хочется оставить тебе что-нибудь на память.
--
Разве мы уже прощаемся? - смеется он.
Было что-то в них объединяющее. Улыбки, что ли, светлые и немножко грустные, словно знали они что-то очень хорошее. Важное и таинственное. И хотя не было сказано ничего, а поняли мы: наша тайная влюбленность в их экипаж не безответна. И их доверие возвышало нас в собственных глазах. Любой из нас готов был для них на все...
--
Как огорчатся наши, узнав, что вы прилетали в их отсутствие, - говорю я с сожалением, - прилетайте чаще, а?
--
Зовите - прилетим.
--
А так, просто?
--
Ну что ты, у нас так много работы, - смущенно улыбается Радист.
--
А если очень-очень нужно? - настаиваю я.
--
Зовите, - смеется он.
--
Но если вы далеко?
--
Все равно услышим, - обещает он. И я поверила "Услышат!!!"
Он потер подбородок и, верно, уловив вопрос в моем взгляде, пояснил:
--
Падал на Приполярном...
Что-то помешало мне задать еще один вопрос. Солнце играло в его волосах и показалось мне вдруг, что он - седой...
Мы сели за стол. Разлили по кружкам свежезаваренный привезенный чай.
-5-
краем уха я слышала разговор Второго и Жени, обратившего внимание на обручальное кольцо Второго:
--
А жена у тебя где?
--
Невеста... В Белоруссии.
--
Чего ж ты ее там оставил? Скучает, небось?
Второй опустил голову:
--
Да нет... она научилась ждать.
--
Так вез бы сюда. Уведут, смотри! - шутит Женя.
--
Если бы, - тяжело вздохнул Второй, - да она у меня... Без нее я бы здесь не сидел... не дышал, не видел, не жил...
И у меня отчего-то сжалось сердце. Я взглянула на Женю: лицо его побледнело, заострилось, глаза застыли. Второй словно очнулся, улыбнулся ему:
--
Видишь, брат, какие девушки живут у нас? А ты, наверно, говоришь, что любви нет?
Женя не улыбнулся:
--
Что бы ни говорил, теперь знаю - есть!
Первый говорил с Николаем Федоровичем: я уловила обрывок его слов:
--
по инструкции, конечно, не положено. Но обстоятельства вносят в инструкцию свои поправки. Тогда ничего другого не остается, как эти поправки принять...- и вдруг кружка в руке Первого, словно услышал он оклик и ждет, не повторится ли еще раз. Он обернулся ко Второму и Радисту. Они обменялись взглядами, вслушиваясь во что-то свое...
--
Пора, - сказал тихо Первый и поставил кружку.
--
Пора, - согласился Второй, а Радист извинился смущенной улыбкой.
Никто из нас не попытался их задержать. Они заспешили. На весла сел Николай Федорович, и лодка полетела по воде. С косы они прощально помахали нам. И ушел вертолет. Мы не были обижены на скомканное прощание. На душе было спокойно, словно сейчас, немедленно, одной бедой на земле будет меньше.
Вечером, когда все собрались у костра, я подсела к Командору:
--
Командор, я разглядела его.
--
Женя мне все рассказал, - спокойно ответил он, - это Шемезов, знаменитый кавказский ас...Невесту его зовут Галя. - он улыбнулся, - Я ж тебе главного не сказал, Динок, тела-то его не нашли! Стало быть, жив Васька! А на все прочее плевать. Жив - и все тут!
Я подумала о том, что в конце месяца мне придется срочно выбираться в город... Хорошо бы с ними.
Фантастическое везение сопутствовало мне - я летела с ними. Сидела на полу кабины и сообщала отрядные новости. Как-то речь зашла о детях.
--
а у вас есть дети?
--
Есть, - ответил Первый.
--
Большие?
--
Угу.
--
Учатся?
--
Кончили. Работают. Я не люблю об этом говорить, - с металлом в голосе оборвал он все дальнейшие вопросы, - они выросли без меня. Я - он помолчал, - летал.
--
На этом вертолете, - тихо холодея, спросила я, предчувствуя ответ.
--
Да, - уронил он.
Поселок приближался. О, как хотелось мне, чтобы полет был бесконечен!
--
Неужели я вас больше не увижу! - с отчаянием вырвалось у меня? - неужели все? Господи, какая громадная у нас страна, люди словно растворяются в ней. Сколько друзей. Которых практически не разыскать... все то времени у нас нет, то возможности... один раз разыскала, телеграмму дала "еду", а человека уже...
Второй, не поворачивая головы, ответил:
--
Разве он ушел? Пока ты помнишь, он жив.
А сзади мальчик-Радист твердо добавил:
-6-
--
А если десять, сто человек не верят в его смерть? Да разве есть такие силы. Чтобы вырвать его у Жизни?
--
Да, - тихо сказал первый, - перед этим бессильна даже сама Смерть.
--
Нет ушедших, есть забытые, - подвел итог радист и в голосе его жила улыбка, вечная мудрая улыбка много пережившего человека.
Вертолет шел на посадку. Земля приближалась ладонью взлетного поля. Затихли винты. Радист встал открыть дверь.
--
Вы надежные, - со слезами сказала я, - мне тяжело уезжать. Все лето мы знали, случись что - приедете! Там, далеко, одна... среди чужих...
Радист улыбнулся светло, по-детски:
--
Ничего. Понадобится - зови. А если что, так и без зова явимся. Своих не бросаем. Да, ребята?
Может то давнее лето так и осталось бы воспоминанием о юности, но был еще один эпизод:
В альбоме одной своей знакомой я наткнулась на фотографию мальчика - Радиста.
--
О, знакомый! - радостно сказала я, вглядываясь в родное мальчишеское лицо еще не обезображенное шрамом.
Вера Сергеевне взяла у меня фотографию, покачала головой:
--
Ты ошибаешься, Диночка... Это мой давний друг, погибший на Приполярном Урале. Знать ты его не могла.
--
Вера Сергеевна, вы точно помните, когда видели его в последний раз?
--
Конечно, - она взглянула куда-то в себя, - я провожала его в тот рейс... Кстати, их так и не нашли. Может потому все эти годы я не верю в его смерть... - она слабо улыбнулась, - Перед самым отлетом порвал куртку, пришлось в спешном порядке зашивать... А под рукой только белые нитки...
--
Да, - сказала я спокойно, вставая, - на левом рукаве, чуть ниже локтя. Я ведь не путаю?
--
Это жестоко! - шепотом сказала Вера Сергеевна, - так не шутят, Дина!
--
Это не шутка, - ответила я и рассказала все. Что знала о Радисте.
--
Да, это его слова, - задумчиво сказала она, - он всегда говорил: "нет ушедших, есть забытые"... и привычки его... Слушай, - она поднялась и как шелуха, слетели с нее годы, - так тела его никто не видел, значит правы мы, верящие, что он жив!
--
Вера Сергеевна, - пристально глядя ей в глаза, спросила я, - сколько лет было Радисту, когда вы провожали его?
--
Девятнадцать.
--
А когда его встретила я, ему тоже было девятнадцать, - чеканя слова, сказала я.
Это лето. Двухдневный маршрут. Гроза. Рабочий. Сопровождающий меня, с трудом дошел до охотничьей избушки, видимо воспаление легких.
До ближайших людей - нашего лагеря - сорок километров тайги. Идти за помощью оставив его одного нельзя. А нести его - я не смогу. Я перепробовала все средства и сейчас сижу у стола. В доме жарко. Трещат дрова в печи, он бредит, а я - пуста, не единой мысли. Я знаю только одно: не может так быть, чтобы не помогли. Должно же что-то: бог, черт, хорошие люди... Должно обязательно! И внушаю это себе как заклинание.
Скрип уличной двери, грохот в сенцах и чей-то голос:
--
Радист, аптечку!
--
Пришли!!! - с торжеством. С яростью кричу я, бросаясь на шею Первому, захлебываясь в слезах:
--
Пришли! Я знала, верила - придете!
--
А как же иначе?! - удивленно говорит, входя, Второй, - ведь верила же...