А.И.Володенко

Воспоминания о моей жизни

Эти рассказы о жизни посвящаю моей жене и верной помощнице.

А.И.Володенко

Ольшов

Моя родина - деревня Ольшов (Хотимский район, Могилёвская область). Она находится в трёх километрах от когда-то условной (при СССР), а теперь настоящей границы с Брянской и Смоленской областями.

Деревню разделяет надвое небольшая речушка под названием - Ольшовка. Название речки и деревни происходит от слова "ольха". Берега речушки были обильно покрыты густыми зарослями ивняка и ольховника. Река берёт своё начало в Смоленской области и впадает в реку Беседь, огибающую районный центр, город Хотимск, с северной стороны.

За рекой, на правом её берегу, расположена деревня Ивановка. Речка Ольшовка была местами настолько узка, что взрослые парни ее запросто перепрыгивали. Она здорово обмелела после войны. Причина - вырубка кустарника на топливо.

Во время военного лихолетья местным жителям было запрещено ходить в лес. По приказу немецких оккупационных властей был сплошь вырублен лес вокруг райцентра на расстоянии трёх километров - боялись партизан. На дорогах, ведущих в лес, были выставлены блокпосты с вооружённой охраной, состоящей из полицейских.

В настоящее время речки Ольшовки фактически не стало. Вместо неё прорыта канава. Это результат деятельности построенного после войны молокозавода. Вода в канаве стала молочного цвета - результат прямого спуска в бывшую речку отходов производства. Когда-то небольшая, но богатая рыбой речушка, превратилась в сточную, с неприятным запахом, канаву.

За рекой после "чернобыльской трагедии" образовался большой посёлок из переселенцев. До войны здесь был сад, занимавший около сорока гектаров колхозной земли. Теперь он почти полностью вырублен под застройку домов для "чернобыльцев".

Мы до войны жили в посёлке Љ 3, примыкавшем к деревне Ольшов. Посёлок был небольшой, около десятка изб, расположенных по одну сторону проселочной дороги. По другую сторону дороги было большое гумно, а перед ним - ток для обмолота зерна. Здесь всегда, зимой и летом, было полно всякой птицы.

Посёлок находился в километре от городской черты. Границей был небольшой ручей (Величье) с деревянным мостом. Дальше - городская территория, куда нам вскоре и пришлось перебираться.

В 1937 году нас объявили "единоличниками". В то время это было опасно - могли под любым предлогом отправить в Сибирь. Отец с матерью отказались вступать в колхоз. У нас отобрали приусадебный участок и велели срочно убираться...

Каким-то образом отцу удалось получить небольшой участок земли под строительство дома на окраине Хотимска. В 1938 году мы перевезли избу и стали скромно жить на новом месте.

Теперь нас никто не беспокоил. Отец шутил: "Можно подумать, что мы оказались в другом государстве. Вот что значит один километр на той же советской земле..."

Как говорили горожане в средневековой Западной Европе: "Сам воздух города делает человека свободным..."

Мы поселились на улице 1-ая Кузнечная (теперь имени Болдина, генерала, участника войны).

Наши родственники, оставшиеся в колхозе, работали за "трудодни-палочки" и по-хорошему завидовали нам. Особенно тяжело доставалось там двоюродной тётке по прозвищу "Кондратиха". Бедной старушке приходилось работать в колхозе и растить малолетнюю внучку.

Однажды из-за болезни Кондратиха не смогла выйти на работу, отлёживалась на печи. Явившийся её проведать пьяный бригадир избил старушку кнутовищем, да ещё и пригрозил отказом предоставить лошадь для подвозки дров. Пришлось с ним "разбираться" моим двоюродным братьям, после чего он сразу же затих. Более того - однажды этот бригадир сам ей привёз целый воз дров...

Мы все помогали Кондратихе, чем могли.

Внучка, которую старушка вырастила, потом закончила пединститут и стала учительницей.

А сама Кондратиха внезапно скончалась: полезла на чердак за лечебными травами. Сорвалась с хилой лестницы и убилась насмерть. Мы ей были благодарны за её "знахарство". Она фактически была нашим домашним врачом. Её помощь была безотказной и всегда полезной. Жаль, что её знания и умение ушли вместе с ней.

Нынешней молодёжи кажется невероятным, что сельская местность в то время была "беспаспортной зоной". Чтобы удержать рабочую силу в колхозах, умышленно не выдавали паспорта. Сельские жители тогда на самом деле жили в условиях нового, советского "крепостного права". Оно было постепенно отменено только после смерти Сталина.

Труд крестьян в колхозах был настолько непроизводителен, что держать людей насильно в сельской местности стало бесполезно. В конце 60-х годов XX-го века в одночасье колхозы превратились в совхозы, т.е. в государственные сельскохозяйственные предприятия. По сути это была вторичная экспроприация на селе.

Когда-то коллективная собственность без ведома колхозников (колхозы не распускались) превратилась в государственную. Всем были выданы паспорта и предоставлено право свободного места жительства. В совхозах стали выдавать зарплату деньгами. Многие люди остались и дальше жить на селе из-за приусадебных участков, постепенно превращая свои усадьбы в дачи для своих детей и близких родственников, проживающих в городах.

Хотимск

Хотимск - посёлок городского типа, районный центр. Был образован в XIV веке мелкими торговцами и ремесленниками. Название город получил от слова "хотим", так как был расположен на пограничной территории Литовского и Московского княжеств. Жители посёлка в то время хотели быть под властью Москвы.

Место расположения посёлка живописное. Он находится на холме между трёх рек: Жадуньки и Ольшовки, впадающих в более крупную реку - Беседь, берущую начало в одном из болот Смоленской области. Вдоль её берегов расположено множество больших и малых деревень. Одной из таких деревень является Молуновка. Так её назвали из-за большого количества ветряных мельниц. Жители Хотимска издавна перемалывали зерно в муку именно в Молуновке. Ещё эта деревня славилась своими вальщиками лучших в районе валенок. Молуновские мастера старались держать марку качества высоко. Валенки валяли на заказ.

В советское время Хотимск не получил развития и остался захолустьем. Причина - удалённость от железной дороги. До ближайшей станции Коммунары было 45 километров по бездорожью: зимой снег, а весной и осенью непролазная грязь. В первые послевоенные годы даже не было автобусного сообщения. До станции чаще всего добирались на гужевом транспорте или пешком. Дважды пришлось и мне с чемоданом в руках проделать этот путь...

Районное начальство менялось довольно часто: год-два и новый начальник... Дольше всех продержался некий Ломакин.

Для одних Хотимск был стартовой площадкой в дальнейшем карьерном росте; для других - местом временной ссылки за какую-нибудь провинность. Каждый из таких чиновников думал только о себе. Проблемы района их мало беспокоили.

Товарищ Ломакин прибыл в район с семиклассным образованием, покидал его с аттестатом зрелости (якобы получил за вечернюю школу, где его никто не видел...) и орденом Ленина на груди. А было это так. На XXII съезде КПСС Н.С.Хрущёв поставил задачу удвоить продукцию сельского хозяйства, обратив особое внимание на животноводство.

В Хотимском районе в это время свирепствовал ящур. Был очень большой падёж скота. Гибель животных была не сколько от болезни, сколько от бескормицы...

Будучи председателем исполкома райсовета, Ломакин приказал руководителям колхозов завысить показатели падежа скота, а с владельцев частных коров в райцентре брать телят за предоставление 60-ти соток под покос (раньше брали деньгами). В результате такой афёры за два года "прирост" скота в районе даже утроился. Такого не было нигде в стране. За такое "геройство" Ломакин, а с ним для проформы одна из доярок, были вызваны в Минск, где товарищ Хрущёв им лично вручил ордена Ленина.

Вскоре афёра вскрылась. Сведения дошли до Минска, могли дойти и до Москвы. Чтобы этого не случилось Хотимский район временно ликвидировали (через три года его снова восстановят - испуг в Минске пройдёт) и под видом "сокращения штатов" районных чиновников распределят кого куда...

Ломакина направят учиться в высшую партийную школу. После её окончания он окажется во главе совнархоза Могилёвской области. Он, как и подобные ему, оказались "непотопляемы". Они, и подобные им, оказавшись на самом верху власти, загубили богатейшую страну, а её народ сделали нищим. Распался когда-то могучий Советский Союз, а теперь по этому пути наши нувориши и политиканы хотят развалить и Россию...

Хотимск наполовину был сожжён за время войны. Город находился под властью немцев с 15 июля 1941 года по 26 сентября 1943 года.

В первый день оккупации сгорела изба моей сестры Сони. Её муж, Андреенко Владимир, был призван в Красную Армию с началом войны, с которой ему не суждено было вернуться...

Послевоенный Хотимск имел молокозавод, льнокомбинат, сенбазу на несколько районов (лён и сено сдавали колхозы государству в качестве натурального налога). Был и промкомбинат с лесопилкой. Он обеспечивал население стройматериалами. Продуктами и товарами ширпотреба занималось райпо. Вокруг посёлка располагались четыре колхоза. В страдную пору работы хватало всем желающим, даже школьникам.

В посёлке не было строительной организации. Действовали строительные артели плотников, столяров и т.д. Они заключали договора с заказчиками. Платили налоги от заработка и были полностью подконтрольны местным органам власти. Одной из таких плотницких артелей и руководил мой отец, считавшийся одним из лучших специалистов в своём деле, но об этом позднее.

Мало что изменилось в развитии райцентра и в наше время, если не считать появления асфальтового покрытия на дороге до станции и в самом посёлке.

После "чернобыльской трагедии" население поселка значительно возросло. Появились красивые кирпичные дома. Они могли бы появиться и раньше, но строить их боялись. Были случаи, когда из-за приглянувшегося дома кому-то из "временщиков", прибывших "порулить" районом, хозяевам этих домов "шили" дела с конфискацией имущества, и отправляли их "в места не столь отдаленные", а имущество передавали коммунхозу... Так обустраивалось вновь прибывшее начальство.

Молодежь после окончания школы разъезжалась: кто на дальнейшую учебу, или не возвращались после службы в армии.

По вербовке многие молодые люди ехали на новостройки в надежде на получение жилья и подходящую работу. Обратно возвращались немногие.

В 50-е годы мне пришлось ездить с лекциями по путевкам Карельского Обкома комсомола, где я состоял внештатным лектором, и почти в каждом населенном пункте встречал белорусов и украинцев. Все они покинули нажитые места, что бы удрать из колхозов, труд в которых все больше обесценивался.

В начале 60-х годов прошлого века я с семьей (женой Викторией и малолетним сыном Виктором) решил навестить родственников в Хотимске. Сестра Соня сразу же предупредила, чтобы я вставал рано и вместе с ней шел занимать очередь за хлебом. В пять часов утра мы заняли очередь и только в девять часов купили по буханке хлеба. Мясные и молочные продукты (сыр и масло) в магазин не поступали. Не было таких продуктов и на рынке. И это при наличии своего молокозавода (?). Продукция этого молокозавода увозилась в областной центр, в Могилев.

В один из погожих дней мы с женой решили сходить в ближайший лес за грибами. Но не было никаких грибов. Вокруг каждого куста - тропы опередивших нас местных грибников...

По пути домой мы любовались рожью, стеной стоявшей вдоль дороги. По другую сторону дороги была кукуруза, если ее можно было так назвать. Ведь это были какие-то пожелтевшие ростки размером не более 10-15 см.

Кукуруза занимала огромную посевную площадь. У деревни Ивановка нам встретились местные жители. Один из них и рассказал грустную историю про кукурузу, которая второй год начисто погибает, а под нее отведено семьдесят процентов посевной площади. Под рожь, которая исстари росла здесь и давала прекрасные урожаи, всего-то отводилось семь процентов посевных.

Действительно "кукурузное поле" было очень велико. Оно уходило далеко за бугор и заканчивалось у самой кромки леса, который мелиораторы ещё не успели выкорчевать.

По словам этого местного жителя, колхоз из-за своих вечных долгов совсем разорился.

Во время одного из походов за хлебом я встретил знакомого парня. Он окончил исторический факультет областного пединститута и работал начальником планового отдела в райисполкоме. Мы поговорили о нашем житье-бытье, вспомнили школьные годы. Под конец я рассказал ему об увиденном "кукурузном поле"...

"Знаешь, - ответил он, - мы здесь сами ничего не решаем. Нам спускают план свыше, а мы - его ниже спускаем по колхозам, попробуй, не выполни - сразу метлой"...

"Ведь это - настоящее вредительство, - стал возмущаться я, - этих начальников не мешало бы хорошенько подержать хотя бы раз в этой очереди за хлебом! Послушали бы - что там о них говорят - одна ругань и возмущение".

В самом деле, в очереди творилось что-то невообразимое - сплошной мат и ужасная толкотня. Хрущёва называли "кукурузником", его подчинённых - ворами и подхалимами. Милиционеры старались "по-тихому" проходить мимо таких очередей. Обстановка была очень напряжённой. "Так и до бунта недалеко!" - подумал я.

Поразительно, что на эту ругань никто сверху не реагировал. Раньше за такое моментально сцапали бы и отправили в Сибирь на лесоповал или куда-нибудь подальше. У меня подспудно уже тогда зародилась мысль: не специально ли это делается, чтобы обозлить народ и произвести государственный переворот.

Наверху понимали, что надо "выпустить пар" и убрать зарвавшегося у власти Хрущёва. Страна была в тупике. Хрущёвские "новации" разрушили и без того подорванную экономику страны.

Я поделился мыслями со своими школьным товарищем Борисом (он приехал в отпуск и собирался в обратный путь). Окончив МГУ, он работал там после защиты диссертации. По его словам, был вхож в дом своего руководителя, считавшегося одним из выдающихся математиков в стране.

- Хрущёва скоро свергнут! - сказал он, - Об этом давно гуляют слухи по Москве. Это может произойти в любое время. Его байки о построении коммунизма к 1980 году вызывают только смех!

Он поведал, что учёные мужи в узком кругу негативно относятся к происходящему в стране, которой управляют догматики. Марксизм-ленинизм они не считают наукой. В стране господствует диктатура, административным путём загоняющая общество в социализм в полном отрыве от него. Фактически народ лишён власти. Обещанные ему (в период октябрьского переворота в 1917 году) земля, фабрики и заводы остались в руках государства, точнее - у партийно-советского бюрократического аппарата, хотя государственная собственность формально считалась общенародной. Правящая верхушка не понимает, что происходит в стране. Но, самое главное, - не знает, что делать дальше...

Установившийся общественно-политический строй нельзя назвать даже "административным социализмом". Скорее всего он ближе к "государственному капитализму", при котором вся власть и материальные блага принадлежат партийно-чиновничьему классу, но не трудящимся!

Октябрьский переворот сыграл большую роль в жизни человеческого общества. Из его последствий более правильный вывод сделали правящие круги и сами капиталисты в буржуазных странах: дескать, смотрите, что может произойти, если не учитывать материальные, политические и социальные запросы народа. Лучше свой народ не доводить до такого состояния, как это произошло в России.

Будучи студентами, мы неоднократно задавали вопрос преподавателям: как действует закон стоимости при социализме. Никто из них не дал вразумительного ответа... Не мог на такой вопрос в своё время ответить и я своим ученикам в старших классах. Не мог ответить и на другие подобные вопросы, что и явилось главной причиной моего ухода из школы...

Через неделю мы прервали отдых в Хотимске и вернулись домой, в посёлок Свирьстрой, Ленинградская область. Здесь тоже "далеко не рай", но хотя бы не надо стоять в очередях за хлебом...

Как ни странно, но прогнозы моего школьного товарища сбылись. В октябре 1964 года Хрущёв был свергнут. Во главе заговора был его приближённый Брежнев, которого Никита Сергеевич забрал к себе из Молдавии. Брежнев отменил все хрущёвские "новации", но страна не получила большого толчка в развитии. Был произведён "мелкий ремонт" в системе управления и в хозяйстве страны. Затем наступил период "застоя". До сих пор никто не может объяснить "крылатую" фразу Брежнева: "Экономика должна быть экономной!" Так он бесславно и помер, увешанный с ног до головы орденами и медалями.

Что касается Хрущёва, то можно только удивляться, как человек с двухклассным образованием мог взлететь так высоко и издеваться над страной многие годы? По всей вероятности, в сталинском окружении он был не единственный такой. Были и другие. С ними ему безопаснее для себя было править единолично: такие кадры были послушны, не выпрыгивали высоко без его ведома. Кто если и позволял себе какую-то вольность, то их тут же подручные Сталина - Ягода, Ежов, а затем - и Берия - убивали или забирали в лагеря. Потом наступал черёд и для них. "Кровавое колесо" крутилось десятки лет... Общество было обезглавлено. Самые лучшие представители народа были безвинно уничтожены или сосланы "строить социализм" в далёкие края, откуда вернулись немногие.

Затем началась генсековская чехарда "старых пердунов". Каждый из последователей Брежнева хотел, как и он, быть похороненным у Мавзолея Ленина. Это привело к полному развалу Советского Союза. Завершилось всё это новым государственным переворотом в Беловежской пуще (Белоруссия), во главе с невежественным и недалёким в политике Ельциным. Россия вышла из состава СССР и встала на свой путь развития с начала 90-х годов прошлого века.

Жизнь в оккупации

Нельзя сказать, что война не ощущалась. Её чувствовали. Она приближалась. Это было заметно по настроению людей. Хотя о войне и не говорили, но чутьём, данным человеку самой природой, война предугадывалась. Непроизвольно она закрадывалась в души людей необъяснимым страхом. Моя неграмотная мать, слушая радио между делами по дому, однажды сказала за обедом: "Стали часто говорить о мире с Германией. Не обернулось бы это войной?.."

К сожалению, слова матери оказались пророческими. Хотя наши правители и пытались объяснить все неудачи в начале Отечественной войны внезапным и вероломным нападением Германии на нашу страну, это не снимает с них ответственности за трагедию, постигшую наш народ. Имея "глаза и уши" во всём мире, они не знали о приближении войны. Народ чувствовал, а они не знали. Вместо извинения перед народом Сталин и его подручные объявили врагами народа всех военнопленных и тех, кто насильно был угнан в Германию в качестве рабов. А кто виноват в трагедии этих несчастных? Они пострадали дважды: после фашистских лагерей, оставшиеся в живых были отправлены в советские лагеря, где было не лучше.

Все разговоры в довоенное время заканчивались словами: "Не было бы войны!.." А она началась.

Военкоматы стали проводить мобилизацию. Одним из первых был призван муж моей сестры Сони - Андреенко Владимир. Это был очень веселый и жизнерадостный человек, великолепный музыкант-баянист. Я был очень привязан к нему. Он часто брал меня с собой на вечера. Всегда находил для меня место посидеть. Баловал меня сладостями и подарками. Мы горевали всей семьей, когда его забрали в армию. У всех было предчувствие, что мы его видим последний раз... Так оно и получилось: с войны он не вернулся. Пропал без вести, как и многие его сверстники в пламени войны.

Когда мы узнали о захвате фашистами Минска стало ясно, что они скоро явятся к нам. Почти ежедневно разбрасывались с самолетов немецкие листовки с призывами сдаваться без сопротивления. Славянам обещали сохранить жизни, а цыганам и евреям грозили уничтожениям. Частично евреи успели эвакуироваться, но многие всё-таки остались. В суматохе они растерялись и не успели покинуть родные края. Особенно тяжело было отправляться в далекий тыл тем, чьи предки жили здесь многие столетия. Оставшихся было более тысячи человек.

За неделю до прихода фашистов мы увидели их первые самолеты, прилетевшие бомбить местный аэродром. На обратном пути они обстреляли из пулеметов нас, пацанов, и несколько десятков колхозников, убиравших сено на колхозном лугу за рекой Ольшовкой.

К счастью, все успели вовремя броситься в реку и спрятаться в крутых берегах, заросших кустарником. Никто не пострадал, так как обстрел был с большой высоты. Фашистские летчики наверное решили просто попугать людей и насладиться их страхом.

Одним словом, немцы " позабавились". Несколько пуль попали в дверь землянки около недостроенного молокозавода, где жил седой старик, сторож новостройки. Хорошо, что в это время там никого не было.

За несколько дней до прихода германских войск в центре поселка вспыхнул пожар. Сестра Соня и я в это время были недалеко от дома, где она жила с мужем Володей. Когда мы добежали до ее дома, то дома фактически уже не было: он сгорел...

Мы в последний раз взглянули на догоравший дом и задворками стали пробираться до окраины в направлении отцовской избы. В одном месте мы притормозили, так как прямо над нами пролетал самолет, бросавший бомбы вдоль центральной улицы Ольшовской. Это нас спасло. Перед нами упала бомба на дом, через двор которого мы хотели перебежать. Пробив крышу, бомба взорвалась в самом строении. Деревянное здание моментально было охвачено пламенем. Сестра часто вспоминала этот случай. "Сам Господь Бог спас нас от смерти!" - так говорила она.

В течении нескольких недель шло отступление наших военных частей. Часто отступавшие красноармейцы шли небольшими группами, спрашивая у местных жителей названия населенных пунктов в восточном направлении. Хотимск самый восточный пункт Белоруссии. Пограничники, заночевавшие у нас, оставили хромую лошадь и овчарку, обученную делать подножку и валить на землю нас подростков. Делала она это очень ловко, но никому из нас не причиняла вреда. Мы откупались от собаки едой, которую носили специально с собой для нее. Получив съестное, она устраивала небольшое представление из прыжков, кувырков и замираний. Эта собачка хорошо умела ползать "по-пластунски". Хромую лошадь у нас отобрали полицейские, а овчарка затем куда-то исчезла.

Немцы вошли в Хотимск 15 июля 1941 г. Через день откуда-то появившиеся полицаи согнали посельчан на футбольный стадион, где выступил немецкий комендант. Он говорил резко и властно, как будто выстреливая слова. Все сводилось к угрозам наказаний местных жителей в случае сопротивления немецким властям. За убитого немца комендант грозился расстреливать десять местных жителей по выбору.

Евреев, оставшихся в Хотимске, согнали в образовавшийся концлагерь. Евреев было около 1000 человек. Немецкий комендант, как опытный проходимец, не стал сразу уничтожать евреев. Он решил их предварительно ограбить. Евреям по строгому списку разрешали покинуть на неделю лагерь с обязательным возращением в указанное время. Для этого выдавали специальные письменные разрешения. Покидать лагерь разрешалось одному из членов семьи. В случае побега все остальные родственники подлежали расстрелу. Одиноких евреев не отпускали. Когда все еврейские тайники были обнаружены специально созданной группой полицаев, евреев было решено уничтожать. Некоторые, более богатые евреи пытались выкупиться, но это им не помогло.

В назначенное время все евреи были этапированы в направлении противотанкового рва (зачем его рыли горожане- так никто этого и не понял: он не пригодился для обороны поселка?). Пригнанные евреи были поставлены на обрыве рва и без всяких речей расстреляны. Расстрел производили полицаи. Немцев было всего несколько человек. К этому времени была оборудована немцами русская комендатура. Руководили расстрелом главари этой комендатуры. Всего погибло около 800 евреев. Расстрелянных, многие из которых еще были живы, присыпали кое-как землей. Приближаться к месту казни никому не разрешалось. Всю ночь с этого проклятого места были слышны стоны умирающих от ран людей. К утру все стихло...

Только одной женщине удалось бежать с места обстрела. Когда раздались первые очереди из пулеметов, одна из евреек, обезумев от страха, рванулась в сторону небольшой сосновой рощи около льнозавода и, падая, рывками побежала к густым зарослям ивняка на берегу реки Беседь.

Берег был крутой, обрывистый, там женщина вплавь перебралась через реку и схоронилась в еще более густых зарослях кустарника и осоки. Полицаи не ожидали этого и на какое-то время оторопели, что и спасло эту несчастную женщину. Их пули не достигли своей цели...

Мне довелось видеть эту женщину уже после войны. Она была вся белая от седины. Её сестра, Белла Владимировна, преподавала в школе немецкий язык. Спасшаяся, она всё время чем-то болела. Затем куда-то исчезла. Говорят, умерла. Пережитое лишило её здоровья. А Белла Владимировна в годы "перестройки" эмигрировала в Израиль.

Первым русским комендантом был, на удивление всем, отец известного белорусского поэта, дважды лауреата Сталинской премии (впоследствии Государственной премии), Аркадия Кулешова. В настоящее время его именем назван Могилёвский пединститут, в котором Аркадий Кулешов учился в довоенное время. А тогда этот известный поэт жил в Москве.

После войны я как-то разговаривал, будучи в Могилёве, с местным партизаном Левертовым. Его сообщение при встрече в Москве с Аркадием Кулешовым об отце-предателе было подобно грому среди ясного неба. Правда, к еврейской трагедии Кулешов-старший никакого отношения не имел. Пробыл комендантом он не долго, всего несколько месяцев, так как был почему-то заменён. Говорят, что его племянник, живший с ним, куда-то внезапно исчез. Предполагали - к партизанам. После освобождения Хотимска Кулешова-старшего никто не трогал. Частенько я его видел, пасшим корову на обочинах дорог, или отводившему её к пастуху. Видимо, сказалась поддержка и защита сына, снова переехавшего в Минск. Его стихотворение "Комсомольский билет" было включено в школьную программу для обязательного изучения в старших классах.

Нас, пацанов и девчонок, немцы решили насильно загнать в школу. Для того использовали брошенные помещения бывшего до войны детского дома. Я оказался в первом классе. Мне шёл восьмой год. Учили две учительницы. Одна из них - поповская жена. Они разделили класс надвое: читающих - в одну группу, и тех, кто не умел читать - в другую. Я оказался в более "грамотной" группе. Моим соседом по парте стал паренёк с нашей улицы, Громов Андрей. Он сидел со стороны прохода, я - около окна. Учительницы были "злые и вредные". Они за всякую провинность били нас здоровенной линейкой, сделанной из толстой фанеры. Учебники были советские, но со склеенными листами. Портреты были зачёркнуты...

Иногда к нам в класс заходил надзиратель (учительницы называли его "смотрителем"). Это был высоченный, но очень худой немец, хромавший на одну ногу. Он жестом спрашивал у учительниц, кого следует наказать. Наши "преподавательницы" частенько показывали, подняв несколько пальцев (это означало количество резиновых палок). Немец-надзиратель отстёгивал от ремня здоровенную палку, брал за шиворот "провинившегося" и бросал его лицом вниз на учительский стол и крепко бил ребёнка этой палкой. Затем, погрозив пальцем всем, с гордым видом покидал класс. Урок продолжался...

Я однажды не выдержал, когда одна из учительниц стала бить по голове линейкой моего соседа по парте, Андрея. Я вскочил на подоконник, выбил плечом раму и был таков. На второй день явился к нам полицай, но я был отправлен в деревню к родственникам под видом больного. Полицай всё понял, но делу хода почему-то не дал...

После этого я в школе больше не появлялся. Да и школа вскоре была закрыта. Одно здание наполовину сгорело, а надсмотрщик сбежал. Кто-то из ребят-переростков заложил в печь, которую он затапливал по утрам перед физзарядкой, пачку взрывателей от гранат.

Немец был пунктуальный. У него весь день был спланирован по минутам. Каждое утро он после сна открывал окно, поджигал дрова в печи и шёл делать зарядку на школьном дворе. Затем там умывался у колодца. После процедур шёл готовить завтрак. А на этот раз ему повезло: взрыв прогремел перед его возвращением. Сорванной с петель дверью немцу разбило лицо и крепко помяло, швырнув на противоположную стенку коридора...

Вскоре в бывшей школе появились новые хозяева - власовцы, но об этом будет отдельный разговор.

Родители

Отец: Володенко Иван Федосович. Родился в 1890 году. Крестьянин. После окончания первой мировой войны вернулся фактически инвалидом по зрению.

На фронте мой отец попал под первые газовые атаки немцев. Противогазов не было. Спасались тем, что зажигали в окопах и траншеях сухие дрова, покрытые сверху сырой травой. Во время газовых атак (газ-хлор) смертельное газовое облако, спускаемое по ветру, приподнималось дымом. Солдаты в это время лежали на дне окопов пластом - лицом вниз. От едкого дыма, раздражавшего глаза, отец получил контузию глазного нерва. Во время непогоды или расстройств сильно "била" слеза...

Перебравшись в Хотимск, мой отец там работал - плотничал. В это время не было в райцентре строительной организации. Создавались строительные артели. Плотники, как правило, избирали отца своим бригадиром, так как он считался одним из самых грамотных, честных и надёжных работников. Он был ими признан - лучшим плотником в округе. Имея четыре класса церковно-приходской школы, отец мой мог составить проект, произвести расчёт расхода материалов, составить смету и так далее. По каждому объекту составлялся договор и утверждался в райфинотделе для уплаты налогов. Однако, денег семье не хватало, поэтому отец всё время искал попутные заработки. Обычно, во дворе райзаготконторы, где в свободные от основной работы часы, отец выполнял различные задания. Много времени и сил забирало содержание приусадебного участка. За содержание домашней живности: коровы, поросят, кур и т.д. тогда тоже платили налоги.

В оккупационный период моего отца часто гоняли полицейские "под ружьём" на выполнение разовых работ. Он соглашался выполнять только одну работу - делать кресты на могилки убитых фашистов. И частенько получал тумаки или удары прикладом. Были случаи серьёзных побоев с синяками и кровью.

Уже через год пребывания немцев в Хотимске на территории школьного парка образовалось большое кладбище, уставленное крестами. По размеру крестов можно было определять общественный и должностной статус похороненных немцев. Генералам (точнее, их останкам) "заламывали" кресты огромных размеров. Сохранившиеся целиком трупы генералов отправляли в Германию. Во время своего бегства немецкие власти приказали спилить все кресты и сровнять все могилы. Боялись надругательства.

После войны отец не мог работать в полную силу, так как при немцах дважды был очень сильно избит резиновыми дубинками в полицейском участке. Один раз до полусмерти. Во время избиений больше всего пострадали лёгкие. Отец долго и часто кашлял с кровью. Много болел. Спасала, как всегда, тётка Кандратиха со своими травами, компрессами и отварами. Становилось после лечения немного лучше. Однако, всё равно, отца продолжали мучить боли. Умер он в 1956 году

Мать: Володенко Ксенья Устиновна. Девичья фамилия - Алексеенко. Родилась в 1895 году в семье крестян с хорошим достатком. Семью матери при "раскулачивании" отправили в Сибирь, где-то в район Нижнеудинска. Так советская власть расправлялась с теми, кто хорошо трудился на своей земле и имел поэтому в доме достаток. Мать спасло то, что она была замужем за бывшим батраком, моим отцом. Трагедию своей семьи мать моя сильно переживала, поэтому часто болела, но старалась изо всех сил, ведя домашнее хозяйство. Конечно, ей было очень нелегко. Во время оккупации вместе с моим отцом и её избивали полицаи. У матери тоже были отбиты лёгкие.

Однажды родителей, после очередного избиения, пришлось доставлять домой из противотанкового рва, куда их выбросили на умирание. Помог товарищ отца по плотницким делам. Он жил недалеко от этого проклятого места и видел как их туда вёз полицейский. Помогая им, товарищ подвергал себя опасности: мог тоже оказаться на и месте...

Весь "сыр-бор" разгорелся из-за моей сестры Сони. Как-то раз, её и двоюродную сестру Ольгу схватили на улице два полицая. Им было дано задание скомплектовать группу молодых женщин для отправки в Германию в качестве служанок или рабынь. Моя сестра была, как говорится, не из робкого десятка. Когда один из полицаев зашёл в соседний дом за очередной жертвой, Соня сбила с ног охранника, отобрала у него винтовку и забросила её в палисадник с цветами. Пока полицай приходил в себя и искал своё оружие, обе женщины сбежали.

Обозлённые полицаи решили отыграться на моих родителях. Они пинками и тумаками загнали их на полицейский двор. В это время там был переполох. На партизанской мине по дороге на станции Коммунары (15 км грунтовой дороги) подорвался какой-то высокопоставленный немецкий чиновник. Он ехал в легковом автомобиле. Перед ним были пущены две лошади с боронами (специально боронили дорогу, чтобы обезвредить мины - своего рода "разминирование"). Лошадьми управляли два крестьянина-смертника. Следом шла телега с полицаями. Несмотря на такие предосторожности, машина подорвалась... От погибшего чиновника и шофёра с охраной ничего не осталось...

Когда отца с матерью доставили в полицейский участок, там шёл допрос тех самых полицаев, которые ехали на лошадях вслед за крестьянами. А крестьян расстреляли сразу после взрыва... Всю злобу разъярённые полицаи вымещали на тех жителях посёлка, которые по каким-либо причинам оказались в полицейской комендатуре. Там были и мои родители. И именно поэтому они попали тогда в злосчастный ров. После такой страшной экзекуции мои родители долго болели и "встать на ноги, как следует" до конца жизни так и не смогли...

Когда немцы произвели отправку в Германию большую партию молодых женщин, тогда и перестали искать мою сестру Соню. Всё постепенно улеглось, но она всё равно ещё долго скрывалась у родственников по разным деревням.

В то время, когда мои родители были забраны полицаями, а сестра была в бегах, мимо нашей избы проезжала пролётка на двух колёсах. В ней с вожжами в руках сидел сам немецкий комендант (звали его Шнитпером), а рядом с ним - проститутка с нашей улицы (некая Романенко). Глянув на меня (я был в палисаднике), она что-то сказала немцу, который выхватил пистолет и навскидку выстрелил в меня. Спасло чудо (я с тех пор верю в ангела-хранителя): пуля попала в еловый столбик забора, задела сучёк и рикошетом пролетела мимо меня, вонзившись в стену избы. В это время что-то крикнула от страха соседская девушка Сара. Второй выстрел немец сделал в неё. Раненая в плечо девушка упала, а я рванул за дом и спрятался в картофельной ботве. Рана соседки оказалась неопасной и вскоре зажила. Отверстие в столбике потом долго рассматривали все мои родственники. Они говорили: "Есть же Бог на свете..."

Примерно через месяц я в очередной раз отправился с небольшим ведёрком набрать воды из кринички, которая выкопал у подножия оврага при спуске к речке Ольшовке. Она находилась в четверти километра от нашей избы.

Когда я возвращался обратно и шёл по тропинке вдоль реки, протекавшей внизу небольшой горушки, тишину раннего утра нарушали голоса пьяных полицаев, распивавших самогон на полянке среди кустов за рекой. Вдруг у меня слетает с головы фуражка и падает на картофельную ботву левее меня. Я, не успев испугаться, бросился наземь. Отполз подальше от тропы и подобрал фуражку. В её козырьке была небольшая дырочка... Стало понятно: эти изверги стреляли в меня на спор. "Снова, - сказали мне дома, - спас ангел-хранитель."

Сестра Соня

Она родилась в 1916 году и была старше меня на восемнадцать лет. Это мой земной ангел-хранитель и вторая мать.

В 1942 году её постигла большая трагедия - умер сынишка Виктор, едва научившись ходить.

В то время ходила по посёлку эпидемия коклюша. Я тоже болел. О медицинской помощи нечего было и думать. Оба мы получили осложнения, но у меня всё закончилось благополучно, а у бедного Вити - нет.

Несмотря на старания опытного фельдшера дяди Ивана и тётки Кондратихи, спасти мальчика не удалось. Нужны были уколы, но не было в то время нужных лекарств. После похорон племянника я приходил в себя от болезни и переживаний, отлёживаясь на русской печи.

Однажды я чуть-было не последовал за Витей. Вернувшись в дом после ухода за живностью, во дворе сестра спросила о моём самочувствии. Я молчал. Она подбежала к печи и стащила меня на пол. Я был без сознания. Тогда она, с прибежавшей со двора матерью, вытащила меня во двор, и обе стали растирать меня снегом. В уши положили мороженную клюкву. Так я был спасён в очередной раз. Ещё бы минута-другая, и я бы скончался от отравления угарным газом. Как тут не поверишь в ангела-хранителя! А сколько раз сестра Соня отбирала гранаты у нас, у пацанов. Она словно чувствовала возможную беду.

Работы на оккупированной территории не было. Все жили с приусадебных участков. Ликвидировав колхозы, немцы разрешили всем желающим пользоваться колхозной землёй и инвентарём. Был установлен налог, но взимали его не подушно, а с деревень целиком. Этим вопросом занимались старосты и местные полицаи.

Нам в какой-то степени повезло. Несчастье, случившееся в начале мая 1941 года: пришлось резать корову. В её желудке оказались два гвоздя, попавшие, по всей вероятности, по недосмотру вместе с кормом. Погода была жаркая, поэтому было решено - мясо пустить на колбасу. Её делали почти сутки, а затем колбасы отвезли в коптильный цех. Готовую колбасу на шестах развесили на чердаке. Там она высохла и затвердела. Стала словно кирпич.

У нас часто бывали обыски. Полицаи их устраивали с целью грабежа. Забирали всё, что им приглянулось. А вот колбаса им не нравилась. Попробовав, бросали её под ноги, ругались матом на хозяев. Этой колбасы хватило нам на год. Мать её использовала небольшими кусочками, когда варила суп или борщ. Колбаса разваривалась и давала какой-то навар.

Основным работником в семье была быстрая в движениях и ловкая в работе Соня. Мы её чуть-было не потеряли после нашего освобождения. Весь посёлок был в тифу. Сестра дважды переболела "сыпняком". Выжила каким-то чудом. Я и мать с отцом болели брюшным тифом. Никакой врачебной помощи не было. Многие жители посёлка скончались. Я болел в лёгкой форме брюшным тифом. Родители перенесли его тяжело. Какое-то время все домашние дела были на мне. А мне было тогда всего-то девять лет. Слава Богу, все выжили.

После войны Соня снова некоторое время работала в верёвочной артели. Вышла замуж за руководителя этой организации, который был значительно старше её. Но семьи не получилось.

Вскоре после рождения дочери Наташи брак распался. Соня развелась с этим человеком. Отец наш это предвидел, но его не послушались...

Вскоре после войны был построен хлебокомбинат, на котором Соня проработала до выхода на пенсию по старости.

В 1961 году мне была сделана операция с удалением 2/3 желудка. Узнав об этом, Соня сразу же бросила все дела и выехала навестить меня. Можно представить, что ей пришлось испытать, совершенно неграмотной, чтобы добраться до меня. Я к этому времени был женат. Сыну Виктору, названному в честь умершего племянника, было шесть месяцев. Жили мы в посёлке Свирьстрой, Ленинградской области.

Соня привезла с собой полный чемодан сала и свежих куриных яиц. Конечно, это был подвиг с её стороны. После она ещё несколько раз навещала нас. И я с женой довольно часто были у неё в гостях окружённые вниманием и заботой.

Умерла она на 85-м году жизни и похоронена около города Могилёва. Последние годы жизни жила у своей дочери Наташи. К сожалению, я был слишком болен и не смог быть на её похоронах. Через год мы с женой посетили её могилу на кладбище недалеко от Могилёва.

Брат Егор

Родился в 1914 году. Старше меня на 20 лет. Я в семье был последним, как говорят в народе - "поскрёбыш".

Когда брата Егора призывали на службу в Армию, он весил 100 кг. Это при росте 185 см. Носил обувь 47-го размера. Отслужив в Армии, остался в пограничных войсках на Дальнем Востоке. До войны однажды приезжал в отпуск. Здесь женился на девушке из деревни Еловец. Жил во Владивостоке. Когда началась война, он почти всё время был на пограничной заставе... Имел "броню". Узнав о неверности жены, стал проситься на фронт. Долго не отпускали, но затем призвали. Воевал в дивизии Радимцева, защищавшей Сталинград. Командовал пулемётной ротой. Имел звание старшего лейтенанта. По его словам, в разгар битвы за Сталинград в его роте было очень мало бойцов.

Во время прямого попадания немецкого снаряда в блиндаж Егор был контужен. Его посчитали убитым и отправили похоронку его жене.

Участок фронта, который обороняла его рота, временно перешёл к немцам. Они и обнаружили Егора в разрушенном блиндаже. Немцев удивило, что советский офицер был обут в ботинки с обмотками, а рядовые солдаты носили сапоги. Дело было в том, что под его размер в то время не нашлось подходящих сапог. Рана (была поражена нижняя челюсть) вскоре загноилась. Кто-то из пленных дал ему мазь, которая спасла его от заражения.

Убежал он из лагеря со второй попытки. Воевал вместе с партизанами на территории Белоруссии. Был ранен и отправлен самолётом на Большую землю. В госпитале долечиться не дали и вскоре отправили в шахты Воркуты без права переписки с родными и близкими. Причина - плен. В начале 1944 года мы получили копию похоронки, которую прислали его жене из Владивостока. Она сообщила, что вышла замуж. Сожалела, что Егор погиб, так и не узнав, о родившейся дочери Светлане.

Родители "отпели" Егора в местной церкви.

Прошло несколько лет, и в середине 1946 года мы получили от него письмо. Это было так неожиданно, что сразу трудно было поверить, что письмо было именно от него. Мы сличали почерк с довоенными письмами. Все сходилось, но сомнения оставались.

Через несколько месяцев приехал и сам Егор. Был в зековской фуфайке, заросший щетиной. Оказывается, он работал в шахтах по добыче угля. Обуреваемый обидами, Егор воспользовался оплошностью охраны, которая откровенно издевалась над заключенными, бежал во время этапа на проезжавшем в это время составе с углем.

Дома весь вечер его брили, стригли и отмывали. Утром, по настоянию отца, он отправился в местное отделение МГБ. Там уже знали о его прибытии. Начальник внимательно его выслушал и предложил подробно описать всю его одиссею. В конце разговора он посоветовал два-три месяца никуда не уезжать и ждать ответа на сделанные запросы.

Месяца через три ответы пришли. Его невиновность полностью подтвердилась. Более того, там были, в основном, хвалебные отзывы по его прежней службе, перечислены все его воинские звания и награды.

Через некоторое время ему выдали паспорт. От восстановления воинского звания и возврата наград отказался. Вся дальнейшая его жизнь пошла кувырком. С прежней женой он жить отказался, дважды женился, но неудачно. За должностями не гнался, работал на льнозаводе. Долгое время был экспедитором и грузчиком в райпо. Регулярно выплачивал алименты дочери. Все случайные заработки (в свободное время он подрабатывал на базе плотником) он отсылал ей. Других детей у него не было.

Чувствовалось, что жизненные передряги в молодости подействовали на психику Егора. Умер он на восьмом десятке лет и похоронен в Хотимске. Его последняя жена Анна, бывшая фронтовичка, также вскоре скончалась. У нее также были глубокие душевные травмы от войны и потери единственной дочери, привезенной с фронта. Их бездетная жизнь была больше похожа на жизнь бобылей под одной крышей...

Родственники нашей семьи

По линии матери близких родственников не было.

У отца было две сестры, Надежда и Ольга, и два брата Харлам и Иван. В одной семье каким- то образом оказались два Ивана (старший, мой отец, и младший, его брат). Младший Иван работал фельдшером и серьезно увлекался народной медициной. Много времени уделял самообразованию. Благодаря его помощи, я пережил дифтерию в пятилетнем возрасте и не погиб. Хотя и считался совсем безнадежным больным. Дядя Харлам уже наполовину сделал гроб по заказу отца. Потом мне говорили, что после такой болезни я долго проживу.

Дядька Иван был настоящий интеллигент. Он ничем не занимался, кроме медицины. Был застенчив и безотказен, пользовался большим авторитетом и уважением у односельчан и сотрудников (жил рядом с Хотимском, в деревне Ольшов Љ1). Во время оккупации партизаны частенько куда-то увозили дядьку Ивана. Полицаи знали об этом, но не трогали, так как им тоже, после "выезда на партизан" нужно было отрезать ноги и руки...

После освобождения Хотимска в 1943 году дядя Иван был обвинен в уклонении от армии. Его забрали на фронт, где он погиб в первом сражении. По словам моего отца, Иван даже не знал, как надо стрелять из выделенной ему винтовки...

Когда началась война, сестра отца вернулась из Донбасса и поселилась с семьей в соседней деревне Беседовичи. Ее муж, бывший шахтер, был связным у партизан и частенько бывал в гостях у нас.

Однажды, пошептавшись с отцом, он не стал ночевать и спешно отправился домой. Через несколько часов он подорвался на партизанской мине, установленной на мосту. Вместе с ним погиб и мой двоюродный брат Виктор. Он был старше меня на один год. Как выяснилось потом, партизанская связная из его деревни не успела предупредить об этой мине. Через год и она сама погибла от прямого попадания молнии во время грозы...

После войны тетя Ольга с семьей, сыном и дочерью, снова вернулась на прежнюю шахту.

Мои двоюродные братья, Михаил и Петр, которым едва исполнилось по 17 лет, после трехнедельной военной подготовки местными военкоматчиками были отправлены на фронт.

Через два месяца Михаил вернулся домой с одной рукой... Петр после окончания войны еще пять лет (всего семь лет) прослужил на фронте сверхурочно. После армии переехал в Брянск, где работал на заводе.

Время тревог

Я только теперь перестал удивляться, откуда столько набралось человеческой нечисти во время войны. Случись такое сейчас, ее было бы в разы больше. Таковы теперь нравы!

Эти изверги, полицаи, выслуживаясь перед оккупантами, лютовали, были настоящими палачами, хуже самых кровожадных зверей.

Выезжая на "партизан", полицаи уничтожали почти поголовно население лесных деревень. Деревни сжигали. Все это шло в немецкие отчеты наверх" об успешной борьбе с партизанами. Награбленное имущество и скот распределялись на полицейском дворе. Все лучшее доставалось немцам...

Когда усилилось партизанское движение, деревенские полицаи ринулись в Хотимск. Они стали захватывать приглянувшиеся дома, а их хозяев куда-то угоняли или расстреливали. Однажды ночью они напали и на нас, но выручил патрульный наряд власовцев, который на наше счастье, в это время оказался рядом. Власовцы разоружили полицаев и сопроводили в свои казармы. Утром полицаев передали властям, предупредив о более строгих мерах с ними в подобных случаях.

Надо сказать, что власовцы ненавидели полицаев и сильно враждовали с ними. Если они встречались на улице, как правило, это заканчивалось стрельбой или поножовщиной. Чтобы этого избежать, немецкое начальство решило закрепить за ними определенные улицы.

Немцев в райцентре было немного. Они старались не вмешиваться в конфликты между полицаями и власовцами. Последние частенько подавались в партизаны. Некоторые полицаи даже жаловались немцам, что боятся выезжать на партизан вместе с власовцами.

Власовские наряды в какой-то мере были защитой населения от полицейского произвола. Как-то к нам ночью постучался власовец, бывавший у нас неоднократно за табаком-самосадом. Он был полураздет и сильно напуган. Оказывается, он за попытку уйти к партизанам, был схвачен. Ему удалось бежать из полицейского участка. Мы моментально сожгли в печи его амуницию. Через четверть часа этот человек был уже в пути и в цивильной поношенной одежде. Какова же была наша радость, когда он заскочил к нам живой и здоровый буквально через несколько дней после освобождения поселка.

Особенно для нас был опасен новоявленный сосед из бывших зеков. Он появился откуда-то сразу с приходом немцев. Через неделю на его рукаве появилась полицейская повязка. Жил он от нас через дом, поэтому мы видели его "трофеи" после каждого "выезда на партизан". От расправы с нами его сдерживала боязнь перед власовцами. За два месяца до нашего освобождения он внезапно исчез. Предполагали, что убежал к партизанам... О нем речь пойдет позднее...

В начале сентября 1943 года немцы куда-то исчезли. Власовцев не стало. Полицаи стали разбегаться...

В середине месяца появились первые группы отступающих немцев, которые начали лютовать. Пришлось срочно бросать все и подаваться в лес. Место было выбрано неудачно. Называлось оно Елуга. Это небольшая песчаная возвышенность на берегу реки Беседь, сплошь заросшая ельником. С места нашего укрытия были хорошо видны отступающие немецкие части. Между нами был заливной луг с высокой травой-осокой и река с многочисленными старицами. Одно было плохо: все недолеты наших снарядов разрывались поблизости наших укрытий, а некоторые залетали и к нам...

Дня через три у нас стали заканчиваться продукты и было решено отправить мать вместе со мной ночью, чтобы откопать и доставить в лес, спрятанный в земле небольшой мешок с крупой.

Нам не повезло. При подходе к дому нас обстреляли. Выручила дождливая погода и темная сентябрьская ночь. Под прикрытием крутого берега Ольшовки мы доползли до оврага и спрятались в бороздах картофельного поля.

Когда оказались во дворе, стало светать. Мать решила согреть на плите пару чашек кипятку. Думали, что нас не заметят, но ошиблись.

Вскоре во двор вошли два немца. Впереди был здоровенный рыжеволосый солдат, а за ним - офицер. Когда вошли, офицер прошел в горницу и сел за стол, а солдат велел матери жарить яичницу. Затем вышел на улицу и вскоре вернулся с большой миской яиц и куском сала. Положил на стол несколько банок мясных консервов и кусков сахара с горстью конфет в обертке. Яичница была готова и чай подан.

Мы хотели-было выйти во двор, но солдат нас задержал и велел нам доедать оставшуюся яичницу с салом. Мы робко выполнили его распоряжение. Солдат сразу же ушел. Офицер неспешно допил чай, затем позвал нас к себе и сказал нам на чистом русском языке, чтобы мы свободно жили здесь еще три дня. Дальше оставаться не советовал, так как самыми последними будут отступать эсесовские части, которым дано задание все жечь и всех убивать. Оставшиеся продукты отдал нам. Перед уходом строго предупредил о неразглашении нашего разговора. В конце добавил, что он здесь главный, и постарается нашу улицу сохранить.

И на самом деле он свое слово сдержал. Из пятидесяти домов сгорели только два. Кто он был? До сих пор для меня и всех, кто об этом узнал после нашего возвращения,- большая загадка. Думаю, это был один из немецких интеллигентов, разочаровавшихся в фашизме...

В ночь с 25 на 26 сентября 1943 года я был послан за водой из криницы. Она была в пятистах метрах от нашего укрытия. Начинало темнеть. Я торопился, чтобы вернуться засветло. Недалеко от криницы я встретил полицая, который чинил брод через реку, где были отступавшие немцы. Я, увидев его, сильно испугался, и он понял, что я узнал его. Когда я стал звать на помощь, полицай сильно ударил меня сапогом в лицо.

Я упал и потерял сознание, что меня и спасло...

Он решил, что со мной покончено и продолжал искать переход.

Ночью меня подобрали наши разведчики. Они принесли меня к нашему окопу. У меня был сломан нос и разбито лицо.

К этому времени Хотимск был освобожден. Меня доставили в какую-то госпитальную палату, где сделали операцию и с забинтованной головой привезли домой.

После освобождения

Моими спасителями оказались старший лейтенант Попов и два солдата-разведчика. К нашему счастью, старшего лейтенанта Попова оставили в Хотимске вылавливать оставшихся полицаев и других немецких прихвостней. Он жил у нас два месяца, и еще раз спас нашу семью от неминуемой смерти.

Однажды, неделю спустя после нашего возвращения домой, к нам в избу внезапно явился бывший сосед-полицай, куда-то исчезнувший перед освобождением Хотимска. Он был пьян и не скрывал своих намерений. Он специально выслеживал, когда уйдет из избы по своим делам наш постоялец, чтобы произвести расправу с нами, боясь своего разоблачения. Каким-то образом он уцелел, оказавшись у партизан.

Увидев его, входящим в избу, я молнией метнулся из кровати на печь, где на полатях лежал полуавтоматический десятизарядный карабин, а рядом с ним - россыпью патроны к нему. Я успел загнать в канал ствола один патрон, но сильно клацнул затвором.

- Ах ты, гадёныш, - закричал он, - тогда начну с тебя.

Между нами началась охота друг за другом. Нас разделял широкий стояк русской печи часть перегородки между горницей и спальней. Родители и сестра, побелевшие от страха, стояли посреди комнаты. Они были словно парализованы.

Полицай увлекся и терял время. Прошло две- три минуты, показавшиеся нам вечностью. Сестра стала приходить в себя и протянула руку к гранате, оставленной полицаем на столе.

И в это время скрипнула калитка, во двор вошел вернувшийся наш спаситель Попов. Полицай увидел его, он молнией метнулся к окну, вышиб раму и оказался на улице. Убежать ему не удалось. Его задержал партизанский наряд патрулей для проверки документов.

Полицай выскочил из окна прямо перед патрульными партизанами, держа в руках пистолет. Зашедший в избу Попов, сразу обратил внимание на "немую сцену" перепуганных людей и гранату на столе, он не стал выяснять суть дела и выпрыгнул в окно. Партизаны, задержавшие полицая, разоружили его и привели к нам для выяснения происходящего. Я с карабином в руках чуть было не застрелил этого подлеца. Но помешал отец. Карабин у меня отобрали...

Полицай сознался во всём, объяснив причину страхом его разоблачения. Приговор был вынесен на месте: "лжепартизан" был приговорён к расстрелу.

Похвалив меня и успокоив нас всех, партизаны увели его, как мы поняли - в "последний путь". Попов сказал: "Одним негодяем на этом свете будет меньше. Их всех надо найти и обезвредить"....

А вернулся он за вторым пистолетом, который забыл взять с собой на задание. Он ночевал у нас не каждую ночь. На этот раз его забывчивость спасла нас от явной смерти...

Мы догадывались, что Попов оставлен здесь для участия в поимке полицаев и других пособников оккупантов. Вечером партизаны привели к нам для опознания полицая, который напал на меня накануне освобождения. Его постигла та же участь, что и первого...

Месяца через два старший лейтенант Попов был отозван в свою часть. Он тепло попрощался с нами и обещал при первой возможности навестить нас. Но этому сбыться было не суждено...

Вскоре мы получили письмо от его сослуживцев. Они сообщили, что старший лейтенант Попов погиб недалеко от райцентра Чаусы в результате прямого попадания немецкого снаряда в бензовоз, в кабине которого он ехал на задание. Мы все поплакали, а мать неоднократно посещала церковь с поминками по сыну и ставшему дорогим для нас лейтенанту...

Буквально через несколько после освобождения поселка от оккупантов начали копать картофель. В наступившем октябре могли быть заморозки. Вскоре картофель был убран. Это был наш основной продукт на предстоящую зиму.

Родственники отца дали нам телушку, из нее надо было вырастить корову. Сено заготовляли уже с наступившими заморозками. Чтобы сохранить его в условиях повышенной влажности под навесом изготовили решетчатые стеллажи. Сено клали пластами, пересыпая его солью.

К середине октября кое-как отремонтировали школу, в которой немцы устроили казарму. Уходя, они здорово испортили здание: выбили окна, разрушили печи, поломали двери. Парт не было. Их сожгли оккупанты. Вместо них положили доски, на которых сидели и писали. Зимой было холодно. Даже чернила замерзали. На уроках сидели в верхней одежде и зимней обуви. Тетрадей не было. Писали на газетах между строк. Занимались без учебников. Зимняя обувь - лапти. Я в них ходил до третьего класса.

В четвертом классе самостоятельно пошил себе сапоги из братовых обносков. Верхней одеждой был старый поношенный полушубок.

В первый класс я пошел переростком: мне было девять с половиной лет. После шестого класса я во время каникул плотничал вместе с отцом. На заработанные деньги покупали одежду и обувь, учебники и тетради. В какой-то степени я, в этом плане, обслуживал себя сам. Одному отцу зарабатывать деньги на всю семью было не под силу...

Учился я без особого прилежания, но очень много читал. В нашей поселковой библиотеке был одним из самых активных читателей. В зимнее время моим любимым местом для чтения была русская печь, там было тепло и просторно.

Спортом стал заниматься в старших классах. Имел вторые и третьи разряды по пяти видам спорта. Больше всего увлекался лыжами и волейболом. По лыжам я был в пятёрке лучших лыжников в школе. Чемпионом никогда не был. Физически был развит. При хорошем настроении любил ходить на руках по избе. На спор мог пройти несколько десятков метров.

Первые послевоенные годы мы в материальном отношении жили тяжело. Так в то время жили почти все. Мне никогда не забыть вспашку огородов. Лошадей не было. В плуг впрягались женщины. Таким образом, поочередно обрабатывались приусадебные участки.

Не легче было таскать на себе и бороны. Здоровые мужчины были на фронте, а от израненных и больных толку было мало. Я часто вспоминаю, как двоюродный брат Миша одной рукой строил себе избу. От постоянного перенапряжения он заболел и умер вскоре после окончания войны.

В 1944 году при МТС (машинно-тракторная станция) были открыты курсы по подготовке трактористов. На курсы принимали и девушек, достигших совершеннолетия, так как парни, по достижении семнадцати лет в условиях венного времени, призывались служить в армию.

У нас появились квартиранты: две девушки из дальних деревень. Фактически днём их не было. Занятия у них были ежедневно, без выходных. Приходили они поздно и до полуночи занимались. Труд трактористов - это не женское дело, но другого выхода в тяжёлое для страны время не было.

В то время техника была примитивная. Вспашку производили два тракториста: один был за рулем, а второй сидел "на плугах" чтобы вручную регулировать глубину вспашки. Через определенное время работники менялись местами. На таком производстве и были заняты наши квартирантки.

Спустя год, одна из этих девушек-трактористок была доставлена в больницу с травмой ноги. При работе на плугах девушку ранило, потому что она случайно допустила неосторожность. Повреждена была пятка правой ноги.

Мы часто навещали и всячески поддерживали эту девушку морально и материально. Мать моя почти через день была у неё с какой-нибудь едой. Надо помнить, что в стране была карточная система...

В 1945 году к нам подселили по решению местной власти одну еврейскую семью, вернувшуюся из эвакуации. Семья состояла из двух пожилых людей и двух внучек. Глава еврейской семьи бы председателем колхоза в деревне Ивановка, что за рекой Ольшовка.

В 1946 году квартиранты переехали в свой дом, построенный с помощью колхоза. Затем, они подались в город Орел, где опытный специалист возглавил подсобное хозяйство одного из крупных предприятий.

Особенно были для нас тяжелыми 1944 и 1945 годы...

Весной 1944-го года приходилось выкапывать оставшуюся с осени в земле промороженную картошку, из крахмала которой пекли оладьи. Они были черные и невкусные с прелым запахом... Есть можно было эти оладьи только пока они были теплыми. Застывшие же затвердевали так, что впору их разбивать молотком. Народ им дал меткое название - "тошнотики".

На посев картофеля не хватало, поэтому вырезали так называемые "глазки", проращивали из них ростки, которые и сажали осторожно и бережно в землю.

После войны

В 1947 году стало жить полегче. К этому времени была отменена карточная система, стал работать и вернувшийся из Воркуты старший брат Егор. Для него мы начали строить избу - строили ее больше трех лет.

В 1950 году я закончил седьмой класс (тогда был закон об обязательном семилетнем образовании). На семейном совете приняли решение: до призыва в армию я должен был получить среднее образование. В то время оно было частично платное: за каждое полугодие брали 150 рублей.

Десятый класс я окончил, когда мне исполнилось девятнадцать лет, то есть, как говорят, "переростком". Дома посмеивались: дескать, родился "поскребышем" а учебу закончил "переростком"...

Сразу после окончания школы я был вызван в военкомат. Мне там предложили взять направление для поступления в Москве в бронетанковую академию имени Сталина. Направление дали не потому, что я хорошо учился.

Из всех претендентов (их было около десяти) я прошел все медицинские комиссии, но самое главное - прошел мандатную комиссию, негласно проведенную органами МГБ (министерство госбезопасности). Никто из моих, даже дальних родственников, не был "запачкан" в отношениях с оккупантами. Это открывало мне дорогу в академию. Но с этой затеей ничего не получилось. Мне пришлось возвращаться обратно.

Военкомат решил меня направить в пензенское авиационное училище, но оттуда, из Пензы, пришла телеграмма, что набор курсантов закончен. По словам военкома, мне предстояло осенью идти служить в армию, если я до начала призыва не поступлю учиться в какое-либо Высшее учебное заведение.

Военком, майор Белоконь, ко мне хорошо относился и посоветовал поступать в ВУЗ, где имеется военная кафедра. Это было гарантией, что мне наверняка дадут возможность закончить учёбу и одновременно получить военную специальность.

Я настроился идти в армию и начал подыскивать себе работу. Ее найти можно было, вступив в плотницкую артель. В поселке фактически не было промышленности, не велось и строительство жилья.

В это время ко мне зашел одноклассник Костенко Анатолий, живший в деревне Василевка, в пяти километрах от райцентра. Он сказал, что собирается ехать в Петрозаводск, где есть университет с факультетом геологической разведки. Его увлекала романтика странствий в поисках полезных ископаемых. Предложил мне ехать с ним. У нас там, по линии матери, была родня. Отец посоветовал поехать навестить родственников и заодно присмотреть себе будущую работу после армии.

В Хотимске перспективы не было. Многие парни, вернувшиеся домой после армии, спивались. В колхоз они идти не хотели, а другой работы по душе не было. В конце июля мы поехали. Родственники в Петрозаводске сидели "на чемоданах". Они собрались переезжать куда-то в южные края, а нам посоветовали попробовать поступить в университет.

На другой день мы были в приемной комиссии. Там нам сказали, что прием заявлений закончен, т.к. через три дня начнутся вступительные экзамены. Мы извинились и собрались уходить. Уже в коридоре нас окликнули и попросили вернуться обратно.

Председатель комиссии Юрий Фалинов (позднее у меня с ним установятся хорошие отношения) и женщина, сидевшая вместе с ним в комиссии, приняли у нас заявления и выдали справки о предоставлении нам мест в студенческом общежитии. Забегая вперед, хочу сказать, что эта женщина разведется с мужем и станет женой Юрия Фалинова. Во время одной из поездок в колхоз на уборку урожая он расскажет мне об этом сам...

Я решил поступать на историческое отделение историко-филологического факультета, а мой товарищ подал документы на факультет геологоразведки. На мой факультет был конкурс 4 человека на место. Мы оба успешно сдали вступительные экзамены и были приняты в университет. Для половины поступавших первый экзамен (сочинение) стал роковым...

Все поступавшие узнали свои оценки на второй день, мне она стала известна через несколько часов после сдачи сочинения.

В коридоре Юрий Фалинов подошел ко мне и поздравил с оценкой "четыре". Он сказал, что все члены комиссии были приятно удивлены, что белорус так грамотно написал сочинение, хотя и учился в белорусской школе (у меня был не выделен запятыми деепричастный оборот).

В группе "историков" было около сорока человек. Преобладали девушки. Среди них было больше десятка дочерей высокопоставленных городских и республиканских чиновников. Парней было 14 человек. Дошли из них до "финиша" только шесть выпускников. Остальные по разным причинам отсеялись еще до четвертого курса.

Обидно, что один парень был отчислен за неуспеваемость по военной подготовке. Он одиннадцать раз сдавал зачет по материальной части гаубицы 122 мм. Так и не смог его сдать. Не помогла тогда ему и наша помощь...

Я за пять лет учебы не имел ни одной оценки " три". Военное дело у меня шло успешно. Дипломную работу на философскую тему "Социально-экономические и общественно-политические воззрения Светозара Марковича" я защитил с оценкой "отлично".

В материальном отношении мне было тяжело. Стипендия была маленькая. Домашняя помощь мизерная.

В выходные дни иногда приходилось разгружать вагоны на товарной станции. С четвертого курса во время каникул подрабатывал в качестве нештатного лектора по путевкам обкома комсомола.

На пятом курсе однажды, в порядке поощрения, мне дали путевку ЦК ВЛКСМ, которая оплачивалась значительно выше. К концу третьего курса у меня почти полностью исчез акцент.

На четвертом курсе я познакомился с начальником Надвоицкой детской трудовой колонии Гетманом Михаилом Васильевичем. Он заочно учился в университете и каждый раз во время каникул останавливался в нашей комнате. Я часто помогал ему готовиться к экзаменам. Он и "сосватал" меня поехать к нему в колонию в качестве преподавателя истории в средней школе, находящейся на территории колонии. Там отбывали срок малолетние преступники от одного до десяти лет заключения под стражей. Я дал согласие и по вызову начальства колонии был распределен выпускной комиссией в Надвойцы. Меня там хорошо встретили и помогли наладить быт.

Я вел в старших классах историю географию. Ученики были, в основном, переростки. Большинство из них жили раньше в благополучных семьях в Москве и в Ленинграде. По достижении 18 лет их переводили в лагерь взрослых заключенных. За хорошую работу и учебу некоторых оставляли отбывать наказание в детской колонии.

У меня в восьмом классе, где я был классным руководителем, учились несколько колонистов в возрасте 20 и 21 года. Мне шел 25-й год. Отношения у меня с учениками были хорошие. Меня они уважали.

Несколько ребят отбывали срок по третьему разу - рецидивисты. Среди них было несколько воров в "законе".

Начальник колонии Гетман М В. После окончания университета был направлен с повышением в звании куда-то на север. Через много лет я узнал, что он, будучи полковником, вышел на пенсию в городе Медвежегорске с должности начальника райотдела милиции, и был убит каким-то негодяем из заключенных.

Среди колонистов встречались виртуозы- карманники. Я много раз лишался своих ручных часов, которые находил через какое- то время в кармане своего пиджака. Их это здорово забавляло...

Восьмой класс мои воспитанники закончили с хорошими показателями. При полной успеваемости из 21 ученика - 16 имели оценки только "4" и "5". Из них пять человек - отличников.

Через полтора года колонию расформировали. Большинство были отпущены на волю, а рецидивистов направили в другие колонии.

Меня всегда удивляло, как заключенные подростки, находясь за колючей проволокой, узнавали секретную информацию раньше оперативного работника колонии. Они хорошо знали о происходящем за пределами лагеря.

Однажды произошел совершенно невероятный случай. Как-то вызывает меня колонии и говорит, что ему звонили из отдела милиции по поводу избиения двух парней их Надвоиц. Они сейчас в больнице. Подозревают меня. Я ответил, что никакого отношения к этому не имею, так как в это время был в десятидневной командировке в городе Петрозаводске на курсах переподготовки пропагандистов.

От начальника колонии я пошел в зону с целью выяснить возникшие у меня подозрения. Дело в том, что около двух месяцев назад по просьбе молодой учительницы английского языка из соседней школы я был с ней на просмотре нового кинофильма в центральном районе поселка.

Когда возвращались обратно, было уже темно. Проходя небольшую лощину, заросшую кустарником, на нас напали два парня. Они хотели отнять у меня учительницу, но после небольшой потасовки ретировались...

Вызванный мною на беседу один из самых влиятельных командиров в колонии сразу же признался, что это его работа.

- Зачем это? - спросил я.

- А мы узнали от поселковых ребят, что эти двое напали на Вас с учительницей, поэтому дали команду проучить их...

- Спасибо не говорю - ответил я, - для меня могли быть из-за вас большие неприятности...

- Мы наказали поселковым хлопцам, чтобы никто и близко не подходил к Вам. Если тронут, получат по полной программе.

-За что мне такая "честь"?

- За ваше справедливое отношение к нам, хотя мы и преступники. Наказываете Вы нас за дело, но не забываете и поощрять. Мы это ценим. Кроме Вас никто из сотрудников лагеря не играет с нами в футбол и в волейбол. Мы даже не материмся во время игры в Вашем присутствии. Не все же у нас потеряно человеческое, как считают многие работники колонии.

С одной стороны такой откровенный разговор меня порадовал, а с другой - я был огорчен.

Незадолго до расформирования колонии случился бунт с захватом в заложники нескольких воспитателей из числа офицеров.

Для ведения переговоров командиры отрядов колонистов, забаррикадировавшихся в здании школы, потребовали меня. Администрация колонии с большим трудом и неохотой пошла на это. В беседе с командирами я убедился, что их требования справедливы и выполнимы. Они требовали, чтобы были прекращены физические наказания (избиения) их воспитателями в погонах. Инцидент был исчерпан.

Бунт прекращен без всякой огласки. Начальство боялось утечки происшедшего наверх по инстанциям, но все обошлось благополучно.

Некоторые офицеры были наказаны и какое-то время они дулись на меня...

Я получил первую в жизни благодарность, занесенную в трудовую книжку.

Колония была расположена на территории поселка барачного типа, рядом со шлюзом Љ 10 Беломорканала.

Говорят, что это был самый тяжелый участок строительства. Шлюз вырубался в гранитной скале. Заключенные, строившие здесь шлюз и каналы, долго не жили. Смертность была очень высокая. Образно говоря, все здесь созданное построено на костях человеческих...

А меня поражает, что в поселке за два года, которые я там прожил, не было ни краж, ни разбоев, хотя место, казалось бы, и криминальное. В настоящее время даже трудно в это поверить.

Сейчас полный разгул воровства, грабежей и убийств. В домах ставят металлические двери и решетки. Жители городов и деревень стараются с наступлением сумерек заниматься в своих квартирах и домах. Органы правопорядка ничего не могут сделать, чтобы остановить разгул преступности. Чиновники погрязли в коррупции. Некоторые сотрудники милиции прикрывают преступников или сотрудничают с ними за взятки.

Правда, был один курьезный случай.

Однажды мой однокашник по университету, Женя Гусев, работавший в колонии воспитателем, пригласил меня на обед. За столом напротив него к моему приходу, уже сидел какой-то бродяга, заросший волосами и в зековской одежде. "Гость" усердно расправлялся с едой, нахваливая каждое блюдо.

Из рассказа Евгения, я узнал, что этот человек был обнаружен им по возвращении с работы в кладовке, где он пил хранившиеся там куриные яйца. После сытного обеда бывший зек рассказал нам, что в местах заключения он пробыл более 25 лет. Теперь не знает, как ему жить дальше. Родственников нет, жить негде.

В свои 50 лет этот человек выглядел дряхлым стариком. Слёзно просил нас вернуть его снова в лагерь, т.к. жить на свободе он не приспособлен... Пришлось по его просьбе, доставлять отшельника в отделение местной милиции.

Начальник обещал устроить его через собес в интернат для пожилых и нетрудоспособных людей.

Жаль было человека, большую часть жизни прожившего за колючей проволокой. Выйдя на свободу, он оказался в неведомой ему жизни лишним человеком.

Семейная жизнь

Для меня Надвойцы оказались счастливым местом. Здесь я нашел свое счастье на всю жизнь - жену Викушу. Она была еще студенткой Петрозаводского пединститута, а я уже работал. В Надвойцы она приехала на педпрактику в соседнюю школу.

Впервые я увидел Вику в поселковой столовой, где мы познакомились и понравились друг другу, а через два месяца расписались в Надвоицком загсе. Это великое для меня событие произошло 13 апреля 1959 года. Сейчас минуло почти 46 лет и счастливы мы, что до сих пор вместе. Для меня она навсегда стала надежной опорой в жизни. Много раз я обязан Вике жизнью и благополучием. Она заботливая: дети и внуки её повседневная радость и забота.

4 марта 1956 года умер мой отец.

Прошло 49 лет, как не стало Ивана Федосовича, моего отца, великого Труженика и Человека.

Я в это время учился в университете. Шла экзаменационная сессия. Были сданы все зачеты и два экзамена из четырех. В этот раз весенняя сессия проводилась в марте. Это вызвано тем, что нам надо было пройти двухмесячный курс обучения в Эрмитаже и Русском музее после двухгодичного факультативного курса по тематике: "Изобразительное искусство". Затем, всем парням предстояли военные сборы по плану военной кафедры в одном из артиллерийских полков Северного военного округа.

Я по телеграмме срочно выехал домой. Прибыл на станцию Коммунары Белорусской железной дороги 5 марта 1956 года.

На улице свирепствовала пурга. Вместе со мной ехал домой мой товарищ по школе Костенко Анатолий. Он учился тоже в университете.

В зале станции мы встретили нашу одноклассницу Ячменеву Марию. За ней на лошади приехала ее сестра. Для них положение было очень серьезное. Лошадь, запряженную в сани, нельзя было оставить в такую погоду на улице. И ехать было невозможно.

Мы приняли решение - добраться до ближайшей деревни и там заночевать. Иначе они могли потерять совхозную лошадь, а это в то время грозило немалым сроком заключения. С большим трудом мы добрались по пояс в снегу до ближайшей деревеньки. В крайней избе нам разрешили ночлег. Лошадь пристроили в сарае. В избе жили двое стариков.

Бедность была страшная: кроме русской печи, деревянной кровати и двух скамеек с дощатым столом в единственной комнате ничего не было. К ужину они могли предложить нам только кипяток. Я положил на стол печенье и конфеты. Это сделал и мой товарищ. После чая легли спать, но мы уснуть так и не смогли- заели клопы. При зажженной лампе их стало меньше.

Дождавшись утра, мы вышли на дорогу и по колее, проделанной гусеничным трактором, пешком двинулись к дому.

Нам предстояло пройти 40 км по бездорожью...

Я пришел домой к пяти часам вечера...

Опоздал... Два часа назад отца похоронили на поселковом кладбище.

Я сходил на могилку, попрощался с отцом и через день отправился в обратный путь. Надо было сдать два экзамена и не опоздать к поездке в Ленинград на занятия в музеях.

В Эрмитаже и в Русском музее занятия велись ежедневно, без выходных с 9 до 17 часов. Лекции читали искусствоведы музеев прямо в выставочных залах у стендов. Каждый день они открывали нам мир прекрасного.

После государственных экзаменов и защиты дипломной работы я прошел последнюю стажировку в расположении артиллерийского полка города Вологды. Мне предложили там остаться на должности командира взвода, но я отказался.

В июле 1958 года получил офицерскую книжку и отправился к месту работы в Надвойцы.

В связи с закрытием колонии мы решили переехать к родителям жены в п. Свирьстрой Ленинградской области. Там на базе детского дома открывалась школа- интернат и были вакансии. Была и другая причина принять приглашение: мы ждали ребенка...

С переездом в Свирьстрой я, как говориться, обрёл вторых родителей. Это были замечательные люди - родители моей жены, Виктории.

Здесь родился наш первенец Витя (назван в честь памяти моего племянника, сына Сони).

В Свирьстрое нас приняли на работу: Вику - преподавателем химии и биологии, меня - преподавателем истории и рисования.

Только стали обживаться на новом месте, как вскоре постигла нас беда: у меня открылась язва желудка. Местные врачи не смогли остановить кровотечение.

Вызванные из Лодейного Поля хирурги отказались делать операцию: слишком была большая кровопотеря.

Вызвали хирурга из Ленинградской областной больницы. Приехала опытный хирург Пирго Л. А., прошедшая большую практику в условиях военного времени. Даже она сомневалась в положительном исходе операции: слишком велика была потеря крови...

Во время операции не хватило крови...

Викуша ночью нашла где-то автомашину и привезла из Подпорожья нужное количество крови и ее заменителя.

Спасли меня опыт хирурга и мое здоровое сердце. Говорят, что во время операции были два момента клинической смерти. Сыграл большую роль и уход за мной Викуши, которая почти две недели жила в больнице и всячески ухаживала за мной.

Оперировали меня в местной поселковой больнице, настолько я был плох. С того времени я считаю 6 апреля 1961 года своим втроым днем рождения. После операции мне дали вторую группу инвалидности и 32 рубля пенсии.

Вите в это время было 6 месяцев, поэтому я решил отказаться от инвалидности, чтобы получить право выйти на работу.

Мне предложили должность завуча в своей школе и уроки истории. Я согласился.

Вскоре меня назначили в этой же школе директором (мой предшественник Соколов был переведен на должность заведующего РОНО).

Спустя некоторое время я снова почувствовал себя плохо. Врачи посоветовали снизить нагрузку. Да и школу- интернат решили снова "переделать" в детский дом.

Заведующий Облоно хорошо ко мне относился и предложил любую из 20 школ, где были вакансии, на выбор.

Я выбрал село Путилово Волховского района, где проработал директором школы три года. Здесь Витя пошел в первый класс, а для полугодовалой Оленьки пришлось взять няню.

В 1969 году мне предложили стать директором школы- новостройки в г. Новая Ладога. Здесь сразу дали квартиру, да и к ее родителям было ближе ездить на автобусах. Она каждое лето ездила к родителям с детьми на отдых. Там была великолепная природа и свежее коровье молоко.

Через год меня перевели на должность заведующего Волховским Роно, а затем назначили заведующим Волховским Гороно.

Однако, через два года мне пришлось самовольно (теперь это называется отставкой) уходить с этого поста, так как я вошел в конфликт с председателем исполкома Саринок из-за воровства им квартир, предназначенных для учителей...

Другая причина - это волюнтаризм и безграмотное вмешательство в школьные дела, что усуглубляло и без того различные проблемы.

В это время мне предложили должность директора школы-интерната в Куйбышевском районе г. Ленинграда. Пришлось отказаться так как с получением квартиры надо было ждать два года.

Решил пойти преподавателем истории и обществоведения в старших классах средней школы Љ 8, где директором работал уважаемый мною человек - Крутов Вячеслав Александрович.

В школе я проработал более 10 лет.

В 1983 году я решил уйти из народного образования, оформив пенсию по выслуге (52 рубля). Такова "награда" за 25 лет безупречной работы.

Ушел я по рекомендации врачей. В летних лагерях я дважды простывал и дважды перенес пневмонию на ногах. Нарушилась работа органов дыхания и мне грозила потеря голоса.

Другая причина моего ухода - моральная. Я не смог больше брать в руки учебники истории, где все было построено на наглом вранье.

В последние годы я стал выходить за рамки программы и отступать от текста учебников в сторону правды. В преподавании истории и обществоведения стал вмешиваться отдел пропаганды ГК КПСС, требуя проработки текстов в классах всех сьездов и пленумов ЦК КПСС и других нисходящих сверху партийных документов.

Постепенно учителей истории превращали в нештатных работников горкома КПСС...

Однажды меня серьезно предупредили в горкоме партии за допускаемые мною "вольности" на уроках истории. Мне предложили закончить партийную школу при горкоме КПСС, чтобы "повысить" идейную закалку. Одним словом, мне грубо намекали на несоответствие требованиям партии, отход от ее линии в деле построения коммунизма.

В конце 70 годов горкомовцы стали давать разнарядку по школам для занятия мест в актовых залах в качестве "живых манекенов" во время торжественных мероприятий, посвященных праздникам и юбилеям вождей из политбюро и т.д. Взрослое население на эти мероприятия перестало ходить, а при пустых залах все срывалось...

В 1984 году я уговорил и Викушу также уйти из школы, чтобы сохранить остатки пошатнувшегося здоровья. Ей, как и мне, назначили пенсию пятьдесят два рубля. Я это время работал электромонтёром по обслуживанию охранно-пожарной сигнализации во Вневедомственной охране при Волховском ОВД.

В 1985 году меня выбрали в ЛенОблоно и попросили поработать директором Староладожской Коррекционной школы-интерната, расположенной на территории Староладожского Музея-заповедника. Там одним за другим ушли оба директора по болезни. Школа была подзапущена, требовалось решать срочно возникшие проблемы.

Я проработал там до осени 1988 года и вынужден был уйти по состоянию здоровья, так как пришлось из-за сломавшегося автобуса при сорокаградусном морозе идти до места работы более шести километров в одежде городского интеллигента.

Пришлось снова переходить в охрану, а затем - слесарем на Волховский Алюминиевый Завод, чтобы перед выходом на пенсию по старости получить более высокую зарплату.

На пенсию я вышел в 1994 году. Думал отдохну после "трудов праведных", но не тут-то было. Последовали три операции, а пенсию стали задерживать на три-четыре месяца.

Пришлось устраиваться сторожем на дерево-обрабатывающее предприятие "Дружба".

И снова беда: в 1996 году меня укусил энцефалитный клещ. В результате стал наступать дрожательный паралич рук и ног, обострилась болезнь Паркинсона.

С 1998 года я стал инвалидом 2-й группы а с 2004-го года переведён на первую группу...

Я оказался в плену лекарств, которые, в одно и то же время, поддерживают мою жизнедеятельность и всё дальше разрушают нервную систему.

Без "царского" ухода за мной Викуши все лекарства были бы бесполезны. Жена для меня и домохозяйка, и медсестра, и повар, и нянька-уборщица и так далее...

Краткий обзор моей жизни, мои воспоминания печатала с моих черновиков для моих детей и внуков, для всех родственников и для близких знакомых, тоже она, моя добрая помощница, моя верная жена - Виктория Григорьевна.

А.И.Володенко