Лето кончилось. Наверное, оно было чудесным - последнее лето не может быть плохим. Ночная рыбалка с отцом, знающим сотню баек про гигантскую сонную Рыбу. Новенький мопед, купленный не для хвастовства, а для дела - слушать свист ветра в ушах и смотреть, как деревья, окаймляющие просеку, сливаются в желто-зеленый туннель. Но чудеснее всего, конечно, она - Таня, Тайка, Тайна. Его Тайна. Серега не большой охотник до книжек, но в школе какой только лабуды на литературе не начитаешься про любовь-морковь. И другой на его месте, Мишка Сорокин или Гога Комаров, сразу бы сказали, что их приятель втрескался. Но Серега знал - это другое. Просто Таня удивительная. Вроде канарейки. Говорят, есть нежная певчая птичка - канарейка. Она запоет, и люди замирают с открытыми ртами. А замолкнет - закрывают рты и плачут, потому что хотя во время песни было больно, но было и сладко, а теперь пусто, и в прошлом, и в будущем нет ничего, один гадкий страх.
Тайка певица. Ее по радио крутят, даже в городе. Она - гордость поселка неофизиков. А Серега обыкновенный пацан, у которого закончились каникулы. Пора собирать шмотки и уезжать в интернат.
А мама с отцом не возвращаются из леса, все сроки прошли, даже запасные-авральные. Начальник экспедиции, дядя Авдей, преувеличенно громко здоровается и чересчур сильно хлопает Серегу по плечу.
Тайкины родители не возвращаются тоже. Она больше не поет, дома сидит и вяжет шарф, ровно старуха. Шарф вытянулся длинный, под два метра, и омерзительно узкий, почти веревка. Зачем он ей понадобился?
Серега пнул чемодан. Старый потертый вражина хлопнул крышкой и цапнул мальчика за ногу. Не больно, но обидно. Серега давно невзлюбил чемодана, с первого класса этот картонный паразит сопровождал его в поездках, отравляя жизнь. Туда вечно не помещалось самое важное. Глупое шмотьё, естественно, впихивалось. А как засунуть, к примеру, удочку или деревянную двустволку, или велосипед? Кроме чемодана же в интернат ничего брать не разрешалось. На сей раз не вошел огромный том "Охота и рыболовство в условиях мегаполиса". Мальчик вздохнул, плюнул во врага и пошел к Тайке.
Очень легко - взять и пойти к Тайке. Поселок малюсенький, пяток бараков, столовка, баня да пекарня. И контора, натурально, внутри камеральщики сидят, полевые материалы обрабатывают, которые мама с отцом из лесу привозят. Танино окошко - вон оно, крылечко - туточки, нога на чистой ступеньке замерла в нерешительности, задумалась, наверное. Сердце паровым молотом ахает, рожа маковая. Кто говорит, что Серега втюрился? Ничего и не втюрился!
Мальчик сердито толкнул дверь и вошел в квартиру. В прихожей и кухоньке никого не оказалось.
- Тайка, ты где?
- Здесь. Иди-ка сюда, оцени.
- Ну.
Девочка смотрелась в большое зеркало, висевшее в углу, отгороженном от остальной части комнаты. Она медленно наматывала на шею новый черный шарф. Тот укладывался ровными, бесконечными кольцами. Он был очень длинный, этот шарф, непомерно длинный. И слишком тощий, чтобы реально утеплить Тайкину шею, по-настоящему согреть.
- Довязала?
- Нитки закончились. Красиво? Теперь будет на чем повеситься, если совсем... страшно сделается.
Она стояла в легком платьице, босая, и будто просвечивала вся - окно было сзади. Шарф неумолимой черной удавкой обхватывал шею, чертов шарф.
Чертовы каникулы.
Чертова дыра в пространстве, готовая сожрать и Тайку, и Серегу, и поселок, и всю эту чертову планету, и вон тот чертов стул сожрать, и те елки, и день, и ночь, и зиму, и лето.
Последнее чертово лето.
Он сжал голову руками, сполз на пол и зарычал.
- Ты чего? Пошутила я. Я же дурочка, все говорят.
Таня провела ладонью по его макушке, присела на корточки.
- Кто говорит? - глухо произнес Серега.
- Да хоть Эллен, подружка твоя.
- С чего бы она моя?
- Не за мной же она бегает.
- Дура она набитая.
- Эллен дура, и я дура. Сегодня ночью опять корейцев видела. Идут по просеке и плачут. Длинная серая колонна, женщины и мужчины вперемешку, в солдатское одеты.
- По какой просеке?
- Догадайся. По той самой просеке и идут.
- Приснилось тебе.
- Не-а. Не ложилась даже. Так что не бери в голову, много ли с дуры взять? Погоди, я сейчас.
Девочка встала и вышла из комнаты, на ходу разматывая шарф. Вернулась с топором и доской для рубки мяса. Серега струхнул малость - вид у нее был жутко решительный.
- Не боись! - фыркнула, конец шарфа на доску положила и топором по нему - тюк! - Чую, скоро крышка. Там, в конце просеки, ужас дикий. Вот-вот выхлестнет, но ты не боись, - она продолжала неумело стучать топором, откромсывая неровные куски вязанья, - я для себя знаю, потому как дурочка, у меня глюки и бзик во всю голову. А ты умный, для тебя не знаю.
- Не обзывай себя, пожалуйста. Ты...
- Дуррра, - злобно закончила Тайка, оттяпав очередной кусок, и всхлипнула.
- Нет, канарейка. Птичка, которая поет о будущем, а остальные плачут. Рыдают просто. А ты не плачь, твое дело петь. Реветь мы должны по правилам. Давай сюда инструмент-то, не женское дело топором махать.
Он примерился и от души рубанул по черной удавке.
- Ты будущее предчувствуешь. Это лето последнее.
- Угу. И по лесу у нас корейцы бегают вместо зайцев.
- Нет, послушай. Я серьёзно. Помнишь, в июне толпа начальников прикатила?
- Папа сказал, аномалию нашли, месторождение железа. Ему еще премию дали. Аппаратуры навезли, станцию новую пригнали...
- Ну. Премию дали. Но нашли не железо, это нам для успокоения родители сказочки рассказывают. Неофизики другими вещами занимаются.
- Какими?
- Такими. Нехорошими. Дыры в пространстве ищут.
- Зачем им дыры?
- Не знаю точно, вроде бы изучать. Научный интерес, и все такое. Поселок около дыры и построили тридцать лет назад. Она была малюсенькая, с рыбий глаз, никому не мешала. И вдруг словно взбесилась. Из нее неоэнергия полезла, и скоро лопнет.
- Кто лопнет?
- Да пузырь же! Там пузырь на ней, пленка, не понял я, короче, не успел. Отец в прошлом году объяснял, а мама явилась не вовремя, услышала - и на него напустилась! Ребенок, говорит, сбрякнет, весь поселок в лагеря отправят. Отец посмотрел на нее непонятно, и она будто словами захлебнулась. Махнула рукой и ушла на кухню. И отец ушел. Все ушли, короче.
- И что дальше?
- Ничего. Но я дырой заинтересовался и перестал трепотню взрослых мимо ушей пропускать. А они чаще и чаще пробалтывались, нервничали здорово. Потом начальство понаехало, рассказывал уже, я тут совсем за отцом слежку устроил. Он на огород - я на огород, редиску полю. Он в контору - я в контору, под окном торчу, "Буратину" читаю. Родители между собой про взрыв шушукаются, а нам лапши про аномалию навесили, и начальникам тоже. Те станцию с премией выписали и убрались, довольные.
- Врешь. Тут бы такое началось!
- Говорю же, начальникам неправду сказали. Зачем народ беспокоить, если сделать ничего нельзя? Не ядерная бомбочка чепуховая, а дыра. Говорят, это быстро. Раз - и засосало. Копец. Не больно будет.
- И... когда?
- Тогда. Скоро. Корейцы были северные или южные?
- Обычные. Грустные.
- Сходим в столовку? Жрать охота, готовить лень.
- Там просека.
- Фиг с ней. Из-за нее теперь не жрать?
- Пошли.
- ...Тайка?
- Да?
- Ничего, что я рассказал? Очень трудно одному с этим...
- ...знаю. Зря мы шарф порубили.
- Не зря. Может, пронесет как-нибудь.
- Как?
- Как-нибудь.
Столовка у леса построена. Контора - совсем другое дело, она окнами на пруд выходит. Хорошее место - контора, Серега любит там бывать. А столовая - плохое.
Ребята угодили в обеденный перерыв, тетеньки-камеральщицы лучшие столики заняли и самое вкусное, конечно, уже разобрали. Пришлось взять суп-харчо, тефтели с макаронами, чай и устроиться у раскрытого окна. В городе раскрытое окно - удовольствие, свежий воздух, а в деревне из него мухи летят, обязательная приправа к соусу. Залезет муха в соус, нажрется, жужжит-ворочается, а взлететь мощности не хватает. Чисто экспедиционный ПАЗик на болоте. За клюквой нужно на вездеходе ездить, не на ПАЗике, а за соусом на вертолете летать.
И глазом направо, на просеку, косить не надо. Потому что корейцы - они в Корее, в Сибири им делать нечего.
- Здравствуйте, ребята. Проголодались? Потерпите, скоро матери из поля вернутся, устроят пир горой.
- Здравствуйте, дядя Авдей.
- Ну, чего носы повесили? Аппаратура новая, станцию по полной программе протестировать не успели, может, барахлит, разные показания выдает, они и сидят, проверяют. Я у них отчет не приму, если противоречия будут. Сам бы тоже там торчал, проверял до посинения. Месяц бы торчал, консервов много, а станция новая, растрясло на кочках, вот и показывает ерунду, вы по молодости лет в поле на новой станции не ездили, а я ездил, знаю, каково оно. А консервов у них на месяц...
- Вы про консервы говорили уже, - сказал Серега, а после и ляпнул-выплюнул, во второй раз легче, - хватит уж врать-то, дядя Авдей. Без вас тошно. Знаем мы про дыру. И что лопнет скоро, всё знаем.
Дядя Авдей заткнулся сразу, словно подавился, взглядом беспомощно в Серегино лицо тыкнулся, в Танино, в тетенек-камеральщиц, в муху в соусе. Не дождавшись помощи, заговорил снова:
- Вы... вообще... дык... они сделают чего-нибудь! Лучшие же неофизики в стране ваши родители, лучшие в мире! Если уж кто-то сможет, так они! У них головы энштейнов, им бы времени еще чуть-чуть, ведь станция новая, неонометр, бариовистр, генератор японский!
Дядя Авдей встал. Он уже кричал, махал руками, брызгал слюной. Люди в столовой перестали жевать и стучать ложками, сидели неподвижно, окуклились. Поселок - одна большая семья, смешно даже предполагать, будто кто-то не догадывался о приближающейся катастрофе. Спрятаться можно было только в исполнение привычных, рутинных обязанностей. И люди работали. Здесь, в тайге, не приживались истеричные поэты, эстетствующие модницы, эгоисты-философы, тут собрались крепкие и умные человеки. Но им сейчас тоже было очень страшно.
Заряд энергии у дяди кончился, он шлепнулся обратно на седалище, бормоча: "Неоратор... генерометр...".
- И консервов на месяц, - машинально закончил Серега.
- Смотри, - мальчик не понял бы, что говорит именно Таня, если б она не дернула его за рукав, настолько странно прозвучал голос.
Девочка мотнула подбородком в сторону окна.
Оно выходило на просеку. Неизвестные за давностью лет рубщики дороги к дыре ответственно подошли к делу: прореху в лесной шевелюре выбрили ровнешенько, на пробор, перпендикулярно зданию столовой. Местность поднималась вверх довольно резко, и казалось, дорога упирается в небо. Чистое августовское небо.
Чистое августовское небо быстро выцветало. Становилось сначала белесым, потом зеленоватым, зеленоватость уверенно набирала силу, поглощая, всасывая родную, домашнюю синеву.
Серая колонна медленно шествовала по просеке, неумолимо приближаясь к столовой.
- Ровно вши по пробору. Первая волна - психотропная, - пояснил кто-то из женщин. - Сейчас начнется, прости нас всех, Господи.
Чтобы не видеть проклятых корейцев, Серега уперся взглядом в тарелку. Настырная муха подползла к краю, смазывая на чистый фаянс остатки соуса с крыльев, поднатужилась и тяжело взлетела к потолку. Тогда он стал смотреть на девочку, скрючившуюся в комок на стуле. Вместо жалости к Тайке вдруг вспыхнула злость, он грубо тряхнул ее:
- Не смей реветь! Пой! Ты же канарейка! Ты должна петь, когда всем страшно! Кто-то должен петь, когда страшно!
Но Тайка молча плакала.
Тогда Серега сам запел.
2.
Сергей Иванович чистил зубы приятнейшей пастой с запахом сосновой смолы и весело мычал. Не умеет петь? Чепуха! Мелодии для чистки зубов специально подбирались таким образом, чтобы люди даже с полным отсутствием слуха не чувствовали себя не в своей тарелке. В которую ноту не попадешь - все правильные. Прополоскав рот бальзамом "Вторник", он с удовольствием пощелкал - о! о! - белейшими, крепчайшими зубами и критическим взглядом посмотрел в зеркало. На вид мужчине было лет сорок, не мальчик, но муж. Зрелый, но энергичный. Сергей Иванович специально выбрал для лица данный возраст: клиенты на подсознательном уровне забраковывали и молодых, и более возрастных продавцов брюк. Тело же он поддерживал на уровне двадцати пяти лет.
Из ванной мужчина прошел в одевальню. На сегодня он выбрал голубой жилетозол цвета классического земного неба, рыжие шаровары и длинноносые, мягчайшие турецкие туфли. На шею торжественно повязал лиловый кромст - знак продавца первой лиги. Еще парочка лет безупречного труда, и лиловый кромст превратится в фиолетовый, и тогда - о! о! - ему выдадут железистый элвыл и позволят поселиться в горизонтальном городе, где меньше людей, меньше синейлов, соседи еще приятнее, а вкусы более утонченные. Честно говоря, Сергея Ивановича вполне устраивало нынешнее положение, но драгоценная жена, он дружил с ней с - о! о! - земного детства, мечтала о горизонтальном городе, и приходилось соответствовать.
Мужчина поспешил в столовую, оттуда неодолимо пахло энтузиазмом - фирменной фишкой мибарского раннего супа.
- Доброе утро, лапуся! Какой ты яркий...
Красавица-жена, по роду деятельности сохраняющая внешний вид юной девушки, скептически оглядела мужа.
- Что-то не так?
- Опять психофренд отключил? Милый, он дурного не посоветует! Сегодня в моде валенки.
- Валенки к шароварам? - оторопел Сергей Иванович.
- Ну да. Сам понимаешь, насколько трудно ежедневно менять направление моды, иногда выбираются варианты мм... не вполне адекватные. После завтрака непременно переоденься.
- О! о! спасибо, дорогая, без тебя я бы пропал!
Мужчина поцеловал жену и уселся за столик лицом к окну. Их домокапсула висела среди уходящих в бесконечность вертикальных жемчужных бус - нанизанных на коммунальные нити таких же домокапсул. "Будто дождь идет. Только небо неправильное", - подумал вдруг Сергей Иванович и вздохнул: небо было зеленое.
- Не нравится суп? - мигом насторожилась жена. - Собираюсь сменить марку, завтра "Глот в рот" попробуем, ванильный.
- Бог с тобой, - замахал руками муж, недолюбливающий сладкие завтраки, - наоборот, аромат вдыхаю, наслаждение получаю!
- Понятно, - скисла хозяйка. - Обидно: столько удивительного производится ежеминутно, а живем сто пятьдесят-сто семьдесят лет. Разве за этот срок можно хоть что-нибудь реально сделать? Знаешь, я задалась целью каждый день покупать четыре новых, неизведанных продукта. Тогда мы успеем вкусить двести девятнадцать тысяч...
- Добреньки здравутры, мама, папа.
В столовую, с трудом волоча ноги в громадных валенках, впал Георгтретий Сергеевич, сынуля, гордость, надежда, отрада, отличник и прочее совершенство четырнадцати лет от роду. Он уселся за стол и спросил:
- Ну и?
Видя непонимание родителей, приподнял часть косматой белой шевелюры справа и уточнил:
- Суперухо как? На ночь ухоростом намазал.
Ухо было шикарное: большое, толстое, нежное, с красными и синими пульсирующими прожилками, с живой серьгой в виде маленькой бешеной зебры.
- Сыночек вступил в клан полосатых! - вскричала счастливая мамаша и от радости захлопала.
- Па, ты не рад разве? - озадачился Георгтретий.
- Очень рад, - Сергей Иванович смутился - он не подозревал о существовании клана полосатых. Теперь сын сочтет его отсталым. Потерять авторитет у нынешних детей легко, а попробуй-ка его вновь заработай...
- Ну па, это же просто: я отличник. Так?
- Так.
- Через полкруга оканчиваю средний курс, так?
- Так.
- После иду в рекламюнкеры. А из клана полосатых тем временем перевожусь в отделение узконосых и покупаю ворчливый синейл...
Сергей Иванович повторял "так" вперемешку с "о! о!", усердно кивал головой, гордился дальновидным сыном... и тосковал. Материи, интересовавшие Георгтретьего, по домашнему Гуню, были современны, правильны и совершенно чужды пацану Сереге, пытавшемуся изнутри зрелого мужчины процарапаться, пробиться к другому мальчику. Не постороннему, а самому близкому существу на всем белом свете.
Точнее сказать, на зеленом свете, ведь планеты Земля больше не было. Глупый маленький Серега многого не понял во "взрослой болтовне" в то последнее лето, да ученые и не могли предвидеть последствий Прорыва. Но они ощупью, с помощью примитивных устройств, скорее колдовством и верой, чем наукой, смягчили переход человечества в другую реальность. После преобразования почти никто из людей не погиб. Их подхватила и приняла в объятия семья цивилизаций, умная, высокоразвитая и очень добрая семья.
- ...Зеленомордые говорят по-французски и летают на немых синейлах, мне обязательно нужно пробиться в верхушку клана...
Чересчур добрая и не слишком мудрая семья. В утешение осиротевшим существам, потерявшим родимый дом, их завалили игрушками: технологиями, вещами и услугами. Как раз тем, к чему у человечества не было иммунитета. Если бы людей высадили на голой, дикой планете и заставили бороться за жизнь, они бы справились. Но в новой реальности не было планет.
Вертикальный город попросту висел в пространстве. Притяжение было организовано так, дабы тело не испытывало неудобств, но опасности выпасть, скажем, из синейла на ходу не было: коммунальная сеть подцепит и доставит обратно.
- ...Потом я женюсь, мы поселимся в перламутровой комнате, и завтрак будет готовить жена в очередь с мамой.
Фраза пинком выбила папочку из клейстера раздумий о судьбах цивилизации.
- Поди и девушку уже выбрал?
- Нет пока, - ответил Георгтретий, и покраснел. Наверное, оттого, что представил родителям не до конца продуманный план.
- С девушкой спешить не надо, - авторитетно заявила жена. - Вот папе, к примеру, в твоем возрасте нравилась одна деревенская шизофреничка. Волосенки жидкие, ножки тонкие. Ни кожи, ни рожи. Один гонор да голосишко. К счастью, она в новом мире не прижилась, через пару лет умерла. А потом мы с папочкой полюбили друг друга, правда, лапуся? Лапуся! Ты заснул?
- Да, то есть, нет, не заснул, Эллен, разве можно. На работу пора лететь, некогда спать.
Женщина подняла точеные брови и явно чего-то ждала.
- О! о! Прости, дорогая, разумеется, мы с тобой полюбили, а она была дурочка. Очень странная девочка. Корейцев в кустах видела... Впрочем, либроны, подхватившие нас после Прорыва, слегка на корейцев смахивают.
- Ничуть! - скривила губки Эллен.
- Ничуть. Ты права, дорогая. Ну не сердись, ма-аленький чмок на прощание, и я отбываю. Чмок! Ты готов, сын?
- Всегда!
Синейл у Сергея Ивановича большой, модной формофирмы, медленный - в рамках приличия, - но совершенно не немой. Он так и норовил вступить в спор по поводу правил полетного движения с другими машинами. Это, признаться, здорово доставало. До школы оставалось совсем невысоко, когда Георгтретий сказал:
- Обещай, что маме не расскажешь.
- О! о! Клянусь немым синейлом, который куплю в следующем квартале!
- Я не шучу, - обиделся сын.
- Тогда просто говорю - не скажу.
- Я выбрал девушку. Помнишь, в саду ветвей к нам семья подходила: женщина с дочкой? Вот та девочка и есть. Марина.
- Да? Припоминаю. Беленькая, маленькая. Довольно милая. И чем Марина отличается от мириад ровесниц, о мой дальновидный отпрыск? Она тоже отличница и составила себе план жизни на сто пятьдесят лет вперед?
- Нет, папа, - серьёзно ответствовал сын. - Она плоховато учится, мы и познакомились поближе, когда я по менеджменту ее подтягивал.
- Тогда не понимаю.
- Поймешь, я уверен. Марина - она удивительная. Она - вроде канарейки, была на Земле такая птичка. Запоет - и люди замирают с открытыми ртами...
- А замолчит - плачут, - закончил Сергей Иванович.
- Ага, - Георгтретий опять начал краснеть.
Над головой медленно набухало широкое днище школы. Чесались ноги в модных валенках. Бранились синейлы. Люди спешили: производить, продавать, покупать и - потреблять, потреблять, потреблять...
Не страшно.
Через несколько лет в доме будет петь канарейка.
Сергей Иванович, Серега смотрел на пылающее суперухо сына и блаженно улыбался. Ничего. Человечество все пережует. И Прорыв, и изобилие. Налопается соуса из этой супертарелки, отряхнет крылышки - и взлетит. Мощности хватит.