Аннотация: Сколько бы люди не придумывали жизнь, реальность заявит свои права, даже в образе мифологического Шайтана.
Черноглазая сношка с утра печальна.
- Фая, ты не заболела? - спросила золовка.
- Нет. Мне сон приснился странный. Будто подают мне откуда-то сверху, из окна - не из окна, пакет и предупреждают, чтобы осторожно, хрупкий очень. И велят нести домой скорей, не то отберут. Я прижала покрепче и к дому. В подъезд зашла, чувствую шевелится поклажа, испугалась, хотела бросить, но вспомнила про 'не кантовать'. Положила на площадке между этажами, а в нем копошится кто-то, смотрю, ножка голая детская показалась, развернула, а там младенец - мальчик.
- Что ж ты? Домой его занесла?
- Нет, проснулась. К чему это? - вопрошающе уставилась она на свою русскую родственницу.
Что тут скажешь бездетной молодой женщине?
- Ну, русские говорят, мальчик снится к деньгам, а моя домработница - украинка, считает хлопец - к хлопотам.
- Я не пойму, если у меня мама татарка, а папа чеченец, я тогда кто? И к чему мне мальчик снится?
- Вопросы крови - самые сложные вопросы в мире, - процитировала Ирина и тяжело вздохнула, выходит, не о том сноха печалится.
Похоже, бездетность, на самом деле, сильнее огорчала брата, чем его жену. Видимо, в жгучей смеси кровей сгорел мусульманский атавистический приоритет - потомство. 'Комолая' женщина больше не чувствовала себя неполноценной, лишенной самого важного - детей. Фаину шибче беспокоила, передавшаяся от матери, предрасположенность к полноте. Широкие бедра - мечта роженицы, были главной причиной её страданий. В угоду мужу проходила обследования, а сама судорожно листала 'желтые' журналы с диетами, голодала до волчьего блеска в глазах.
Ирина допытывала брата о результатах анализов, он винил во всем себя, мол, раньше девки от одного его взгляда 'беременели', хоть и береглись, а нынче сперматозоид медленно бегает, видно, простудился на бесконечных сплавах по ледяным горным рекам, хоть и молодые оба еще - и он, и сперматозоид. Сестра недоверчиво качала умной головой, осторожно выспрашивая невестку, сильно ли та переживает о бездетности. Файка делала карие глаза честными и большими, уверяя, что очень сильно. Братец пересмешничал на предмет того, что хохлацкая кровь с татаро-чеченской не смешивается по историческим причинам, но в глубине глаз таил печаль. Всячески старался женку ублажить, в тяжелые перестроечные времена тащил 'все в дом'. Сноха же поднималась около полудня, съедала, глядя в телевизор, 'диетический' бутерброд с черной икрой и отправлялась на прогулку по магазинам или висела на телефоне. Иногда в выходные, вечерами уходила трудиться - тамадой.
В один из субботних рабочих дней прибыла в гости её мама. По-русски ничегошеньки не разумела, неясно было, как прожила столько лет среди русских с, не знающим татарского, чеченцем и вырастила русскоговорящих детей. Зять домовничал, 'мама' смотрела телевизор. Намаявшись от непривычного безделья, решил вынести мусор. Мусоропровод на площадке, так что, форма одежды домашняя - тапочки и шорты. Юркнул в подъезд, бросил пакет и к двери, а она захлопнулась. Позвонил, нет ответа, телевизор, видно, громко орет - не слышит мамаша. Стал трезвонить. Минут через пять 'телек' затих, с той стороны двери завозились, сынок обрадовано звякнул и прокомментировал:
- Мама, это я - Вася, откройте!
Ни звука. Пришлось все повторить. После пятого раза женщина отважно закричала:
- Вай, шайтан, уходи, Вася дома сидит, пошел прочь!
- Мама, это я - Вася, я мусор выносил, а дверь захлопнулась, нет меня дома, вы посмотрите в квартире, меня нет!
После этих слов женщина почему-то завизжала:
- Уходи, шайтан, а то Васю позову, - и забормотала молитву на татарском.
Напрасно Васька предлагал ей проверить квартиру, посмотреть в глазок, послушать знакомый голос. На всё ответ был один:
- Уходи, шайтан! Вася придет, он тебе покажет.
Василий и так уже показал соседям все свои достоинства, кроме сокровенных. Поморозив окончательно сперматозоиды, позвонил из какой-то квартиры друзьям, и они выехали на спасательную операцию. Дальше - неясно, как слабое тещино сердце выдержало дополнительный стресс. Мало того, что в дверь ломился шайтан, в комнате раздался грохот и через балкон ввалился незнакомый мужик, отодвинул её и прошел к входной двери. Но и это было еще не все - через порог шагнул разъяренный шайтан в образе её зятя Василия. Зятек перестал извергать ругательства только после того, тёщенька осела на диван и закатила глаза.
Спустя некоторое время несчастная жертва зятевой хозяйственности лежала с полотенцем на голове, а на кухне мужики ржали над ситуацией, как сто шайтанов, распивая для лечения беленькую. Весь следующий день, опасаясь мужского гнева, в лучших традициях послушной мусульманской женщины, теща не выходила из своей комнаты. Никакие уговоры не действовали, становилось только хуже, она принималась плакать и причитать, мешая татарские и чеченские слова. Впрочем, было там и одно русское - 'Вася'. Пришлось везти её домой, к мужу, больше она в гости не приезжала.
Зато приезжали украинские родители. Мамаша - пухлая, добродушная, смотрела на мир сквозь толстые линзы близорукими глазами и все у неё были хорошими, славными. Папаша - жесткий, хитрый и злобный хохол, татарскую сноху в упор не видел, а если замечал, молча сжигал взглядом почти до углей. У Фаины резко прибавилось свадебной работы.
Как-то, между приездами родителей с обеих сторон, случились два происшествия, связавшись в одну ниточку, возможно, судьбоносную. Пошла сноха делать золовке временную прописку. Паспортистка, блюдя протокол, казенным голосом спрашивает: 'Так, Фельзулия Бейбулатовна здесь?'. Ирина в недоумении молчит, думает, не к ним обращаются, а чиновница не унимается: 'Хозяйка квартиры - Фельзулия Бейбулатовна здесь?'. Тут Фая вдруг отвечает: 'Здесь!'. А Ирине все невдомек, про кого говорят. Только когда им паспорта обратно подали, прочла под Фаиной фотографией, что она и есть Фельзулия. Этот смех золовке не простила сноха никогда. Была вторая кровная обида, за которую, будь Фельзулия мужчиной, пристрелила бы Ирину, но Господь милостив, обошлось. На Иркины именины собрались обе семьи, крепко выпили, тут-то и были высказаны сношенице все тайные подозрения:
- Сучка, ты Файка, - пьяно выдала Ирина, - сучка и есть! Ты ведь Ваську не любишь. За пост и за деньги его уцепилась. И детей у вас нет не потому, что он не может, а потому, что ты не хочешь. Тебе, кроме себя самой, никто не нужен.
Фаина замерла и выдала глазами страх, застигнутого врасплох лжеца, а Ира вернулась к общему застолью. На следующий день, брат ругал сестру за то, что жену обидела, она, вроде, плакала полночи и покрылась от стресса гнойными язвочками. Ирка сначала оправдывалась, что спьяну, не помнит ничего. Потом зло поинтересовалась, на всех ли местах прыщики есть или только 'там'. Васька прыснул, но тут же насупился и некоторое время не звонил. Вдогонку ему Ирина успела бросить:
- Дурак ты, проваландаешься с ней, а потом и стоять перестанет, тогда тебе точно никто не родит.
Василий обиделся, но на ус намотал. Поселил в огромной квартире жену и своих эмигрантов родителей, а сам махнул в далекий город затевать новый бизнес. Дело пошло. Поначалу успевал навещать домашних, и жена к нему моталась, но потом все реже и реже, пока не сошли свидания на нет. Фаина оказалась замужем за свекром и свекровью, и замужество то было несладким. Днем, стараясь не попадаться им на глаза, таилась на своей половине, по вечерам уходила на работу, 'как будто' и 'на самом деле'. Земля слухом полнится. Хоть и далече, но известили 'добрые люди', что появилась у Василия сначала другая женщина, а позже и ребеночек, догнал все же сперматозоид, кого надо. В очередной приезд разделил он большую квартиру на две поменьше, между женой и родителями, и благополучно их оставил.
А как же Фая? Похудела окончательно или родила? Какое желание заветное исполнилось? Ни то и ни другое. Формы она обрела большие, округлые и аппетитные, в лучших национальных традициях. Хоть и здорова была, но никого не родила. Тело свое холила и лелеяла, с удовольствием 'тамадила', отсыпаясь и отлеживаясь неделями от пятницы до пятницы. Выходит, вот она - мечта. Ой, шайтан! А язвочки про что?