Аннотация: *смущенно покашливает* Давно меня тут не было. Еще одна глава - немного "женская": мысли и воспоминания Эйлин, "индийское кино" от Ниваля и на закуску - сюрприз от Лео с Вальпургием
Глава 40
Последние часы на Башне Холода
Пробуждение Эйлин было пакостным и мерзким, таким же, как это очередное серое ватное утро. Было голодно, болела голова. Воспоминания о проведенной на Башне ночи - четвертой или пятой по счету? - были спутанными и сумбурными. Кажется, Ниваль часто просыпался, следил за костром, а потом снова ложился, обнимая ее. О себе она не могла с уверенностью сказать, спала она или бодрствовала. Ей снились какие-то навязчивые сны, однообразно-вычурные или, наоборот, похожие на горку заскорузлых очисток, мозговой мусор. Холодило шов на голове, и было постоянное ощущение, что замерзает то бок, то спина, то нога. Хорошо, что гоблинская знахарка отдала ей свой старый тулуп. С надорванными рукавами, зато с капюшоном. Без него ей было бы совсем худо, потому что под ним было сплошное рванье в бурых пятнах крови. Запах? Не в их положении было думать о таких мелочах.
Лежать на спине стало неудобно, затекла спина, а рука Ниваля давила ей на грудь. Пытался ее ночью согреть. Она осторожно выползла из-под нее, легла рядом, подперев голову рукой, и стала рассматривать его бледное, с желтизной от синяков, лицо. Она бы с трудом сейчас узнала в этом бородатом дядьке с украшенной шрамом бровью того важного лощеного красавца с косым пробором, который полтора года назад явился собственной персоной в Утонувшую Флягу, чтобы сообщить радостную весть о том, что соседний Лускан обвиняет некую Эйлин Фарлонг в массовом убийстве и уничтожении деревни на границе. На несчастную лусканскую деревню и того, кто ее, на самом деле, вырезал, ему было, естественно, наплевать. Он использовал ситуацию, чтобы благородно предложить покровительство Невервинтера Носительнице Осколка, обещавшей стать главным козырем в войне с Королем Теней. "И свое лично", - добавил он, протягивая ей руку и улыбаясь, как карапуз, дорвавшийся до банки с вареньем. Обманчивая улыбка. Понятно было, что, однажды взяв в оборот, он ее не отпустит. Кто ее знает, эту недалекую темную лошадку из Западной Гавани, лучше держать ее при себе на случай войны - так, он, вероятно, рассуждал. Она, конечно, не обольщалась, понимала, что его люди уже копают для него всю ее нехитрую подноготную. Кроме того, она, деревенская девочка, имевшая строгие представления о приличиях, была премного наслышана о нем от Дункана, и не очень-то ей хотелось жать его руку. Слава богу, хоть расцеловать не пытался. Но выбора у нее не было. Молва об ее связи с Серебряным Мечом привлекла к ней такое внимание, что это было уже совершенно не смешно, а порой и довольно страшно, а эта история с Лусканом вообще чуть не стоила ей чести и жизни. Но Ниваль велел ей не переживать, сыпал язвительными комментариями в адрес лусканских дипломатов и изображал из себя душку. Между делом, предложил толковый способ решения проблемы. Гораздо привлекательнее сомнительной идеи Бишопа перебить всех к едрене фене и уйти лесом. А с какой гордостью начальник Девятки смотрел на нее в суде, когда подчеркнуто скромная, сдержанная и вежливая девочка из Западной Гавани, отказавшись от адвоката, уделала до сопливого визга лусканскую шлюху Торио Клевен, опытную интриганку, не скрывавшую своих прелестей и, наверняка, попортившую ему немало крови. И не их вина, что, припертая к стенке, посланница вытащила на свет божий древний, как мир, закон, по которому невиновность следует доказывать в смертельном бою на арене. Зато потом, когда с Эйлин были сняты все обвинения, а убивший двух зайцев Ниваль добросовестно выслал Торио из Невервинтера, он лично оплатил вечеринку, которую по этому поводу закатили в Утонувшей Фляге, и отблагодарил Эйлин еще кой-какой мелочевкой, не подлежащей разглашению. Так что, сотрудничать с начальником Девятки было нелегко, но тактически выгодно и, порой, даже приятно. Иногда он страшно раздражал. Но, как говорится в одном бородатом анекдоте, убить хотел, развестись - никогда! Только Касавиру, она чувствовала, это не понравилось. Но тут от него ничего не зависело. Хорошо было уже то, что Ниваль в приватной беседе с Эйлин согласился повлиять на снятие опалы с нарушившего присягу паладина и сдержал слово. Правда, потом он, кажется, рассчитывал на его "особую" благодарность, но и этот щекотливый вопрос как-то сам собой сошел на нет. Зато дядя Дункан одобрил ее решение. Он налил ей эля из своей заветной бочки и, подняв большой палец, заявил: "Молодец, племяшка. Если с кем в этом городе и стоит дружить, то со мной и с сэром Нивалем, не к ночи будь помянут".
Эйлин посмотрела на него и мягко улыбнулась. Второй человек в государстве спал, смешно, по-детски выпятив нижнюю губу. И вообще, спал он как-то... по-детски. Так и хотелось подсунуть ему под руку большого плюшевого медведя. Бедный, сколько ему пришлось вынести. Возился с ней, добывал лекарства, еду, спал урывками, а потом рассказывал об этом так неохотно. Скромничал. А как он ее защищал! И как он потом ей сказал, тихо, словно стесняясь: "Я боялся, что нас разлучат". Как будто она для него была чем-то большим...
Поток ее мыслей прервался. Последний кусок плесневелого хлеба, запитый глотком вина, камнем упал в ее желудок еще позавчера вечером. Накативший приступ голода когтистой лапой скрутил внутренности, отозвался спазмом в висках и навязчивым шумом в ушах. В глазах потемнело. Она несколько раз сглотнула и задышала ртом, стараясь подавить дурноту. Захотелось пить. Воду им заменял снег, и его, слава богу, было достаточно. Утолив жажду, Эйлин вспомнила, что у них есть еще полбутылки или больше вина. Не лучшая идея на пустой желудок, но оно способно хоть немного поддержать силы. Встав на колени, достав бутылку и сделав несколько глотков, она утерла губы дрожащей рукой, провела языком по вязкому небу и пробормотала:
- Никогда не пейте паршивое вино на голодный желудок. Это неприлично и, к тому же, гадко.
Опершись рукой о каменный пол, она закрыла глаза и почувствовала, как действительность кружится вокруг нее... или она сама кружится. Чувство быстрого опьянения вытеснило на время чувство голода, и даже как будто взбодрило ее. Не вставая с колен, она подползла к спящему Нивалю, осторожно, чтобы не разбудить его, легла рядом на еще не остывший тюфяк и вперилась взглядом в полуразрушенный потолок дозорной башни. Внутри все дрожало - от холода или от слабости. Эйлин пыталась расслабиться, но дрожь всякий раз снова начинала терзать ее до ломоты в ребрах.
О чем я думала? Мысли совершенно отказались ей подчиняться, принявшись хаотично бродить по каким-то темным лабиринтам. В памяти всплыло лицо, родное до рези в глазах и боли под сердцем. Касавир... трудно было осознать, что она больше никогда его не увидит. Он больше не нахмурится, когда она взъерошит его тщательно приглаженные волосы. Ему не нравится, а она не может себе отказать. Потому что сидит в ней что-то детское, наивно-озорное и радуется: вот этот большой, красивый, взрослый, умный, самый лучший на свете мужчина - мой! И эти любимые, родные, хрустальные глаза, и губы, которые легко прикасаются к ней, когда он шепчет что-то, обнимая ее сзади, а потом тихонько дует и целует в шею, от чего сердце заходится сумасшедшей нежностью... И его жилистые руки с широкими ладонями, один вид которых в закатанной по локоть рубашке заставляет путаться мысли в голове. Потому что тело вспоминает, как дышало и жило каждым движением этих рук. Он был Богом, а ей - поначалу наивной, неопытной девочке - так хотелось быть достойной такого мужчины. А он прятал улыбку и, мягко перехватывая и целуя ее руки, шептал: "Не торопись, Солнце". А как сладка была ее маленькая месть, когда она поняла всё о его желаниях и научилась быть его Богиней. Ее мужчина... Сдержанный и импульсивный, принципиальный и понимающий, суровый и ласковый, консервативный и раскованный, яростный воин и теплый, уютный человек, легко находящий общий язык с детьми и собаками...
Внезапно со всей болезненной четкостью, на которую бывает способен не вполне адекватный мозг, она осознала, что все не так, как она представляет. Он сложнее. Он никогда не будет принадлежать ей. Не весь. Какая-то часть его души всегда будет для нее загадкой. Быть может, она не смогла бы во всем его понять, проживи она с ним хоть тысячу лет. Он паладин, чью божественную сущность ей не постичь. Он молится другим богам, видит мир иначе. Многое из того, что естественно для нее, неприемлемо для него. Им не суждено встретиться после смерти. Его честная, несуетная душа уйдет туда, куда ей хода нет. Но этот короткий, по сравнению с ожидающей их вечностью, миг, наполнил ее жизнь смыслом, как можно наполнить смыслом жизнь человека, не видавшего ничего, кроме болота, если показать ему море и дать ему вдохнуть его свежесть и чистоту.
Как хотелось ей верить, что он жив. Тогда она могла бы мысленно сказать ему: "Будь счастлив". Будь... счастлив...Прощай. Может быть, ты еще найдешь ту, кто поймет тебя по-настоящему.
Эйлин сглотнула слезы. Ей показалось, что она думает не о том, о чем положено думать перед смертью. Не подводит черту, не подбивает итоги, не размышляет о том, что будет после нее, и достаточно ли она сделала в своей жизни, чтобы уйти с чистой совестью. Наверное, это удел тех, кто умирает в глубокой старости, в своей постели. А у нее все иначе. Трудно это - умирать вот так, не в бою, где цена твоей жизни - секунда, и времени на раздумья просто нет.
И опять что-то щелкнуло в отяжелевшей голове. И к чему-то вспомнился сегодняшний дурацкий сон. Сначала снилось, будто две змеи сцепились у ее ног в смертельной схватке. Она почему-то точно знала, что это два близких ей человека. Бред. То, что было потом, и вспоминать стыдно. До сих пор сладостный холодок свербит в груди при воспоминании о том, как стучало в висках, и как она сопротивлялась нахлынувшим ощущениям, когда обе змеи ползли, обвив ее ноги. Она ничего не могла поделать со своим оцепеневшим в преддверии пробуждения телом. Говорят, сны что-то значат. Чушь! Просто мозг, которому нечего делать, пока хозяин спит, тасует обрывки мыслей и впечатлений и складывает из них пестрые, иногда необыкновенно красивые, а иногда лишенные смысла картинки. И этот сон не исключение. Она много пережила с Нивалем, долго была в разлуке с Касавиром - вот и все. Она всего лишь женщина, такова ее природа. И нечего тут думать.
М-да... Эйлин подумалось, что, не узнай она настоящую любовь, природа, когда-нибудь взяла бы свое. Ей обязательно встретился бы какой-нибудь приятный во всех отношениях парень. Может, такой, как Ниваль? Она взглянула на него, пошевелившегося и что-то простонавшего во сне. А что? Вот где стопроцентное понимание. Она может продолжить фразу, начатую им. Он, кажется, читает ее мысли. Они великолепно дополняют друг друга и общаются - как мячик перебрасывают. Вероятно, и во всем остальном у них была бы полная гармония. Теперь она вспомнила, о чем подумала. Так заботиться о ком-то, как заботился он, может только человек, которому ты очень дорог. Сделав это неожиданное открытие, Эйлин стала перебирать в уме все возможные подтверждения этому, и насчитала пару убедительных и несколько спорных. Значит, он не такой уж женоненавистник?
Ниваль снова пошевелился, пошарил рукой и стал открывать глаза. Повинуясь импульсу, Эйлин перевернулась набок и придвинулась к нему поближе.
- Ниваль... ты о женщинах когда-нибудь думал? - Тихо спросила она, тут же мысленно обругав себя. Как обычно, уже после того, как ляпнула глупость. Ничему жизнь меня не учит.
Он поморгал глазами, ничего еще не понимая.
- Я... о ком?
- О женщинах.
- Ну... - Ниваль вытянул затекшую ногу и потряс ей. - Блин... вопросы у тебя... с утра пораньше.
- Только честно.
- Мужчины всегда думают о женщинах... так или иначе, - уклончиво ответил он осипшим голосом и прокашлялся.
- А обо мне ты думаешь так? Или иначе?
Ниваль поежился. У нее было такое выражение лица, как будто она его сейчас поцелует. Или ему со сна так показалось. Он этого боялся. Того, что он все-таки нравится ей, и она знает, что он к ней неравнодушен. Он стал вспоминать разные моменты, которые могли бы свидетельствовать в пользу того, что Эйлин питает к нему чисто женский интерес, и насчитал пару убедительных и несколько спорных. Если бы не одна фраза, брошенная Эйлин, когда она рассказывала о своем детстве, он бы даже... да, черт возьми, он бы... Ниваль попытался представить, как он мог бы провести рукой по ее спутанным выстриженным рыжим волосам, взять за руку, прикоснуться губами к губам и... и... Дальше почему-то не думалось. "Лиха беда начало".
- Что?
Вопрос Эйлин заставил его очнуться. Оказывается, он произнес эту фразу вслух. На ум пришло крепкое словцо.
- Это ты о чем?
- Я? Да...
Он прерывисто выдохнул, отстранился от нее и потер лоб, пряча глаза. "Мальчишка! Размечтался, заговариваться начал". Он вдруг осознал, что у него больше месяца не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего секс, если не считать того невероятного по эротическому накалу момента, когда он неудачно столкнулся с Эйлин в паучьем коконе и чуть не лишился органа, с успехом заменяющего некоторым мозг. И констатировал, что в таком состоянии мужику много чего может прийти в голову. "И о женщинах мечтать начнешь, и, - он покосился на Эйлин, - этот воробей покажется нимфой". Так что, лучше головы не терять. Но именно сейчас - хочется. Если тебе неполных тридцать, ты не сегодня-завтра тоскливо умрешь от голода и холода, а рядом с тобой человек, с которым ты прожил полтора месяца, как один день - велик соблазн положить на сомнения и просто получить свою порцию эндорфинов. Это не преступление. Во всяком случае, ему показалось, что если он просто обнимет и поцелует ее, то по морде не получит. Было лишь одно НО. Один невыясненный вопрос. И выяснить его надо было сразу, пока из искры невинного взаимного интереса не разгорелось что-то большее.
Ниваль серьезно посмотрел на Эйлин.
- Я должен задать тебе один вопрос.
Она села и решительно, - как-то слишком уж решительно, - кивнула.
- Задавай.
- Помнишь, ты мне рассказывала о старой лютне с розочками. Скажи, у этой лютни... не было каких-то особенностей?
Она нахмурилась, решив, что он держит ее за дурочку.
- Не поняла. При чем тут лютня?
Ниваль вздохнул.
- У нее все колки были одинаковые?
- Н-нет, - неуверенно ответила Эйлин, глядя на него во все глаза. - Восемь костяных и два деревянных.
- Она, - выдохнул Ниваль и, закрыв глаза, перекатился на спину.
Сбитая с толку Эйлин услышала сдавленные смешки. Мелькнула мысль, что начальник Девятки сходит с ума. "Хорошее дело, оказаться на Башне с сумасшедшим. Я пьяная, он не в себе... Однако, из нас двоих, с ним это должно было случиться в последнюю очередь. Хих".
- Послушай, объясни мне. Это какая-то странная игра на наблюдательность? Я должна в ответ подробно описать, скажем, узор на рукояти твоего меча? Или вспомнить, сколько заклепок было на твоем наплечнике? Мне и в голову не приходило их рассматривать.
Ниваль снова перевернулся, опершись на локоть и, подавив очередной смешок, посмотрел на Эйлин с невыразимой нежностью, чем заставил ее вздрогнуть и подозрительно прищуриться.
- Нет, милая моя, это не игра. Это куда как серьезно. Это... - Он усмехнулся. - Понимаешь, отец наметанным глазом сразу узрел, что я абсолютный пень, и очень переживал. Он мечтал сделать из меня наследника своего искусства. А мне до чертиков надоели эти скучные занятия и я, не долго думая, выкрутил колки и выбросил в сточную канаву. Думал, тогда он от меня отстанет. - Он хохотнул. - Я никогда не искал простых путей. Намучился с ними. Попробуй-ка волшебный инструмент разобрать.
- Да, это только профессионалу легко... Но постой, - Эйлин никак не могла понять, к чему он клонит, - что ты хочешь сказать?
А Ниваль все говорил, улыбаясь.
- Восемь из них отец нашел. Он страшно ругался и грозил на месяц лишить меня сладкого. Он всегда страшно ругался, а через полчаса сам не выдерживал и шел мириться. Колки он заменил, а потом его вдруг потянуло попутешествовать и подзаработать денег. Он оставил меня на попечение толпы влюбленных в него соседок и умчался в туманную даль. Этот год я провел, как сыр в масле. Из своих нянек веревки вил.
- Я представляю, - улыбнулась Эйлин.
- Он вернулся без лютни, - продолжал Ниваль, - но окрыленный, полный впечатлений и обвешанный цацками на продажу. Особенно много рассказывал об одной деревушке на Побережье Мечей. Это, конечно, была лучшая из лучших и живописная из живописных деревень. Там он встретил женщину своей мечты - необыкновенную, добрую, прекрасную, как сама рыжекудрая Съюн, и тому подобное. Ну, как обычно. И даже собирался вместе со мной туда, к своей любви, подальше от грязных городов и поближе к праведной сельской жизни. - Ниваль фыркнул. - Но, как обычно, со временем остыл, а его лютня так и осталась в той деревушке залогом его скорого возвращения.
Весело взглянув на ошарашенную подругу, Ниваль протянул руку и чуть дотронулся до кончика ее носа.
- Знал бы старик, кто унаследовал его талант и даже превзошел его.
Эйлин сглотнула. Ее, наконец, осенила сумасшедшая догадка. Абсолютно сумасшедшая, не идущая ни в какие ворота. Хватанув ртом воздух, он пролепетала:
- Что за идиотские...
- Когда он вернулся, мне было семь. А ты, вероятно, родилась через полгода.
Глядя на довольно ухмыляющегося Ниваля, Эйлин вдруг почувствовала, что краснеет. Она оттолкнула его.
- Ты знал! Черт белобрысый! Ты все знал!
- Да ничего я не знал! - Принялся оправдываться Ниваль. - Я сопоставил факты. Спасение из Мерделейна, одинаковые видения, лютня... Честное слово, не знал, только догадывался. И то не верил. А кто бы сразу поверил?
- Поклянись, что не знал.
- А какой смысл мне врать?
- Черт!
Эйлин поджала колени, опершись на них подбородком.
- Я целовалась с собственным братом, - упавшим голосом произнесла она.
Ниваль пожал плечами.
- Подумаешь. Многие женщины пленялись моим пшеничным чубом и совершенным телом. А тебе повезло больше всех.
- Я целовалась с собственным братом, - повторила Эйлин, с еще более трагическим выражением, не заметив его шутки. - А мой брат пытался отбить моего парня. И предлагал мне вступить в фиктивный брак. - Она исподлобья посмотрела на Ниваля. - У нас какая-то странная семья, ты не находишь?
Ниваль пожал плечами.
- Семья как семья, бывает и хуже. Ты, как отец - все драматизируешь. А парень твой мне, между прочим, и даром не нужен.
- Ты не понимаешь! Я же молилась Съюн. Как ОНА могла такое допустить. Чтобы я позволила себе думать о тебе. И вообще... это кошмар какой-то.
- Наверное, это семейное, - попытался успокоить ее Ниваль, похлопав по плечу.
- Убери от меня свои руки! - Вскинувшись, как ошпаренная, взвизгнула Эйлин.
- Тьфу! - Ниваль отдернул руку и буркнул: - Теперь понимаю, в кого ты такая заполошная.
- Что семейное?!
- Нууу... тебя тоже будоражит все запретное. Загадочный и молчаливый паладин-изгнанник, связанный обетом. Или обаятельный и искрометный рыцарь Девятки... ммм... тоже...
- Слушай, ты, искрометный! - Вспылила Эйлин. - Если ты не прекратишь паясничать, к моим грехам добавится братоубийство.
Ниваль поднял руки.
- Ладно, ладно, молчу. У тебя совсем чувство юмора пропало.
Эйлин уткнулась в колени. В ее представлении все действительно выглядело хуже некуда. Мало того, что, хоть и почти невинные, но явно недостойные момента мысли о Нивале проникли в ее сознание, так они, оказывается, были еще и преступными. "И сны эти проклятые!"
Они несколько минут молчали. Ниваль перевернулся на живот, приподнялся на локтях и по-щенячьи провел бородатой щекой по руке Эйлин, обхватившей колено. Сестренка. У него вдруг поднялось настроение, так не к месту. Почувствовав его мягкое прикосновение, Эйлин вздохнула.
- Теперь уже не будет, как раньше.
- В смысле?
- У нас с тобой.
- Ааааа... понимаю. - Ниваль посмотрел на нее, склонив голову, и улыбнулся. - Исключены такие приятные вещи, как ничего не значащий и ни к чему не обязывающий флирт и небратские поцелуи.
- Да я тебя даже в лоб еще долго поцеловать не смогу.
- Неужели я такой противный? А мне казалось, ничего.
- Ой! Ты хоть сейчас бы уже не выпендривался! Я выросла сиротой и думала - неужели на всем белом свете у меня нет ни одного родного человека? Мечтала найти хоть кого-нибудь. И это оказался ты!
- Неприятность-то какая, - покачав головой, ответил Ниваль. - Ну, извини. Хотя, чего это я извиняюсь. Я тут ни при чем. Это отца надо благодарить.
- Отца, - эхом повторила Эйлин.
А ведь действительно, у нее есть отец. Не воображаемый, а вполне реальный. Их общий отец. Сам факт появления на свет от заезжего барда ее не шокировал. Она и так знала, что ее мать никогда не была замужем, а имя отца своей дочери скрывала даже от друга Дэйгуна. Хотя, Дэйгун мог догадываться. Может, потому и смирился с ее увлечением лютней, хотя поначалу демонстрировал недовольство этой "блажью".
- Слушай, расскажи мне о нем.
- Что тебе рассказать?
- Не знаю. Все. Что хочешь, рассказывай. Время у нас еще есть... Как он выглядит, сколько ему лет. Вообще, какой он. А он еще жив?
Ниваль пожал плечами, почесав бороду.
- Не могу точно сказать. Известий о его смерти я, во всяком случае, не получал. Выглядит... да, собственно, как я, только теперь уже, наверное, старый и потасканный. Хотя, он всегда был молодцом. С какой-то сумасшедшинкой в глазах. На таких до старости бабы вешаются. Веселый добряк, какой-то вечный человек-праздник. Ему должно быть около шестидесяти или больше.
- Ты не знаешь, сколько ему лет? - Искренне удивилась Эйлин.
- Мы не праздновали его день рождения. Зато на мой слеталась вся детвора из Доков. Он устраивал детскую ярмарку с представлением и фейерверком... А на следующий день снова принимался экономить и копить деньги. Только у него не очень получалось. Непрактичный он был. Мог влезть в долги, чтобы купить какую-нибудь дорогую безделицу, а потом подарить ее.
- М-да, наша с тобой фамильная бережливость явно не от отца.
- Точно. Но тобой папаша гордился бы.
Эйлин задумалась и тихо произнесла:
- Знаешь, из того, что ты мне рассказывал о вас, я поняла, что он и тобой гордился. Просто потому, что ты у него есть. Все-таки, тебе в чем-то повезло. У тебя был отец, который любил тебя, не скрывал своей любви, жил ради тебя. А у тебя никогда не было желания побывать дома, рассказать ему о себе?
- Трудный вопрос.
Он вздохнул, взъерошив волосы, и повторил:
- Трудный. По мере взросления, я совсем перестал понимать его. Он раздражал меня. И все эти женщины, которые вокруг нас крутились. Представь, правду о матери я узнал от соседей. Я не понимал, как он мог внушать мне заочную любовь к ней. За что? За то, что родила и выбросила из своей жизни, как щенка?
- Может, он чувствовал себя виноватым в том, что это произошло. Не хотел сеять в твоей душе ненависть.
- Теперь-то я это понимаю... Но я другой. Не могу вот так все забыть. У меня много претензий к нему, пусть кому-то они и кажутся надуманными. Я с трудом представляю себе нашу возможную встречу.
Эйлин поджала губы и покачала головой.
- А мне кажется, ты любишь своего непрактичного, непутевого старика. И думаешь, что без тебя он совсем пропал... Потому ты и боялся все это время дать о себе знать.
Ниваль сглотнул, опустив голову и рассматривая свои руки.
- А ты умеешь задеть за живое, - произнес он, помолчав.
- Прости. Но мне он тоже не чужой, хоть я его никогда и не видела. Но, поверь, многое отдала бы в мои пятнадцать лет, чтобы на минутку оказаться на твоем месте.
Они сидели до заката, обнявшись у догорающего костра. Вино было выпито, крошки вытрясены и подобраны, и оба понимали, что их ждет. Сознание Эйлин уже периодически путалось, иногда она рассеянно слушала его, отрешенно глядя на горизонт, занавешенный зыбкой пеленой тумана, сквозь которую просвечивали оранжевые всполохи заходящего солнца. Ниваль чувствовал, что скоро и ему трудно будет бороться с накатывающими приступами слабости. Но он все вспоминал и вспоминал об отце и своем детстве, рассказывал все, что приходило в голову, боясь оборвать этот разговор, который, казалось, один поддерживал в них жизнь и связывал их. Он оттягивал тот мучительный момент, когда они станут друг другу чужими, безразличными и пойдут навстречу небытию, каждый своей дорогой.
Наконец, иссякнув и глядя на кучку угольков, среди которых кое-где еще оживали крохотные огненные язычки, Ниваль произнес:
- Вряд ли мы переживем эту ночь, сестренка.
Вздохнув, он крепче прижал к себе Эйлин и обхватил рукой ее затылок, запустив пальцы в спутанные волосы.
- Как? - Вяло переспросила Эйлин, прижимаясь щекой к его груди. - А... Жаль. С тобой было здорово.
- С тобой тоже. Спасибо тебе.
- Да ну...
- Правда. Неплохо я провел последние полтора месяца. Словно смыл с души то, что мешало мне дышать.
Он усмехнулся. В памяти всплыл ставший в последнее время навязчивым образ черноволосой девушки, смотрящей на него с другого берега реки. Она надевает перстень, прикасается к нему губами и прижимает руку к сердцу, словно давая клятву.
- Может, это и к лучшему... что все так. Умереть свободным - в этом что-то есть.
- Как ты думаешь, они спаслись, как мы?
- Я верю в это. Иначе быть не может.
- Значит, он жив... Хорошо.
- Любовь... какая она?
- Не знаю. Наверное, если ты вот так сидишь, сидишь, и вдруг о ком-то думаешь, и становится так тихо-тихо и тепло, как будто лежишь на летнем лугу и смотришь в небо. И, кажется, лучше быть не может... Наверное, это она. Сложно понять, пока не почувствуешь.
Они надолго замолчали. Вдруг Эйлин сонно произнесла:
- Летит.
Ниваль взглянул туда, куда смотрела она, и ничего не увидел. Теперь уж наверняка галлюцинация. Но все-таки спросил:
- Кто там летит?
Эйлин зевнула и уронила голову.
- Ка-абль. Летит.
Ниваль прищурился и увидел, как вдалеке из-за облака выплывает что-то блестящее, похожее на странную бескрылую птицу. Или крылатую рыбу. И это быстро и абсолютно бесшумно приближалось к ним, окруженное рыжеватым вихрем. Через несколько мгновений он уже мог различить просвечивающий в лучах заката золотистый драконий парус, переливающийся тысячами радужных чешуек. Он протер глаза.
- Еж мне в задницу! Неужели проклятый гном заставил это чудовище летать? Эйлин, - он потряс ее, - очнись и скажи, что я этого не видел!
- А? - Эйлин с трудом зафиксировала взгляд на интересовавшем Ниваля предмете и слабо улыбнулась. - Не надейся. Теперь самая совершенная часть твоего совершенного тела будет украшена замечательной надписью. Я попрошу Сэнда. Он красиво напишет.... На сильванском, - она зевнула, - и возьмет недорого, по знакомству.