Соборная палата. Дают "Маленькую ночную серенаду" в исполнении оркестра старинной музыки. Музыканты молодые, инструменты старые, настоящие, и музыка от этого всего настоящая. Но даже у такого настоящего действа должен быть антракт, чтобы музыканты отдохнули от публики, публика от музыки, а музыка от них всех вместе взятых.
Буфет. За столиком две дамы за пятьдесят. Москвички-театралки, скромно одеты, аккуратны, правильно говорят, пьют чай с пирожком. Здесь, кстати, на удивление недорого.
-- А что же твоя Наташа? Ты же хотела её взять с собой, начать приобщать к культуре...
-- Алла, дорогая моя, какой смысл? К чему тратить силы, тратить нервы? Я ей сказала, что собираюсь на "Маленькую ночную серенаду", а она мне: "А что это, Маргарита Владимировна?"
-- Как уважительно, Рита, и как честно!
-- Ну только ты ещё не начни ей восхищаться! Хватит с меня одного восхищённого!
-- Вадик по-прежнему от неё без ума?
-- Вот-вот, точно так. Вадик "без ума", иначе не объяснить появление этого существа в нашей квартире! Я ей спокойно объяснила про серенаду, про Моцарта. Она сказала, что Моцарта знает - это тот, которого Сальери отравил. Алла! Моцарта Сальери отравил, представляешь! Я спрашиваю: "Сальери это кто?". Не знает кто, но все знают, что Моцарта какой-то Сальери отравил!
-- Риточка, Рита, ну ты строга к ней, слишком строга! Многие ведь уверены, что несчастный Сальери всему виной. Сашенька злую шутку сыграл с подростками своей маленькой трагедией, а взрослые уж просто верят, не думая, и не представляют себе, что может быть иначе.
-- Алла, ну перестань, ей Богу! О чем ты? Она Пушкина не читала сроду! Она, похоже, и читать-то не умеет толком, ни одной книги за месяц не видела в её руках, телефон только. Приходит ко мне, просит ей позвонить. Я думала, она потеряла опять трубку в тысяче своих сумок, а нет. Она на мой звонок поставила "Маленькую серенаду", рингтон такой, отвратительный, дребезжание синтезатора! И смотрит на меня, и ждет моей реакции, змеюка.
-- Бедняжка моя, Риточка, но ты ведь справилась?
-- Нет, не справилась. Сорвалась. Я не поняла зачем, подумала, что она издевается. Вспылила, наговорила, расплакалась. Она тоже давай реветь, в комнате закрылась.
-- И?
-- Вадим вечером приехал. Я ему высказала с порога, он к ней, опять ко мне, мечется. Бледный, злой, говорит, мне не угодишь, девочка меня порадовать хотела, искала этот рингтон, потому что мне нравится, а я её отвергла, оскорбила так жестоко. Поругались с ним, они вещи ночью собрали и на другой день на съемную квартиру съехали.
-- Ужас какой! Почему? Зачем? Такое глупое решение! Из твоей четверки, от твоих щедрот, ехать к чужим людям! Или ты что-то такое сказала... Что ты сказала ему?
-- Я сказала, что она невежда и что настоящий мужчина должен беречь свои гены, и выбирать достойную пару для продолжения рода, а не девочку-лимитчицу, которая белье нижнее неделю не меняет и слушает "Вите надо выйти". Я уж не говорю о том, что мы виолончель от контрабаса не отличаем - о таком уровне нам только мечтать.
.
За соседним столиком мальчишка лет двенадцати с мамой. Ему скучно безумно, телефон не разрешают доставать, заставляют СИДЕТЬ, МОЛЧАТЬ и СЛУШАТЬ - три вида пытки за раз. Под иконами с ликами мучеников он сам выглядит мучеником - нет границ печали и опущенные вниз уголки глаз вторят образам святых над сценой. Маме не до него - мама приобщается к культуре вместе с сыном, заодно болтает с подругой и пьет шампанское.
-- Мам. Маааам! Мамаааа!!! - прерывает их мальчишка, не в силах больше молчать.
-- Ну что еще?
-- А чем виолончель от контрабаса отличается?
-- Что ты глупости спрашиваешь? Ничем они не отличаются.
Мальчик задумался, полез потихоньку под столом гуглить. Через несколько минут взглянул на маму как бы сверху вниз, но смолчал, тайны контрабаса не открыл. Театралки за соседним столиком тем временем продолжают разговор:
-- Разумно. О роде думать мужикам положено А Вадим что?
-- А сын, Алла, поднял на меня голос. Вадим, Алла, кричал мне, что я убиваю всё живое вокруг. Что дай мне волю, я бы скинула со скалы всех лохматых, чумазых, татуированных, кривеньких и пахнущих. Что я не вижу в людях первородного добра.
-- Первородного добра?!!!
-- Представь себе, Алла! Я, якобы, не вижу добра! Не понимаю истинного устройства мира, где женщина должна не о музыкальной гармонии, исторической справедливости и сохранении фигуры думать. Не о самореализации должна думать женщина, а о том, как детей нарожать и за мужем жизнь прожить. Что лишняя образованность только помеха материнской роли и источник многих ненужных желаний, представь себе.
-- Экая толстовщина. И откуда это у него?
-- Толстовщина, стерлиговщина или еще какая дурь - не пойму. Упёрся. Жениться на ней хочет, а она и рада-радёшенька.
-- А ты?
-- А я что... Сказала, что квартиру завещаю какой-нибудь женской организации, феминисткам например, деньги все раздам нуждающимся.
-- А он?
-- А он ответил, что именно от этого и хочет свою женщину уберечь. Женщина должна оставаться женщиной, слабой, беззащитной, зависимой, а не помыкать мужиками. Такую, слабую, её захочется защищать, рядом с ней придется быть сильным, и что он готов за неё настоящую и беспомощную бороться, и если надо будет, не то что к друзьям - в лес её увезет.
-- А ты?
Рита замолчала. Неодобрительно взглянула на надоедливую подругу. На счастье, прозвенел первый звонок, созывая всех вернуться в зал, разрядил обстановку.
-- А я вот с тобой сейчас пойду слушать "Маленькую ночную серенаду".
-- Ничего! Куда он без тебя! Приползёт! Деньги кончатся - приползет как миленький
-- Уже приполз вчера.
-- Дала?
-- Конечно дала. Я хоть первородного добра не понимаю, но желание сына хорошо питаться понимаю отчётливо. Временное помутнение рассудка мужчины, причина которого отхлынувшая от головы в более задействованную теперь часть тела кровь, мне понятна, но это не повод фаст-фудом дешёвым желудок испортить.
-- Риточка, я ж тебя знаю, всё ты ей простишь! А ему - тем более. Не медли, начинай её водить с собой, по театрам, музеям, в консерваторию. Воспитаем как-нибудь! И зайца, говорят, можно курить научить, было бы желание! Через годик коренным москвичкам фору даст!
-- Через годик эта ушлая приезжая будет ходить или с большим пузом, или с коляской уже. Надо быть круглой дурой, чтобы не воспользоваться глупыми убеждениями моего отпрыска.
Зазвенел второй звонок, и одновременно с ним на соседнем столике у мамы того самого двенадцатилетнего скрипичного мученика телефон разразился скрипучим рингтоном "Маленькой ночной серенады".
Подруги-театралки переглянулись понимающе. Уходя Маргарита Владимировна с тоской поглядела на мальчишку. Неужели у её внука будет такая вот никчемная необразованная мама?
Мама мальчишки, не подозревая, что стала предметом чьего-то внимания, допивала шампанское со словами:
-- Сколько время? Успеем еще пару ихних пирожков съесть? Такие они вкусные! Домой чтоль взять. Вон те, с вишней?
Маргариту Владимировну передернуло. И когда посреди концерта для флейты с оркестром М. Гайдна (ре мажор) в темном притихшем зале снова зазвучал противный рингтон с серенадой, её опять передернуло.
"Какая дремучесть непроходимая! - думала Маргарита Владимировна. - И если зайца можно курить научить, то курить он будет в этой непролазной чащобе невежества и дурного воспитания. Только зачем такой заяц нужен, если вокруг полно прекрасных курящих зайцев! Вон студенточки миленькие, на пятом ряду, и на тринадцатом. Чем они плохи? Не понимаю. И за что мне всё это?"
"Какая Рита всё же строгая, - думала Алла. - Будь у меня сын, или хотя бы дочь, я бы им всё-всё позволяла. Женились бы на ком хотели. И интересно, что будет если сказать Рите, что я сама про Сальери только год назад узнала?"
"Надо ещё вон под той иконой сфотографироваться и отправить свекрови, - думала мама мальчика. - Пусть видит, что я её внука правильно воспитываю"
Мальчик тщетно силится различить контрабас и виолончель в потоке звуков, и думал: "Как же они, бедные, жили там, в восемнадцатом веке. Без радио, без видео, без интернета! Чтобы услышать музыку, им даже приходилось её самим играть и петь! Бедняги, как же они жили без музыки!"
А музыка продолжала звучать, и ничьи шумные мысли не были ей помехой.