Бог моргнул
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Редчайшее природное явление - молния, бьющая с чистого неба и не оставляющая за собой грома, уносит жизнь молодой жены Ильи. Надо идти дальше, но куда приведёт этот путь?
|
Илья стоял напротив двери и дрожал от волнения. Откуда вдруг взялся этот страх - он понять не мог. Может, это одна из тех самых панических атак, о которых так много говорят? Вряд ли. Илья считал себя психически устойчивым человеком и верил, что никаких атак у него не было и нет. Тогда откуда это чувство, что в голове запрятана бомба с часовым механизмом, которая всё тикает и тикает? Беспричинный страх нагонял мурашек, и у Ильи задрожали руки. Панических атак у него никогда не было, зато они были у Кати. "Бомба в голове" - как чётко и ясно. Так Катя описывала своё состояние, и теперь Илья узнал, каково это. Но её рядом не было, и некому было посоветовать, что надо делать. Руки задрожали ещё сильнее, и он вдруг подумал, что пытается что-то вспомнить. Но что? Это он тоже понять не мог. А бомба всё тикала. Начало звенеть в ушах. Звон так усиливался, что переходил в рёв реактивного двигателя, и Илья зажмурил глаза, хватаясь за голову. Рёв становился мощнее, а рядом с Ильёй, в камине-печи, разгоралось сильнее и пламя от горящих дров. Когда он почувствовал порошок на губах - а это была его зубная эмаль, стёртая от сильного трения сомкнутых челюстей - рёв прекратился. Огонь моментально погас, оставив тлеющие угли и маленькую струйку дыма.
Всё закончилось. Илья посмотрел на свои руки - они больше не дрожали. Но вот на пальцах откуда-то была земля. Он провёл рукой по вискам и затылку - да, голова была в грязи. Откуда на волосах земля - его уже не парило, потому что страх ушёл и настроение, хоть немного, но поднималось. В конце концов, он весь день возился с глубинным насосом. Мог и там замараться. А по поводу этих атак можно позже спросить у Кати. Так что да, настроение поднималось.
Его ждал деревенский праздник, а главное - жареное на мангале мясо и возможность хорошенько выпить и расслабиться. Илья включил в раковине воду и плотным потоком смыл с головы грязь. Пора идти. Катя там, наверное, заждалась, а он обещал только забежать в туалет и вернуться буквально через десять минут.
Какой уютный домик! Камин, обеденный стол из массива дерева, настоящего красного дерева, а не какой-то там крашеной ДСП, бетонная раковина, лампы Эдисона с диммером, чтобы регулировать степень освещения - всё это выглядело очень стильно и вместе с тем - по-деревенски уютно. Илья поднял с пола и поставил на стол деревянную фигурку медвежонка. Её Катя вырезала сама. "Странное увлечение для девчонки", - подумал он, когда с ней только познакомился. Это же постоянные мозоли, затёкшие пальцы, которыми Катя периодически хрустела после работы. Илья так хрустеть пальцами не умел и всегда морщился, когда она так делала, как будто ему самому от этого больно, но она со смехом объясняла, что это нисколечко не больно. Время шло, и Катя в этом деле стала так хороша, что желающих получить фигурки появилось гораздо больше, чем она могла сделать.
Илья дёрнул ручку двери и попытался выйти на улицу, но дверь не открывалась. Тогда он толкнул дверь сильнее, и она чуть поддалась, но всё равно не открылась, как будто её кто-то держал. С той стороны закашляли.
А, всё ясно.
- Это вы там дверь держите? - спросил Илья.
- Я? - ответил мужской голос. - Нет, не держу, ноги устали, вот и встал тут.
- Ой, да ладно! Герр Крузе, отойдите, мне выйти надо.
- Ты опять меня так называешь?
Вообще, Илья знал, что это его немного бесило. Но и оскорбления тут никакого не было, его фамилия действительно была Крузе, а звали его Михаэлем.
Илья глубоко вдохнул.
- Дядя Миша, да откройте же дверь, меня Катя ждёт.
- А у меня ноги устали...
- Ну, тогда я её выбью. С разгону выбью.
Он стал грузными и громкими, чтобы дядя Миша точно услышал, шагами отходить от двери.
- Ладно, отойду, но сначала извинись!
Илья закатил глаза:
- Извините за "шестнадцатый век".
- Больше не будешь издеваться?
- Не буду. Ну детский сад, ей богу!
- Ладно, я отошёл.
Илья вышел на улицу. Скоро полночь. Прекрасное деревенское лето.
- Фонарь-то где твой? - спросил герр Крузе.
Илья метнулся обратно в дом и вышел с керосиновой лампой - гораздо более современной, чем у самого Михаэля.
- О, красота! - сказал герр Крузе. - Пойдём, все уже на улице.
Илья не стал запирать дверь - в этой деревне всё равно не воруют.
- Так точно, герр Крузе!
- Ну что ты за противный человек такой, Илья?
Со стороны могло показаться, что двадцатипятилетний Илья и пожилой немец не очень ладили, но это было не так. Илья уважал и любил Михаэля за его проницательность и мудрые советы, а Михаэль души не чаял в Илье, относясь к нему как к родному сыну, к тому же, своих детей у него не было. Как не было и родителей у Ильи. Герр Крузе брал его по утрам на рыбалку и даже научил готовить Катю айнтопф. Сколько слов было на тех рыбалках сказано, сколько глубоких мыслей услышал Илья от Михаэля, надолго уходя потом в размышления... Михаэлем, кстати, в деревне его никто не называл, все так и звали - дядя Миша. Ему это нравилось, ведь Мишей его называла покойная жена, Людмила.
Илья и дядя Миша, светя лампами, удалялись от дома в сторону улицы. Домик, в котором Илья жил с Катей, стоял на берегу реки, отдельно от остальных. Этим-то он им и понравился - своей уединённостью.
Это была уникальная в своём роде деревня. Чистая, опрятная, с каменной мостовой вместо грунтовой дороги, с красивыми и старомодными фонарями.
На улице горели огоньки и уже был слышен смех толпы.
Двадцатилетним юнцом Михаэль приехал из ГДР на Олимпиаду в Москве в восьмидесятом и встретил там студентку Люду. Не успел герр Крузе опомниться - и вот он уже живёт в деревне со своей молодой женой, которая наотрез отказалась уезжать в Германию, да и не пускали, вроде как. Он тосковал по дому, по своему родному городку, который сильно отличался от этой деревни. Ну, если Михаэль не едет в Германию, то Германия сама едет к нему. Спустя какое-то время, когда СССР распался, Михаэль, в очередной раз не сумев уговорить Людмилу переехать, взял в руки камень, гладенький, прямоугольный камень, и положил его на слой щебня и песка у двери своего дома. Потом ещё один. И ещё. Люди смотрели на него, как на сумасшедшего, когда он объяснил, что выкладывает брусчатку. Осенью же все, наконец, поняли, что на вымощенной дороге не надо месить грязь. И в одно прекрасное утро сосед Вовка вышел помогать. И Степан тоже вышел. И его соседи. Разруха - она ведь не в клозетах, она в головах.
Вовка захотел себе такой же садик, а потом и другие захотели. Интенсивно меняющаяся с грязи на красоту среда выталкивала и кондовую дремучесть из голов. Бездельники, видя, как другие стали гораздо деятельнее, заражались примером. Когда вокруг чисто и красиво, гадить зазорно - односельчане покроют презрением. Конечно, всё это происходило не один год. Дядя Толя перестал пить и занялся тем, что он умел лучше всего - плотницким делом. Вскоре его работа стала известна далеко за пределами родной деревни, он взял себе в помощники старшего сына и соседских ребят, и вот уже сам не заметил, как стал хозяином богатеющей мастерской. "И как так вышло", - подумал как-то раз дядя Толя, прежде чем рявкнуть на молодых помощников. - "Хорош лясы точить!"
Семейная чета Дмитриевых однажды увидела у своего дома дорогую машину, из которой вышел большой во всех смыслах дядя. Тот сказал только, сколько молока он хочет закупать в месяц. Дмитриевы начали было цокать, мол, у них тут не завод, правильная кормёжка и специальный уход дают такое вкусное молоко и это всё ручной труд, но дядя лишь молча напечатал на калькуляторе в телефоне рубли, которые он готов платить за сделку. Дмитриевы посмотрели сначала на экран, потом друг на друга - и вопросов у них больше не осталось.
Эти два случая - не единственные. А потом дядя Миша показал фотографии того, как выглядят дома в богатых деревнях в Германии - и люди встретили мысль с энтузиазмом. Тем более, деньги на это были. Теперь же Илья с фонарём шёл по красивой мостовой, вспоминая все эти легенды о герре Крузе. И пусть дома не были полностью скопированы с немецких, но они были очень красивыми, своеобразным симбиозом русских и немецких традиций. Длинные прямоугольные горшки с цветами выставляли у всех окон, а по стенам вились какие-то растения. Вряд ли виноград в нашей-то полосе, но выглядело не менее здорово.
Вот так, начав с одного камня, герр Крузе перевернул жизнь всей деревни с ног на голову. Это был его нулевой километр, камень за камнем, камень за камнем. И хоть он не вымостил дорогу до Германии, но отчасти перевёз её саму сюда.
Именно поэтому Илья с Катей и купили дом в этой деревне.
Пару месяцев назад, сразу после свадьбы, они уехали в путешествие, но вернулись сильно уставшими. Городской шум всё больше напрягал их, и Катя однажды, в качестве бредовой идеи, скинула Илье ссылку на объявление о продаже дома. А что, фигурки она где угодно может вырезать, да и Илья мог работать удалённо. И они решились, но квартиру пока продавать не стали, и, к счастью, европеизация деревни не особо сказалась на ценах на недвижимость.
Илья с дядей Мишей, наконец, подходили к гудящей толпе. Катя, едва завидев Илью, тут же побежала к нему, неуклюже спотыкаясь и чуть не разбив свою лампу. Она всегда была неуклюжей, когда торопилась. Илья только расхохотался, и Катя чуть не сбила его с ног, когда налетела на него вместе со своей лампой, чтобы поцеловать.
Герр Крузе с улыбкой смотрел на молодожёнов и вспоминал себя и Люду, когда они в первый раз пошли на праздник. Да, этот праздник - тоже его идея. Его в родной деревне дяди Миши проводили аж с шестнадцатого века, поэтому шутка Ильи тоже не была издевательством, и поэтому праздник выглядел так старомодно. Сначала ходили с факелами, потом - с лампами. По традиции же нужно было собрать всех и пройти через мост на другой берег реки, разжечь огроменный костёр, подготовленный заранее, и потом уже начинался праздник. Жарили мясо, пели песни, танцевали до самого утра, запускали фейерверки, пили вино, водку и вообще всё, что приносили с собой, а герр Крузе даже заказывал несколько кег пива импортом из Германии для угощения. Вряд ли бы он смог продвинуть такое мероприятие в массы, только переехав в деревню, но к тому моменту герр Крузе уже был всенародным любимчиком и эта идея снова откликнулась в сердцах односельчан с большим воодушевлением. Названия у праздника не было; если говорили о других, то говорили конкретно, но этот так и называли - Праздник. И, признаться честно, его ждали с гораздо большей страстью, чем даже Новый год.
- Ну, кого ещё ждём? - спросил дядя Миша, глядя, как молодожёны не могут друг от друга отцепиться, что, впрочем, нормально для всех молодожёнов.
- Дмитриевы опять свои лампы ищут, - ответили в толпе и герр Крузе закатил глаза:
- Кто бы удивился...
Но попасть на праздник в эту ночь никому не было суждено.
Пока все гудели и обсуждали житейские мелочи, Илья, обнимая Катю, увидел молнию где-то на горизонте. Туч нигде не было, чистейшее небо светило яркими звёздами.
Илья снова задрожал. Задрожал так, что весь покрылся мурашками, его знобило от холода, хотя холодно на улице не было. Становилось очень страшно. И страшно не за себя. Илья, вроде бы, знал, почему, но не понимал.
- Ты чего? - тихонько спросила Катя, но он боялся посмотреть ей в глаза и всё глядел на горизонт, дрожа ещё сильнее.
"Девять".
Илья услышал этот голос, не мужской и не женский, громким шёпотом у себя в голове, хотя казалось, что он прозвучал как раз где-то на горизонте, расходясь по небу вместо грома. Но никто, кроме него, не услышал.
"Восемь".
Илья дрожал всем телом. Дыхание его стало частым, но поверхностным.
"Семь".
- Илья... - шёпотом сказала Катя, но он всё так же не смотрел на неё.
Что-то должно было случиться. Накатил ужас, смешанный с какой-то безысходностью и грустью. Что-то случится.
"Шесть".
- Илья, ты чего? - уже громче спросила Катя, а он, всё так же боясь посмотреть ей в глаза, начал плакать.
"Пять..."
...Вскрытие ничего не показало - у Кати остановилось совершенно здоровое сердце. Никаких болезней, которые могли бы её убить, тоже не нашли. Как и ожогов от молнии (ведь так Илья объяснил её смерть). Но никто ему не поверил.
Родители Кати отказались от своих долей в доме, и Илья мог его продать, если другие наследники не найдутся. Но он пока не хотел всем этим заниматься. Он вернулся в деревню только для того, чтобы забрать документы и кое-что из вещей, переночевать и уехать обратно в город навсегда.
Ночью, пока Илья спал, огонь в камине загорелся сам по себе. Горел он так беззвучно, что Илья даже не проснулся и дышал дымом пока, наконец, весь дом не оказался охвачен пламенем...
Илья полз, задыхаясь, к двери, у которой лежал приготовленный с вечера рюкзак с вещами и документами. Горели стены, мебель, и среди всего этого адского пожарища, на столе одиноко стоял деревянный медвежонок. Снаружи послышались крики, а когда Илья дополз до двери, её стали выбивать. Подняться он уже не мог - было слишком жарко. Он чувствовал такую слабость, что глаза уже закрывались. Дотянувшись до рюкзака, он прижал его к себе и тут же отключился.
Очнулся уже под утро, когда его окатили ведром с водой. Дом весь сгорел, остались только обугленные части сруба, которые пнёшь - и развалятся. Ну, и бетонная раковина ещё. О том, что теперь продавать, кроме как дешёвый участок земли, нечего - Илья как-то пока не подумал.
Каждый предлагал ему временно пожить у него, все соболезновали, хлопали по плечу, качали головами, а Илья лишь учтиво и вежливо отказывался. Оставаться в деревне больше не хотелось и, особо ни с кем не прощаясь, он ушёл ловить попутку, чтобы доехать до станции.
Не очень удобно было без машины, но Илья её давно продал, потому что в какой-то момент понял, как неприятно он стал себя чувствовать за рулём. Он испытывал постоянную тревогу и, хотя на пассажирском сидении ему было плевать на всё это - Катя получать права наотрез отказывалась, и машину было решено продать.
Сев на поезд, Илья кинул свой рюкзак себе вместо подушки, чтобы никто не украл деньги, и уехал в город. Квартиру, в которой он жил с Катей до переезда в деревню - он продал, купил другую, гораздо дешевле и меньше. Работать решительно не хотелось, сначала просто не мог, а потом и вовсе стал пить. Каждый день. Бывали дни, которые он совсем не помнил. Все доводы друзей, что надо, мол, жить дальше, конечно же, не помогали вытаскивать себя из этой ямы. А потом он и вовсе перестал даже пытаться. Что поделать - так всё устроено, никто не будет жрать ложкой твоё дерьмо вместо тебя. Он пил всё больше, и друзья, считающие, что он тянет их на дно, отваливались, меняясь новыми, которые помогали ему пробить дно ещё большее. Особенно такие люди, что любят покутить за чужой счёт.
Деньги стремительно заканчивались, а когда закончились совсем - он остался совершенно один.
Скопились долги за коммуналку, а доходов не было, да и участок в деревне никто не покупал. Сначала вырубили свет. Потом - воду. Иногда Илья рыдал, валяясь на полу в пьяном угаре в полнейшей темноте, иногда - истерически хохотал.
В один прекрасный день, едва переставляя ноги, он кое-как закрепил верёвку. Он знал, что это не самый приятный способ, он бы предпочёл застрелиться, но оружия было не найти, да и денег на него не было. В любом случае, это лучше, чем лежать в ванне без воды и резать вены. Или выходить в окно. Высоты Илья боялся до чёртиков.
Что ж, поехали. Стул на колёсиках то и дело елозил по полу, мешая затянуть узел, а верёвка чем-то воняла. Впрочем, Илью давно раздражала любая мелочь, особенно телефоны - пользоваться ими ему было неприятно, а почему - он не знал. Позвонили, он заворчал - это была тёща. Илья кинул телефон на пол, а когда звонок закончился, превратившись в шестьдесят четвёртый пропущенный, стульчик, скрипя колёсиками, укатился по комнате в угол.
Кто-то линяет, меняет кожу и шагает дальше. Илья так не мог и ненавидел сам себя за эту слабость. Но он не жалел себя, и не искал сожаления со стороны. И этот случай с верёвкой тоже не считал слабостью, в конце концов - чтобы взять и умереть, надо хотя бы на мгновение осмелеть. Это же надо засунуть голову в петлю и понимать, что вот прямо сейчас ты начнёшь задыхаться, а потом всё, конец, больше тебя не будет. А вдруг в этот момент ты передумаешь? Ведь говорил же тот мужик, что прыгал с моста, мол, когда летишь с моста, понимаешь, что у тебя нет проблем. Кроме одной: ты летишь с моста. И у Ильи будет время передумать. Вот если бы выстрелил себе в затылок, думать времени бы не было. Но Илья надеялся, что просто сломает себе шею. Да и кому какое дело, слабость это или нет, ваша что ли жизнь, сволочи?
Однако Илья очнулся не на небесах и не там, куда обычно попадают, во всех этих штучках он не разбирался. Зато отлично разбирался в больничных интерьерах. У койки дежурили тесть и тёща, и Илья только глубоко вдохнул и выдохнул, увидев их. Опять эти взгляды, полные сожалений. Как они его нашли? Видимо, узнали о продаже квартиры, а потом вычислили, где он сейчас живёт.
Врач рассказал, что Илья не получил вообще никакого урона. Мало того, что он не сломал позвонки, так он ещё и спокойно провисел трое суток, пока его не сняли.
Про трое суток сказал не врач, но Илья сам догадался, сопоставив в голове факты: день, когда он повесился и день, когда, по словам тёщи, его вытащили из петли.
Дома у родителей Кати, на кухне, пока Илья ел вкуснейший домашний супчик, Светлана Геннадьевна много плакала. Алексей Петрович не плакал, но хмуро молчал.
Илья не хотел смотреть им в глаза, и особенно - Светлане Геннадьевне. У неё были точно такие же глаза, как у Кати - тёмно-карие, настолько тёмные, что зрачок и радужка сливались. Чёрные глаза, бездонные. И Илья боялся смотреть сквозь их бездну, поэтому отводил взгляд, когда она с ним говорила.
Ему было стыдно перед ними. Стыдно за то, что о нём так пекутся, хотя они сами потеряли дочь, он не один страдает, вообще-то. Стыдно, что целый год не выходил на связь, не брал трубку, не навещал их. Стыдно, что они оплатили все его долги и приготовили ему место в хорошей наркологической клинике. Он покорно согласился на это, не хотел их больше подводить.
Стойко пройдя курс лечения, Илья к спиртному больше даже и не притрагивался. Никакие поводы и праздники повлиять на это не могли. Но часто хотелось, очень часто. Он сразу представлял себе лица Алексея Петровича и Светланы Геннадьевны - и какое-то чувство долга перед ними заставляли его остановиться.
Ещё год Илья проработал на старой работе - блудного сына охотно приняли назад, всё-таки спецом он был отличным. Но всё не то. Скучно, блёкло, тошнотворно. Не было никакого смысла. Деньги появились, но больше и ничего, в общем-то. Он, конечно, сбросил старую кожу и зашагал дальше, но новую кожу так и не отрастил. Хотелось почувствовать снова вкус жизни, но в этом чае не было ни сахара, ни заварки. Что ж, вода помогает выжить. Радуйся и этому.
Тоскливо было постоянно, и иногда накатывало такими волнами, что хотелось привязать себя верёвками, лишь бы не побежать за бутылкой. Или не сделать ещё чего похуже. Да, об этом он тоже думал постоянно. Постоянно. А что поделать, если так и не получается снова найти себя? Какая-то жалкая тень прошлого Ильи, амбициозного, деятельного, весёлого парня, у которого всё под контролем. Сейчас же он не контролировал ничего.
Он заметил странную вещь, которой никогда у него не было: он стал чересчур эмпатичным и эмоциональным. Когда он вспоминал о смерти Кати или думал о чём-то плохом - его эмоции просто лились через край, и это пугало. Как будто воздух стал каким-то наркотическим, усиливая его способность к сочувствию, заставляя его страдать сильнее, чем раньше. А ведь он уже терял близких. Да, было тяжело, но не настолько, чтобы уходить в запой и идти вешаться. Такого с ним не происходило никогда.
Двадцать пятый этаж. Сейчас никаких эмоций, абсолютное спокойствие. Сколько волка ни корми, он смотрит в лес, сними висельника с петли - а он бежит топиться. С замком, запирающим крышу, пришлось повозиться. Болгаркой бы его легко можно было и спилить, но он не хотел издавать шум. Вдруг опять кто-то вмешается, попытается остановить. И Илья старательно водил туда-сюда пилкой по металлу.
Это была не просто крыша многоэтажки. Это была единственная многоэтажка в двадцать пять этажей в городе. Вид во все стороны, особенно вечером, открывался потрясный, и Илья это знал. Одно свидание с Катей проходило здесь, правда, крышу тогда не запирали. Столик, вечер, вино, нанятые фотограф и музыкант, которые, впрочем, оставили их вдвоём после третьего бокала.
Двадцать пятый этаж. Счастливая крыша, на которой, кстати, ему кое-чего перепало. И Илья намеревался попытать счастья на ней ещё раз - семьдесят четыре метра до свободы. Да, он не относился к смерти как к чему-то страшному, он верил, что она подарит ему свободу. А вот высота была страшной, ему даже в детстве боязно было прыгать с нижней ветки дерева, или с какого-нибудь забора.
Несколько неудачных попыток, а ноги сами остаются на месте. Вид потрясающий, весь город в огнях. Сделай шаг, ну!
Что ж, поехали, часть вторая.
Неправ был тот мужик, что прыгал с моста. Илья с ним не соглашался все семьдесят четыре метра. Да и пошёл он на хрен, этот мужик. Привет, земля!
В больнице, разумеется, никто не поверил, что Илья прыгнул с двадцать пятого. Поздним вечером свидетелей, которые бы это подтвердили, не оказалось. Не было у него и ни единого перелома, ни одного ушиба, только пара ссадин, и всё. Говорить о том, что Илья напился и упал, врачи не стали, и просто сошлись во мнении, что он потерял сознание и свалился на тротуар.
Какая каша варилась у него в голове сейчас - понять нетрудно. Целый ворох мыслей о в принципе невозможных вещах. Да, он когда-то слышал о выжившей девочке, упавшей с одиннадцатого: всю силу удара поглотила какая-то тонкая металлическая конструкция, которая прогнулась под её весом.
Но это одиннадцатый, не двадцать пятый. И не тротуар.
Господи, если это что-то значит, то дай мне знак!
И знак был дан.
Когда Илья шёл увольняться с работы (контора была на соседней улице), он увидел пожар в жилой двухэтажке. Полыхало так, как будто её подожгли бензином, ну не может же дом так мощно гореть; пожарные ещё не приехали, куча народу снимала происходящее на свои телефоны, а какая-то женщина истошно вопила что-то про своего ребёнка. Илье этого было достаточно. Знак был дан.
Без единой мысли в голове Илья ворвался в дом, услышав вслед только что-то про второй этаж и красную дверь. Жарко... Пробираясь через языки пламени, которые палили его волосы на голове и руках, он поднялся по лестнице, увидел красную дверь и одним мощным пинком вышиб её. Горело уже всё: шторы, обои, какая-то картина на стене, где большое дерево пронзает непонятная белая полоса, диван. Илья кашлял от дыма и метался по квартире, пока, наконец, не увидел девочку лет четырёх под столом. Внизу пока дыма было не так много, и она ещё не надышалась им.
Илья взял её на руки и быстро зашагал к двери, которая тоже уже горела. Проклятая деревянная дверь. С другой стороны, металлическую одним пинком он бы не выбил. Не думая, он взялся за раскалённую ручку, шипя от боли, открыл дверь - и крыша обрушилась на лестничный пролёт.
Паникуя, он не сразу сообразил, что нужно бежать к окошку. Горящие шторы обрамляли его силуэт на фоне окна - выглядело это всё, наверное, пафосно. В исторически правильном понимании этого слова, разумеется.
Пожарные приехали. Илья шагнул с подоконника, стараясь приземлиться на обе ноги, но от боли всё-таки повалился на землю. Он старался упасть на спину, чтобы ребёнок не ударился. Когда он уже поднялся с маленькой девочкой на руках - народ просто орал на всю улицу, зарёванная мать рванула к ним, а Илья всё смотрел в эти бездонные чёрные глаза девочки и улыбался. Вокруг летали струи воды из шлангов, мать забрала дочь себе на руки, кто-то из пожарных хлопал его по плечу, а он всё смотрел на неё и улыбался.
Вот он - смысл.
Он улыбался впервые за эти три года. Впервые после того момента, как бездонные чёрные глаза Кати, сверкнув на мостовой, приближались к нему, отражая свет качающейся на руках лампы.
Об этом пожаре и об Илье писали во всех местных газетах. Тесть, выслушав его, долго не мог понять, зачем он требует содействия в трудоустройстве. Но Илья нашёл смысл. В пожарку просто так не брали: не служил в армии, попытка суицида, но он упорно давил на тестя, ведь тот дружил с большими начальниками в МЧС и мог всё разрулить.
Илья был способным учеником, курсы при части окончил легко, да и в былую форму пришёл быстро. Правильное питание, никаких сигарет и алкоголя. В части к нему относились с недоверием: ещё бы, на бумаге всё было гладко, а вот по сарафанному радио все узнали, что на работу он попал по блату, в армии не служил, кто-то даже говорил, что он и повеситься пытался. Но тот случай с девочкой, конечно, всё это сглаживал, хотя и списывался на банальное везение. Всё равно - зелёный.
Всё изменилось, когда из горящего здания Илья вытащил сослуживца с пробитым упавшей металлической балкой черепом, сам при этом не получив ни царапины.
Через двенадцать лет в городе его называли по-разному. "Бессмертный". "Заговорённый". Какими только мистическими качествами его не наделяли. И что он в бронежилете родился, и что его сам Бог поцеловал, или что он продал душу в обмен на свои огнеупорные свойства. Однажды даже кто-то рассказал такую шутку: как-то раз, встретились, мол, Илья и пожар и стали играть в гляделки. В итоге сгорел весь мир, а Илья так и не моргнул. "Нет дыма без Ильи" - говорили в части.
Он вытащил из пожаров много людей. И всегда улыбался, когда смотрел им в глаза. Он не боялся стен огня, он выбивал собою стёкла и двери, он сражался за каждого до последнего. Это было его смыслом. Он наполнился, не чувствовал больше себя пустым, хоть и радости особой никогда не испытывал.
Второй раз он так и не женился...
Жизнь, вроде бы, налаживалась. Илья сильно возмужал, он раньше никогда не был настолько крепок физически и крепок духом. Таким его видели со стороны.
Но никто не видел, как он возвращался домой после смены, как он, не разуваясь, просто садился на пол в прихожке, упираясь спиной в дверь, и сидел так, трогая своё лицо, до темноты. Он всё ещё жив? Иногда он беспричинно плакал, иногда даже рыдал, и не мог понять - а какого, собственно, хрена? Однажды он разрыдался из-за того, что случайно раздавил на улице жука. Это было слишком, крыша основательно ехала, но психотерапевт, а за ним и психиатр, ничего не находили. Они расспрашивали его о детстве, показывали картинки, давали тесты; врачи отправляли на МРТ, да и что только не делали, но результат был всегда один - здоров. Питайся правильно и высыпайся - вот и всё лечение.
Полковник на эти странности, пока Илья был лучшим из лучших, закрывал глаза, да и парни в части тоже помалкивали.
Никто не связывал с ним факт того, что с его приходом пожаров стало заметно больше. Списывали на банальную неосторожность, шутили, что люди расслабились. Зная, что за ними придёт этот молчаливый парень в шлеме и пройдёт сквозь любую стену.
Но парень не проходил сквозь стены, парень спасал не всех. И он помнил лицо каждого, о ком потом писали в газетах, для кого заказывали автобус до кладбища. Эти лица преследовали его, он видел их во снах, они сидели в сердце годами.
Огонь он тоже не любил. Он его не боялся, но чувствовал себя в пожарах не так, как чувствуют другие люди. Огонь был ему скорее неприятен и, хоть и не мог принести вреда, доводил до тошноты.
А ещё он заметил, что отравлен не только своей повышенной эмоциональностью, но и манией преследования. Всё чаще ему казалось, что кто-то читает его мысли. Стоит неподалёку, подслушивает разговоры. Смотрит в окно, когда он дома. Это казалось Илье так часто, что он стал попросту зашторивать все окна, хотя никто в них смотреть не мог, он жил на восьмом этаже и дом напротив стоял слишком далеко.
Иногда он просыпался оттого, что слышал чьё-то дыхание.
Однажды ночью, встав в туалет по малой нужде, ему показалось, что на диване сидит какой-то мужик. Видение моментально растворилось в ночной тьме, но утром Илья обнаружил, что диван сильно смят на том месте. Хотя, скорее всего, он сам и смял. С другой стороны, на этом диване сидеть у него привычки не было.
Как и не было ни дня, чтобы он не думал о Кате. О том, как всё могло сложиться. Как бы они сейчас жили, были бы у них дети, чем бы они занимались. О том, что десятки и даже сотни людей, которых он бы мог вытащить с потом и болью, смерть не примет как валюту, она не даст потратить накопленные баллы, не примет в расчёт выплаченные кармические долги. Не повернёт время вспять, не даст спасти человека, которого он хотел бы спасти больше всего на свете. Смерть просто забрала её, не дала вторых шансов, поставила перед фактом. Это была её игра, она тут была главной. Фарш из этой мясорубки не провернёшь назад. И седых волос становилось всё больше.
Смерть не бежала от него, она уходила, лукаво улыбаясь, маня пальчиком, не давала сбиться со следа. Она забирала других, чтобы показать, что не забирает его самого просто потому, что не хочет. Просто потому, что сейчас он ей не нужен. Сейчас он умирать не должен. Но когда? Он чувствовал себя клубком ниток, который она медленно разматывает. И однажды наступит момент, когда клубок закончится.
Не было такого, чтобы Илья, попав в горящее здание, не смог бы кого-то вытащить. Но было такое, что он не успевал и вот как странно - всегда в таких случаях кто-то, да видел молнию без грома.
И вот однажды смерть подошла совсем близко.
Илья ехал в машине, едва понимая, где он и что он делает. Он только слышал, что газ рванул в доме Светланы Геннадьевны и Алексея Петровича. И это был их подъезд. Сказали, что рвануло сильно. Сказали, что два этажа рухнули. Сказали, что и другие квартиры горят... Пока он ехал, то увидел молнию где-то там, за домами. Средь бела дня, на чистом, ясном небе.
На ватных ногах он бежал к подъезду, пока парни тушили огонь. Он искал их. Он считал окна от лестничного пролёта. И он очень хотел бы ошибиться. Но не было ни окон, ни балкона, на котором Светлана Геннадьевна выращивала герань. Квартира была уничтожена.
Клубок почти закончился. Что-то внутри основательно надломилось.
А был ли гром у той молнии, что сверкнула? Нет. Как не было, скорее всего, и ожогов от неё, но проводить вскрытие осталось не на чем. Илья догадывался, что родители погибли ещё до того, как их этаж обвалился.
На похоронах он не был. Понятное дело, что их положили рядом с Катей. Ехать туда он не хотел, только проводил глазами машину, увозящую дорогих ему людей в закрытых гробах. Он пошёл домой, чтобы спрятаться в своей норе до завтра.
А завтра был сороковой день рождения Ильи и день, когда он получил ещё один знак.
В тот день всё шло не так. Один расчёт попал в страшную аварию: отказали тормоза, что оказалось для образцовой части, где проверяли каждый винтик, шоком. Машина буквально смяла легковушку впереди. В офисном здании, объятом пламенем, не сработала ни сигнализация, ни система пожаротушения. Ни один из огнетушителей тоже не работал.
На верхних этажах он нашёл в кладовке, среди швабр и вёдер, уборщицу, молоденькую девчонку на большом сроке, возможно, дорабатывающую последние деньки перед выходом в декрет. Илья увидел на её груди, через порванную футболку, висящую на цепочке каменную кошку. Маленькую, плоскую чёрную кошку. Её Илья хорошо помнил: это был единственный заказ Кати на каменное изделие, который она делала с таким трудом, что зареклась вообще браться за такое в следующий раз. Он обязан спасти эту девчонку. Что это, если не знак?
Она медленно шла, ей было тяжело, он держал её под руку и думал: "Успеем, обязательно успеем".
Сверху рухнул целый этаж, отрезав путь к пожарной лестнице. Илья подумал было прорваться через дверь офиса в конце коридора, но уборщица, испугавшись, рванула обратно, и затем потолок обрушился прямо за ней, отрезав её от Ильи.
Здесь не было дверей. Только коридор и куча бетона с обеих сторон.
Уборщица кричала. Потом крик стал ещё громче, а потом он исчез вовсе, но Илья всё пытался разобрать завал, хотя знал, что было уже бесполезно.
Вот так. Парни с нижних этажей, наверное, уже всех вывели и ждут его снаружи, а он заперт в этой коробке. Становилось всё жарче. Здание могло рухнуть в любой момент. Положение катастрофическое.
- Илья...
Этот нежный, и в то же время звонкий голос прозвучал за его спиной. Пятнадцать лет он слышал его только в своих снах. Оборачиваться было страшно.
- Я здесь.
Она стояла позади. Катя.
Шлему, видимо, конец. Илья уже вовсю надышался угарным газом. И как так вышло?
Она была настоящей, живой. Такой реальной. То же лёгкое летнее платьишко. Те же волосы, не опаляемые стеной огня вокруг.
Он мало что понимал, слышал только обрывки её слов. Она плакала, говорила, что скучает, обижалась, что за пятнадцать лет он так её и не навестил. Обвиняла его в том, что он совсем её забыл. Она подходила всё ближе, а Илья дрожал. Когда она обняла его, вцепившись пальцами в спину - вся тяжесть верхних этажей обрушилась ему на голову.
Парни снаружи, увидев, как здание складывается, словно карточный домик, не хотели верить, что Илья, тот самый Илья, герой города, что берёт огненных чудовищ за горло, не выбрался. Полковник, послушав по телефону новости, царапал себе лицо.
Понадобилась тяжёлая техника, чтобы вытащить Илью из-под обломков. Он снова не получил никакого урона, ни одного перелома, никаких ожогов, и, к ужасу ребят, всё это время был в сознании, скрюченный, придавленный тоннами бетона, стекла и металла.
Уборщицу тоже достали, но, в отличие от него, она не была ни бессмертной, ни заговорённой. Бог её не целовал и в бронежилете она не родилась.
Илья отвернулся, когда увидел, как её изувеченное тело достали. Он больше не мог этого выносить. Клубок размотался.
Он взял отпуск за свой счёт, и никто не упрекнул его в этом. Все думали, что он переживает из-за первого человека, которого не сумел спасти. Отчасти, это было так. Но лишь отчасти. Илья никому не сказал, что видел и слышал, стоя в запертой огненной коробке. В конце концов, вся экипировка, сидящая на его голове тогда, была повреждена, а угарный газ может показать всякое. Но вот костюм повреждён не был. По крайней мере, на спине. Там, где на коже остались царапины от чьих-то ногтей. Парни в части рассказали, что перед тем, как здание схлопнулось, они видели вспышку на небе. Сказали, что в жизни такой грозы без туч не видели. И что грома у неё не было.
Илья не выходил из дома, и не было ни одной ночи, в которой ему бы не снилась Катя. Говорила она всё то же: что скучает, что обижается и хотела бы, чтоб он приехал её навестить.
На седьмой день Илья поехал на кладбище.
Вообще, тела Кати там не было. Вместо гроба был зарыт сосуд с её прахом, который, вроде как, надо было развеять, но Алексей Петрович и Светлана Геннадьевна очень хотели, чтобы было место, куда они могли приходить. И прах не развеяли. Крематорий был идеей Кати, она не раз говорила о том, что если что-то вдруг случится - в земле она гнить не хочет. Хотя, какая ей сейчас разница...
За могилой родители ухаживали. В том, что Илья сюда не приезжал, они его ни разу не упрекнули. Теперь же они лежали здесь, рядом с дочерью.
Илья уже закономерно рыдал и глотал мощные успокоительные, которые он достал без рецепта и пил уже давно, но они всё равно не помогали.
Внезапно он захотел съездить в деревню, повидаться с дядей Мишей. Сегодня, да. Он был уверен, что нужно ехать сегодня. Перед ним ему тоже было стыдно, он за пятнадцать лет ни разу не позвонил ему, не приезжал. А вдруг его уже нет в живых?
Ночью Илья поехал на том же поезде в деревню, а на станции сел на автобус.
Дорога прошла незаметно, и на душе было спокойно. И снова прекрасное деревенское лето.
Деревня нисколько не изменилась. Никто Илью не узнавал, но все приветливо здоровались. Илья постучал в дверь дома дяди Миши. Никто не ответил.
- Нет его, - сказал сидящий на лавке мужик. Илья узнал в нём дядю Толю, но вот сам дядя Толя его не узнал. В мастерской на работников орал уже старший сын дяди Толи, а тот, видимо, решил выйти на пенсию.
- А где он? - спросил Илья, боясь услышать в ответ, что герр Крузе умер.
- Рыбачить ушёл, - сказал дядя Толя. - А ты, собственно, кто?
Илья не хотел лишних разговоров. И раз дядя Толя его не узнал, он решил просто соврать.
- Да внук друга его, - сказал он. - На юбилей позвать хочу.
- Дом Илюхи знаешь где? Который сгорел.
- Ага.
- Вот там и ищи, дальше по реке.
Илья прошёл всю мостовую и встал ровно в том месте, где пятнадцать лет назад к нему сломя голову бежала Катя, размахивая фонарём и спотыкаясь. Он не хотел останавливаться, но нога как будто примагнитилась. В сердце защемило. Он посмотрел под ноги - на брусчатке было большое пятно от керосина. Его так и не смыло за пятнадцать лет. Да, лампа упала точно здесь.
Илья убегал оттуда как можно быстрее. Не было сил оставаться в этом месте.
Вместо его дома на траве всё так же было только пепелище и отдельные остатки сруба, ничего не поменялось.
Илья увидел что-то в земле на полу. Торчащая деревянная лапка. Он взялся за неё - да, это был медвежонок. Не сгорел, даже не опалился. Не сгнил за пятнадцать лет в сырой земле. Илья провёл по нему пальцами - он и в саже не был.
Положив медвежонка в карман, он пошёл дальше - искать дядю Мишу.
Герр Крузе стоял у реки метрах в двухстах от дома, но ни удочки, ни любимого рыбацкого зелёного стульчика при нём не было. Дядя Миша смотрел за горизонт.
Это был уже не тот крепкий мужик, каким он был в шестьдесят. Дядя Миша осунулся, весь поседел и превратился в слабого тощего старика, который не может ходить без тросточки.
Илья просто встал рядом, но дядя Миша его не узнал. Выглядел он очень плохо.
- А я тут стою, жду... - сказал дядя Миша. Старческим, скрипучим голосом.
- Чего ждёте?
Дядя Миша только посмотрел на безоблачное голубое небо:
- Сегодня я Люду свою увижу...
Илья вздрогнул, но дядя Миша только улыбался.
- Знаешь такую грозу, когда туч на небе нет? И грома от неё тоже не бывает. У нас говорят: "Бог моргнул". Вот так он моргает, и нет человека. Редчайшее природное явление. Слыхал о таком?
- Слыхал. У меня тут тоже жена умерла.
На этих словах дядя Миша улыбаться перестал.
- Пятнадцать лет назад, - сказал Илья и посмотрел на дядю Мишу.
У того задрожали губы.
- Илюша...
Старик заплакал, тихонько, по-старчески, и обнял Илью.
- Илюша... Илюша...
Илья крепко обнял его в ответ и похлопал по спине.
- Да, дядя Миша, это я.
- Ну, как ты? - спросил дядя Миша, вытирая слёзы. - А я вот всё думал, как ты там, жив ли ты...
- Живу потихоньку...
- Да разве это жизнь? - вдруг почему-то тихо спросил дядя Миша, и они оба увидели вспышку на горизонте. На чистом, ясном небе, средь бела дня.
"Девять".
И снова этот не мужской и не женский голос, шёпотом кричащий в голове.
Старик засмеялся.
"Восемь".
Герр Крузе смеялся от счастья, а Илью внутри что-то жгло.
"Семь".
- Время моё пришло, - обрадовался дядя Миша.
"Шесть".
- Не ваше, - твёрдо, но тихо сказал Илья. - Моё.
Он был уверен, что на этот раз идут за ним.
"Пять".
Илья зажмурил глаза, а когда открыл - в полночь он снова стоял на мостовой. Он снова оказался здесь, прекрасно зная, зачем, и чем всё это кончится. Ему предстояло ещё раз это пережить в своей памяти, но всё это было таким реальным, происходило с ним прямо сейчас. Непонятно, что его больше напугало: это перемещение во времени, которое могло быть лишь его предсмертной галлюцинацией, или то, что ему действительно придётся пережить это ещё раз.
- Ну что с тобой такое? - почти плача, спросила Катя.
Только не это. Самая острая рана на сердце, все пятнадцать лет прикрытая лейкопластырем, оказалась гнойным нарывом. И гной рванул.
"Четыре".
Илья испытывал такую же боль, как и тогда. Он стоял здесь, ночью, и знал, что через три секунды Катя умрёт.
"Три".
Просто тогда он не знал, что ей сказать, он чувствовал, что среди всей этой толпы, смерть идёт лишь за ней.
"Два".
- Илья! - закричала Катя, роняя лампу. Лампа разбилась, разливая по брусчатке керосин, а Илья только плакал и дрожал всем телом.
"Один".
- Ты сейчас умрёшь, - повторил Илья то, что сказал ей пятнадцать лет назад за секунду до её гибели, таким тихим шёпотом, что никто, наверное, и не услышал.
Катя, в последний раз посмотрев бездной своих глаз на Илью, повисла у него на руках. Молния, вместо того, чтобы прогреметь над деревней раскатистым басом, просто убила её. Илью снова отбросило обратно, на поливаемый солнцем берег речки.
Вряд ли герр Крузе сейчас видел то же, что и он. Для него он просто стоял, зажмурив глаза.
Илья долго ждал свою смерть. Он ходил за ней по пятам и думал, что она освободит его. Теперь же, падая на траву, настолько сильно сжимая в руке медвежонка, что тот треснул пополам, он зажмуривал глаза от боли.
"Господи, помоги мне!" - лишь крикнул в своих последних мыслях Илья.
Дядя Миша, как мог, пытался его ухватить, роняя свою трость. Илья упал затылком в почти засохшую лужу с грязью.
Когда он открыл глаза, то стоял в своём доме. Всё такой же молодой.
Ему двадцать пять, и скоро Праздник.
На волосах была земля, и теперь Илья знал, откуда.
Господь не поможет. Его тут нет.
Так вот как выглядит персональный ад.
Он вернулся, чтобы провести с ней последние двадцать минут её жизни, а потом ещё пятнадцать лет скитаться по земле. Заново. Всё вело к этому моменту. Получается, ничего не имело смысла? Все эти люди, которых он вытаскивал из огня? Совсем неважно, чем бы он занимался пятнадцать лет, если вся его задача - это вернуться в дом и ждать её смерти, а потом страдать снова и снова?
За что ему такое наказание? Это был единственный вопрос, на который он не знал ответа.
Хотя, если пораскинуть мозгами, это не единственный, а первый вопрос. Вопрос, вызывающий новые вопросы, как первая косточка домино, повалившая остальные, те, о которых он не думал, которые ему и в голову не приходили. Точно ли ад персональный? Почему он вдруг решил, что только для него? И если это ад, то значит, что он умер. А раз умер - то когда?
Илья ненавидел загадки. Ненавидел вопросы без ответов. И пока он пытался ответить себе на эти вопросы, появлялись новые. Когда и где он умер, и умерла ли Катя вместе с ним? А может...
Илья закусил губы, когда ему в голову пришла эта мысль.
А может, её тут и нет. Не было, нет и не будет. И все эти люди, и всё вокруг - декорации. Только вот - кто их построил, кто тут кукловод? Кто читал его мысли, присматривал за ним? Если он каждый раз оказывается здесь, напротив двери, а потом идёт встречать её смерть, и ровно через пятнадцать лет умирает, чтобы снова оказаться напротив двери - то это и есть его цикл, замкнутый круг. Дверь - начальная точка путешествия. Но если Катя умрёт от молнии через двадцать минут - то это конец её путешествия? Где она тогда окажется? Ещё раньше, чем он? В день, когда они ещё не были знакомы?
Это же бессмысленно. Если она тоже умерла и обитает в этом аду, то как-то странно наказывать её довольно счастливой семейной жизнью, а потому напрашивается вывод - Кати здесь нет вовсе. Быть может, она всё ещё жива, сидит где-нибудь и плачет, скорбит по нему, пока он тут проходит один и тот же круг разными дорогами. Или не скорбит. Или умерла, и точно так же, где-то в параллельной вселенной стоит напротив такой же двери в таком же доме. И знает, что минут через двадцать он умрёт, а она будет лет пятнадцать тянуть срок в такой же тюрьме. Зеркальный ад, персональный, лично для неё. Или...
Ещё одна мысль, заставившая кусать губы.
Или может, он даже и женат на ней не был. А как же воспоминания? Какие-то из них, получается, ложные.
На улице вдалеке залаяла собака. Илья достал из шкафчика бутылку настойки от герра Крузе и налил себе стопку, прикрикнув на собаку:
- Завались!
Какие воспоминания ложные? Почему он не помнит свою смерть? Это же событие такое, что забыть его было бы сложно. Значит, факт смерти они подменили чем-то другим. Он умер, но в воспоминаниях - продолжил путь. Если всё это представить в виде схемы, то его настоящая смерть - это точка А. Всё, что было до точки А - настоящие воспоминания. Момент, где он дрожит, стоя напротив двери - точка В. Отрезок между А и В - вот они, ложные воспоминания, причём постоянные, незыблемые. Вот тут-то ему и наврали. Момент, где его убила молния на берегу, пока герр Крузе пытался его удержать - точка С. Пятнадцатилетний отрезок между В и С - вариабельный, Илью словно пускают в песочницу, дают ему лопатку и ведёрко - а дальше делай, что хочешь. Можешь лепить куличики, можешь слепить замок, можешь вообще ничего не делать - главное, что песок лепится плохо, лопатка ломается, а в конце приходит злой мальчик постарше и всё топчет.
Потом его загоняют домой, и на следующий день он снова идёт в песочницу.
Схема простая. Оставался один вопрос: где именно точка А, и каков временной отрезок между А и В? Что было неправдой после того, как он по-настоящему умер? Он Катю-то вообще в реальной жизни знал?
Или он её и не знал никогда. Где они познакомились? Она стояла с родителями на обочине у остановки и ловила попутку. А он ехал мимо. Подобрал, оказалось по пути. Так и познакомились. Ничего не смущает? Ничего странного.
Но где-то же его обманывают, водят за нос. О да, совершенно случайно Катя скинула ссылку на объявление о продаже дома в этой деревне. Они знали, что он был в таких местах в Германии, будучи студентом, и очень хотел бы там жить. Эта уютная атмосфера опрятного маленького городишки, где по воскресеньям люди ходят в церковь, приветливо улыбаются, а по праздникам гуляют на ярмарках.
Всё это слишком сладко для такого российского захолустья. Они знали. Они построили эту деревню специально для него, они построили этот дом для него. Дом, о котором он так мечтал. На берегу реки, в тишине и уединении. Они всё знали. Как насыпать в чай сахара, а потом сыпануть соли, чтоб его затошнило. Как дать ему самое приятное, чтобы потом отнять. А точно ли он сам захотел приехать сюда именно сегодня, или его заставили поверить, что захотел?
Это они отравляют воздух, которым он дышит. Это врачи-марионетки советовали ему хорошо спать и правильно питаться, когда он сходил с ума буквально от раздавленного им жука.
Пока Илья думал обо всём этом, он вглядывался в стопку. Да никогда в жизни он не был алкоголиком. Кто-то здесь упорно убеждал его, что полагается страдать, и страдать больше, чем нужно. Кто-то старался подавить всё хорошее и усиливал всё плохое. Кто-то забирал его окситоцин, дофамин и серотонин себе, если говорить научно. А Илья верил в науку, ведь ненавидел загадки. Но что здесь наука вообще может?
Он вылил настойку на пол и швырнул стопку в камин. Подавитесь.
Пятнадцать лет он не мог умереть, потому что было нельзя. Отбывать срок нужно полностью. Катю убила молния, его убила молния, молнию видели, когда умерли его тесть с тёщей (его ли?). Молнию видели парни снаружи того офисного здания, когда уборщицу завалило. А о других смертях тут Илья слышал? Нет, никогда.
Он никогда не слышал в новостях про убийства или аварии. Только о тех людях, с кем он был связан, кого он знал или намеревался спасти. Умирали только они.
Видимо, тут вообще нельзя умереть, кроме как от этой проклятой молнии, от этого редчайшего природного явления.
Был лишь один человек, что умер от молнии, но которого Илья не знал. Людмила. Жена герра Крузе. Единственное исключение из правил. Остальные и знать не знали, что это такое.
Илья не заметил, как от этих размышлений ходит кругами по комнате.
Герр Крузе - тоже липовый? Это друг и наставник, которого дали ему, чтобы заменить отца? Чтобы был хоть кто-то, кто мог сыграть для него сожаление? Мол, как я тебя понимаю, у меня вот тоже когда-то жена умерла, да и при таких же обстоятельствах, представляешь?
Интересно, что сейчас происходит на улице? Ждёт ли его Катя, или мир замер, перезагружается для нового пятнадцатилетнего круга? Стоит ли герр Крузе, упираясь спиной в дверь, чтобы снова заставить его извиняться за шутку о шестнадцатом веке?
Илья посмотрел в окно, что в боковой стене дома, и обомлел. Вместо привычного вида на речку и поле он обнаружил какой-то лес. Хвойный, тёмный лес. И было ещё кое-что.
Илья так упёрся носом в окно, что почти получился свиной пятачок. Да, это, как бы странно ни выглядело, отбойник. Отбойник со светоотражателями у его дома. Точнее, у дома, который он считал своим. Илья в полном замешательстве отошёл от окна, чтобы выйти на улицу и посмотреть, куда подевалась деревня, но едва он дотронулся до ручки двери, как услышал голос герра Крузе:
- Хочешь посмотреть?
Голос его уже не был по-старчески скрипучим, он был твёрдым и уверенным, и Илья замер, но ручку не отпустил. Набираясь храбрости, он простоял так несколько секунд, а потом чуток толкнул дверь. Она немного поддалась, но её держали.
- Хочешь посмотреть? - повторил вопрос герр Крузе.