Комната, белоснежность, бессюжетность; пустые стены и пустые головы, склоненные друг к другу. Возведение Ани в степень Анечки; внутренний холод и постукивание внутри головы, шум внутри твоей головы: тук-тук; тяжесть существования, нового существования, знания, сколько тебе осталось - ты слышишь предсмертный крик внутренней кукушки, которая устала отбивать тебе ритм; пустота, наслаждение; примирение с выбором, наслаждение выбором и ее молодым телом; ты сломал свою моногамность, ты - за повторение очевидного. В те десять минут, что вы движетесь с Анечкой в своем странном танце ты передумал многое, а Рита стояла и слушала; откидываясь на белую подушку, ты уже знал, что она стоит, что она наблюдает.
Придумать бы что-нибудь, пока никто не нарушил молчания; так просто, так замечательно быть начинающим в разговоре, самом важном разговоре, таком, что перечеркивает все и начинает новый отсчет; осушить бы метафизические реки, протолкнуть бы все Анечкины события вперед ее событий, подменить эту квартиру на почти забытый "Лиссабон"; так, чтобы она поняла, что в этом уравнении вас больше не двое - вас могло бы быть четверо, если бы не тот один, а не три ужасных раза; все меняется, ее лицо меняется, ее лицо бледнеет, а твое наконец розовеет; знаешь, Миш, даже твои губы перестают отдавать желтизной, кровь наполняет их, она перетекает прямо из ритиного сердца в твои губы; наконец-то, наконец-то...
Это месть или следствие ужасного, разрывающего выбора; глупо, если придется снова возвращаться к извечности спора, чтобы выразить одно через другое; жизнь через прошедшую жизнь, секс через критику; банально, что два этих элемента, две эти категории не могут совместиться воедино; красные или белые; протестантство или католичество, путь к Богу под дождем в начале твоего Минска или сжигание страниц из библии, когда разочаровался, когда нужно бы было их сохранить; выбор, чертов выбор, даже сейчас он стоит перед тобой - выбор фразы, точной, условной; категориальность сказанного, конкретность, не вода - лишь кусок твердой почвы; нужно что-то устойчивее, чем все то, что было сказано заранее; она не понимает, что происходит, ни одна, ни другая, никто никогда не поймет, что ты выбрал секс, а не критику; странный выбор, неправильный - как говорила однажды тебе Анечка: "ты весь неправильный", - и это было чем-то вроде правды; в конце концов будет смерть - так почему бы не попробовать, так почему бы не сказать то, чего она никак не ожидает?
Анечка, Анечка - тебе немного жаль ее, ведь мгновение - и она закричит, разрушит это мгновение, когда ты начинаешь с чистого листа одной лишь только фразой; это должно стать твоей немой сценой; это должно стать вершиной триумфа. Это могло бы стать вершиной твоей критической метафизики, точнее того, что ты этим подразумеваешь; критика для тебя есть разум, секс есть чувство; разум и чувство - нет, космос и хаос; это возникло из древности, а ты, жрец наподобие Лакоона пронес это в себе, закрепил, выбрал; ты совершил невозможное, умирая - и сердце Риты разорвется, она поймет, что не она помогла тебе, а другая; Анечка, лишняя часть уравнения, глупая и маленькая, стала твоим новым Богом; с ней не было Минска, с ней не было одного ужасного раза, а не трех, с ней была лишь бессюжетность и белоснежность; к этому ты шел целых двенадцать лет, а может и двадцать: ради этого ты умрешь; этот выбор, нет, это знание стоит и не таких жертв - в конце концов, что может значить это странное слово - "жить", всего лишь для одного литературного критика?
***
Этот день не забудется, нет, не забудется никогда, потому что сегодня он спас меня, да, спас, чтобы потом убить и оставить наедине со своими мыслями, со своей неопределенностью - вот что он со мной сделал, вот чем он отплатил мне за то, что я была Аней, а потом внезапно превратилась в Анечку, он шептал мне слова и делал меня женщиной, настоящей, ответственной, пока я не увидела, что он смотрит мне за спину, я обернулась и увидела ее, плачущую, постаревшую, жалкую - но жалкой оказалась я, потому что выбрала то, чего выбирать не стоило, меня парализовало его ядом и этот яд вконец меня опутал, парализовал и заставил принять на веру решение, которое почему-то взял на себя он; я думала, не будет его и меня - будем лишь МЫ, но нас не оказалось, оказалось лишь, что он боролся все это время и, казалось, будто бы специально выжидал, чтобы сделать все запутаннее, больнее, чем это было раньше. Я не знала, что так может быть. Я думала, что теперь все станет проще.
Почему я стала Анечкой для него в тот момент, как подо мной растеклось красное, залило его белые простыни, когда я стала женщиной, стала почему-то Анечкой? Я испортила его белизну; наверное, он этого и ждал, наверное, наверное, - теперь я сомневаюсь во многом, но теперь мне точно некуда бежать, ведь мы стали НАМИ, для меня это так, пусть никто больше в это не верит; это красное на белом стало символом, а он любит символы, он уволенный, но критик, все было замечательно до одного только слова, которое разрушило колдовство, нет, слово не было словом "реальность", ведь это не литература, которую он критиковал, это жизнь, и в ней бывают такие страшные слова вроде его сказанного, после которого непонятно, что было правдой, а что - глупым экспериментом или чем-то в этом роде; я не стала слушать историю, которую они называли "их прежней", они не поняли разве, что мне плевать на их чертово "их", а есть значение лишь для волшебных "МЫ" - и никак иначе?
***
Мой дорогой кюре, это странно, но я вернулась; мое мироздание пошатнулось, как я и обещала, я была наказана, я была возведена до небес после, потому что хоть отопление уже и дали давно, я почувствовала, как его белая квартира насквозь пропахла холодом двух или трех желаний; этот день принес мне боль, восторг, разочарование, выбор, принятие выбора и непринятие выбора; сегодня я вспомнила в его квартире Лиссабон, чтобы забыть; прикинула в уме простенькое уравнение, каким мы являемся, попыталась вычеркнуть бесполезную часть и усомнилась - а такая ли она бесполезная; я поняла сегодня, что умирая - жалеешь меньше а то и вовсе не жалеешь; я столкнулась со стоицизмом, с принятием и непринятем; я окунулась в моря его метафизики и своей абстракции, меня чуть не вырвало от увиденного зрелища, с этого дня я не переношу красный цвет - больше никакого красного, портвейн теперь напоминает и будет напоминать мне о ней, о другой; странно, как одно только слово может перевернуть твой мир, всего одно слово, сказанное с убийственной точностью; слова порождают выбор, который порождает последствия; он выбирал между сексом и критикой, кюре, словно бы это два противоестественных явления - и он даже сумел выбрать, представляете?
Не знаю, услышал ли меня Бог, но я была наказана слезами и возрождена возможностью выбора; слово срезало мои уши, в памяти всплыл папа и все то, что я делала для его, Громова, уничтожения; осознание приходит на пороге смерти - для этого люди умирают, а умирая - учат; я плакала и она плакала и наши слезы были на его лице - казалось, что и он тоже плачет; греческий катарсис на красной от крови белой простыне; теперь я ненавижу красный, но, знаете что, мой кюре? Я сказала ему то, что давно было нужно сказать: я сказала, что люблю его; удивительны были его слова после, ее слова после, но значение имело лишь то слово, которое сломало мой мир, его мир, ее мир; он перезапустил наши миры одним лишь только словом - на неожиданную для меня букву "П"; теперь все это становится лишь странным сном, никак не литературой, а чем-то похожим на жизнь.
Странно было забывать Лиссабон и Минск, но у меня получилось.
***
Нет, к черту. Он убил меня сегодня, воскресил кого-то еще, кому по нраву называться Анечкой и по нраву его предложения; он убил ту, которая называла себя маленькой и готова была умереть, если бы девочку не использовали как женщину, убил меня, убил. Я родилась сегодня снова, больно, я разорвала свое сердце на куски, но я выстрадала, заставила его признать то, что теперь мы будем НАМИ, да, этот выбор был странным и мои всхлипы не брались в расчет, ее всхлипы не брались в расчет, а только он решал, он знал все наперед, кажется даже, что он все наперед продумал. Мы говорили после долго, втроем, моя ненависть ушла после того ужасного слова, когда он заставил меня принять его выбор - дело не в том, умирает он или живет, дело в том, что за эти два месяца я стала взрослой, взрастила в себе это и не побоялась признать в себе тягу к этому; я поиграла в стерву, в женщину, в Аню, теперь вот играю в Анечку - кто знает, может мне и не нужно будет играть, может Анечка всегда была во мне и ждала своего литературного критика, ждала, когда расслабившись и прикрыв глаза я сонно встрепенулась, услышав ужасное слово, которое с каждым новым мигом перестает быть ужасным и переворачивает во мне новые грани?
Возможно, что я и правда Анечка - и мне ужасно нравится то, что теперь я не оглядываюсь на то, какой была, не чувствую себя лишней, не чувствую себя бесполезной - знаю, что я и именно я прервала то, что Рита называет "игрой в критику", знаю, что без меня теперь ничего не будет и я - почти что клей в этих странных отношениях между НАМИ, просто он убил меня прежнюю и поначалу я испугалась, но с каждым новым вздохом, с каждым новым взглядом на кого-нибудь из них я понимаю, что это дает мне надежду; я не чувствую себя маленькой, Аня умерла девочкой, представим, что так и было - я горько плакала, но они успокоили меня, когда все кончилось и объяснили мне, что теперь будет и как теперь будет; неопределенность осталась, неясность осталась - и его болезнь тоже осталась; но больше, кажется, не будет никаких выборов, не будет никаких споров с собой и никакого не будет больше притворства. Наконец-то можно сжечь все, что было Аней, снова можно улыбаться и перестать отсчитывать дни, пока Ритин мнимый муж будет оплачивать лечение моего критика.
***
Все получилось как нельзя лучше, кюре, как нельзя правильней; я не знала, зачем я иду к нему, я хотела увидеть его мертвого - так бы меня наказал мой Бог; я застала их двоих за игрой в междометия, которые он называет "сексом" и которые ставит в один ряд со своей критикой; дураку - дураково, но это опять метафизика, когда нужна конкретность. Я знаю, что я никогда больше не приду на исповедь, никогда больше не приду к Вам в церковь - Вы отличный человек и церковь у Вас отличная, но она отлична от того, что мне нужно, верите? Каламбуры; верующие католики не верят в своих прихожан или же верят больше, чем в моего Бога; да, я снова сбогохульничала, но на то это и исповедь, верно?
Я знаю, как все будет: до этого момента я никогда не смотрела в будущее, лишь в прошлое; Анечка же наоборот, мы сдружились после выбора Громова, моего и ее выбора, которые сошелся в одно логичное: "да", - Анечка мой антипод, а не пробка, она ближе к чувству, чем к разуму, но противоположное существует на расстоянии вытянутой руки; устройство атома говорит нам о такой тесной взаимосвязи; мы сдружимся, слюбимся; выстоим. Она забавно разговаривает, говорит: МЫ, ВЫ, ОНИ; забавно протягивает гласные и носит черное белье; наверное, ему понравилось это; мне непонятна его логика ни в чем, особенно в том единственном слове, что перечеркнуло прошлое, разрушило окончательно Минск и Лиссабон, слово дало новую жизнь; "в начале было Слово", - вот оно, верно? Слова, выборы, поступки; жизнь. Исповеди, в которых нет места жестам, в которых нет места тактильности и метафизике, - знаете, кюре, как Вы помогли мне осознать то, что я сделала удивительный и простой выбор? Наверное, в душе я молилась - я почувствовала родственную душу; простите меня, что называла Вас кюре; Вы тоже критик, как и любой проповедник; просто вы анализируете не то что вокруг, а то, что называется душою.
***
Смерть отдаляется, критика, секс, жизнь, они обе; в голове абстрактные весы и твой палец, решающий, что бы ему наклонить; видение, вспышка - палец качается из стороны в сторону, и на мгновение замирает посередине; это неуверенность или необходимое зло, которое можно и нужно называть решением?
Ты знаешь, что ты все это время подменял понятия, Миш: критика - далекое прошлое и ненавистная Рита со всеми ее ужасными разами, неприятием к тому что ты делал и абстрактными полями, затопленными украденной водкой; секс - твое туманное будущее и теплая Анечка в черном белье, грядущие перемены и в конце концов смерть; почему бы впервые не называть вещи своими именами вместо того, чтобы создавать иллюзию выбора?
Анечка, Рита; красное на белом, символ честности и смелости против красного в подъезде и ужасного раза, возведенного в ранг зла, которое однажды случилось и почти уже забылось; промежутком, особняком стоят двенадцать лет рабства отца одной из твоих женщин; двенадцать пустых и пьяных лет, когда ты чувствовал, что ты немного велик, хотя велик во всей этой истории только Велин; он никогда не сомневался и никогда не имел права называться человеком, потому что не менялся, а только старел; так что же ты выберешь; так что же, выбор разве существует или это лишь иллюзия, обман?
Конечно, все просто: нужно лишь сказать нужное слово, нужно лишь сказать Рите всего одно слово, которое заставит ее выбрать за тебя; двое обнаженных на красной по белому простыне, один из которых умирает, а вторая из которых отчаянно взрослеет; необходимо разрушить грань критики, грань секса; к черту категории, когда речь идет о том, чтобы предложить нечто новое, что-то кардинально отличающееся от двух плоскостей женщин, которые параллельно пронизывают твою жизнь; символизм - это почти целая религия вместо утраченной настоящей когда-то в овраге; прощение, верность, секс, критика, любовь, ненависть, литература, жизнь, белоснежность и бессюжетность - это всего лишь глупые слова, они не дают выбора, они не заставляют тебя решать; давай, Громов, скажи всего лишь одно слово с вопросительной интонацией, которое разрушит три ваших мира либо на три новых, либо на один общий; поставь точку, умри, или же поставь двоеточие и объясни, каково это - разрываться иллюзией; палец вновь вернулся к середине весов; палец вновь давит ровно в середину; симбиоз секса и критики - вот твой ответ, а не то, что ты себе нафантазировал до этого; Рита уже почти прокашлялась; еще миг - и все будет потеряно к черту, если только ты не скажешь, а она не решится на выбор; она умеет выбирать, она всегда умела выбирать; прошлое или будущее, любовь или ненависть, критика, секс или что-то между?
В тишине ты спрашиваешь ее под молчаливое недоумение голой женщины рядом с тобой:
-Присоединишься?
А когда она ошалело улыбнется, ты увидишь согласие и в Анечкиных глазах. Так жизни переплетаются в нитку; так литература превращается в пошлость; так пошлость превращается в жизнь.