1) Графоман - человек с хорошо развитым воображением: он воображает себя настоящим писателем.
2) Графоман неистребим, т.к. вера его в себя бесконечна, а поклонникам его "несть числа", поскольку сами графоманы и являются наивернейшими и, стало быть, наигорячейшими читателями и поклонниками графоманов, ибо восхищение другим графоманом есть зеркало восхищения самим собой.
3) Обижаться на графоманов за графоманство бессмысленно, т.к. в отличие от мании величия свойственной настоящим писателям, графоман страдает манией преувеличения - графоман близорук, и в этом его простое человеческое счастье.
4) Уличать графоманов в графоманстве невежественно, т.к. графоманы есть естественная среда обитания настоящих писателей.
5) Каждый писатель заслуживает своих графоманов, тем более что графоманов не выбирают - с ними рождаются.
6) Графоман самодостаточен, поскольку зиждется на трёх китах: "а я так вижу"; "да что вы в этом понимаете"; "на себя-то посмотри".
7) Для тех, кто ощутил в себе неистребимую тягу к графоманству, кто в муках осознал, что занятие не своим делом есть его настоящее призвание в жизни, посвящён этот труд.
Урок N1.
На днях довелось мне послушать пьесу под интригующим названием "Педагогическая поэма". Суть пьесы такова: в некоем монастыре одна юная, но половозрелая воспитанница пылает лесбийской страстью к двум взрослым дамам - патронессе и преподавательнице литературы, в связи с чем то и дело пристаёт к ним с разговорами на всякие умные темы. Патронесса и преподавательница, что ни день атакуемые не в меру активной воспитанницей, уже не знают, куда от неё деваться. Между тем, сообщает в ремарке автор, на дворе осень.
Ну вот. Воспитанница, значит, что ни день пристаёт с умными вопросами, патронесса и преподавательница утомлённо на них отвечают. Пьеса длится. Воспитанница пристаёт. А чтобы читателю сходу было всё ясно, попутно автор вводит диалоги двух подсознаний, как раз и расшифровывающие особо непонятливым суть происходящего (читатели-то, они ведь как - чуть у автора возникнет в голове чего гениальное, так сразу в "несознанку" кидаются и за гениальное признавать не хотят). Выглядит это примерно так:
Подсознание воспитанницы: "Я хочу тебя!" Подсознание преподавательницы: "Интересно, чего это она ко мне привязалась?" Подсознание воспитанницы: "Да я же хочу тебя, твою мать!" Подсознание преподавательницы: "Блин, и чего она привязалась?" Подсознание воспитанницы: "О, как же я хочу тебя!" Подсознание преподавательницы (в ужасе): "Твою мать, неужели она догадалась?!"
Наконец, утомлённая бесплодными сексуальными терзаниями, воспитанница, бесцельно блуждая по монастырскому саду, падает в обморок. В это же время по саду не спеша прогуливаются патронесса и преподавательница, причём в обнимку, что, видимо, совершенно никого не удивляет и не настораживает. А между тем, ещё раз конкретизирует автор, на дворе осень.
Я понимаю, приставать к автору с глупыми вопросами дело неблагодарное, и всё-таки очень уж интересно знать: почему, вот так откровенно прогуливаясь по саду в обнимку - и не с кем-нибудь, а с самой патронессой! - преподавательница усиленно скрывает свои лесбийские наклонности только от одной воспитанницы (которая, кстати сказать, не упади она в обморок, вполне могла бы наблюдать эту картину) и совершенно не заботится скрыть их от других - то ли из вредности, то ли из мести за то, что до такой степени достала она её своими умными вопросами, то ли это монастырь по воспитанию дебилок.
И, кстати, почему подобные же склонности не скрывает патронесса, позволяя прогуливать себя по саду прямо на глазах ничего не замечающих воспитанниц? На юридическом языке я бы назвала это умышленным провокационным склонением несовершеннолетних к сожительству.
Ну да ладно. Гуляют они, значит, себе в обнимку гуляют - и вдруг видят валяющуюся в кустах воспитанницу. Далее следует примерно такой диалог:
Патронесса: Чего это с ней? Преподавательница: А-а, да спит! Переутомилась, наверно. Патронесса: Ну, пусть спит, не будем её будить. (Уходят.)
Не ставя под сомнение гениальность авторской задумки (пьеса-то никак серьёзная, с претензией на психологию), всё-таки объясните мне: почему ни патронесса, ни преподавательница нисколько не задумались, увидев лежащую в кустах воспитанницу? Что, у них там каждый день по кустам люди валяются?
И неужели взрослые люди не смогли отличить воспитанницу спящую от воспитанницы упавшей в обморок? Или автор не в курсе, что человек спящий и человек упавший в оборок выглядят неодинаково? Это вам любая медицинская экспертиза подтвердит, даже самая поверхностная.
Поэтому смею предположить, что патронесса и преподавательница всё-таки поняли, что перед ними не спящая воспитанница, а воспитанница именно упавшая в обморок, но тогда почему они не подняли бедную девочку с земли, не вызвали врача и вообще не оказали ей хоть какой-нибудь помощи? Не могли же они не знать, что несут уголовную ответственность за жизнь своей воспитанницы, даже если та своими вопросами и надоела им хуже горькой редьки? Уж не было ли здесь какого злого умысла?! Уж не шепнули ли ненароком друг другу подсознания обнявшихся патронессы и преподавательницы: да и пусть себе валяется на хрен, скорей сдохнет, а мы ничего не видели?!
А ведь на юридическом языке это звучит примерно так: умышленное неоказание своевременной помощи должностными лицами, повлёкшее за собой тяжкие телесные повреждения пострадавшего в результате умышленного неоказания своевременной помощи, карается законом по статье... и так далее.
Как законопослужный гражданин - осуждаю, но как человек, скажу: ох и правильно же они сделали, что не разбудили эту воспитанницу!..
Далее события разворачиваются следующим образом. Очнувшаяся-таки от обморока воспитанница почему-то решила сосредоточить свои сексуальные усилия на одной преподавательнице: то ли поняла, что двух ей всё-таки не осилить, то ли после обморока в результате сложных химических процессов, произошедших в организме воспитанницы, патронесса потеряла для неё всякую сексуальную привлекательность - автор исчезновения патронессы с сексуального поля битвы не объясняет.
Ну и вот. Сосредоточившись на преподавательнице, воспитанница продолжает её преследовать - как обычно, в своей занудной манере, к которой я, как читатель, уже успела привыкнуть. Диалоги подсознаний в этом месте начинают сыпаться как из рога изобилия, впрочем, начиная мало чем отличаться от диалогов сознания.
Не умея внятно промямлить что-либо будучи в состоянии сознательном, воспитанница достаёт-таки преподавательницу в состоянии подсознательном - да так, надо сказать, успешно, что подсознание преподавательницы начинает откровенно поторапливать подсознание воспитанницы ("Блин" и "Твою мать!" просто уже не сходят с языка распоясавшегося подсознания преподавательницы литературы, - надо полагать, по замыслу автора, то и дело бросающаяся этими хилыми выражениями преподавательница литературы должна вызывать у читателя здоровый смех).
В конце концов подсознание преподавательницы, доведённое до крайности патологической вялостью и размазанностью воспитанницы, уже вызывающей откровенную неприязнь, напрямую объясняет, чего же она, преподавательница, от неё ждёт: "Вы не умеете ухаживать за женщинами!" - обрушивается на воспитанницу с критикой подсознание преподавательницы. В ответ подсознание воспитанницы, как всегда, вяло мямлит: "Но я не хочу за вами УХАЖИВАТЬ! Я хочу ВАС!" - при этом, как всегда, не делая ни шагу навстречу доведённой до отчаянья преподавательнице (да... пошлёт же бог такую воспитанницу!)
Что же в итоге? А в итоге после очередной разборки двух подсознаний преподавательница хлопает дверью и уходит. Раззадоренная воспитанница решает взять ва-банк: она вылетает из кабинета, набрасывается на преподавательницу и уволакивает последнюю в подвал. А между тем, как вы помните, на дворе осень.
Теперь представьте себе такую картину: 1) преподавательница, хоть и в гневе из-за патологической нерешительности воспитанницы, но всё-таки в своём уме, спокойно удаляется по коридору; 2) в это время открывается дверь и из кабинета появляется набравшаяся-таки в последнюю минуту решительности воспитанница, до которой каким-то чудом вдруг дошло, что ситуация затянута ею до совершенно невозможной точки, и как коршун бросается на никак этого не ожидавшую преподавательницу - хватает её за грудки и уволакивает в подвал.
А теперь представьте себе: вы, битый час пробеседовав на уровне подсознаний и так ничего в очередной раз и не добившись (а на уровне сознаний вы и вообще болтали о какой-то ерунде), вы разочарованно идёте по коридору, успокаивая себя примерно следующим: мямля она и есть мямля, размазня она и есть размазня, - как вдруг открывается дверь и на вас полным ходом со сверкающими глазами летит та самая мямля, которая кроме идиотских вопросов о литературе ни на что и никогда не была способна, и поведение её явно неадекватно.
Вопрос: что будет делать взрослый человек, видя, как на него летит некая разъярённая, никогда не бывшая к этому способной воспитанница? Тут два варианта: либо приготовиться к кровавой драке, либо дать дёру. Последнее предпочтительней, поскольку с сумасшедшими не связываются.
Но не такова преподавательница: она позволяет воспитаннице уволочить себя в подвал и, мало того, разорвать на себе одежды!
Самое интересное, что вся эта шумная сцена с наскакиванием на преподавательницу и последующим уволакиванием её в подвал происходит в коридоре, в общественном и активно, так сказать, посещаемом месте, а между тем никто (впрочем, как всегда) не обращает на образовавшуюся группу внимания. Ополоумевшая воспитанница налетает на преподавательницу, грубо её хватает, прёт в подвал - и всё это требует достаточного времени, да и до подвала тоже надо допыхтеть (это с преподавательницей-то на руках!). А как же другие воспитанницы и преподавательницы? Неужели никто не был привлечён этой вознёй, никто ничего не слышал, не видел, не постарался придти на помощь хотя бы той же воспитаннице?
Да и вопрос по технике безопасности возникает: почему в монастыре, густо населённом половозрелыми воспитанницами, не закрыт подвал? Впрочем, если даже воспитанницы там запросто валяются в кустах и никому нет до этого дела, то что говорить о подвале!..
Впрочем, насчёт подвала тоже возникают сомнения: а почему, собственно, в подвал? Во-первых, далековато будет, а во-вторых, ведь прямо же за спиной находился совершенно пустой кабинет, в котором они только что в очередной раз препирались своими подсознаниями, - куда уж лучше подвала!
Впрочем, ладно, подвал так подвал, тут уже не до тонкостей, главное-то свершилось: телилась эта воспитанница телилась и наконец отелилась - перенос тела преподавательницы благополучно состоялся, и слава тебе господи! Тут бы и сказке конец. Но не таков автор, не ищущий в литературе лёгких путей.
Итак, мы остановились на том, что, втащив-таки здоровую и, надо думать, хоть сколько-нибудь сопротивляющуюся хотя бы из приличия преподавательницу в подвал, воспитанница раздирает на ней одежду. Что же дальше? А дальше воспитанница останавливается как вкопанная.
Монолог подсознания воспитанницы: "Что со мной? Я совершенно её не хочу! Вот так со всеми женщинами: стоит мне только чего-то от них добиться, как я перестаю их хотеть".
Лично я по-человечески воспитанницу очень даже понимаю: проперев по коридору преподавательницу, хотя бы и мало сопротивляющуюся (но ведь сопротивляющуюся же хоть сколько-нибудь хотя бы из кокетства), запихнув её в подвал, да ещё разодрав на ней одежду, воспитанница, явно имеющая природную склонность к обморокам и по природе своей и так относящаяся к типу психологических импотентов, скорее всего окончательно выбилась из сил - до секса ли тут? Тут и здоровый мужик выдохнется, куда уж какой-то воспитаннице?
Тут бы всё это преподавательнице и понять, тут бы и припомнить классику - припомнить да и уйти себе потихоньку от греха, потому как кто их знает, этих психологических импотентов, на что они могут оказаться способны в очередную минуту слабости? Однако преподавательница ждёт. Вся разодранная, романтично уволочённая в подвал, она, видимо, не в силах поверить, что дальше ничего не будет. Она стоит; время идёт; воспитанница, как всегда, беседует со своим подсознанием. Через какое-то время преподавательница, видимо, начинает замерзать (подвал всё-таки), тем более что воспитанница по-прежнему стоит столбом. Ситуация-то, я вам скажу, та ещё... Надо срочно что-то делать. Надо спешно спасать своё реноме. Наконец преподавательница спохватывается:
Преподавательница: Что вы себе позволяете?! Воспитанница: Я не хотела... простите меня... я хотела просто с вами пообщаться... Преподавательница: Нет, что вы себе позволяете?! Воспитанница: Простите меня... я хотела с вами только пообщаться...
Как вы думаете, что произошло дальше? А дальше преподавательница достаёт из портфеля свечку (в этот момент в читательских рядах произошло оживление: ну, сейчас она её этой свечкой!.. отомстит за всё!)... зажигает эту свечку и начинает... приводить себя в порядок!
Ну, тут всё правильно: почему у преподавательницы литературы в портфеле оказалась свечка, я спрашивать не буду, поскольку это вполне понятно: женский монастырь всё-таки, со всеми вытекающими отсюда последствиями, так что свечка в данном случае вполне объяснима. Почему, вместо того чтобы драпать из этого подвала со всех ног, пока на буйную воспитанницу нашёл столбняк, преподавательница начинает приводить себя в порядок, тоже понятно: надеется, что воспитанница в последнюю минуту всё-таки придёт в себя.
Но дело-то в том, что опять ничего не происходит: преподавательница, приводя себя в порядок ( надо полагать, делая это как можно медленней), продолжает неинтересно возмущаться; воспитанница, как всегда, мямлит какие-то извинения. А между тем на дворе осень.
Далее события подводят нас к финалу: воспитанница оказывается в полном одиночестве; она хочет умереть. Она так и говорит: "Я хочу умереть! Я не хочу жить!"
Тут появляется ангел. Он слышит слабосильные выкрики воспитанницы. "Это пуповина, - терпеливо объясняет ангел, - между тобой и матерью, она рвётся, поэтому тебе больно". "Но я не хочу жить!" - нудно настаивает на своём воспитанница. "Это пуповина", - не менее нудно продолжает объяснять ангел.
Вот так в течение минут эдак десяти сценического времени они и нудят друг другу: одна - "Я не хочу жить", другой - "Это пуповина". И если в самом начале я таки обеспокоилась судьбой ангела, попавшего в руки воспитанницы, которая своей размазанностью кого хочешь до ручки доведёт, то потом успокоилась: можно сказать, ангел по степени занудства оказался вполне достоин своей подопечной.
В итоге воспитанница в течение ещё примерно десяти минут читает ангелу лекцию про Эрика Бёрна, и пьеса на этом благополучно заканчивается. Хотя, притомившись на коллизиях, может, я и ошиблась под конец - может, и не ангелу читает она свою лекцию про Эрика Бёрна.
Но лучше бы это был ангел. Потому что ещё не всякий ангел выдержит подобную лекцию.