За черноволосым мальчишкой лет десяти, на потеху праздношатающимся зевакам, гнался разъярённый жирный лавочник со здоровенным мясницким ножом в руке. Деревянные башмаки воришки громко клацали по неровным булыжникам мостовой, больно били по мозолям на босых пятках и вероломно норовили слететь с худеньких ног. Однако пронырливый оборванец резво нёсся по рыночной площади, сноровисто лавировал меж прохожими, и быстро удалялся от запыхавшегося преследователя. Уже виднелся знакомый поворот, а там, совсем близко - удобная подворотня, оставалось нырнуть под забор и затеряться в путаном клубке кривых городских улочек...
Ближайшие планы нарушил тяжёлый удар, с такой силой обрушившийся на затылок, что воришка кубарем покатился по камням, до крови содрав коленки и локти. Чья-то сильная рука грубо подняла его за шкирку, точно кутёнка, а другая выдрала из перепачканных пальцев крепко зажатый кругляш украденной колбасы.
Плечистый, коренастый бородач рявкнул мальчишке прямо в лицо:
-Валил бы ты из нашего города, покуда цел! - И, отпустив, добавил скорости крепким пинком. Не дожидаясь дополнительной порции тумаков от приближавшегося торговца, тот, прихрамывая и вполголоса сквернословя, поспешил убраться с площади.
***
Небо, покрытое непроницаемым свинцово-серым полотном тяжёлых, косматых туч, разродилось моросью холодного, надоедливого ноябрьского дождя. Соломенный настил на узких городских улицах поглотило вязкое месиво размякшей глинистой грязи, в глубоких ржавых лужах от мелких капель разбегались круги. Горожане кутались в плащи, ускоряли шаг, торопились укрыться от непогоды в домах.
Пока маленький оборванец доковылял до окраины и вышел на тракт, к одиноко стоявшей придорожной харчевне, ветхие лохмотья, служившие ему одеждой, окончательно промокли. Продрогший и усталый, он тяжело вздохнул - пустой желудок выдавал заливистые рулады, свежие ссадины неприятно щипало, а жизнь казалась беспросветно несправедливой.
-Влад, я здесь! - Послышался оклик. Калитка ободворка приоткрылась. - Заходи скорее, пока никто не увидел.
На заднем дворе его ждал брат - черноволосый мальчик точно такого же роста и возраста, разве что, менее чумазый и взлохмаченный. Лишь пятнами грязи и разнились их лица, почти неразличимо схожие меж собой: у обоих - одинаковые запавшие щёки, заострённые носы с горбинкой, подбородки, разделённые глубокой ямкой, а под широкими бровями - серые глаза с тёмным ободком.
-Чтоб их всех разорвало! Алекс, я ж ничего не принёс, колбасу отобрали... - Посетовал Влад. - И главное ведь что - если бы бородатый меня не опрокинул, жирдяй-торгаш ни за что бы не догнал!
-Да сам хоть цел, и то хорошо. Протянем как-нибудь. Тут харчевник всякие остатки недавно выбрасывал, - ответил брат, указав на мусорную кучу в углу у забора. - Я насобирал, на всякий случай. Там и краюшка хлеба была, и даже недоеденная куриная ножка.
-Опять вонючие отбросы жрать... Ну ладно, хотя бы заночуем здесь, - мальчик огляделся, выбирая удобное место, и заметил полотняный навес, натянутый между забором и высоким деревянным крыльцом. - Вон там, вроде бы, сухо.
Бродяжки расположились под ним, отгородившись пустыми бочками, стоявшими тут же, у стены. Влад, по обыкновению, сам поделил найденную еду и отдал большую часть брату. Холодные объедки в этот раз показались особенно мерзкими, но зато голод отступил, и дети, свернувшись калачиками, задремали.
Задняя дверь открылась - хозяин харчевни вышел с ведром выплеснуть помои, но спустившись по ступеням, заметил, что бочки выдвинуты, и заглянул под навес:
-Это ещё что?! А ну, пошли прочь отседова! - Гаркнул он, обнаружив маленьких оборванцев. Те, спросонья, испуганно встрепенулись. - Ишь, устроились тут, шакалята с одного помёта! Проваливайте, пока ноги не повыдергал! - Сердито бранясь, харчевник выдворил мальчишек прочь с ободворка. Надежда на спокойную ночёвку рухнула.
-Да что ж за непруха такая! - Разозлённо топнул Влад, когда калитка захлопнулась за ними. - Чтоб ему провалиться! Чтоб... да чтоб его, тварюгу, до исподних обобрали, а потом он загнулся в муках!
-Ч-ш-ш-ш!- Шикнул Алекс, вытаращив глаза на брата. - Ты что, разве можно такое людям желать? А если он ещё и услышит тебя?
-А разве можно нас, как паршивых шавок, отовсюду гонять?! Не обеднел бы он, если б мы у него во дворе одну ночь поспали, не в комнату ведь влезли!
-Успокойся. До потёмков ещё далеко, может, успеем сыскать другое место для ночлега.
-Слушай, а может, и да! - Приободрился он. - Я от местных слыхал, что там, дальше по тракту, есть пригорок, где стоит заброшенная ветряная мельница. Пойдём туда, и если она действительно ничейная, останемся в ней жить, покуда не потеплеет.
Закутавшись в самодельные плащи из мешковины, братья пустились в путь. По левую руку, за длинным оврагом, тянулась плотная стена векового леса. Чернели пропитанные сыростью стволы деревьев, а в причудливо переплетённых нагих ветвях застревали дымчатые клочья низко нависших туч. Дождь вскоре сменился круговертью снежных крупинок, окоём заполнился промозглой белёсой хмарью, мешавшей разглядеть дорогу дальше, чем на полсотни шагов вперёд.
Поначалу близнецы шли бодро, под растрескавшимися деревянными башмаками мерно хлюпала вязкая слякоть; но постепенно, замедляя ход невидимыми кочками, непонятная тяжесть овладевала ими. Первые спотыкания остались без внимания - ребята посчитали их за утомление, только вот дальше становилось всё хуже. Земля, поплыв, уходила из-под ног. Братьям казалось, будто в болезненно заурчавших животах перекатывается беспокойный ёж, вонзаясь острыми колючками во внутренности. Рвалась наружу неприятная жгучая отрыжка. То ли это еда, найденная в помойной куче, испортилась сильнее, чем показалось на первый взгляд, то ли хозяин харчевни травил крыс, но какой-то губительный яд определённо пульсировал по венам бродяжек.
Мальчиков несколько раз жестоко вырвало. Алекс после этого изнурённо повалился на землю и почти сразу впал в беспамятство; Владу, еле волочившему ноги и видевшему всё сквозь густую серую муть, пришлось тащить его на себе. Встречный ветер ледяными порывами продувал мокрую одежонку, но холод почему-то не чувствовался. Колючие снежинки сотнями тонких иголок впивались в лицо, слепили прищуренные глаза. Мальчик отчаянно хотел вернуться обратно в город, попросить у кого-нибудь помощи, но силы покинули его, свист в ушах заглушил все другие звуки, а муть сгустилась, превратившись в застившую взор белую пелену... ноги подкосились, и он упал, скатившись по скользкой грязи в овраг.
Влад попытался подняться, но обмякшее, онемевшее тело уже не слушалось, сонливая слабость одолела его. Белизна перед глазами сменилась сплошной темнотой, тогда он, пробираясь ползком, наощупь нашёл брата средь кучи мокрых, прелых палых листьев и крепко обнял его. Угасавшее сознание металось на грани забытья и бреда, озаряемое проблесками воспоминаний.
Дом... их с братом дом... Он остался где-то там, в прошлом, в уединённой деревушке близ соснового бора. Под защитой низенького частокола теснились приземистые срубные избушки с соломенными кровлями. Одна из них принадлежала немолодой вдове, растившей близнецов. Те называли женщину Мамка. Отчего-то размылись в памяти черты её лица, незабвенными остались лишь мозолистые руки с короткими красноватыми пальцами, то грубовато поглаживавшие ребятишек по волосам, а то отвешивавшие щедрые подзатыльники. Вспоминался ещё тёплый запах, исходивший от этой женщины - кислого молока, дымного чада да каких-то пряных трав.
Мальчики, по мере своих сил, помогали Мамке: доили коз, собирали в лукошки куриные яйца, убирались в маленьком курятнике, кормили скотину и даже таскали воду с колодца, неуклюже взваливая на свои маленькие, худенькие плечи громоздкое коромысло с тяжёлыми вёдрами.
Время текло, в их размеренной жизни становилось всё больше обязанностей. В тысяча восемьдесят восьмом году, когда близнецам исполнилось по девять лет, на округу обрушилась страшная засуха. Безжалостно полыхал раскалённый шар солнца, в лесу тлела хвойная подстилка, недозревшие колосья в полях под палящим жаром превращались в сухие бастылы, овощи в огородах желтели и увядали, так и не поспев. В знойном воздухе заунывно жужжали жирные мухи, слепни и оводы, их развелось очень много, стоило лишь чуть-чуть замешкаться, и эти мерзкие насекомые мигом облепляли вспотевшие тела.
Вода в деревенском колодце позеленела, воняла тухлятиной, тиной, будто болотная жижа, но и та осталась лишь на самом дне, и зачёрпывалась с трудом. Речка, протекавшая неподалёку от деревни, пересохла, запруда дальше по течению обмелела и поросла плотным ковром ряски. Вскоре выгоревшее небо затянул чёрный дым от лесных пожаров.
В июле того тяжёлого года Мамку свалила мучительная лихорадка, сжегшая метавшуюся в горячке женщину за считанные дни, хотя мальчики старательно пытались выходить больную, отпаивали травяным отваром, как посоветовала деревенская бабка-знахарка, и заботливо клали на пылавший жаром лоб мокрую тряпицу...
Соседи из жалости приютили осиротевших близнецов, но в той семье подрастало четверо родных сыновей, а в такую трудную пору никто не хотел содержать пару лишних голодных ртов. Недели не прошло, как мальчишек прогнали, вдогонку нарочито обругав за якобы без спросу выпитое молоко, коего в пустых крынках давно уже не водилось. Оказавшись за дверью, с горестным гнётом незаслуженной обиды и ощущением собственной ненужности вместо скарба, братья поняли, что рассчитывать теперь можно лишь на себя.
Они собирались вернуться в дом Мамки, наладить брошенное хозяйство, но тут внезапно выяснилось, что у покойной имелось чуть ли не полдеревни близких родственников, уже занявших её избу и поделивших меж собой всё имущество - тощую коровёнку и кур. Детям же посоветовали... проваливать.
И мальчишки ушли... Ночью, в отблесках пламени, разгоравшегося на соломенной кровле некогда родного дома, сжимая в руках по паре придушенных куриц. Первые два месяца бродячей жизни выдались особенно тяжёлыми. Братья добывали пропитание, как могли - ягод и корешков в истерзанном пожарами лесу удавалось найти совсем уж мало, с огородов почти нечего было украсть, лишь изредка получалось поживиться мелкой подвявшей морковью, приготовленной на корм скоту, или обобрать кислый виноград с лоз, увивавших ограды богатых домов.
Приходилось клянчить еду в попадавшихся по пути посёлках и деревнях. Иногда находились сердобольные сельчане, подкармливавшие их, но гораздо чаще попрошаек гнали взашей. Зато посещение открытых для всех святилищ богини плодородия и процветания, Элтабиатты, позволяло наесться досыта - стащив корзины с подношениями прямо с алтаря. В жертвенных плетёнках всегда лежал и свежий хлеб, и восхитительные сладкие фрукты...
Близнецы сами толком не знали, куда и зачем направляются. Но как-то раз, услышав от изрядно подвыпившего странствующего торговца заманчивый рассказ об Альдомифе, чудесном городе-острове, стоявшем меж двух Великих Рек, где-то далеко на востоке, решили, во что бы то ни стало, добраться до него. Хотя приближалась зима, пусть и не слишком суровая в этих широтах, но совершенно не годившаяся для пеших путешествий из-за непредсказуемых капризов погоды, наивные мечты о счастливой сытой жизни в процветающем полисе продолжали угонять маленьких скитальцев всё дальше от знакомых мест и проверенных стоянок, вполне подходивших, чтобы переждать холодные месяцы...
Влад, так и не смирившись с мыслью, что их нелёгкий путь нелепо оборвётся здесь, на дне припорошенного снегом оврага, обессиленно сомкнул глаза. Стало спокойно и как-то очень хорошо, будто он мгновенно погрузился в сон, уютный и тёплый.
***
Во мрак беспамятства проникали гулкие звуки, с каждым мгновением всё более напоминавшие человеческую речь. Тяжёлые веки с трудом разомкнулись; медленно прояснявшийся взгляд поймал родное лицо брата и ещё какой-то незнакомой светловолосой девочки с зелёными глазами.
-А я уж думала, ты помрёшь, - промолвила она.
-Маш, он не мог умереть, - улыбнулся Алекс. - Я-то ж выздоровел.
-И чего, ты, может, просто сильнее. - Пожала плечами девчонка.
-Ага, прям сильнее, как же, - хрипло буркнул Влад, обиженный таким предположением. В горле запершило, пришлось прокашливаться.
-Так я ж не про то, как руки крепки, а про дух твой говорила, что с хворобой сражался...
-Есть хочешь? - Спросил Алекс у брата. Тот кивнул. - Сейчас, сейчас принесу! - Мальчик мигом выбежал из комнаты.
Влад же приподнялся на локтях, ещё не в силах встать с постели: очень кружилась голова, необычайно тяжёлая, так и тянувшая прилечь обратно, но любопытство оказалось сильнее. Он огляделся - здесь, на хорошо утоптанном земляном полу, в ряд расположилось ещё пять кроватей, грубо сколоченных из сосновых досок. Из угла, от каменной печи, веяло теплом и лёгким угаром. Вдоль стен встык стояли длинные высокие столы. Помещение освещалось лучинами, закреплёнными в металлических светецах, перегоревшие угольки падали в глиняную плошку, наполненную водой.
-Он каждому воспитаннику, что родной отец. Вот и называем батюшкой, - объяснила она. - И, если бы не он, склевали бы тебя вороны... или собаки сожрали. Это он вас обоих сюда привёз, на своей повозке, с неделю назад, а потом лечил, а я ему помогала, выхаживала. Вот Алекс три дня назад уже очнулся, но так и сидел возле тебя всё время.
-А тебя, значит, Машкой звать, так?
-Не Машкой, а Марией, - строго сказала девочка. - Маша я только для своих. Хотя, я столько с тобой провозилась, что ты как свой уже. - Она улыбнулась. Приглядевшись получше, Влад счёл девчонку довольно симпатичной. Светлая, как спелый пшеничный колос, толстая, туго заплетённая коса лежала на её плече. По курносому носику и чистой, немножко бледноватой коже золотисто-охряными пятнышками разбросались веснушки, а полноватые губы алели, будто маковые лепестки. Поверх простенького платьица из грубой льняной ткани оливкового оттенка, удивительно подходившего к цвету её больших, широко посаженных глаз, была надета тёмно-серая вязаная шерстяная кофта. - Я тоже сирота, и уже два года тут живу. И, кстати, я над вами, новенькими, главная буду.
-Да вот ещё, кукиш тебе, - Влад жестом проиллюстрировал свой протест, скрутив из пальцев вышеупомянутую фигуру. - Это чтоб девчонка была надо мной, да вот уж фигу!
-А вот сам узнаешь, чего батюшка скажет.
Тут вернулся Алекс с глиняной миской, полной горячего грибного супа.
-Дайка-сь, - Маша зачерпнула похлёбку деревянной ложкой, и, подув, попробовала. - На этот раз Стас даже посолить не забыл... Но всё равно, я лучше готовлю.
-Что ж тогда не готовишь? - Поинтересовался Влад, забрав миску.
-Да потому, что я за всякой скотиной ещё лучше ухаживаю. - Она снова зачерпнула суп. - Вот скажи 'бе'... то есть 'а-а-ам'. - Хихикнула она, подсунув ложку ему под нос, будто собиралась кормить.
-Да я тебя... - Мальчик попытался вскочить, но брат удержал его, а Маша, 'бебекая' и смеясь, бросила ложку обратно в миску, вспрыгнула на земляные ступени и выскочила за дверь. Впрочем, голод возобладал над желанием проучить девчонку за поддразнивание. Влад, отмахнувшись, занялся поглощением похлёбки, с аппетитом причмокивая, и сожалея, что порция так мала. По сравнению с той дрянью, что они ели в последнее время, этот простецкий суп показался ему великолепнейшим блюдом.
***
После еды стало клонить в сон, и Влад, откинувшись на набитую рогозовым пухом подушку, задремал, а проснулся в тишине опустевшей комнаты. Вставать не хотелось, он сладко потянулся и продолжил лежать, уставившись в обмазанный глиной бревенчатый потолок. Чьи-то шаги послышались возле двери, мальчик тут же накрылся лоскутным одеялом с головой, притворившись спящим. Скрипнули петли, кто-то вошёл и остановился возле его кровати.
-Поднимайся, ты не спишь, - прозвучал мягкий мужской голос. - Вставай, Волчонок, а то ушат воды вылью, заодно и умоешься. - В настойчивой интонации не проскользнуло даже намёка на злость или поддёвку.
-И ничего я не волк, - Влад откинул одеяло и сел. - Волки людей грызут.
Перед ним стоял немолодой мужчина среднего роста. Седые серые кудри спадали на плечи, а лицо с правильными чертами окаймляла густая курчавая борода, длиною доходившая до груди. Ясные светло-карие глаза, внимательно глядевшие на мальчика, лучились благожелательностью и одухотворённым светом. Распахнутый армяк, сшитый из тёмно-серой шерстяной ткани, скрадывал телосложение, но не скрывал нижнюю одежду: зипун и порты из невзрачного домотканого сукна, заправленные в чёрные юфтяные сапоги.
-А зачем ты тогда меня за руку укусил, когда я тебя с братом из канавы в повозку переносил? - Спросил мужчина.
Влад задумчиво наморщил лоб:
-Не помню... - Несколько смутившись, ответил он.
-Ничего, ты молодец, если бы не накрыл собой брата, вы оба замёрзли бы. Но Бог уберёг, и меня к вам направил.
-Какой такой бог? - Простодушно полюбопытствовал мальчишка, памятуя, что Мамка делала подношения нескольким божествам, и ему стало интересно, какое из них побеспокоилось об их спасении.
-Равэ, Светоносный Хранитель Равновесия и всего сущего. Я тебе скоро о нём расскажу, если захочешь, конечно. А теперь одевайся, и пойдём, я познакомлю тебя с твоим новым домом.
В сундуке под кроватью лежала свёрнутая одежда - простенькая, зато новая, чистая, крепкая и подходящая по размеру. Нижняя рубашка и подштанники из небелёного льна, верхняя рубаха и штаны - из коричневой шерстяной ткани, и даже кожаный ремень с бронзовой пряжкой нашёлся, чтоб подпоясаться. Всё точь-в-точь такое же, как у Алекса. Но больше всего мальчика порадовали тёплый овчинный тулуп и удобные сапоги - хоть и из грубой, жёсткой кожи, но после долгих переходов босиком и сношенных деревянных башмаков с чужой ноги, то и дело сваливавшихся и ужасно натиравших, эта обувь показалась ему настолько замечательной, что губы сами собой расползлись в довольную улыбку.
***
Сиротский приют стоял на отшибе маленького, ничем не примечательного городка с заурядным названием Фесбург. В ту пору подобные безликие, до унылости схожие между собой поселения в несколько улиц, исчислялись многими десятками. Они возникали и быстро отстраивались на ветвях крупного тракта, ведшего в Альдомиф - древний, величественный, благоденствующий полис, занимавший громадный остров Междуречье и признанный средоточием всей фардлинорской торговли. Существовавшие за счёт купцов и богатых странников, плохо защищённые проходные городишки частенько разграблялись, а порою и вовсе внезапно исчезали, оставив на память о себе лишь обгоревшие остовы домов средь пепелища. Впрочем, Фесбург, за пятьдесят лет существования, печальная участь разорения ни разу не постигла, горожане даже хвастались, что сама богиня Элтабиатта оберегает его: не зря же все жители раскошелились на постройку её святилища.
К небольшому приютскому хозяйству, находившемуся на окраине смешанного леса, от городка через ячменное поле и луг вела просёлочная дорога. Поблизости протекала мелкая речушка, больше напоминавшая ручей - всего в пару метров шириной, за что местные называли её 'Курий Брод'. В солнечные дни сквозь прозрачную воду, искрившуюся яркими бликами, просвечивало песчаное дно, усеянное камушками и раковинами перловиц. По бережкам желтели песты буйно разросшегося хвоща, оголившиеся кустики ольхи коричневели шишечками, роняли узкие листья серебристые ивы.
За аккуратным, невысоким плетнём, в четырёх длинных срубных полуземлянках, нашли пристанище три десятка сирот - возрастом от семи до шестнадцати лет. Батюшка Михаил занимал старую избу из потемневших сосновых брёвен, с высоким деревянным крыльцом и крытой дранкой двускатной крышей, над которой высилась каменная печная труба. Это жилище он делил с двумя выросшими воспитанниками - двадцатилетними Виктором и Юлией, братом и сестрой, пожелавшими остаться и помогать ему. Близ дома стояла собачья будка, днём в ней дремал большой, лохматый рыжий пёс с извечными засохшими репьями на хвосте - незлобный, но надёжный сторож.
Возле маленькой конюшни, где обитала всего одна пожилая, покладистая кляча и бесполезный хромой жеребёнок, стояла старенькая повозка-тарантас крытая пыльным парусиновым тентом. Кроме этих построек, в пределах ограды располагались баня, хлев, загон под скотину, и навесы, под которыми хранились дрова и сено. Ближе к речке валялись брёвна, по-видимому, собирались строить что-то ещё.
-А брат мой где? - Спросил Влад, когда они обошли всё маленькое поселение.
-На лугу, с Машей. Скотину пасут. И ты тоже с ними будешь, пока трава ещё не помёрзла, да снег не лёг. А там поглядим.
***
Батюшка Михаил оказался человеком добрым и великодушным. Он с отеческим вниманием относился ко всем детям, к каждому находил свой подход. Даже отчитывая за проступок, он не повышал голоса, однако терпеливо объяснял, почему содеянное неправильно, и какие последствия могло повлечь за собой, нередко вызывая у виновника слёзное раскаяние. Наказание всегда следовало заслуженное и справедливое: вместо трёпки розгами, столь знакомой по прежней жизни большинству сирот, провинившемуся вменялись обязанности в виде какого-нибудь не слишком приятного, но полезного труда.
Кроме призора за воспитанниками, батюшка занимался врачеванием и считался искусным знахарем; слухи, раздутые молвой, приписывали ему славу настоящего чудотворца. Со всей округи тянулись к нему вереницы страждущих больных, лишая заработка городских докторов. Другой человек, верно, использовал бы это, чтобы нажиться, но Михаил раздавал приготовленные снадобья бесплатно, а денег за прочее лечение никогда не брал: будучи верным служителем Бога Равэ, он полагал себя всего лишь скромным проводником Его целительного света. Однако излеченные всё же нашли способ выразить свою благодарность. Так в приютском хозяйстве появились: три дойных козы, семь овечек, драчливый петух, пара десятков курочек-несушек, и даже одна корова.
В первую же неделю братья перезнакомились со всеми обитателями приюта, а с Машей даже успели сдружиться. Работящая и по-свойски простая, девочка была старше них всего на два года, но уже вполне могла считаться настоящей хозяйкой; в приюте не находилось дела, с которым она бы не справилась.
Своей же главной будничной обязанности - выпасу скотины, Маша добавляла торжественности, воодушевлённо играя на самодельной дудочке, вырезанной из ивы, за звуком которой послушно следовало маленькое стадо. Близнецы, ставшие пока что подпасками, пытались перенять у неё это умение, и Алексу удалось почти сразу, а вот у нетерпеливого Влада выходило плохо, свирель шипела, хрипела, визжала и никак не хотела разливать над подёрнутым инеем клеверным лугом протяжную мелодию. Но он всё равно, надувая щёки, упорно дудел, извлекая всё более громкие и противные звуки, от которых остальные зажимали ладонями уши, а на все их просьбы прекратить, мальчишка только ухмылялся, и нарочно, с ещё большим энтузиазмом, продолжал.
В разгар дня, отдохнувши после нехитрого обеда, ребятишки втроём весело гоняли самодельный матерчатый мяч, сшитый из мешковины и туго набитый ветошью. Машу вовсе не печалили ссадины и разбитые коленки, а если ей вдруг случалось во время игры поскользнуться и упасть, она не жаловалась и не хныкала, что вызвало уважение у новых друзей.
На третий день совместной пастьбы, погнав стадо чуть дальше, чем обычно, девочка показала близнецам своё любимое место - чистейшую заводь выше по течению 'Курьего Брода'. Увы, в это время года они не узрели там цветущей красоты - лишь коричневые головки камышей средь береговой поросли, согбенные ракиты, осыпавшие пожелтевшие листья в холодную воду да пожухлые кругляши кувшинок остались напоминанием о летнем великолепии.
Маша подобрала небольшой камушек, и так ловко запустила вскользь по воде, что он сделал с пяток удачных 'блинчиков' прежде, чем утоп.
-Как ты его... А я и больше могу, - Влад тоже бросил камень, вот только тот ушёл на дно, всего лишь пару раз взбаламутив воду. Следом полетели другие, но почти с тем же успехом. Мальчишка расстроенно и сердито фыркнул: - Ну и ладно, тебе просто повезло. А спорим, ты все вот эти листья подряд не потопишь, ты в них даже с первого раза не попадёшь. - Он указал на плавучие листья купавок.
-А если попаду? - Улыбаясь, спросила Маша.
-Тогда навесишь мне десять щелбанов по лбу. Но только, если хоть раз промажешь, тогда я тебе нащёлкаю.
-Идёт! - Девочка набрала полную ладонь гальки, и с закидкой стала швырять её в кувшинки; каждый камешек на удивление метко ударял прямо в серединку круглого листка, отчего тот на мгновенье погружался под воду.
Влад озадаченно дивился такому, вовсе не девчачьему умению, но всё же надеялся, что она промажет, хотя с каждым мгновением эта надежда становилась всё иллюзорнее. Ещё и Алекс восхищённо пялился на девчонку, словно бы она делала что-то необычное, что другим не под силу.
-А вот и попала! А вот и попала! А вот и попала! - Радостно возвестила Маша, подпрыгивая на одной ножке и хлопая в ладоши. От прыжков из-под кофты выправился какой-то деревянный амулет, висевший на суровой нитке.
-Чего это у тебя такое? - Спросил Влад, заинтересованно приглядываясь к нему. Амулет имел форму простого, ничем не украшенного равностороннего креста, вырезанного из берёзовой древесины.
-А, это... - Девочка посерьёзнела и бережно убрала подвес обратно под одежду. - Символ Бога Равэ и Великого Равновесия, он означает, что все четыре основы: и Огонь, и Вода, и Земля и, Воздух - едины и равны меж собой, а все вместе они составляют саму Жизнь... Сам Равэ всё живое хранит, а его знак - носящего человека от бед и всякого зла бережёт.
-А откуда ты его взяла, амулет-то этот? Сама, что ли, сделала?
-Что ты! Это батюшка Михаил на меня надел, во время Таинства Посвящения. В нашем приюте у всех такие... Ну, кроме вас двоих, вы ж ещё непосвящённые.
-А почему?
-Что почему?
-Почему мы тогда непосвящённые, если говоришь, здесь все такие.
-Это ты уж у батюшки лучше спроси. Но вообще, вы-то здесь недавно, а он никого супротив желания не посвящает, говорит, принятие веры от сердца человеческого идти должно. А откуда ж такому желанию взяться, если вы вообще ничего о ней не знаете. Но это до Красного Дня подождите, шестого на неделе, батюшка Михаил сам всё расскажет, получше меня. А пока, давай-ка, лоб подставляй.
Влад, поморщившись, выставил лоб вперёд, и Маша от души надавала ему крепких щелчков. Как ни странно, но именно после этого случая мальчик проникся к ней, и их маленькая компания окончательно стала неразлучной.
***
Подошёл Красный День, а его утро, согласно приютскому распорядку, освобождалось от всякого труда и посвящалось 'просвещению'. В эти часы младшие воспитанники рассаживались полукругом прямо на дощатом полу в горнице избы, а наставник выразительно и вдохновенно рассказывал им занятные, познавательные истории, или же читал вслух назидательные тексты из толстой, увесистой, немного потрёпанной книги в кожаном переплёте с медными уголками. Братья впервые присутствовали на подобном собрании, и слушали батюшку Михаила, затаив дыхание, не смея даже шелохнуться.
-Миру нашему многие века, но прежде был он иным, чем теперь. В стародавние времена средь стылой, неподвижной тьмы и мёртвого безмолвия появились светоносные Творцы, лучезарные Духи сияющих звёзд. Первородный Огонь - крохотная частица Их Света, стал Солнцем, обласкав тёплыми лучами иссушенную мерзлотой почву. Оттаяв, зажурчала Вода, напитавшая, смягчившая Землю, даровав ей плодородие, и ветрами во все стороны, разнёсся живительный Воздух. В равновесие пришли Четыре Первоосновы, позволив расцвести Жизни.
Благодатными стали просторы, и пришла пора населить их существами. По воле Создателей мир наполнился всевозможными животными, а следом - народами разумными.
Быстро вырастали поселения, и каждый их обитатель жил счастливо и безмятежно, и восславляя щедрость Творцов. Но чем величественнее становились города, чем большие накапливались богатства, тем сильнее разрастались в душах созданий гордыня и алчность. И в какой-то момент, одержимые низменными страстями, презрели они Законы Светоносцев, отринули Их назидания, затянув прекрасный мир в круговерть порока, грехов и преступлений.
И в ответ на богохульство обрушилась Кара Небесная. Стихии вышли из равновесия, разбушевавшись на свой лад. Земля разверзлась, покрывшись трещинами, будто ранами, истекавшими потоками огненной лавы, и рыдала кровью бессчётного множества погибших существ, кутаясь в траурный покров чёрного вулканического пепла. От невыносимого жара воды в реках и морях закипели, а воздух заполнил удушливый серный смрад. И страдальческий стон стоял над просторами, когда живые в трепетном страхе оплакивали мёртвых и собственную горькую участь.
Но и сами Создатели ужаснулись чудовищным деяниям своим, ибо в порыве разрушительного негодования раскололи саму суть Мироздания. Неуправляемые стихийные силы породили от себя опасных тварей, жаждавших напитаться силою живых существ, а после навеки повергнуть мир в безжизненный мрак.
Великую цену заплатили Светоносцы, дабы исправить совершённую в гневе ошибку. Одни из них вложили столько сил, чтобы вновь привести Первоосновы в равновесие, что сами навеки стали неотделимой их частью. Другие, уничтожая чудовищ, пали в этой ожесточённой битве, и были поглощены.
Остался лишь один Светоносный Творец; с печалью узрев, сколько боли и мук ниспослали в мир его собратья, он простил грешных созданий и милостиво возродил истерзанные земли, став их Хранителем, отныне всевидящим оком наблюдая, чтобы дикость и невежество более не возобладали. Он счёл, что созданья научены жестоким уроком, и решил не вмешиваться более с помощью божественной силы в дела земные, лишь ниспосланные Им заповеди отныне должны были направлять на путь истинный.
Род людской воспел хвалу милосердному Творцу, и продолжал восславлять деяния, признав единственным подлинным Богом, и снискав тем Его покровительство. Увы, плоть человеческая слишком хрупка, и явление Бога перед людьми мгновенно испепелило бы их, ибо Свет Создателя сияет ярче и горячее солнечного. Но Он открыл Имя Своё - Равэ, избрал нескольких достойнейших людей, и, осенив благодатью, через них передал всем прочим Волю Свою и наставления.
То событие свершилось на северном берегу Моря-в-Разломе, и оттуда пошли святые пророки Творца, неся Слово Его, и всяк услышавший и внявший, озарялся внутренним светом.
Был средь пророков один, праведный сын простого каменщика, в душе которого искра снизошедшего Божественного Откровения распалила неугасимое пламя веры, полыхавшее столь ярко, что сплотились вокруг него десятки, а вскоре тысячи людей, готовые блюсти Заповеди Равэ. И речи его вдохновили последователей возвести царствие Небесного Порядка на земле. Так и зародилась Равентерийская Империя, выросшая в величайшее ныне государство, где властвует справедливость и законы, ниспосланные Творцом.
Из Заповедей и сложилось наше учение, а символом его стал Крест Равновесия, - Михаил указал на стену позади себя, где висел гладкий равносторонний медный крест. Над ним располагалась горящая масляная лампада, под ним - собранные верёвкой в связку просверленные гранитные камни, слева - заключённая в прозрачный стеклянный сосуд вода, справа - медная курительница. От неё распространялся густой, благовонный аромат тлевшего ладана, медленно расползавшийся по горнице колеблющимся синеватым дымком. - Стороны креста обозначают четыре первоосновы мира, без которых не смогла бы существовать жизнь - Огонь, Землю, Воду и Воздух. Каждая сторона равна с остальными - это означает Равновесие меж животворными стихиями. Кроме того, сей символ указывает четыре главных направления - Юг и Север, Запад и Восток, ибо должно нести Свет Равэ во все стороны, даровать его другим народам, дабы и они могли познать милость Светоносного Хранителя нашего.
Однако затаились в новом мире тёмные существа, успевшие сокрыться от сражения с Лучезарными Творцами. От них наплодило огромное множество опасных, коварных тварей. Вскоре приняли они ложное светозарное обличье, и начали смущать разумы спасённых народов. Завлекали они людей в тенета заблуждений видимыми чудесами и дарами материальными, возжелавши накопить божественное могущество и потеснить истинного Светоносца, питаясь силою их веры. Многие приняли лжебогов, являвших перед толпою лик небесной красоты, стали поклоняться им, и по сей день высятся их святилища, противниками Воли Создателя. Но силами человеческими будут они однажды сокрушены, и тогда мир и благоденствие навеки воцарятся, даруя счастливое бытие каждому живому существу.
Едва повествование закончилось, Влад полюбопытствовал:
-А почему Равэ нам с Алексом помог? У нас-то никаких крестов нету.
Остальные дети тут же уставились на мальчика, а батюшка, чуть улыбнувшись, объяснил:
-Не символом привлекается божественное внимание, а достоинствами человеческого духа. Пока только самому Светоносцу известно, каким великолепным качествам в вас надлежит расцвести, но он даровал вам возможность принести их на службу людям. Ты же, в благодарность, можешь принять учение Равэ.
-Это как?
-Узнав Заповеди, согласившись следовать им, и пройдя таинство Посвящения.
-А если я хочу узнать?
-И я тоже. - Присоединился Алекс.
-Я поведаю вам обоим, немного позже. А там уж решите, годятся они для вас, или нет.
***
Стараниями батюшки Михаила, религиозное зерно, посеянное первым рассказом в неокрепшие, восприимчивые умы братьев, быстро проросло; яркий светоч праведных заповедей, сопровождавшийся обильным дождём впечатляющих историй о деяниях благодетельных и справедливых, милосердных и сострадательных, добрых и щедрых, взращивал и укреплял в мальчиках желание стать последователями учения Светоносца. На девятый день близнецы окончательно утвердились в этом намерении.
...Занималась заря, когда во дворе приюта крестообразно разложили четыре небольших костра из берёзовых дров. На виду у собравшихся воспитанников, Влад первым лёг на согретую землю меж ними, раскинув руки в стороны. Жар от огня ощущался, но вовсе не казался сильным, скорее проникновенно-тёплым, даже искры, долетавшие до взволнованно вспотевших ладоней, не обжигали их, да и сизый дым, наполненный терпким бальзамическим благоуханием ладана и пряным смолистым запахом сгоравших можжевеловых ветвей, не разъедал глаза. Взор мальчика устремился в небеса, наблюдая красочное предрассветное свечение, плавными переливами перетекавшее от пурпурно-красного к розово-оранжевому и золотисто-жёлтому.
К кострам вышел батюшка Михаил, похожий на божественного посланника в своём просторном длиннополом белоснежном одеянии с алой отделкой; даже чудилось, будто он сам излучает тихий свет. Обходя лежавшего мальчика кругом, по ходу Солнца, священнослужитель окунал пальцы в деревянную миску и кропил его брызгами воды, в такт шагам распевистым басом читая какую-то длинную молитву.
Влад, из-за треска пламени и собственного взбудоражено-радостного сердцебиения, громко колотившего в виски, толком не разобрал произносимых слов. Однако глубокая, звучная, бархатная интонация, переплетавшаяся с клубами благовонного дыма, казалась запредельным, завораживающим голосом самого Равэ, и, прежде чем вознестись в заоблачную высь, пробудила в сердце восхитительное, благоговейное чувство.
-Я открываю душу свою Истинному Творцу. Пусть она станет храмом Ему, и польётся через неё Воля Его. И по первому зову Светоносца, примкну я к Его войску, не убоюсь тварей, тьмой урождённых, и принесу Заповеди Равэ своего в любую часть света. - Торжественным тоном произнёс Влад, когда молитва смолкла. На мгновенье мальчику показалось, будто зашипевшее пламя вспыхнуло ярче.
-Поднимись. - Молвил Михаил, и, дождавшись, когда тот встанет, продолжил. - Выбери имя, что будешь носить в жизни земной, а в смертный час предстанешь под ним перед Светоносцем.
-Владимир. - Произнёс мальчик, а после склонил голову, и батюшка надел ему на шею деревянный амулет на суровой нитке.
-Да сохранит тебя Создатель в праведных делах твоих. И отныне крест этот будет памятью о заповедях Его, Светом, что защитит от зла.
Влад покинул окружение костров, уступив место Алексу, и как-то призадумался, наблюдая за священнодействием со стороны. Мальчик представлял на своих плечах развевавшуюся, сверкавшую золотом накидку. Пламеневшим мечом он сражал уродливых чудищ, огромной толпой окруживших его; на груди, чистейшим белым светом, лучился амулет, заставляя порождения тьмы в страхе разбегаться. А он всё гнал их, гнал без остановки, и затянутый непроглядной мглою небосклон за его спиной прояснялся...
***
Яркие, запоминавшиеся события, вроде Таинства Посвящения, в приюте случались редко. Скромный быт не отличался особым разнообразием, дни заполнял нехитрый сельский труд, перемежавшийся с редкими уроками по чтению и письму, которые вёл сам батюшка Михаил. Пергамент, и тем более - бумагу, ввиду их дороговизны, воспитанникам заменяли покрытые тонким слоем воска дощечки, на которых они, заострёнными деревянными палочками прилежно выводили буквы. Владу это занятие казалось утомительным - недоставало усидчивости, и вместо красивых, ровных литер, как, например, у Алекса или Маши, у него выходили какие-то размашистые, кривые закорючки.
Время от времени, обыкновенно раз в два месяца, в приют, верхом на великолепном гнедом коне, приезжал некий загадочный всадник в глухом чёрном одеянии и пропылённом чёрном плаще с глубоким капюшоном. За ним следовала большая телега продовольствия и всяких других полезных вещей, вроде новой одежды для воспитанников, бутылей с маслом для освещения и кухонной утвари.
Влад каждый раз восхищённо рассматривал меч в чёрных кожаных ножнах, висевший на поясе внушительной фигуры гостя. Эфес воронёного клинка украшал непрозрачный овал тёмно-красного камня, гладкая стальная гарда создавала ровное перекрестье. Впрочем, внешность мужчины производила куда большее впечатление, нежели его оружие. Кривой багровый шрам выпуклой бугристой грядой выступал над левой щекой, но вовсе не казался отвратительным уродством - лицо с жёсткими чертами и массивным, гладко выбритым подбородком, просто не представлялось без него. Впадины строгих морщин на красноватой пористой коже изрядно подчёркивало застывшее, непробиваемо-каменное выражение; крупный орлиный нос монументальным обелиском высился над ним. Лишь пряди тёмных, маслянистых волос, спадавших на лоб, добавляли некоторой живости этой суровой маске непоколебимого спокойствия. Равнодушный, но одновременно цепкий взгляд холодных блекло-голубых глаз, пронизанных тонкими красными прожилками сосудов, казался пугающе-пронзительным, пробиравшим до такой степени, что от него становилось не по себе.
Человека величали Георгием Алексеевичем, воспитанниками приюта он считался персоной значимой и власть имущей. В разговорах меж ребятами, по отношению к этому мужчине довольно часто проскальзывало грозное слово 'инквизитор', и, хотя Влад, поначалу, не знал его значения, трепет, с которым оно произносилось, быстро навёл его на некоторые предположения.
Как правило, гость задерживался на пару дней, причём всегда - с вполне конкретной целью. Собрав старших детей в горнице, Георгий Алексеевич проводил за закрытой дверью какие-то тайные беседы, несмотря на откровенное недовольство батюшки Михаила, лишь кротостью и смирением удерживаемое в рамках молчаливого порицания. Всё это вызывало у Влада столь жгучее любопытство, что он подслушивал, затаившись в сенях, и даже осторожно подглядывал в дверную щель.
Инквизитор вёл речь слишком тихим, вкрадчивым голосом. Но всё равно, даже из обрывков долетавших слов, мальчик узнал нечто, ещё больше распалившее интерес.
-...Равэ желает, чтобы каждый из вас жил лучше. Но даже Он ничего не дарует просто так. Многие из вас вскоре покинут приют, и должны будут самостоятельно избрать свой путь, стать честными крестьянами, в поте лица возделывающими землю, или же ремесленниками, трудящимися с зари до потёмков. Но есть другая дорога, тернистая и даже опасная, однако она быстрее всего приведёт к лучшей жизни, если приложить старание и усилия, и быть послушными приказам радеющих за вас наставников. Все вы уже слышали о родной для меня и батюшки Михаила стране, о Равентерийской Империи, много лет пекущейся о вашем приюте, снабжая всем необходимым. Некоторые, покидая пристанище, в котором выросли, забывают об этом, другие, преисполненные благодарности, желают оказаться полезными державе, позаботившейся о них. Именно последним открывается блестящая возможность оказаться в краю, где властвуют Заповеди Светоносного Хранителя, где нет бедности и разрухи, а мощные крепостные стены защитят от натиска любого врага...
Хотя многое из того, что говорил Георгий Алексеевич, звучало чересчур витиевато для мальчишеского уха, и оттого непонятно, всё же восхвалявшая Империю речь интриговала и пленяла усердно прислушивающегося Влада. Щедрые посулы тем, кто пожелает служить этой стране, дополнялись красочными описаниями её богатств и благодатных земель. Отрывочные сведения услужливо достраивало воображение, сложившее в мыслях мальчика привлекательную, эффектную картину. Теперь, перед сном, уютно закутавшись в одеяло, он мечтал стать прославленным героем могучего государства, стоявшего за высокой каменной стеной...
***
Миновало почти три года. Эти дни прошли спокойно и ровно, в трудах, учёбе и детских забавах. Некоторые воспитанники выросли и покинули приют, вернее, их увёз с собой Георгий Алексеевич. Теперь уже старшими детьми считались Маша и шустрый круглощёкий поварёнок Стас, им исполнилось по четырнадцать лет. Болтливый всезнайка-кашевар как-то незаметно притёрся к маленькой дружной компании - Алекс относился к нему благодушно, Маша тоже привечала, находились совместные дела и темы для разговоров. Однако собственнически настроенный Влад решительно невзлюбил этого парнишку: ему крайне не нравилось делить с ним общество двух самых близких и дорогих людей.
Всякий раз, когда Стас походил к его брату или подруге, он, стремительным ястребом непременно оказывался поблизости, перебивая завязавшуюся беседу ехидными колкостями. Такая категорическая нетерпимость грозила перерасти в настоящую вражду, и мальчик рьяно раздувал её пламя, ничуть не скрывая своей неприязни. Даже в обычных разговорах с другими воспитанниками Влад задиристо и презрительно называл поварёнка 'жирным толстуном', во всеуслышание предполагая, что тот 'отожрался на кухне'. На самом же деле, ни о какой полноте речь не шла - рослый, румяный, светловолосый Стас просто был здоровее и крепче сложением, чем остальные. Разве что, из-за подростковой пухлости он казался немного нескладным и неповоротливым, однако на деле не терял ни в ловкости, ни в силе.
Алекс занозистого и ершистого поведения брата не только не одобрял, но и стыдился, даже более того - корил себя за его негодяйские выходки. За время, проведённое в приюте, на мировоззрение мальчика очень повлияла житейская и духовная мудрость, изрекаемая батюшкой Михаилом, оставили значимый след и религиозные постулаты. Бесхитростно совместив своё представление о праведности с полезными бытовыми знаниями, собственной душевной чуткостью и природной доброжелательностью, он научился разрешать многие ссоры и раздоры миром, благодаря чему обзавёлся определённым авторитетом среди других детей, к двенадцати годам прослыв человеком справедливым и рассудительным. Прочие воспитанники зачастую прислушивались к советам Алекса, внимая и следуя им почти так же охотно, как наставительным словам самого батюшки. Только вот на брата его увещевания влияния не возымели, обычно тот просто отмахивался и уходил, не дослушав убедительных примиряющих речей. Разве только, дабы не расстраивать Машу, Влад в её присутствии начал относиться к Стасу чуть более сносно.
Хотя прилюдные оскорбления и злые шутки стали проскальзывать значительно реже, их место незамедлительно заняли мелкие пакости исподтишка. Время от времени мальчишка норовил подстроить белобрысому недругу и какую-нибудь более каверзную гадость. Поначалу Стас терпеливо делал вид, что не понимает, откуда в его постели появились дохлые лягушата, или почему поутру его сапоги оказались полны навоза вперемешку с копошившимися червяками. Потом, со снисходительностью старшего, прощал язвительные подтрунивания и зубоскальство, в надежде, что Владу вскоре наскучит его задевать. Но с каждым разом злокозненные задумки становились всё более грубыми, и начисто перестали казаться невинными, когда от них, пусть и по случайности, начали страдать другие дети.
Стасу на кухне частенько помогала десятилетняя девочка Аня. Как-то раз, собрав грязную посуду, она понесла её к корыту - помыть, но поскользнулась на масле, щедро разлитом на полу, и рухнула так неудачно, что от падения разбилось несколько глиняных мисок, да вдобавок, острый осколок глубоко рассадил ей ладонь. На отчаянные Анины крики сбежался весь приют. Оторопевший Стас, не знавший, чем помочь девочке, заметил среди прочих ребятишек Влада, а тот, едва завидев, что произошло, тут же улизнул. Подоспевшему батюшке пришлось опоить рыдавшую от боли воспитанницу снотворным маковым настоем, и пока та спала, зашивать зиявшую, кровоточившую рану шёлковыми нитками.
От девичьих слёз терпение, наконец, лопнуло, и эту дерзкую выходку Стас решил Владу не спускать. Конечно, можно было рассказать наставнику обо всех его хулиганских проделках, но снискать славу ябеды ему не хотелось, да к тому же, не нашлось никаких доказательств провинности. Однако поварёнок нисколько не сомневался, что масло разлито нарочно, и предназначалось именно ему: Влад не упустил бы возможности втихаря поглумиться над его неудачным падением, а после ещё долго поддразнивать за неуклюжесть.
Подкараулив негодника вечером возле выгребной ямы, Стас сперва вознамерился без долгих разговоров отлупить его, но следующий же момент, вообразив, что сможет усовестить, просто окликнул:
-Ты давай, не прикидывайся! Почто масло разлил, думал, я не догадаюсь?
-А я-то тут причём? - Пожал плечами он.
-Ты б хоть не отпирался, что ли, нешто совсем совесть потерял?! Анька-то вон как из-за твоей проделки поранилась! Пойди-ка, признайся сам батюшке, тогда и я прощу.
-Больно надо мне твоё прощение, ишь, чего возомнил. Лучше б за порядком на своей кухне следил, тогда, может, и не падал бы никто.
-Ты ещё поучи меня! - Стас угрожающе подошёл вплотную.
-Не, времени нет дураков учить! - Влад отступил на шаг назад.
-Зато у меня найдётся. - Поварёнок, замахнувшись, отвесил ему мощный, запоминающийся подзатыльник, от которого потом ещё целый час звенело в ушах.
Оскалившись и сжав кулаки, Влад, взбешённым зверем тут же бросился на обидчика, но Стас оттолкнул его. Мальчишка отлетел к самому краю выгребной ямы, и, оступившись, с всплеском плюхнулся прямиком в омерзительную, склизкую коричневую жижу, кишевшую опарышами и смердевшую так, что волосы дыбом вставали. Тошнота, мгновенно подкатившая к горлу, освободила желудок от недавнего ужина.
Стас, со спесивостью победителя глянув на Влада, ошарашенного и уязвлённого внезапным унизительным поражением, больше ничего не сказал, и спокойно ушёл, сочтя, что негодник получил по заслугам. Выкарабкивался мальчишка долго и в одиночку - яма оказалась довольно глубокой, отвесные стенки - скользкими и рыхлыми, а позвать на помощь он не мог - не хотел, чтобы кто-то ещё стал свидетелем его позора. Правда, ещё дольше пришлось отстирывать одежду и отмываться в речке. Скверная вонища настолько въелась в кожу, что Влад полоскался всю ночь, натираясь песком и травой, попутно обдумывая план жесточайшей мести врагу. Бурлившая злоба побуждала его поквитаться немедленно, но прохладная вода немного остужала это яростное рвение, давая пробиться мысли, что пока лучше затаиться и подождать, пока 'неприятель' немного позабудет происшествие и расслабится. Но судьба распорядилась иначе.
***
В последний месяц лета тысяча девяносто первого года бессчётные стаи воронья, словно почувствовав приближение беды, заполонили окрестности. Тени чёрных крыл легли на землю мрачной вуалью безнадёжности, а несмолкающее надсадное хриплоголосое карканье под ясной лазурью неба звучало зловещим пророчеством.
Фесбургский юродивый, обмотанный разноцветными полосками ткани поверх одежды, в полуденный зной выбежал на городскую площадь. Потеснив глашатого, он, пуча глаза и отчаянно размахивая руками, дурью вопил:
-Близится! Близится! Она здесь! Здесь! Злая... злая... Бить будет до крови! Гонять! Передушит всех!
Горожане не придали значения безумным стращаниям, лишь досадливо отмахивались и поспешно проходили мимо. Тогда он, мечась и цепляя прохожих за рукава, стал бессвязно бормотать что-то о губительном зле внутри каждого.
Юродивого прогнали стражники, но на следующий же день начало сбываться его невнятное роковое предречение. Нескольких жителей скосило тяжкой лихорадкой; тела их покрылись багровыми пятнами, лёгкие терзал удушливый, изнуряющий кровавый кашель. Бред и неистовое буйство завладевали заболевшими, и словно в припадке одержимости, они выбегали прочь из дома, обессиленно падали, поднимались, и снова пытались бежать, пока хватало сил. Но агония неизменно настигала страдальцев, беспощадной леденящей дланью ввергала их в ступор и обескровливала до мертвенной синюшности искажённые гримасой ужаса лица. Близкие, пытавшиеся облегчить страдания умиравших, вскоре сами занимали место на смертном одре. Опасная зараза незримыми волнами стремительно раскатывалась по округе, отравляя воздух мерзким зловонием смерти. Вскоре докатилась она и до приюта.
Когда заболел первый ребёнок, Михаил почти сразу догадался, что за недуг сразил его. Он немедленно выгнал всех жильцов из землянки, где тот лежал, повелев им пока расположиться в соседней, сам же остался с больным мальчиком, выпаивая его домодельными снадобьями, окуривая помещение целебными травами и вознося молитвы Равэ. Несмотря на все старания, воспитанник, закатываясь раскатами кашля и захлёбываясь пенистой розовой мокротой, скончался на второй день. Наставник не разрешил даже близким друзьям попрощаться с покойником.
Труп, вопреки религиозной традиции суточного оплакивания, он вывез немедленно, в одиночку, и не погрёб в земле, как полагалось, а сжёг подальше от приюта, на лесной опушке. Закончив с печальной обязанностью, батюшка Михаил собрал во дворе всех обитателей маленького посёлка, и с горечью молвил:
-Скорбная доля выпала Артёму в жизни земной, но Светоносец распахнул ему свои объятия, и двери новой, лучшей жизни. Через это дитя Равэ послал нам предупреждение - страшное зло нагрянуло в наши земли, мор чумной, - от этой новости взрослые испуганно переглянулись, но остальные впервые в жизни услыхали о такой напасти, и просто непонимающе таращились на наставника, а он продолжал. - Болезнь эта простыми средствами неодолимая, лишь сам Светоносный Хранитель в силах совладать с нею. Чудо благодатное, что никто больше не заразился, бережёт нас Равэ. Сейчас, в эту тяжёлую пору, нам нужно держаться всем вместе, уповая и дальше на Его заботу, уверуйте - Он не оставит нас...
Батюшка ещё долго пытался утешить воспитанников, но всё равно к будничным делам те возвратились неохотно, весь день шли встревоженные пересуды.
Той же ночью, выйдя во двор по малой нужде, Влад увидел, как по дороге в лес уходят Виктор и Юлия, уводя с собой кобылу, навьюченную мешками. Мальчику это показалось странным, но он решил, что наставник послал их куда-то со срочным поручением, такое уже случалось прежде. Лишь утром выяснилось, что они попросту сбежали, прихватив лошадь, большую часть продуктовых запасов, и всех кур.
Среди воспитанников мигом воцарилось уныние - припасов и без того почти не осталось, а чтобы купить их, и привезти сюда, нужна была хоть какая-нибудь кобылёнка. Влад казнился горестными мыслями - он искренне считал, что это его вина, ведь он мог помешать, мог остановить беглецов. Но батюшка ободрил его: оказалось, что у него припрятано немного денег, и их вполне хватит на покупку лошади и некоторого количества провизии. Взяв с собой Алекса, Михаил отправился на городской рынок. Вот только они не вернулись ни к обеду, ни к вечеру.
-Что-то случилось... - Обеспокоенно сказала Маша, устало облокотившись на плетёную ограду. Она уже второй час наблюдала за пустовавшей дорогой, тревожно всматриваясь вдаль. Влад, стоявший рядом, согласно кивнул:
-Да. Я пойду в город.
-Да ты что, куда ты, один?..
-Так лучше. Никто мешаться под ногами не будет. К тому же... - Мальчик показал ей большой разделочный нож, прихваченный с кухни, и как-то странновато улыбнулся. По выражению лица девушка поняла, что отговаривать его от этой затеи бесполезно, лишь пожала плечами и сказала:
-Володь, ты там только осторожнее, хорошо?..
***
Мальчик уже впотьмах дошёл почти до самых городских ворот. Ему навстречу медленно плелись, поддерживая друг друга, две знакомые фигуры. Со всех ног Влад бросился к ним, а разглядев вблизи, ужаснулся: у Алекса от растекшегося во всю щёку фиолетового синяка не размыкался глаз, лицо же батюшки Михаила покрывали кровоточившие ссадины, седые волосы - слиплись от крови в бурые сосульки, да вдобавок, он тяжело дышал и подволакивал правую ногу.
-Что с вами случилось?!
-Нас... неожиданно схватили на улице... когда мы на рынок шли. На площадь поволокли... - Сбивчиво пробормотал Алекс. - Там староста... Вместе со жрецом Элтабиатты, нас объявил чёрными колдунами. Говорил, чума неистовствует из-за того, что батюшка хорошо лечил больных, он, дескать, менял с помощью злого колдовства одно исцеление на жизни десятка здоровых людей... И теперь Смерть явилась, чтобы забрать должок... А горожане... горожане-то поверили. Ну и бросились на нас с палками, излупили, деньги все отобрали, до последней монетки. А потом гнали до самой окраины, камнями кидались, плевали вслед, костерили последними словами... А когда за ворота выгоняли, пригрозили, что сожгут приют, если кто из наших посмеет к ним заявиться...
Влад гневно топнул ногой:
-Вот же мрази! Надо было мне тоже с вами пойти, я бы им устроил!
-Тогда бы и тебе тоже досталось... Лучше давай домой добираться, вон батюшке плохо совсем.
Братья взяли наставника под руки, так, чтобы он мог опереться им на плечи, и побрели к дому.
'Не иначе, Элтабиатта эта - действительно тёмная тварь, коли её жрец вот так, запросто, без доказательств, человека во всех бедах обвиняет, и ему верят...' - На ходу размышлял Влад. - 'Из-за него теперь без лошади, без еды будем... Узнать бы точно, кто деньги отнял, я бы хоть вернуть попытался, это ж ничего, когда обратно своё силой берут, это правильно, это справедливо...'.
Издали послышалось протяжное, леденящее душу завывание, подхваченное беспорядочным хором низких и визгливых собачьих голосов. Близнецам хотелось немедленно прибавить шаг, но батюшка не мог идти быстрее, и оказался чересчур тяжёл для двоих подростков, попытавшихся понести его, усадив на свои сомкнутые замком руки.
Вой же постепенно переходил в пугающий, усиленный эхом лай, доносившийся со стороны поля, но стремительно приближавшийся. Обернувшись, Влад увидел позади свору разномастных бродячих собак. Их матёрый, мощно сложенный вожак превосходил размерами телёнка, его жёсткая, косматая шерсть казалась всклоченным сгустком беспросветной ночной темноты, а хищные жёлтые глаза на её фоне светились двумя жуткими лунами, отблёскивая неестественной, прямо-таки огненной краснотой. Зверь морщил нос, утробно рычал и устрашающе скалился, демонстрируя крупные острые клыки, но с нападением пока медлил. Стая, тем временем, быстро и весьма осмысленно выстраивалась в ряд - плотно, бок к боку, будто каждая псина заранее знала своё место.
Мальчик, воспользовавшись заминкой, выхватил из-за пояса нож, сдёрнул поясной ремень и поспешно намотал его на левое предплечье, от запястья до локтя. Загородив собою спутников, он намеренно выставил защищённую руку вперёд:
'Так, сейчас вожак вцепится в неё, а я тогда - ножом его, в шею...' - Мысленно прикидывал Влад, напряжённо сжимая в правой ладони неудобную, слишком широкую деревянную рукоять.
Собаки, с угрожающим рычанием, начали медленно надвигаться на неподвижно замерших людей полукругом, чёрный держался впереди всех. Ноздри его раздувались, загривок вздыбился, агрессивный рык уже больше походил на бурное клокотание. Влад вызывающе глядел вожаку прямо в глаза, и провокация сработала - пёс набросился на него, вонзив острые, крепкие зубы в толстую ременную кожу. Однако дальше всё пошло вопреки предположениям - зверь сразу же дёрнул добычу на себя, мальчишка, теряя равновесие, ударил ножом, но стремительный замах из неудобного положения оказался неточным и слишком слабым, лезвие прошло вскользь по взъерошенной шерсти. Неуклюжее падение завершилось взрывом пронзительной боли в правом плече, от которой перед глазами всё поплыло, а пальцы непроизвольно разжались, выпустив нож. Взметнулось удушливое облако сухой рыжеватой пыли, но вожак, шумно сопя, не ослаблял хватки, мотал головой и вгрызался всё глубже в ремень, пытаясь раздробить могучими челюстями тонкую руку беспомощно распростёртого на земле храбреца.
Остальная свора, осмелев, тоже накинулась на Влада, он ощущал горячее, смрадное дыхание множества жадных пастей. Не в силах даже закричать от сковавшего ужаса, мальчик сжался в комочек, крепко зажмурился, ожидая принять неминуемую, страшную смерть, но... внезапно всё прекратилось. Собаки отпрянули, словно напуганные какой-то неведомой силой, и шумно, настороженно принюхивались. Вожак, неохотно разомкнув клыки, свирепо ощерился над брошенной жертвой. Влад услышал голоса наставника и брата, они в унисон повторяли:
Звучание этих простых слов почему-то очень воодушевляло, вселяло уверенность. Алекс решительно наступал на зверей, сжимая в кулаке свой деревянный амулет, а позади, направляющей дланью, за плечо его держал батюшка Михаил. Подобно теням, ускользающим от ярких лучей, псы, поджавши хвосты, с испуганным поскуливанием пятились от них.
-Володя, вставай, - переведши дыхание, молвил наставник. - Не бойся, они не тронут... не посмеют. Прочь! Пошли прочь! - Он еле стоял, но всё же его повелительный изгоняющий жест, будто чародейство, немедленно повлиял на колебавшееся зверьё.
Вожак, сверкнув глазами, сердито гавкнул, и, развернувшись, метнулся в придорожные кусты, а следом за ним - вся стая. Поднявшийся Влад со злостью швырнул им вслед булыжником, о чём немедля пожалел - вывихнутый от удара оземь плечевой сустав тут же напомнил о себе.
-Не надо, Влад... - Устало сказал Алекс, заправив амулет обратно под рубаху. - Пойдём лучше домой.
***
Ограда приютской обители показалась впереди, когда солнце уже сияло высоко в небе, разогнав утренний туман. Хотелось, наконец, отдохнуть: батюшка Михаил, растратив остатки сил на изгнание своры, пребывал в полубессознательном состоянии, и братья, всю дорогу волочившие его на себе, изрядно вымотались. Но даже здесь было неспокойно, посреди двора сгрудилась толпа ребятишек, пытавшихся стащить с дерева Стаса. Стоял невообразимый гомон, в висевшего на ветвях поварёнка летели камни и комья земли. В другое время, такая картина наверняка вызвала бы у Влада приступ упоительного злорадства, однако сейчас воспринималась неприязненно.
Маша выбежала навстречу вернувшимся. Окинув встревоженным взглядом округлившихся глаз перепачканных мальчишек и израненного наставника, она всплеснула руками.
-Что же это такое с вами случилось?! Кто вас так?!
Алекс не успел и рта открыть, как к ним, оставив пока в покое Стаса, устремились остальные воспитанники. Дети, в запале гнева не обратив внимания на плачевное состояние батюшки Михаила, наперебой стали ябедничать ему, тыча пальцами в сторону поварёнка.
-Это он, он во всём виноват!
-Да, это он крыс прикармливал!
-И отраву нам варил!
-Пока тебя не было, ещё четверо после его стряпни пятнами покрылись!
-В лихорадке мечутся! И пить всё время просят!
Отстранив наставника, силящегося превозмочь занемевший язык и ответить им, вперёд вышел Алекс. Перепачканное лицо с распухшей фиолетовой щекой вмиг стало строгим, в здоровом глазу вспыхнуло праведное пламя. Точно осенённый высшей волей, с пылкостью проповедника он промолвил:
-Что вы делаете? Разве вы не видите - Равэ испытывает нас, а мы ведём себя, как глупые цыплята! Сначала Витя с Юлей нас обокрали и сбежали, а теперь все вы пытаетесь найти виноватого. Вы поглядите на батюшку, поглядите, что с ним! А горожане тоже его во всём обвинили... это они его побили... сказали, что он чуму напустил, прямо как вы сейчас на Стаса наговариваете! Как вы не можете понять - сейчас нам нужно помогать друг другу, а не пытаться свалить вину на соседа... как вы не понимаете!
Столь сильные, неподдельные чувства мальчик вложил в свои слова, что до всех остальных, на какое-то время умолкших под впечатлением от краткой речи, начал доходить смысл сказанного. И возникшее возмущение, более не нагнетаемое, не подпитываемое всеобщим недовольством, развеялось как дым угасшего пожара, уступив место более важным на этот момент делам. Михаила отвели в избу и уложили в постель. Он остро нуждался в лечении, но других знахарей в близлежащих окрестностях не было, а ещё раз сунуться в город никто бы не рискнул, да и смыла это не имело - городские доктора не отличались сострадательностью, лишь деньги побуждали их оказывать помощь больным.
Ситуация начала казаться безнадёжной, но тут выяснилось, что наставник когда-то обучил нескольких способных старших детей основам врачевания, и единственным из них, ещё не покинувшим приют, был как раз Стас. В доказательство своих умений, сперва он вполне успешно вправил Владу плечо. Конечно, от очередного взрыва резкой боли мальчик чуть не потерял сознание, но зато потом почти сразу стало легче, хотя ноющая ломота беспокоила ещё несколько дней.
Батюшке Михаилу, слёгшему в горячке от побоев, Стас промыл раны и полосками льняной ткани примотал дощечку к повреждённой ноге. Как-то незаметно бывшего поварёнка признали в приюте за главного лекаря, хотя некоторые всё ещё поглядывали на него с подозрением, и готовить еду больше ни разу не доверили. Теперь поваром стала Маша, а Стас, кажется, был этому только рад.
В следующую неделю панический страх, завладевший умами воспитанников приюта, перерос в исступлённый ужас перед смертельной болезнью. Хуже всего стало оттого, что наставник тяжко хворал, и оставалось неясным, выживет он, или нет. Последствия избиения давали о себе знать, Михаил почти всё время находился в забытьи беспокойного сна, а порою задыхался и бился в судорогах, посему сам нуждался в сиделке. Стас только делал целебные отвары из заготовленных сушёных трав, пользуясь готовыми рецептами, этим его забота о наставнике и ограничивалась, зато Маша, Влад и Алекс днями и ночами дежурили у его постели, по очереди сменяя друг друга.
Воспитанники оказались предоставленными каждый сам себе. Никем не контролируемые, некоторые дети куда-то без предупреждения уходили и больше не возвращались, но другие даже не думали искать пропавших, каждый слишком опасался за собственную жизнь, чтобы беспокоиться о ком-то ещё. Почти каждый день у кого-нибудь из сирот поднимался жар, и появлялись на теле пятна, похожие на красновато-чёрные синяки. Такие сразу же становились изгоями. Всех заразившихся сгоняли в одну землянку, и старались не приближаться к ней, а Стас поставил во дворе чугунок, и раскуривал в нём ветки можжевельника и пучки душистых трав, 'чтобы отогнать заразу'.
Умерших, обёрнутых тряпками вместо савана, Влад с Алексом грузили в телегу, вдвоём впрягались в неё и отволакивали подальше в поле. Никто не помогал им в этом - наоборот, все брезгливо и опасливо сторонились. Маленькие мёртвые тела, калачиками лежавшие на земле, под огромным, распростёршимся над ними небом, казались такими жалкими, что иногда близнецы не сдерживали слёз. Алекс произносил прощальные слова и заупокойную молитву, Влад же обыкновенно, молча, задумчиво созерцал. Потом, сложив из поленьев костёр, братья сжигали трупы. Пару раз они видели, как огромный чёрный пёс ворошился на кострище, выбирая из пепла обуглившиеся кости.
-Это тёмная тварь... Исчадье... - Шёпотом пробормотал Алекс, признав в нём вожака своры. - Он преследует нас... Живых загрызть не смог, так теперь мёртвых пожирает... вон, косится, видать ждёт, когда наш черёд подойдёт...
-А мы не умрём, - отозвался Влад, воспротивившись упадочному настрою. - Помнишь: 'Заклинаю Светом Равэ...'. Идём-ка отсюда...