Боль была почти нестерпимой. Стараясь отвлечься, я думал. Пытался думать, вернее сказать. Мысли раз за разом соскальзывали, растворялись в боли, а я раз за разом возвращал их обратно. Хотя бы частичного успеха я добился: я уже смог думать о чем-то кроме боли. Да, она постоянно захлестывала меня, но раз за разом с упрямством я отвлекался от мыслей о ней. Быть может, это покажется странным, но я пытался думать о боге. Не укорять его и не взывать к нему (хотя я и не отказался бы с ним поговорить), а просто отвлеченно размышлять о нем. Нога немного онемела и ярость терзавших меня мучений немного утихла. Я думал, какой иронией станет гибель здесь, в отеле, вдали от дома, заживо погребенным под камнями. Это почти забавно. И я почти верил в то, что писал Мусаси о том, что бессмысленных смертей не бывает. А что, в конце концов, мне оставалось? И дело даже не в самоуважении... Мои размышления были прерваны негромким вежливым кашлем.
Я повернул голову. У уцелевшей стены стоял человек в серых джинсах и чуть запыленной синей рубахе. Впрочем, человеком его можно было назвать только по недомыслию. В первый миг я едва не ослеп от исходящего от фигуры сияния, заверещал от страха и неожиданности, и услышал в ответ переливчатый смех. Внутри заворочалась обида.
--
Чего смеешься? Я ослепнуть боюсь.
--
Глупости. Этот свет не ослепит и не опалит, и тебе это прекрасно известно. Но ты не даешь себе труда об этом подумать, разве не так?
Я в упор взглянул на собеседника. Обида стекла куда-то на дно души, затаилась, хотя и не исчезла вовсе. Я попытался рассмотреть собеседника. Как будто в ответ на мой взгляд черты его лица поплыли, потекли, изменяясь. Нельзя было понять даже, имеешь дело с мужчиной или женщиной. Мои глаза опустились ниже. Одежда тоже поплыла, правда, это было чуть менее заметно, однако рубашка плавно превращалась в топик, в кофточку, в майку, в длинную русскую рубаху и во множество других видов одежды, которых я не знал. Вновь зазвенел мелодичный, похожий на женский, смех моего собеседника. Я резко повернул голову, пытаясь уследить за изменением брюк, однако нечаянно потревожил ногу, и она вновь отозвалась взрывом боли. Мой собеседник двинулся ко мне.
--
Боль. Тебе мешает боль. Признаться, с моей стороны было бы вежливо помочь тебе с болью, а уж потом заговаривать. Моя ошибка. - Собеседник (или собеседница) приблизился и протянул руку. Она легко прошла сквозь камень, и я ощутил прохладное прикосновение к своей ноге. Мгновение спустя боль словно бы выпустили в открытое окно - как птицу, которая долго билась о стекло, просясь наружу. Стало неожиданно тепло и спокойно, как когда дремлешь на пляже в пасмурный день. - Так лучше?
--
Да, спасибо. Но кто ты? - Признаться, этот вопрос мучил меня с самого начала.
--
А ты не знаешь? Ты ведь только что думал обо мне.
--
Да знаю. Просто не верю. - Я действительно знал. Не могу объяснить. Все было в точности, как говорил Воланд. Просто он стоял передо мной. И не надо стало никаких доказательств.
--
Поэтому ты мне и нравишься. Ты забавный. Знать и не верить, это, наверное, особенность одних только людей.
--
Наверное?
--
Наверное. - Он был абсолютно спокоен. - Я не знаю. Я ведь тоже был не первым. Здесь - может быть. Но не вообще. - Он сделал неопределенный жест рукой и замолчал. Я тоже не нарушал тишины какое-то время, размышляя.
--
Я умру? - Вот не думал, что эта мысль окажется для меня такой легкой. Он (она) вновь рассмеялся, на сей раз басовито.
--
Не здесь и не сейчас, если ты об этом.
--
Тогда почему?..
--
А почему нет? В конце концов, даже если б я и боялся огласки, сейчас ты в глазах сородичей - не лучший субъект для доверия. Перенапряжение, стресс, эти, как его, галлюцинации... Сам понимаешь. - Мне показалось, или у него в глазах заплясали огоньки?
--
А почему ты все время меняешься?
--
А тебя это смущает? - Он прочитал ответ в моих глазах. - Ну, это поправимо. Так? - Он превратился в стройного темноволосого мужчину с карими глазами в серой одежде. - Хотя тебе больше понравится так, да? - Передо мной стояла невысокая девушка с не слишком пышными, но как будто исполненными гениальным скульптором пропорциями. Наверное, она прочитала этот образ где-то глубоко внутри меня... во всяком случае, я восхитился. Светлые волосы струились и падали на плечи, торс был затянут в небесно-голубую блузку с мелкими белыми полосками неправильной формы, а ниже была надета аккуратная юбочка по колено. Миниатюрное округлое личико сверкало жемчужными зубами, радуя взгляд ровным и светлым загаром. Между голубых глаз был выточен озорно вздернутый носик. Впрочем, как ни странно, тело моё никак не откликалось на такую соблазнительную фигурку. Я восхищался чувствами, разумом, но и только. - Хорошо?
--
Хороша. - Ответил я. - Моё уважение. - Вновь зазвенел колокольчик её смеха. Вообще, в отличие от притч и скучных церковных учений, он (она?) часто смеялся и, кажется, не слишком этого смущался.
--
Что, не похожа?
--
Похожа. Хотя и не слишком. Слушай, давно хотел узнать, как ты относишься к ним?
--
Если ты о том, несут ли они мою волю, то в их учениях уже давно все - земное. Впрочем, ты ведь знаешь, они во мне не нуждаются... - Она махнула рукой и улыбнулась.
--
Ты их не одобряешь?
--
А почему им нужно моё одобрение? Они люди. А я никогда не стремилась мешаться в дела людей.
--
Но... как же? Страшный суд, воздастся всем? - Она лишь улыбнулась. Мне почему-то (сам не знаю, почему) почудилось, что на его (её?) слова накладывает отпечаток личность именно этой молодой девушки, почти девочки, устами которой он сейчас говорит.
--
И да, и нет. Не совсем так, как ты думаешь. Она - это я. Хотя и не вся я. Или не весь? - Она вновь озорно улыбнулась.
--
Ты читаешь мои мысли?
--
И снова и да, и нет. Я не влезаю в твой разум. Но все, о чем ты сейчас думаешь - как слова в открытой книге. И иногда я против воли краем глаза кое-что вижу.
--
Хорошо. Так что же суд?
--
Какой суд? Нет никакого суда. Никогда я такого не говорила. Человеку вполне в достатке того, что он судит себя сам...
--
Но почему?..
--
Почему я не скажу? Много причин. К примеру, как я уже сказала, я им не нужна. Давно уже не нужна. Да и вообще я стараюсь не вмешиваться. Не затем я здесь.
--
А зачем?
--
А ты действительно хочешь узнать это прямо вот так, на-гора?
--
Не знаю. Любопытство и гордость борются...
--
Не гордость.
--
Может, и не гордость. Так что, все, что творится в мире - против твоей воли?
--
Не против. Скорее помимо.
--
И смерти? И страдание?
--
И искусство. И сострадание. Если уж ты начал этот список.
--
Но ведь это же не честно. Ты ведь добрый. Почему ты не остановишь хотя бы гибель детей?
--
А чем дети лучше?
--
Но ведь это просто не гуманно... они ведь еще не успели согрешить...
--
Ну вот, опять. Ты судишь. Ты считаешь, что и я сужу. И, наконец, ты думаешь, что смерть это кара.
--
А разве это не так? - Я вскинулся.
--
Не двигайся, ногу повредишь. Что страшного в смерти? Задумайся. - Она помолчала. - К тому же ты вновь судишь меня. Судишь по вашей мерке.
--
Несовершенной?
--
Несовершенной. Да к тому же почему я должен ей соответствовать? Не думаешь же ты, что я, каким меня намалевали они - образец для подражания?
--
Не знаю. Я уже не знаю, о чем думать.
--
Думай о том, что земля - ступенька. - Девушка задумчиво покачала головой. - И даже если мне не нравится, как вы на неё ступаете, это не повод вмешаться. В одном они правы - главное сокровище - свобода выбора. Вот только в мотивах вы ошиблись, да, признаться, и саму свободу понимаете не так. Но я не стану вам мешать. Знаешь, кто-то из ваших философов сказал: "Человек это то, чему должно перейти".
--
Ницше. Это сказал Ницше.
--
Может, и он. В конце концов, почему я должна об этом помнить. - В этот момент она встряхнула головой, как обыкновенная легкомысленная блондинка и вновь рассмеялась.
--
Много смеешься.
--
А почему нет? - Глаза её лучились. - Ведь и вы кое-чему выучились. Так и у вас поучиться не зазорно.
Сверху послышался грохот разгребаемых камней. Собеседница моя грустно улыбнулась. Ничего не сказала. Так и помню как сейчас её, сидящую на камне и постепенно становящуюся прозрачной. Пылинки в луче солнца, проносящиеся через прозрачное лицо.
***
Лежу в больничной койке. Единственного врача, говорящего хотя бы по-английски, вижу раз в несколько часов. Жертв много, продолжают поступать. Мне еще крупно повезло... Лежу вот, думаю. А что еще остается?
Не знаю, было ли, не было. Слишком похоже на видение больного рассудка. А впрочем, так ли это важно? Она ведь не затем ко мне пришла, чтобы я нес людям свет её истины... как, возможно, не хотела она того и от основателей мировых религий. Она пришла (если действительно пришла) ко мне, так что же важно, кроме моей собственной реакции? Да и она - важна ли? Почему-то, вспоминая её смеющейся, я чувствую что-то, чего не определил тогда. Усталость? Грусть? Возможно. Может ли быть, что для него, для неё земля каким-то образом стала ловушкой? Хотя... всякий раз, когда я говорю о ней и её мотивах, любые слова кажутся мне недостаточно точными. И я не знаю, не знаю, не знаю. Да, признаться, не уверен, что хочу знать... В чем я уверен, так это в том, что именно сейчас я хочу спать...