"Небесный свод - восхитительного голубого цвета. Солнечные лучи - бледно-желтые. Это мягкое, волшебное сочетание небесной лазури и желтых тонов с картин Вермеера Делфтского... Мне не удается написать нечто столь же прекрасное..." Винсент грустно раскладывал на столе увядающие подсолнухи. Перед глазами стояла картина Вермеера "Девушка с жемчужной сережкой". Сине-голубая лента, наивные глаза, припухший, детский, полуоткрытый рот... Винсенту было трудно дышать. Он никак не мог понять благостного умиротворения посетителей выставки, созерцающих портрет неизвестной. Сорванный цветок бывает так прекрасен только в период умирания!
В крохотной парижской квартире было тошнотворно тесно от запаха гниющих цветов. Над их обугленными головками кое-где еще словно вспыхивали желто-оранжевые языки угасающего огня. Винсент медленно подошел к мольберту. Белый холст был похож на коридор психиатрической лечебницы. Винсент плохо помнил, как он там оказался. Он просто очнулся в палате с плотно забинтованной головой. Он отчаянно ждал Поля, но вместо этого получил холодное письмо, в котором Гоген сообщил, что уезжает на Мартинику...
Нет, предмет - это совсем не то, что мы видим, это то, что мы о нем думаем... Ван Гог снова взглянул на цветы. Стебли... Вот же они, заскорузлые пальцы, суставы, сведенные судорогой... Но подсолнухи все еще дышат, тянутся к свету беспомощными, больными лепестками... Бледно-желтое на синем... Как прохладное солнце на осеннем парижском небе. Сорванный цветок, который вот-вот умрет, задавленный тяжелыми, снеговыми тучами.
Винсент решительно выдавил на палитру мягкие, блестящие сине-голубые и золотистые краски, налил в чашку льняное масло. Время встало. Остался один долгий, узкий коридор, который постепенно то раздвигался, то снова скручивался, жег руки, рвал и царапал грудную клетку...
Очнувшись, Ван Гог увидел на некогда белом холсте огромные, скорбные глаза умирающих, но ставших вечными бледно-желтых цветов подсолнуха, сияющих словно звезды из сумрачной пасти вечно голодного тоннеля...