Воронков Александр Владимирович : другие произведения.

Орловцы. Миниатюрные портреты к "отыгрышу"

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Миниатюрные портреты к "Отыгрышу" Яворской и Милешкина. Основной текст находится вот здесь: http://samlib.ru/m/mileshkin_a_j/w.shtml

  Друзья-читатели! Книга окончена. Из разрозненных отрывков получилась вполне достойная вещь. Выкладка полного текста по порядку производится на форуме "Книги - Империи!" по адресу http://knigiimperii.1bb.ru/viewtopic.php?id=23#p130 Заходите, читайте, комментируйте!
  ОРЛОВЦЫ
  Миниатюрные портреты к 'Отыгрышу'
  ПРОЛОГ
  '1941.X.04
  Орёл
  Моя любимая Марта! Наконец-то удалось выкроить минутку, чтобы приняться за письмо тебе.
  Сегодня утром я получил от тебя четыре пакетика со сладостями и тёплый свитер ко дню рождения. Не беда, что но уже прошёл - почта из фатерланда идёт сейчас 4-5 недель... Сейчас нахожусь в городе со смешным названием 'Orjol', находящемся неподалёку от большевистской столицы Москвы. Говорят, на человеческом, немецком языке это означает 'орёл'. Жаль, что рядом со мной нет Вилли и его камерадов из Люфтваффе: им бы понравился такой каламбур.
  В этой проклятой России идут жестокие и кровопролитные бои: русские яростно защищаются. После нескольких дней форсированного марша вчера мы подошли к окраине этого города, пробиваясь сквозь разрозненное, но ожесточённое сопротивление мелких групп большевиков. К счастью, моя машина предназначена для перевозки горючего, поэтому я никогда не езжу в голове колонн и уж тем более - в передовом отряде. Так что не переживай за моё здоровье, любимая! Ничего плохого со мной произойти не может. А вот нашим парням-танкистам постоянно не везёт. Вот и вчера сумасшедшие русские неподалёку от города неожиданно открыли огонь по передовому отряду. Сталинские фанатики сумели из своего единственного зенитного орудия уничтожить два наших панцервагена и разбить грузовик с солдатами. Представь себе: у этих деревянноголовых не было даже пехотного прикрытия и наши парни сумели достаточно быстро подавить сопротивление. Тем не менее несколько камерадов погибло, а ещё больше - ранено. Да и с ремонтом панцервагенов придётся повозится нашей арбайтроте.
  На окраине и на городских улицах также произошло несколько стычек, но их нельзя сравнить с тем кошмаром, который пришлось пережить в Смоленске.
  На постой нашу роту разместили в домах на окраине города - поближе к захваченным у русских складам с горючим. Наш гауптманн рад этому обстоятельству до безумия и сразу же выставил там караулы. Так что выспаться минувшей ночью мне не удалось: в качестве бдительного постена вышагивал под противным дождём с оружием на изготовку, то и дело поскальзываясь в русской грязи. Ничего не поделаешь: с этими большевиками нужно держать глаза и уши широко раскрытыми, проклятые собакосвиньи не ценят наших усилий по освобождению их от жидокомиссарской власти. Когда вчера парни из первого взвода размещались на отдых в одном из домов, то обнаружили спрятавшегося раненого большевика из НКВД. Пришлось расстрелять его вместе с обеими хозяйками дома в назидание прочим русским.
  Погода очень испортилась: кругом грязь, дождь, сырость. Настали холода, какие у нас в Померании бывают только в январе, а тут только начало октября. Сколько же градусов тут будет зимой? Русские говорят, что в прошлом году мороз достигал пятидесяти градусов, а снежный покров - до двух метров. Не дай бог нам задержать взятие Москвы до выпадения снега! Там, на зимних квартирах русской столицы мы сумеем перенести тяготы проклятой большевистской зимы достаточно безболезненно, чтобы с весной вновь начать победное наступление!
  Дорогая Марта! Вскоре после получения этого письма ожидай посылку от меня. Зная, что выбор продуктов по карточкам у вас несколько ограничен, высылаю тебе банку натурального русского мёда, которая досталась мне по случаю, две банки консервированного краба и ткань на пальто: сегодня утром мне удалось раздобыть её в небольшом магазине на соседней улице. Увы, разжиться чем-то посущественнее не получилось: проклятые пехотинцы из передовых частей побывали там раньше и всё, что не сумели уволочь в ранцах постарались поломать, испачкать и порвать: словом, полностью испортить. Не грусти, ничего страшного: впереди у нас Тула и Москва, где можно забрать в магазине любой товар, не платя ни пфеннига: это право победителя!
  Любимая Марта! Рад был бы написать тебе гораздо больше - но не поспеваю. Пора готовиться к рейсу: наши панцервагены укатили в сторону Мценска и твоему Курту вновь предстоит доставлять горючее для их ненасытных моторов.
  Обнимаю и целую тебя тысячу раз!
  Любящий тебя Курт Бальтазар"
  
  ***
  
  Восемь двухмоторных ПС-84, порождение американского технического гения и русского рабочего мастерства, один за другим, не заходя на круг над аэродромом, спешно шли на посадку. Чуть в стороне и выше, почти цепляя хвостовым оперением набрякшие дождём тучи, кувыркались, переполыхиваясь злыми огоньками пушек и пулемётов, две тройки 'ястребков' против дюжины 'мессов'. Впрочем, нет, не дюжины - десятка: один Me-109f, волоча за собою дымный шлейф, торопливо ковылял на юго-запад, в сторону Дмитровска, пилота второго порывистым ветром уволакивало вместе с парашютом в сторону реденькой рощицы.
  Вот колёса первого эрзац-'дугласа' синхронно стукнулись о покрытие ВПП, закрутились, подчиняясь извечному закону инерции, и самолёт шустро для своих габаритов покатил вперёд, вращая пропеллерами не заглушённых моторов, чтобы как можно быстрее освободить дорожку для летящего в кильватер дюралевого сотоварища. Крылатая машина не успела ещё окончательно остановиться, как в её борту рывком распахнулась сводчатая дверца и на гравий принялись выскакивать красноармейцы и командиры. Подчиняясь отрывистым командам, они, едва успев размять занемевшие от многочасового сидения ноги, группировались по отделениям, взводам и торопливым шагом выдвигались в сторону железнодорожной насыпи. Четыре стальных 'оглобли' ПТР-39 волокли на плечах попарно, нервно оглядываясь назад, где к аэродрому уже подлетали десятки краснозвёздных ТБ-3, в недрах которых, помимо их товарищей-десантников, намертво принайтованные тросами, летели на подмогу 45-миллиметровые орудия противотанковой батареи 201-й парашютно-десантной бригады.
  Первый взвод парашютистов уже взбирался на насыпь, когда от переезда раздались резкие хлопки орудийных выстрелов: передовой танковый взвод немцев вместе с приданными панцергренадирами открыл огонь по лётному полю аэродрома.
  Когда ты впервые в жизни понимаешь, что цвиркающие звуки рядом с тобой издают не безобидные щеглы-воробушки, а вполне реальные пули и осколки снарядов, от неожиданности поневоле пригнёшься, втягивая голову и завидуя черепахе с её панцирем, а то и бросишься с размаху на землю: она, кормилица и заступница, укроет от вражьего летящего железа. Подчиняясь командам, высадившиеся десантники принялись рассредоточиваться по полю, а опустевшие самолёты один за другим стали подниматься в воздух. Весёлый золоточубый политрук, форсящий среди прыжковых комбинезонов и полевого обмундирования диагоналевыми тёмно-синими галифе 'шириною с Чёрное море' и авиационным околышем фуражки, кинулся к ирригационной канавке неподалёку от дороги, увлекая за собой ближайший взвод. Натренированные километражом довоенных ещё марш-бросков, парашютисты, топоча сапогами, мчались за ним, один за другим сигая в заросший поблёкшей осенней травой водогон, тут же деловито принимаясь обустраивать свой временный боевой рубеж: выкладывали из вещмешков противотанковые и ручные гранаты, тут же деловито снаряжая их карандашиками детонаторов, выравнивая дыхание брали на мушки токаревских полуавтоматов мелькающие вдали непривычные силуэты в немецких касках и напряжённо ожидали приближающиеся стальные ящики на гусеницах, окрашенные в серо-сизый колер германского горизонта...
  Ведомый самым бесшабашным, а может быть - самым неразумным командиром Pz.Kpfw II сунулся справа, одновременно разворачивая башню, чтобы прочесать фланговым огнём канаву, чересчур приблизившись к ней. Тут же над землёй взметнулась чья-то рука и, кувыркаясь в воздухе, в танк полетела килограммовая тушка гранаты. Взрыв на лобовом листе оглушил водителя, заставив того выпустить рычаги фрикционов, подобно тому, как терял поводья боевого коня тевтон, получивший удар булавой по ведерному шлему. Вторая граната, не долетев, взметнула землю в метре от борта, зато третья 'РПГ-40' легла точно, разорвав стальную гусеницу и повредив ведущий каток. Высунувшийся вскоре панцерманн поймал сразу несколько пуль и осел внутрь стального гроба. Сотоварищи подбитого танка, видимо, решили излишне не рисковать и, остановившись на почтительном отдалении, принялись за методический обстрел. Впрочем, лафа их продолжалась не долго.
  Как только из первого приземлившегося ТБ-3 десантники-артиллеристы выкатили противотанковое орудие, немцы потеряли возможность безобразничать безнаказанно. А когда сорокапяток стало три, то вскоре задымились ещё две германские машины. Здраво рассудив, дескать, 'не царское это дело - свою задницу коптить', фашистский командир отдал приказ на отход.
  Тем временем тяжёлые бомбардировщики всё спускались с серого неба на серый бетон, крылатыми салазками катили по нему и, выплюнув из своих дюралевых утроб людей, ящики и орудия, вновь грузно выруливали на взлёт. Удивительно: ни один из этих воздушных гигантов не горел, не лежал в конце ВПП грудой покорёженного металла... Видно, не признанный Советской властью Илья-пророк всё-таки решил прикрыть авиаторов своим плащом от летящих снарядов и избавил от прямого попадания. Что же до дырок в плоскостях и фюзеляжах... Что ж! Дополнительное освещение ещё никому не смогло повредить.
  Едва парашютисты выгрузили последнее, шестое орудие, прибежал запыхавшийся посыльный с приказом занять заранее подготовленный рубеж обороны на краю поля по ту сторону железнодорожной насыпи, закрывающей от глаз противника и сам аэродром и отстоящую гораздо дальше от него городскую окраину.
  Ну что же... Как там говорил Суворов про 'тяжело в учении'? Учений у кадровых парашютистов РККА за время службы было не то, чтобы очень много, но, тем не менее, кое-какие навыки уже были отработаны. В том числе и навык катать квадратное и таскать круглое, так что с задачей перекатывания вверенной материальной части батарейцы должны были справиться.
  Не горюйте, не печальтесь - всё поправится,
  Прокатите побыстрее - всё забудется!
  Разлюбила - ну так что ж,
  Стал ей видно не хорош.
  Буду вас любить, касатики мои!
  Капитан Денис Французов, упершись ногами в ветку, а лопатками - в берёзовый ствол, то окидывая внимательным взглядом лежащую перед ним местность, то сверяясь с логарифмической линейкой, составлял огневую карточку. Перед глазами, по обе стороны, неспешно серебрились реки, чьи берега негусто поросли кустарником с редкими деревьями. В междуречье, слегка поднимаясь к центру, лежало непаханое поле, тянущееся почти от оставшейся за спиной станции, а по правде сказать - полустанка Стальной конь и до темнеющего вдалеке леска, скрывающего из виду какую-то деревушку. Оттуда ожидалась атака немцев. На ближнем краю поля, вдоль кустов, парашютисты уже заняли заранее подготовленные кем-то окопы и только на позициях противотанкистов взблескивали лопаты: бойцы спешно дооборудовали укрытия и готовили снарядные ровики. Левый фланг прикрывали местные парни с петлицами Войск НКВД - конвойный батальон, до немецкого прорыва фронта охранявший знаменитый Орловский Централ. Внизу, под деревом, торопливо рыли окопчик двое телефонистов: фигура третьего, загруженного катушками провода, мелькала вдалеке между кустами: минут через пять-восемь линия связи ко второму огневому взводу будет протянута. Из расположения первого взвода и с пункта боепитания уже отзвонились об исполнении. Что не могло не радовать.
  Ну, быстрей летите, кони, отгоните прочь тоску!
  Мы найдём себе другую - раскрасавицу-жену!
  Как бывало к ней приедешь, к моей миленькой -
  Приголубишь, поцелуешь, приласкаешься.
  Как бывало с нею на сердце спокойненько -
  Коротали вечера мы с ней, соколики!
  А теперь лечу я с вами - эх, орёлики! -
  Коротаю с вами время, горемычные.
  Видно мне так суждено...
  Перед глазами, примерно там, где минуту назад мелькал комбинезон связиста, полыхнул бело-оранжево-чёрный цветок снарядного разрыва, а спустя секунду воздушная волна с привычным грохотом прошлась по всему телу, будто боксёрскими 'лапами' ударив по ушам. Следом за первым рванул второй снаряд, третий...
  - Бат-тарея! К бою!
  Тяжко это - сидеть под огнём, даже если понятно, что враг лупит по площадям, 'в белый свет'... А ответить никак не возможно: винтовка против артиллерии 'не играет', да свои и пушечки-то... Противотанковые они, пригодные для боя на прямой наводке, а вот артиллерийская дуэль не для них.
  Так что сиди. Сиди и жди. Жди, когда пойдёт...
  Они пошли. Серые коробочки на блестящих лентах гусениц один за другим выползали с лесной опушки, разъезжались неровной линией. В промежутках между ними сизыми бегунками мишеней сутулились цепи пехотинцев. Лиц на таком расстоянии было не видно... Да и ни к чему их рассматривать. Солдатское дело - толково такого бегунка посадить на пенёк мушки да плавно выбрать спуск. 'Не ходи на Русь. Там живёт твоя смерть!'... Уж сколько раз вбивали эту истину в головы иноземных захватчиков: то мечами, то пулями... А им всё неймётся... Что у них, кладбищ своих мало? Так мы не жадные. Метра по два выделим...
  Сколько было атак и контратак? Никто не считал. А если кто и считал, у того уже не спросишь... Германцам так и не удалось форсировать железную дорогу там, где её обороняли красные десантники и чекисты. В город немецкие солдаты вошли с противоположной стороны. С той стороны, где его некому было защитить...
  Такова была реальность первых дней октября одна тысяча девятьсот сорок первого года...
  Но в этом нет вины ни капитана Французова, ни русоволосого политрука, удивлёнными голубыми очами всматривающегося в обгорелые травинки перед лицом, сжавши мёртвыми пальцами черенок пехотной лопатки, ни последний оставшийся ротный - старлей Нурков, отдавший приказ на выход из окружения последней группе парашютистов, прикрывавшей отход...
  Следующий бой 201-я парашютно-десантная бригада приняла на мценском рубеже обороны. Так начиналась Битва за Москву.
  
  ===============
  КОНЕЦ ПРОЛОГА
  
  Порой вечерами ему казалось, что окружающий мир - какой-то пластиково-искусственный, словно бело-красная банка 'Кока-Колы', что люди не живут, а будто выполняют примитивнейшую программу: 'спать, работать, есть, совокупляться, спать, работать'... Тогда, чтобы избавиться от этого ощущения, Годунов, выключив надоедливо бормочущий 'зомбоящик', доставал со шкафа пару альбомов в тёмно-вишнёвых коленкоровых переплётах и погружался в застывшие на бумаге мгновения того, настоящего, мира.
  Вот на одном листе расположились снимки со свадьбы родителей и с его школьного выпуска. Отец - в отутюженном кителе со 'стоечкой'-воротом, уже без погон и петлиц, но латунные пуговицы со звёздами ещё не спороты. По тем послевоенным годам нормально: многие фронтовики 'донашивали второй срок'. Вот широкоглазый стриженый паренёк в необмятой 'фланке' с гюйсом на плечах и звездастым якорем на пряжке. Первый 'увал' в 'мореходке'... Вот - весёлые лица под бескозырками, играют мышцы под обтягивающими тела тельняшками, двумя ровными крыльями подняты тяжёлые вёсла яла 6-Д: соревнования по гребле на День ВМФ СССР. А тут пошли фотографии офицерских лет: то в кителе, то в тужурке, то в рабочей робе в родимой БЧ-5, опершись рукой о переборку. Лицо усталое, и без того тонкий нос совсем заострился, чисто выбритые щёки проваливаются... Да, тяжеленек был тогда поход...
  Сейчас, конечно, Годунов смотрится презентабельнее: с годами обзавёлся небольшим 'командирским' брюшком, в волосах мелькает проседь (друзья смеются: 'Как на шкурке у песца!'), аккуратно подстриженные небольшие усы прикрывают шрамик на рассечённой в детской драке губе. Но всё так же горда офицерская выправка и сильны моряцкие руки. А что до морщин на лбу - так он, чай, не невеста, красоваться незачем.
  
  +++++++++++++
  Всё основное было сказано, теперь пора было приниматься за работу каждому на своём посту. Участники совещания начали расходиться. И только второй секретарь обкома, примостившись за столом, деловито шуршал остро заточенным карандашом по страницам блокнота.
  - Что, товарищ Игнатов, тезисы к докладу кропаете? Так не до докладов, вроде бы сейчас...
  - Доклады, старший майор, на нас самих напишут, если просрём город. Уж поверь - чернил не пожалеют, найдутся доброхоты. Я нашу систему на своей шкуре уже изучил... Как-никак с конца Гражданской в органах.
  - Чекист, значит? А что ж на партработу перешли?
  - Куда послали - там и служу. Да и неуютно стало у нас в Главке для старых кадров. Сам-то ты, дивлюсь, не московский выдвиженец, не помню я тебя...
  - Так и я Вас не помню ...
  - Николай. И не 'выкай', мы с тобой сейчас одну качель качаем.
  - Александр.
  - Ну, вот и добре. Сам-то где служил до войны?
  - На Мурмане...
  - Далековато, факт. И как там? Что за народ в Управлении подобрался?
  - Да как везде. Служба наша известная, Николай. Как в старое время говорили, государева.
  Игнатов встал со своего места и сразу стал похож на затянутый в защитный френч двухметровый монумент:
  - За языком следи, старший майор, думай, что гутаришь! Кончилось старое время и никогда не воротится! И соображай в другой раз, вперёд того, чтоб брякнуть! Кого с царями сравнил!
  'Вот же влип! Здешний народ ещё той закалки, революционной. За пропаганду монархизма могут и по законам военного времени, не посмотрят на чин. Тем более - липовый. А до ноябрьского выступления Сталина, 'Пусть вдохновит вас мужественный образ наших великих предков', ещё дожить нужно... А, была не была! Терять-то нечего'.
  - Ты, Николай, не дёргайся. Цари - они разные были, не все такие, как Николашка. Вон, про Петра Первого сам товарищ Сталин распорядился кино снять, и про Александра Невского, немцев громившего - тоже. А Сталин - он получше нас с тобой знает, что советскому народу во благо, а что - наоборот. И сам он для государства столько сделал, сколько ни один царь не сумел.
  - Дивись, какой языкатый! На слове и не поймать! - Игнатов взъерошил тёмно-русый чуб и вновь занял место у стола.
  - У нас в Тишанке был навродь тебя казачок: завси отбрехаться мог!
  'Гляди-ка, а секретарь-то из казаков? Как же он сумел до такой должности дорасти, нам-то всё рассказывают, что до войны на казачество сплошные гонения были? Видно, верно говорится: 'не всякому слуху верь'.
  - Ты до того, как в органы пришёл, кем был?
  - Флотский... На подводной лодке служил.
  - Вот оно как... И по каким морям плавал, по Чёрному или по Балтике?
  - Кто плавал, а я ходил... На Чёрном море побывать не довелось. Не сложилось как-то, понимаешь...
  - Слыхивал я про ваших. В двадцатом был у нас один морячок из Гельсингфорса, Васька... Как же его... О! Слесарёв, точно. Так он рассказывал, как подлодки от белофиннов уводили. Знаешь такого?
  - Нет, что-то не припомню. Народу-то на флоте немало. А всё же, Николай, что ты пишешь-то?
  - Да комиссарю потихоньку. Вот обращение к бойцам и жителям города настрочил, листовку 'Враг у порога'. Теперь вот пытаюсь набросать текст для немцев, чтобы по радио попробовать передавать. Ты, часом, не знаешь, на какой волне их рации ловят?
  - Не знаю. Но, полагаю, связисты разберутся... Дай-ка гляну...
  Годунов, приблизив игнатовский блокнот к лампе, пробежал глазами по строчкам.
  - Так... (ТЕКСТ). Логично...
  (ТЕКСТ). Хорошо... Но чего-то не хватает...
  Слушай, Николай, откуда, говоришь, транслировать станешь?
  - С Радиодома, откуда ещё. Армейских-то станций в городе чёрт ма! На весь гарнизон хорошо, если с пяток осталось приличных. Да и те всё больше морзянкой телеграфят.
  - Ага... А вот если на службу этой прозе жизни ещё и поэзию поставить, как думаешь? Немчура - она сентиментальная. А песенное слово крепче в мозг ложится, сам знаешь.
  - Знаю. С хорошей песней и драться легче, и на походе подмога, и на привале веселье. Но что ты предлагаешь: гансам песни сочинять, что ли? Так им Геббельс с подручными, небось, и без нас маршей насочиняли столько... Впрочем, есть у меня в комитете несколько пластинок Эрнста Буша, ещё от предшественников остались...
  - Насочиняли, верно. Ну, так репертуар фашистский известный, а мы им напомним и о 'киндер', и о 'муттер', и об ихних 'фрау' в фатерлянде, которым кроме похоронок из-под Орла ожидать будет нечего!
  - Тут хоть бы простую листовку с толком перевести, куда уж за стихи да песни браться! - Возмутился Игнатов, хотя по всему было видно, что сама идея агитационной песни его вдохновила.
  - Не боги горшки обжигают, Николай! Когда-то и я неплохо язык Тельмана и Энгельса знал... Попытаюсь фольклор переделать.
  Годунов, конечно, не стал уточнять, что учил немецкий 'за много лет тому вперёд', в школьном клубе интернациональной дружбы переводя письма от сверстников из ГДР, а в 'мореходке' осваивая его в качестве второго иностранного: будущие морские офицеры главный упор делали на английский - 'международный морской'. А 'фольклор' представлял собой выученную к торжественному вечеру, посвящённому юбилею Сталинградской победы, песню антифашистов из комитета 'Свободная Германия'.
  
  
  +++++++++++++
  
  Стёпку в армию не брали.
  'Запрещено!'
  И никакой возможности не было, чтобы обойти это запрещение не было. Ребята постарше и выглядевшие повзрослее, порой 'приписывали' себе полгода-год, чтобы быть зачисленными хоть 'ястребками' в истреббат НКВД, сформированный, как говорили в городе 'на самый крайний случай'. Им-то хорошо: несут караульную службу, везде ходят патрулями с финскими винтовками на длинных кожаных ремнях, тускло посверкивая примкнутыми плоскими штыками.
  Но если тебе всего тринадцать - скоро будет четырнадцать, правда-правда! Всего через три месяца! - и ростом ты удался как раз с ту самую винтовку со штыком, то умолять о чём-то усталую женщину в гимнастёрке из четвёртого отдела военкомата - дело совершенно зряшное. В лучшем случае в десятый раз услышишь: 'Иди отсюда, мальчик. Не мешай работать'.
  Начавшиеся занятия в школе Стёпка посещал только по необходимости: каждое утро в классе зачитывали по два сообщения Совинформбюро: утреннее и вечернее за предыдущий день, а на стенде для стенгазет возле учительской узкой красной лентой на карте СССР отмечали изменения в конфигурации линии фронта. В середине сентября кумачовая лента пересекла границу Орловской области...
  На покупку газет со сводкой у него денег сроду не водилось, а радиоточку в доме дед так и не собрался установить. Упрямый старик обходился обшарпанным древним граммофоном и фанерным ящиком с пластинками к нему. И добро бы пластинки были как пластинки: 'Конармейская', к примеру, или 'Песня о встречном', или девчоночий фокстрот 'Рио-Рита'! Так нет же, из крашеной латунной трубы ежедневно раздавался то плач маньчжурских сопок, то шаляпинско-мефистофелевская ода золоту, то нескладные стоны скрипки и голос, напоминающие о давно забытой войне на южноафриканской земле...
  Привыкший за двадцать лет свободно перемещаться по своему дому, в котором на ощупь изучил каждый уголок, дед также свободно ориентировался и в пластинках, чуткими пальцами нащупывая собственноручно сделанные вырезы на краях их конвертов.
  И работал дед также точно и свободно, размерено паяя латунные пряги комсоставских ремней и штампуя ручным мини-прессом детали пуговок для гимнастёрок. Сильные и чуткие руки заменяли ему потерянные в Крыму глаза, сырьё же и заготовки поставляло правление кустарной артели инвалидов 'Красный богатырь'.
  Разумеется, часть бытовых мелочей у Степана Ксаверьевича и не могла получаться так же, как и у зрячих. Пока жива была дочь Малгожата, всякого рода стирка, глажка, уборка и готовка лежали на её плечах. Но вот уже два года, как Стёпка принял на себя матушкины обязанности: в конце концов, кто, кроме единственного внука должен отстирывать пятна на старых дедовых гимнастёрках, да и на своих собственных сорочках, мыть полы и лазить в подпол за картошкой?
  Вот в этом-то подполе Стёпка и нашёл как-то 'клад'. Случайно запнувшись, он зацепил пустую бочку из-под квашеной капусты так, что та сдвинулась, скрежетнув по полу.
  Скрежетнув по земляному полу? Чепушиная чепуха!
  Стёпка присел на корточки, до упора выкрутив фитиль лампы. На месте, где только что стояла кисло пахнущая бочка, тускло поблёскивал прямоугольник металла. Попытался подцепить его пальцами. Безуспешно: ящичек или коробочка - непонятно пока - плотно впрессовался в глину... Ничего не поделаешь: надо искать инструмент. Как говорил некогда директор школы: 'когда обезьяна взяла в руки палку, она стала трудиться'. Палки в погребе не нашлось, зато прямо под лядой отыскался ржавый шкворень, тут же применённый в качестве инструмента кладоискателя.
  Спустя несколько минут Стёпка уже стоял на коленях перед открытым продолговатым ящиком с защёлкой и рукояткой сверху и перебирал извлечённые раритеты. Поверх всего, завёрнутые в печатный платок с изображением прописной 'Н' с двумя палочками в центре и старинных пушек с артиллеристами по углам, лежали суконные оливковые погоны с вшитой посредине красной полоской и пара пришпиленных к ним с изнанки пятиугольных колодок с вычурными старорежимными крестами. Дальше размещалась простенькая картонная папка с завязками, в которой оказались фотографии людей в штатском и военном, с погонами и без, с будёновками на головах и странных киверах с многолучевыми звёздами, тоненькая пачка каких-то документов, намертво перемотанная шёлковой нитью и сложенная вшестеро большущая грамота с портретом бородатого кучерявого человечка в пенсне на фоне красной звезды и крупным заголовком 'От имени Народного комиссара по военным и морским делам за отменную храбрость награждается...' Подобная грамота, но с рабочим-кузнецом и мужиком-сеятелем внизу листа, выданная деду в годовщину Первой Конной, висела в рамке на стене сколько Стёпка себя помнил, рядом с портретами товарища Сталина и Буденного. Отчего же вот эту решили укрыть в погребе вместе с царскими погонами? Непонятно...
  Но самой замечательной находкой Стёпы стал самый настоящий кинжал в ножнах, завёрнутый в промасленную тряпицу на самом дне железного ящика. Светлая рукоятка прямоугольного сечения, перекрестие с разнонаправленными завитками, украшенное круглым медальоном с красным крестиком под короной и темляком из красного муара, тускло мерцающий при свете керосиновой лампы клинок...
  Ну у какого мальчишки не дрогнет сердце при виде такого сокровища! Кто в состоянии будет, только что взяв в руки настоящее оружие, спокойно вернуть его на место? Знаете таких? И мы не знаем. Так что не удивительно, что находка перекочевала из ящика - вновь, кстати, захованного на прежнем месте под капустной бочкой - за пазуху к пацану.
  Деду Стёпка не стал ничего рассказывать о находке: и без того было понятно, что захоронку сделал либо он, либо мама: кому ещё понадобилось бы прятать в их доме фотографии, на доброй половине которых было запечатлено молодое лицо дедушки, весело глядящего в объектив ясными, не выжженными врангелевским палачом Троицким, глазами.
  С тех пор мальчик расставался с найденным в погребе оружием только собираясь идти в баню. Всё остальное время находка висела у него под мышкой на собственноручно связанной из полосок старого полотенца потайной перевязи, прикрытая сверху перешитой тужуркой покойного отца.
  'Вот попаду на фронт - уверено мечтал Степан - будет у меня на первое время оружие в рукопашную ходить! Конечно, хорошо бы, чтоб дали пулемёт, как у комиссара матросов в 'Мы из Кронштадта' или в 'Чапаеве', но это вряд ли: 'максим' - вещь сложная, каждому желающему его не доверят. Ну, хоть винтовку-то дадут, тем более, что и разбирать её я уже умею, не зря вокруг старших ребят из стрелкового кружка крутился, и стрельнуть раз довелось...'
  А тридцатого сентября к ним в дом пришли нежданные посетители.
  Группа подростков и молодых девчат с топорами и лопатами на плечах и торбочками за спиной спозаранку столпились на дворе, а предводительствующие ими старшая пионервожатая из Сёмкиной школы Зоя Бартенёва и пожилой морщинистый сержант в пахнущей складом необмятой гимнастёрке с топориками на чёрных петлицах, вежливо, но настойчиво постучавшись, взошли в горницу.
  - Здравствуйте, товарищ Еленьский!
  - Здравия желаю!
  - И вам того же! - Повернулся к ним всем телом дед, аккуратно отставив подстаканник со стаканом недопитого чаю подальше от края стола. - Чем обязаны?
  - Товарищ Еленьский, согласно распоряжению Штаба обороны Орла ваш дом решено включить в систему оборонительного рубежа города, в районе Кирпичного завода. - Степенно, но заметно смущаясь, произнёс сержант. - Здесь будет оборудована огневая точка, ваше же семейство приказано эвакуировать, как небоеспособный элемент. О чём имеются соответствующие документы.
  Опираясь о столешницу, дед поднялся во весь свой саженный рост:
  - Допустим. И куда же ваш - он иронически выделил это слово - ваш штаб намерен нас с внуком эвакуировать?
  - Пока что в Тулу, - вступила в беседу Зойка-вожатая, - а после, возможно, в Москву или дальше...
  - А потом - куда-нибудь в Читу, а затем - во Владивосток, если его к тому времени японцы не оттяпают, так я понимаю, девушка?
  - Я - не девушка!
  - Это зря. Хвалиться совершенно нечем - усмехнулся старик. - Никуда я не поеду отсюда. И внука не пущу: загинет он один в нынешней круговерти.
  - Да я сам не поеду! Тут фронт подходит, немцев бить надо, а я, пионер, драпать стану? Дудки! - Решительно влез со своим категорическим мнением Стёпка.
  - Ой... - покраснела вожатая. - Я не в том смысле не девушка, что не девушка. Я здесь бригадир строительства! Вот. И мы будем ваш дом укреплять. Он же у вас на каменном цоколе стоит?
  - На кирпичном. И погреб имеется. Так что если нужно бойницы пробивать - всегда пожалуйста: как раз влево-вправо сектора открытые. Всё прилегающее поле простреливать можно станет. Только пошлите кого ни на есть забор разобрать, да за дорогой кустарник повырубить. Я хоть и слепой, однако память на такие дела не потерял: небось, с революции совсем разросся, за столько-то лет.
  - Но вам всё-таки нужно уехать, ведь дом будет на самом огневом рубеже. У немцев автоматчики, артиллерия, самолёты... Гражданским нельзя...
  - Вот что, милейшая товарищ бригадир, говорю в последний раз, повторять не стану: это наш дом и мы со Степаном никуда отсюда не уйдём. Артиллерия да самолёты - они где хочешь достанут, бегать от них - только зазря устать перед смертью. А немцы... Бил я их в ту войну, а доведётся - и в эту сумею хоть одного, да прихватить с собою. - Степан Ксаверьевич выдвинул ящик стола и выложил на стол тёмно-зелёную рубчатую гранату. - Вот, прошу любить и жаловать: трофей от господ интервентов, британская, конструкции мистера Лемона. Если в горнице рванёт - осколки до каждого достанут. Так что будем надеяться, что до нашего порога русские солдаты германца не допустят. Надобно дом в фортецию превращать - да будет так! Ежели б с июня каждый дом крепостью стал бы - не прошли бы бандиты дальше прежней границы нашей!
  А теперь солдату отходить некуда: за плечами Орёл, а за Орлом - Москва Первопрестольная... Так что верую: здесь предел германцу положен будет. Здесь!
  Ступайте, люди добрые. Исполняйте, что приказано вершить с домом-то...
  +++++++++++++
  
  
  В три часа ночи по улице проехала окрашенная в защитный цвет 'эмка', остановившаяся у калитки одного из ничем не выделяющихся домов. Хлопнула дверца и почти сразу раздался требовательный стук. Всполошено плесканул разноголосый собачий лай.
  Спустя минуту в доме открылась входная дверь, выпуская на крыльцо хозяина в накинутом поверх белеющей исподней рубахи пальто. Как-никак, ночью на дворе свежо. Осень!
  - Кто там?
  - Товарищ Абрамов?
  - Да, я... А что, собственно...
  - Откройте. Я к вам по распоряжению штаба обороны города.
  ...Стук открываемого засова калитки. Окрик на пса... Во двор входит фигура в плащ-палатке.
  - Товарищ Абрамов, получите и ознакомьтесь!
  Из рук в руки переходит запечатанный пакет.
  - Пройдёмте в дом, прошу Вас, пройдёмте...
  Вновь, ненадолго высветив силуэты, светлеет проём входной двери.
  Спустя десять минут хозяин дома, уже переодетый, с портфелем в руке, выходит следом за военным со двора и садится в машину, которая тут же срывается с места, вновь вызвав лай всей местной собачьей братии.
  Спустя полчаса директор областной радиоретрансляционной станции Виталий Исаакович Абрамов уже поднимается по ступеням орловского Радиодома, предъявив пропуск удивлённому ночным визитом милиционеру.
  Ещё через сорок с небольшим минут, в сопровождении паренька-ополченца в необмятом красноармейском обмундировании, туда же торопливо проходят две запыхавшиеся сотрудницы.
  В половине пятого утра тридцатого сентября во всех уличных и домашних репродукторах города что-то защёлкало, прошуршало, и в неурочное время зазвенели такты 'Интернационала'. Когда мощная мелодия гимна страны отзвучала, проснувшиеся орловцы услышали привычный хорошо 'поставленный' голос дикторши:
  'К военнослужащим Красной Армии и жителям города Орёл и Орловской области!
  Товарищи!
  Обстановка на советско-германском фронте на некоторых участках за последние сутки осложнилась, имеют место прорывы линии фронта вражескими подразделениями. Возникла непосредственная угроза городу.
  Приняв на себя командование Орловским оборонительным районом, ПРИКАЗЫВАЮ:
  - Первое. С нуля часов тридцатого сентября считать город Орёл и окрестности на военном положении. Всякое нарушение установленного порядка пресекать всеми имеющимися средствами вплоть до применения высшей меры социальной защиты.
  - Второе. Всё трудоспособное население в возрасте от шестнадцати до шестидесяти двух лет, за исключением беременных женщин, инвалидов с поражениями опорно-двигательного аппарата, зрения, слуха и нарушениями умственной деятельности, а также женщин, имеющих на иждивении детей в возрасте до двенадцати лет, объявляется мобилизованным на оборонительные работы. Лица же, поименованные выше, подлежат немедленной обязательной эвакуации из города и окрестностей в срок до двадцати одного часа первого октября сего года. Всем мобилизованным предписывается немедленно явиться к помещениям районных комитетов партии. Лица, работающие на оборонном производстве, переводятся на казарменное положение по месту работы. Граждане, сдавшие нормы ОСОАВИАХИМА на право ношения знаков 'Ворошиловский стрелок' обеих ступеней, 'Готов к санитарной обороне', 'Готов к противохимической обороне', а также лица, служившие в старой армии в сапёрах, артиллерии и пулемётных командах, поступают в распоряжение непосредственно штаба обороны города. Им надлежит явиться к зданию областного военного комиссариата не позднее одиннадцати часов утра тридцатого сентября.
  - Третье. Все вооружённые подразделения, вне зависимости от ведомственной принадлежности, поступают в распоряжение штаба обороны города.
  - Четвёртое. Все транспортные средства предприятий и населения вплоть до велосипедов взрослых образцов, объявляются реквизированными и должны быть сданы на нужды обороны.
  - Пятое...
  - Шестое...
  - Седьмое...
  Подпись: командующий Орловским оборонительным районом Старший майор государственной безопасности Годунов.'
  Голос диктора замолк. В динамиках раздалось шуршание и шелест, потом, видимо, игла патефона 'поймала дорожку' и тут же на улицах и в домах орловцев загремел трубами, зазвенел тарельчатой медью 'Марш-парад' Чернецкого...
  
  Танечка Кущина гордилась своей профессией. А что тут такого? Не каждая же девушка в СССР должна быть лётчицей, как Раскова с Гризодубовой или трактористкой-героиней, навроде Паши Ангелиной! Если каждая за штурвал или, к примеру, за рычаги сядет, так на всех девчат Советского Союза никаких самолётов с тракторами не напасёшься. Так зачем создавать лишнюю мороку любимому пролетарскому государству?
  Вот и работает большинство советских женщин в иных сферах, пусть и не таких романтичных и героических. Кто на предприятиях у станков, кто в столовской кухне у котлов, кто в детском очаге с детворой возится, кто ещё где. Все работы хороши, как лучший поэт нашей советской эпохи писал!
  А после работы, понятное дело, каждой женщине хочется выглядеть привлекательно. Слава Труду, не в капиталистической стране живём, имеем возможность поприхорашиваться! По крайней мере горожанки. Ну, а чтобы соответствовать веяниям, прямой путь к красоте был через Дом быта, где и платьице новое в ателье заказать можно, и набойки на туфельки поставить, и причёску новую соорудить вместе с холей ногтей. А что такого? В СССР - всё для трудящегося народа! По крайней мере - в областном центре.
  Вот и работала наша Танечка в орловском Доме быта мастером-парикмахером. Хорошо работала: на почётной красной доске висела фотографическим образом. Женщины в очередь к ней за два месяца записывались... А что такого? Садилась в кресло усталая, изработавшаяся тётка, а выходила из дверей Дома быта радостная миловидная женщина с прекрасной причёской и ухоженными ногтями.
  Разумеется, и свою внешность Танечка Кущина не запускала: всегда аккуратно причёсана, скромно, но аккуратно одета, маникюром ноготки переливаются. Даже после начала войны не изменила она своим привычкам, хотя и переменила место работы с домбытовской парикмахерской на санпропускник. Как и прежде, звонко щёлкали в ловких пальчиках ножницы, вжикала машинка для стрижки, и сыпались на серые простыни и полы грязные волосы бойцов, командиров, беженцев... Порой, при большом наплыве обрабатываемых, пол был устлан волосами в несколько слоёв, как кошмой. Кошма местами шевелилась от вшей и гнид, по жирным волосам скользили подошвы... Но маникюр с танюшиных ноготков не слезал никогда....
  Но вот наступил предпоследний сентябрьский день, когда на двери санпропускника повис тяжёлый тульский замок, а все работники отправились к райкому ВКП(б), согласно приказу о мобилизации. Попробуй-ка не пойти: как-никак военное положение в городе объявлено. Значит, и за неисполнение приказов полагается ... ууу!
  Отстоявших полтора часа в огромной очереди работниц санпропускника гамузом отправили получать стройинвентарь, и только одну Кущину усталый морщинистый сержант с забинтованной шеей отделил от товарок:
  - Больно ты, пигалица, субтильна... Не по тебе та работа будет.
  - Как так? Всем - так по ним, а я, значит, недостойна?! Это что же такое творится-то!
  - Не гоношись, кажу! Будет и тебе дело по плечу. Почекай трошки.
  Сержант поднялся из-за стола и, сбычив голову, прошёл в соседнюю комнату. Спустя минуту он вернулся с бумагой:
  - Так. Ты, товарищ Кущина, пойдёшь сейчас вот по этому вот адресу, предъявишь направление и приступишь к работе.
  И вот Танечка уже не парикмахер, а 'боец Кущина', и работает она не в доме быта, и даже не в санпропускнике, а на одном из окружных артскладов. И не ножницами с расчёской орудует она: шомполом, да ёршиком, да ветошью, да выколоткой. Вот только не выдали Татьяне красноармейского обмундирования, и приходится прижимать покрытые тавотом пулемётные стволы прямо к голубенькой штатской жакетке. А как не прижимать-то? Они же ж, пулемёты эти крупнокалиберные - тя-же-лючие! Надорваться можно очень даже запросто.
  И ничего не поделаешь: смазку консервационную до металла нужно снять, иначе, как объяснил тутошний оружейный мастер, пулемёты эти стрелять не годятся. А потом - прочистить. А потом ещё раз смазать, на сей раз другим маслом - ружейным. А уж после вновь перетащить железины в ихние ящики. А их, ДШК этих проклятущих, - ажник двести штук!
  Приходят каждые двадцать-тридцать минут бойцы, получают ящики с пулеметами, патронами, гранаты, взрыватели... Уносят. Вскоре приходят следующие... И опять... И снова... Час за часом...
  ... За полночь Таня отволокла и уложила в ящик последнее расконсервированное тело пулемёта. Подошла к столу для разборки, чтобы убрать щёлочь, масло и всё остальное хозяйство. Не успела. Присела на секундочку: пусть чуть отдохнёт спина! И - словно повернули эбонитовый выключатель - провалилась в сон без сновидений.
  Спала сидя, и только голова девушки лежала на перекрещенных ладонях с потрескавшимися, чёрными от масла и тавота ногтями...
  
  Пшшшш... Пшшшш... Пшшшш...
  Фыркают паром латунные трубки древнего паровоза - Нв-шки, за двое бессонных суток 'оживлённого' руками орловских локомотивщиков. Впрочем, узнать его силуэт с расстояния сейчас достаточно сложно: с боков котёл и будка машиниста закрыты прямоугольными листами ржавого котельного железа, так что паровоз со стороны напоминает составленную малышом конструкцию из кубиков, над которой торчит труба и крыша будки. Оставшийся без дополнительной защиты тендер зеленеет облупившейся весёленькой краской.
  Идёт маневрирование. Чуть вперёд... Слегка назад... Тяжело звякают буфера, сцепщица неловко накидывает крюки, фиксирует... Что вы хотите: война. Опытных рабочих пораздёргали кого куда ещё в июле-августе. Конечно, 'на броне' при депо осталось около половины 'старичков', но раздваиваться, подобно сказочным героям, они не умеют. Вот и понабрали женщин на работы, которые кажутся менее сложными...
  За тендером уже прицеплен полувагон, в трёх железных стенках которого электросваркой прорезаны пулемётные амбразуры в виде перевёрнутых 'Т' и узкие чёрточки-бойницы 'подошвенного боя' для стрелков. Внутри полувагон усилен стенками из бракованного строительного кирпича, привезённого несколькими тележными 'рейсами' с орловской 'двадцатой кирпички'. Под тумбы для пулемётов приспособлены списанные бочки, засыпанные тем же битым кирпичом и разным мусором и залитые сверху вязким глиняным раствором. Сочинил это 'чудо техники' здешний же деповский слесарь комсомолец Николай Авицук. Вопреки скептицизму кое-кого из старых мастеров, заказчики-армейцы остались вполне довольны этим 'эрзацем', сокрушаясь лишь о том, что за отсутствием железных бочек пришлось использовать пузатые деревянные. Пулемётная команда, состоящая в основном из 'ястребков'-ополченцев, сцементированных полудюжиной срочно переведённых в команду БеПо бойцов, служивших первыми номерами станковых 'максимов', уже заканчивает затаскивать внутрь боекомплект, ящики с продовольствием и молочные бидоны с водой. Один ДШК уже укреплён на бочке, четыре остальных пока сиротливо приткнулись у стенки. То-то грохоту будет, когда они заголосят одновременно во все свои без малого тринадцатимиллиметровые глотки! Умная техника, жаль, дуракам досталась. Ну, не то, что дуракам, а так: салажне необученной... Но где ж других взять? Кто есть, с теми и воевать будем.
  А вот артиллеристов, хлопочущих возле прикрытой от пуль и осколков тем же котельным железом платформой, салагами назвать было никак нельзя. У установленного на ней шнейдеровского осадного орудия, закупленного у Антанты ещё проклятым царизмом, возились, укрепляя ствол на лафете, в основном дядьки в возрасте от сорока лет и старше, явно начинавшие военную службу ещё при том самом Николае Кровавом и Последнем. Ящики со 152-миллиметровыми выстрелами уже были соштабелёваны в конце платформы, бочки с водой и уксусом укреплены талями, во избежание опрокидывания от сотрясения при выстреле.
  Руководящего оборудованием артиллерийской бронеплощадки артиллериста с 'пилой' демаскирующих рубиновых треугольников на защитных петлицах и в ещё более заметных синих шароварах образца конца двадцатых годов нельзя было не заметить. А увидев однажды - невозможно забыть этих тяжёлых пшеничных усов и бакенбард, как у генерала Скобелева на картинках из старого журнала. Ну, а матерно-рифмованные 'загибы' и 'перегибы', с упоминанием Богородицы, апостолов, буржуёв, кайзера Вильгельма впополам с Гинденбургом, Врангелем и бесноватым Адольфом в исполнении бывшего старшего фейерверкера береговой артиллерии с форта 'Белая Лошадь' Ивана Никодимова явно претендовали на звание шедевров русской командной лексики наравне с хрестоматийными 'Большим и Малым петровскими'...
  Ничего не поделаешь: командир орудия был типичным порождением унтер-офицерского состава прежней армии. В дореволюционные времена нерадивого нижнего чина господин старший фейерверкер мог не только матом обложить или под ранец поставить, но и зубы тому начистить не постеснялся бы, особенно получив на то приказ офицера. 'Их благородия', за небольшим исключением, предпочитали сами ручек не марать: для грязной работы существовали, слава богу, унтера... Зато чего-чего, а службу в те годы солдатики знали 'на ять'. Вон, с германцами за польские уезды больше года дрались, пока не отступили. Не то, что нынче: война всего четвёртый месяц идёт, а немчура уже до Брянска докатилась на плечах Рабоче-Крестьянской, со дня на день у родного Орла будут...
  Так что верно большевики поступили, объявив всенародную мобилизацию. Ещё послужат России старые солдаты. А ежели что... Так все на том свете будем, сколько тех годов-то осталось?! Чуть раньше, чуть позже... А за Отечество живот положивших всяко в райские кущи принимают без пропуска.
  Даже детвора посильное участие принимает в общем деле. Кто песочницу на паровозе заправляет, кто, впрягшись по двое-трое в тележки, подвозит бидоны с водой и ящики консервов. А что делать: автомашин на весь город несколько штук, подводы все тоже постоянно в разъездах, трамваи - и те приспособили для перевозки воинских грузов. Вот и приходится возить на себе... А рядом, на садовой стремянке, выводит кистью алые буквы по ржавчине художница-подросток. 'Красный Орёл' - блестит на котельном железе пулемётного полувагона. А ниже, как раз между амбразурами, разметав крыльями бурку, застыл в стремительном галопе силуэт, словно вышедший из фильма 'Чапаев'.
  
  ...Спустя всего четыре часа, издав лишь один традиционный свисток отправления, эрзац-блиндопоезд, словно железный призрак минувшей Гражданской войны, толкая перед собой гружённую шпалами и рельсами платформу, где за мешками с песком ежились от сквозняка 'ястребки'-'путейцы' с трёхлинейками и ДТ-27, прополз мимо деповских зданий, рабочей столовой, простучал колёсами на стрелках и вышел за зелёный семафор. Ветер проникал под колючие, пахнущие складом, свежевыданные шинели второго и третьего срока, высвистывал короткие мелодии в органе винтовочных и пулемётных дул, швырял клочья дыма и искры из паровозной трубы прямо в пулемётный полувагон. Бойцы команды торопливо осваивали свою движущуюся фортецию, хлебали густой гороховый суп и перловую кашу-'шрапнель', притащенные перед самым отправлением в зелёных термосах теми же помощниками-подростками. Окончившие приём пищи снаряжали пулемётные ленты ДШК и заполняли винтовочные обоймы: благо, по личному распоряжению Годунова на БеПо, помимо самих боеприпасов, было доставлено с окружных складов аж пять ящиков пустых обойм и коробок с лентами.
  Старики-артиллеристы, собравшись на снарядных ящиках, отдыхают после тяжёлого труда. Двое переговариваются о своих соседских делах: дома-то стоят на одной улице, почитай, напротив друг дружки, кто-то молча сосредоточенно курит, дымок из вишнёвой трубочки сносит назад, где он смешивается с дымом паровоза. Остальные же, окружив рвущего сочные звуки из тульской двухрядки гармониста Ираклия Пименова, слаженно - будто и не было минувших со времён царской солдатчины и замятни Гражданской десятилетий - подтягивали никодимовскому баритону:
  Идем мы тихо, стройно,
  Подходим к высотам;
  Вершины эти грозно
  Показывались нам.
  Карпатские вершины,
  Я вас увижу ль вновь,
  Мадьярские долины -
  Кладбища удальцов.
  
  Начальник батареи
  Подставил грудь свою:
  'Ребята, не робейте, -
  Не страшна смерть в бою'.
  Карпатские д' вершины,
  Я вас увижу ль вновь,
  Мадьярские долины -
  Кладбища удальцов.
  Стоящий на тендере старший лейтенант с висящей на чёрной косынке загипсованной рукой, приникнув к окулярам бинокля, внимательно всматривался в бегущий навстречу ландшафт, не реагируя на 'старорежимную' песню артиллеристов. Конечно, наспех сделанный узенький дощатый настил вдоль бортов тендера - слабая замена командирской башенке, но тут уж ничего не поделаешь! Вон, девчата-телефонистки вовсе на мешках, постеленных прямо на уголь, устроились - и хоть бы что! Щебечут о чём-то между собой, интересно им всё, комсомолочкам-доброволочкам... Может, ещё и школу-то не закончили, а туда же: на потенциальную братскую могилу на колёсах напросились... Гнать бы их отсюда веником по мягкому месту, да ведь других-то нет и не будет! Так что хочешь - не хочешь, а придётся вместе и служить, и воевать, а то и смертыньку принимать... Командир 'Красного Орла' хорошо знал, как она, костлявая, выглядит... От Ломжи до Минска с боями отходил с батареей, теряя людей, теряя матчасть... А за Минском и сам потерялся: прилетело два осколочка, и уехал Серёга Денисов подальше от фронта на излечение. А теперь вот, выходит, фронт его и тут догнал. Жаль, рука не зажила, ну да ему не выстрелы в казённик кидать, а чтобы траекторию рассчитать да команду подать - и тем, что есть, обойтись можно. Вот только позицию толковую для 'фортеции' подобрать будет трудновато: как ни крути, блиндопоезд привязан к рельсам, в сторону не съедешь, в землю не вкопаешься... Так что остаётся классическое двуединство: огнём и манёвром. А что манёвра всего-то и есть, что 'вперёд-назад' - это уж зло неизбежное...
  Доехав до загородного переезда, где железнодорожный путь на Брянск пересекался с шоссейкой на Кромы, поезд затормозил. Из полувагона выбрались 'попутчики' - первое отделение сводного сапёрного взвода. С помощью бронепоездников и таких же 'внезапно назначенных сапёрами' своих товарищей из второго отделения, они торопливо сгрузили ящики со взрывчаткой, катушки провода, подрывные машинки и шанцевый инструмент. Избавившись от части груза, 'Красный Орёл' вновь тронулся с места и покатил в сторону Брянска. Попутно у моста были высажены оставшиеся сапёры и четверо бойцов из расчёта ДШК вместе с пулемётом и боеприпасами, ехавших до сих пор 'безбилетными пассажирами'.
  Проводив взглядами удаляющееся железное 'чудо техники', оставшиеся у моста бойцы принялись за обустройство. Первым делом командир группы младший сержант Овсец предъявил старшему наряда из четверых бойцов желдорохраны приказ, подписанный командующим обороной Годуновым об их переподчинении. Затем из старого караульного блиндажа, построенного ещё в середине тридцатых - причём построенного капитально, с использованием списанных шпал и толстого слоя глиняной обмазки - было выгружено всё легковоспламеняющееся имущество, вроде канистры керосина для ламп, постельных принадлежностей, отопительных торфяных брикетов. В стенках под блиндажным накатом красноармейцы принялись проделывать амбразуры для крупнокалиберного пулемёта и винтовок. Бойцов внутренней охраны НКВД тут же озадачили рытьём траншеи с ходами сообщения и окопов для внешних огневых точек.
  Тем временем сапёры полезли к мостовым опорам с зарядами мелинита. Работы по подготовке моста к взрыву и оборудованию огневого рубежа продолжались почти до полуночи, но уже ближе к вечеру до отряда стало доноситься размеренное артиллерийское уханье...
  А тем временем паровоз, неторопливо тянущий блиндированный поезд, остановился на выезде из очередного перелеска не доезжая до предполагаемых тыловых позиций советских войск. Бойцы принялись сооружать из древесных стволов, веток и маскировочных сетей полог, способный скрыть состав от зоркого взгляда воздушного пирата 'Лютваффы', сам же старший лейтенант Денисов, выслав в двух направлениях разведдозоры, принялся, склонившись над картой и огневым блокнотом с логарифмической линейкой, производить расчеты траекторий и секторов обстрела. Получалось вполне прилично: дальность стрельбы орудия позволяла накрывать вражеские скопления далеко за линией горизонта, а целых пять пулемётов ДШК позволяли держать противника под огнём на дистанции горизонтального огня в три с половиной километра и более, чем на две версты вверх. Таким образом от воздушного налёта и от легковооружённого моторизованного противника БеПо мог отбиваться до тех пор, пока не закончатся боеприпасы или не погибнет почти вся команда поезда.
  
  Удивительно полезные вещи окружают в быту человека разумного. Неразумного тоже, но речь именно о тех, кто способен применять разум по назначению и хотя бы иногда 'включать фантазию'. Самые, казалось бы, привычные предметы, к которым приложили руки и мозг, могут выполнять функции, о которых их изобретатели даже и не догадывались.
  Потому и заведующая окружным складом Военно-охотничьего и рыболовного общества была весьма удивлена, когда к воротам подъехали телеги и сопровождающий их боец Войск НКВД предъявил подписанную аж целым 'страшным майором' ведомость на отпуск буравов, стеклянных поплавков для сетей и бамбуковых удилищ.
  Сопровождавшие повозки пацаны из 'ремеслухи' споро принялись за погрузку и уже через час первые обрубки дорогущего удилища посыпались в ящик у станка с дисковой пилой. Застучали молотки, укрепляя полые бамбуковые трубки на деревянных донцах с вбитыми гвоздями.
  Тем временем в другом конце училищного цеха пожилой мастер аккуратно опустил вращающееся сверло в центр залитого водой участка на стеклянном шаре, окружённого бортиком из оконной замазки.
  До поздней ночи в мастерских горел свет, визжала пила, гремели молотки, свиристели свёрла. В половине четвёртого к ФЗУ подъехала первая повозка, на которую спешно нагрузили несколько рогожных кулей с бамбуковыми заготовками и все имеющиеся буравы. К восьми утра заготовки были окончательно снаряжены на артскладах и вскоре первая партия пружинных мин отправилась в войска.
  Операция под кодовым названием 'Улитка' началась.
  Александр Годунов прекрасно помнил, что последние сухие дни осени 1941-го пришлись как раз накануне захвата Орла войсками Хайнца Гудериана. Немецкие мотомехчасти сумели грамотно использовать погодный фактор для развития рывка по сухим, а главное - почти лишённым системы обороны дорогам Нечерноземья.
  Ясно, что стоит захватчикам сконцентрировать сколь-нибудь значительный кулак у Орла - и шансы удержать город станут почти призрачными. Силами двух батальонов остановить армию на неподготовленной позиции? Смешно говорить. Следовательно, необходимо максимально долго удерживать Гудериана 'на расстоянии вытянутой руки', чтобы Ставка ВГК сумела перебросить к городу кадровые части: тех же танкистов Катукова, например, которые в той истории, которую Годунов знал, геройски дрались под Мценском, не поспев к Орлу до его оставления.
  Но выводить необученные батальоны 'в чисто поле', не оборудованное в инженерном отношении, причём прямо на острие немецкого прорыва - значит, бездарно потерять людей и небогатые остатки техники и артиллерии. Но и не посылать никого навстречу немцам - тоже нельзя. Словом, куда ни кинь, а Карачун близок...
  Вот когда кап-три Годунов пожалел, что в своё время, выбирая жизненный путь, предпочёл романтику моря приземлённости сугубо сухопутного общевойскового училища. И не потому, что морская служба его разочаровала - вовсе нет! Просто краснопогонных общевойсковиков учили тому, как нужно защищать города, а вот красавцев-курсантов в бескозырках и клёшах - увы...
  И что тут будешь делать? Коль чего не знаешь - так и сделать толком не сумеешь, аксиома...
  Впрочем...
  Ведь не зря говорили: 'советский офицер обязан быть высококультурной и всесторонне развитой личностью'. Так и Годунов, даже служа на АПРК-266 'Орёл', не только проводил свободное время в компании сослуживцев или - на берегу - противоположного пола, но и повышал свой интеллектуальный уровень путём чтения художественной литературы. Причём в основном - книги о войне.
  А одним из любимых был документальный роман 'Волоколамское шоссе'. Его герои - бойцы и командиры Панфиловской дивизии - были совершенно реальными людьми, и именно сейчас, в сентябре 1941-го, должно быть ехали в эшелонах из казахских степей на защиту Москвы. Им суждено оседлать Волоколамскую магистраль, и, перемежая бои и отходы на новые позиции, улиткой кружить на направлении главного удара немцев на Москву.
  'Улитка'! Вот тот приём, который может помочь сдержать гитлеровцев на приорловских дорогах! Момыш-Улы, герой Бека, имел в своём распоряжении всего лишь один батальон, и то: эвон на сколько затормозил немецкий 'блицкриг'. А у него, как у командующего Орловским оборонительным районом, возможностей гораздо больше. Вот и будем их использовать, опираясь на опыт предков... Впрочем, хотя эти самые предки вдруг стали современниками - авось они не обидятся.
  
  Рытьё противотанковых рвов с помощью кирок, лопат и 'такой-то матери' - занятие тяжёлое, грязное и, что обиднее всего, малополезное. Ров хорош там, где он органично вписан в систему инженерной обороны, прикрыт минными полями, МЗП и секторами огня. Тогда с его помощью возможно подвести технику наступающего противника в огневой мешок или под кинжальную батарею. А если полоса обороны ещё и с воздуха прикрыта, как полагается, то через неё хрен кто проскочит вплоть до момента полного израсходования боеприпасов, ГСМ и людских резервов.
  Однако если для обороны нет потребного количества войск, опирающихся на систему траншей, огневых точек и позиций, то ров бесполезен. Вражеские танки он задержит ровно на то время, которое потребно, чтобы засыпать одну-две перемычки, по которым техника переберётся через него и двинется дальше.
  Минные поля, не прикрытые огнём, также не являются серьёзным препятствием для прекрасно оснащенных сапёров вермахта.
  А вот 'комариные укусы': засады, внезапные налёты и обстрелы, нападения на расположившиеся на ночёвку подразделения, как показала практика, немцам весьма не по нутру.
  Так что хочешь - не хочешь, а людей для огневого прикрытия всякого рода инженерных преград выделять нужно, по-хорошему - крупные подразделения. Да вот вопрос: где же их, людей-то взять, и чем доставить на место? А? Вот то-то и оно...
  Вот и скрипели по приорловским дорогам крестьянские телеги, запряжённые немногими уцелевшими от прежних мобилизаций лошадёнками. Везли они топорщащиеся твёрдым рогожные мешки вперемешку с зелёными армейскими ящиками, лопатами, кирками, пилами, буравами. Мобилизованные на трудовой фронт сугубо штатские люди и бойцы ополченческих взводов, словно муравьи, трудолюбиво дырявили землю на дорогах и обочинах, настораживали ловушки на фашистского механизированного зверя, подпиливали сваи деревянных мостов, чтобы те не могли выдержать десятитонную массу лёгких немецких танков. Редкие бойцы единственного кадрового сапёрного взвода на двух вооружённых крупнокалиберными пулемётами трёхтонках мотались по всему юго-западному направлению, минируя мелинитовыми фугасами каменные мосты на главных дорогах, железнодорожные переезды, стрелки, тоннели и мосты. Возле каждого такого объекта оставлялись один-два ополченца, чьей задачей было при подходе немцев произвести подрыв. Так что поздней ночью на грузовиках, освободившихся от своего взрывчатого груза, в Орёл вернулись только шофера, восемь пулемётчиков из расчётов ДШК и дюжина сапёр.
  На двухсот-трёхсотметровом расстоянии от заминированных участков дороги, применяясь к местности, маскировали свои окопчики стрелковые, а в наиболее удобных дефиле - и стрелково-пулемётные пары и тройки, состоящие, как правило, в равной пропорции из бойцов, хотя бы недолго, но прослуживших, и из мобилизованных Штабом обороны бывших пулемётчиков и 'ворошиловских стрелков'. Благо, на окружных складах нашлись финские трёхлинейные винтовки под русский патрон и трофейные же 'ручники' 'Кнорр-Бремзе LH33' с небольшим боекомплектом. Родимых 'дегтярей' там почти не осталось: практически все ДП-27 и ДТ-29 пошли на вооружение ранее сформированных в округе частей, давным-давно отправленных на фронт. Остатки Годунов приказал распределить по огневым взводам сводного артпульдивизиона, занимавшего оборону непосредственно на окраинах Орла. Если не считать немногочисленных орудий ПВО, которые никак нельзя было снять с позиций, прикрывающих городские объекты и железнодорожный узел и пушки-гаубицы блиндированного поезда, в нём была сосредоточена вся артиллерия, имеющаяся в распоряжении защитников города. Настоял на этом тот же Годунов, накрепко затвердивший во время оно аксиому о 'двухстах орудиях на километр фронта'. Конечно, и орудий сейчас было заметно меньше, и 'километров' тех - считать умаешься, но старого волка Хайнца бить нужно кулаком, а не растопыренной пятернёй, которую он походя сломает и не почувствует. Так что сейчас пушкари, что помоложе, из пацанов-ястребков, осваивали матчасть 'времён очаковских и покоренья Крыма', в чём им посильно помогали деды-участники минувшей Империалистической и Гражданской войн. Для них эти стальные мастодонты были не только грозным оружием, но и ностальгическим напоминанием о невозвратимой молодости...
  Не забыты были и приснопамятные заградотряды. На дорогах на Дмитровск и Карачев, по которым вскоре предстояло прорываться на восток разрозненным подразделениям РККА, успевшим вырваться из готовящегося немцами брянского 'котла', были оставлены отделения во главе с младшими командирами, выписанными из орловского госпиталя. Их задачей было прекращение ретирады и формирование из одиночек и разрозненных групп бойцов маршевых подразделений. В будущих боях эти маршевые взводы, а может быть, даже и роты, должны будут стать резервом, который усилит жиденькую оборону защитников Орла. У членов Штаба обороны были вполне обоснованные сомнения в стойкости и крепости духа красноармейцев, только что отступавших от гитлеровцев, но тут волей-неволей, а пришлось применять 'принцип Филеаса Фогга' из ещё не снятого австралийского мультфильма: 'используй то, что под рукою и не ищи себе другое'.
  Словом, работы по подготовке города к обороне на дальних подступах к 'воротам Тулы и Москвы' шли с максимально возможной активностью. Но и сам город вкапывался в землю, врастал в кирпич, бетон и железо. Жители домов с городских окраин принудительно выселялись: работающие переходили на казарменное положение при предприятиях или трудовых подразделениях, дети, старики, инвалиды и прочие иждивенцы эвакуировались на первое время в Тулу. Туда же Штаб обороны распорядился отправить всех транспортабельных тяжелораненых из областных госпиталей. Для решения этой задачи Годунов с матюками буквально вырвал у начальника дистанции аж три паровоза различной мощности и разной степени изношенности, да ещё двадцать две единицы подвижного состава, который наскребли не только в орловском депо, но и по близлежащим станциям в тупиках 'паровозных кладбищ'. Три из них - полувагон и две открытые платформы - тут же были изъяты для сверхсрочной постройки блиндированного поезда 'Красный Орёл'. Остальные 'единицы' - от открытых платформ до построенных ещё перед Японской и Империалистической теплушек 'сорок человек или восемь лошадей' и 'дачных' вагончиков - собранные воедино, представляли жалкое зрелище. Самым же отвратительным было то, что даже этих 'раритетов', чьим единственным достоинством была возможность передвигаться по рельсам в составе поезда, всё равно не хватало. В Орле лечилось более тысячи раненых, причём около восьмисот 'тяжёлых'. Из них шесть с половиной сотен были признаны транспортабельными. Вагонов же хватало лишь на полтысячи пассажиров, включая эвакуируемых детей. Хоть наколдуй, хоть нарожай - а иначе придётся оставить часть людей в городе, который через считанные дни должен стать фронтом.
  Подготовка к эвакуации даже этого количества людей, абсолютное большинство из которых было не способно передвигаться самостоятельно, тем не менее, заняла почти полтора суток.
  Освобождённые от жителей здания на окраинах, важных перекрёстках и площадях, облепленные мобилизованными 'трудармейцами', со скоростью, невероятной в мирное время, постепенно превращались в опорные пункты, связанные системами ходов сообщения. В цоколях проделывались амбразуры, стены укреплялись землёй и бетоном, создавались неприкосновенные запасы бутылок с 'КС' и воды - не только для бойцов маленьких гарнизонов, но и в первую голову - для пулемётов. Хотя, конечно, с пулемётами было сложно. Изъятые у зенитчиков установки 'максимов' можно было пересчитать по пальцам двух рук, причём загнуть пришлось бы не все. Конечно, целых двести ДШК, изъятых на складах, это мощная сила, способная противостоять любому противнику, - от авиации до легкобронированной техники, - но вот беда: такое оружие требует грамотного с ним обращения. А вот с расчётами была полная 'труба, по-матросски звучащая 'амба''. Их элементарно не было в наличии. На весь Орёл отыскалось только четверо бойцов, ранее имевших дело с творением товарищей Дегтярёва и Шпагина, причём трое оказались легкоранеными из госпиталя, а четвёртый - старшина-зенитчик, 'списанный вчистую' из-за заработанного в марте 1940 года на выборгском направлении хронического ревматизма и проникающего ранения обоих лёгких. Их назначили инструкторами для обучения расчётов ДШК. Сами же расчёты - по четыре человека в каждом - приказным порядком формировались из того людского материала, который имелся в наличии. Командирами назначались, как правило, первые номера 'станкачей' и выпускники ОСОАВИАХИМа, имеющие специальность 'пулемётчик' их свежемобилизованных, а остальные три номера замещались рядовыми бойцами-ополченцами. Одним словом, гарнизон Орла представлял собой подобие Тришкиного кафтана: с одного края нарастишь - с другого обкорнаешь. Самым же опасным для защитников города была страшная нехватка времени: до прорыва немцами Брянского фронта оставались считанные дни и часы...
  
  ... Первая самодельная мина сработала под передним колесом мотоцикла, следовавшего третьим в колонне разведывательного отделения. Крупнокалиберная пуля вырвалась из-под земли, разрывая резину покрышки с камерой, разрушая стальной обод и впилась в металл мотоциклетной вилки. Немец слетел наземь, вспахав противогазным бачком борозду на пыльной земле и едва успев выдернуть ногу из-под рухнувшей железяки. Его сослуживцы резко поразворачивались, трое растянулись на обочине, открыв неприцельную пальбу в сторону близкого перелеска. Двое остальных, пригибаясь, подбежали к пострадавшему камераду.
  Но перелесок молчал. Ни одного выстрела не раздалось оттуда, лишь вспугнутые птицы повспархивали с ветвей. Незадачливый мотоциклист серьёзно не пострадал, в отличие от своего 'железного коня' отделавшись ссадинами и прорехами в обмундировании. В паре с другим солдатом они оттащили покалеченный транспорт на обочину и остались ожидать подхода остальных сил. Прочие же разведчики, вновь оседлав мотоциклы, утарахтели дальше.
  Вероятно, немцы посчитали, что попали под одиночный выстрел снайпера, ибо на привычный взрыв мины - с воронкой, разлетающимися осколками, горькой вонью отработанной взрывчатки - происшедшее похоже не было. А найденная пуля крупного калибра ещё более могла утвердить их в 'снайперской версии'. Так что внимательно осмотреть припорошённые пылью колеи немцы не догадались. А зря...
  
  - Дядь Костя, гляди: двое остались! Хлопнем?
  - Лежи смирно, не дёргайся.
  Остальных спугнём. И вообще: это я тебе в цеху 'дядя Костя' был, а сейчас лафа закончилась. Теперь я тебе 'товарищ отделённый командир'. А поскольку ты нынче второй нумер, то и твой непосредственный начальник. Лучше вон магазины набивай...
  - Так нету больше. Патронов ещё под сотню в сумке, а магазинов всего три штуки выдали.
  - Вот и не шебаршись тогда, Васильев. Лежи, да радуйся, что на весе экономишь. Вот дали бы нам 'дегтяря' заместо этого дрына белофинского - тогда бы намаялся ты. Там по сорок семь штучек на диск приходится, да на четыре перемножь, да насыпом столько же. Давно б усрался от усердия. А у тебя в магазинах вдвое меньше. Так что со мной тебе не служба - малина.
  Тут далеко за спинами лежащих на краю овражного склона ополченцев-пулемётчиков заполошно заметались звуки выстрелов, несколькими судорожными очередями протатакал пулемёт, секунды спустя одиноко жахнула граната.
  - Вот же суки! Всё же нашумели, на ребят напоролись. Ну, теперь жди гостей по наши души... - Не зло, а скорее огорчённо произнёс пожилой ополченец с одиноко рдеющими на защитных байковых петлицах шинели 'третьего срока' треугольничками.
  В двух сотнях метров от позиции пулемётчиков, на дороге, оставшиеся гитлеровцы что-то встревожено забуровили промеж себя. Владелец покалеченного мотоцикла растянулся за ним, как за бруствером, выставив осиным жалом ствол карабина. Второй немец, судорожно заведя мотор, оседлал свою 'бурбухайку' и стартовал в том же направлении, откуда менее, чем полчаса назад, прикатила моторазведка.
  Витя Васильев сунулся, было, к пулемёту, но был пойман за ремень младшим сержантом Лапиным.
  - Лежи, сказал!
  Неподалёку хлопнули, один за другим, два выстрела, и успевший укатить метров на тридцать 'ганс' рухнул всем телом на руль, сваливая наземь двухколёсную машину.
  - Ну вот. Я ж тебе говорю: не дёргайся.
  Рамазан Гафурович своё дело знает. Чай, из лучших охотников в области. От него и рябчик не улетит, не то, что шваб. Не мешай человеку работать, молодой.
  Укрывшийся за разбитым мотоциклом солдат выстрелил в направлении показавшихся ему подозрительными кустов. Ответная пуля чиркнула по седлу и, кувыркаясь, ушла вверх. Вторая, выдрав клок сукна на спине чуть выше широкого чёрного ремня, пробороздила мышцы и вошла в позвонок. С мягким стуком приклад немецкого карабина ударился о землю.
  
  Что сказать? Не повезло немчуре. Обидно, должно быть. Аж до соплей обидно... Потому, что спустя две минуты, гудя моторами, из-за дальних бугров на дороге стали появляться бронемашины и грузовики доблестной мотопехоты Вермахта.
  О германских солдатах и офицерах можно с полным основанием сказать много плохого. Но никто не будет отрицать, что вояки они хорошие, на слепоту или тупость до сих пор не жаловавшиеся.
  Как только оккупантам стало ясно, что их разведчикам пришёл капут, немецкие бронетранспортёры принялись разворачиваться веером, в два ряда уступом. Из кузовов посыпались гренадёры, на руках вытаскивая лёгкие миномёты и MG. Всю эту деловую суету прикрывали пулемёты бронемашин, жгучими очередями, как парикмахерской машинкой, стригущие все подозрительные кусты в зоне досягаемости и дальний перелесок в придачу.
  
  Стащив с импровизированного бруствера шведский пулемёт 'Кнорр-Бремзе', ополченцы присели на корточки, прикрытые от вражеских глаз и пуль склоном оврага, идущего почти параллельно дороге.
  - Что, Васильев, боязно? Ничего, сейчас подуспокоятся, ближе подойдут - тут их и встретим.
  - Не, не боязно, товарищ младший сержант. Но неуютно...
  - Врёшь. Вон, как сбледнул с рожи. Нешто не понятно, что про себя всем святым комсомольским молишься? В первом бою всем страшно, по себе знаю. Главно дело - страх перемочь. Тогда жив будешь. Да и то сказать: разве это страх сейчас? Вот когда в девятнадцатом на нас под Харьковом марковцы трижды в штыки ходили, вот тогда был страх. Прёт он на тебя, штык прямо в глаз целит, а под белой фуражкой зенки тоже аж белые, рот раззявил и видать, что клык выбит, а с угла рта на щетину слюна течёт...
  Стих грохот последнего немецкого пулемёта, в рухнувшей с небес тишине стали слышны перекрики немецких команд и ровное порыкивание моторов.
  - Никак, полезли? Ну-ка, поглядим...
  Обережно высунувшись из укрытия, бойцы с тревогой наблюдали, как осторожно, постепенно сжимая строй, чтобы не соприкоснуться с оврагом, катили бронетранспортёры, железными боками прикрывая перебежки гренадёр, лихорадочно всверкивали пехотные лопатки, сооружая брустверы на позициях миномётчиков и 'эмгарей'.
  Наученные горьким опытом двух лет боёв, ветераны 'старого Хайнца' были готовы плюхнуться наземь и открыть ураганный огонь при первом же выстреле противника. Но засада молчала...
  - Не замай! Пусть поближе подойдут...
  Спокойно доворачивая пулемётный ствол за выбранной группой немцев, старый 'комотд' Константин Лапин, стараясь не упустить с прорези поднятой планки тощего немца, который, прыгая из кузова грузовика, сменил унтерскую фуражку на стальной шлем. Витя Васильев, прокусив до крови губу, выцеливал пляшущим стволом финской магазинки пулемётчика на едущем как раз по краю дороги бронетранспортёре...
  А Рамазан Гафуров недвижно лежал в своей ячейке, замаскированной в зарослях с противоположной стороны от дороги. Он лежал, неудобно ткнувшись лицом в торчащие из срезанной земли белые корешки и жёлтые сухие соцветия дикого укропа, срубленные пулемётной очередью, тоже лежали на бело-розовых хлопьях мозга, не прикрытого больше содранной затылочной костью и на исковерканном оптическом прицеле...
  Тишина...
  Грах!
  Грохот выстрела, всверк в колее - идущая по дороге бронемашина рыскнула вбок, дёрнувшись на разбитом колесе.
  Одновременно с этим над тихой пустошью вновь разлилась стрелковая разноголосица. Били наши, били немцы.
  Тремя злыми очередями опорожнивший двадцатипятипатронный плоский магазин Лапин сполз от края оврага вниз, стаскивая за хлястик второго номера.
  - Ходу, Витька, ходу! Патроны не забудь, убью!
  Скользя и спотыкаясь, пулемётчики бежали вглубь оврага, продираясь сквозь кустарник на северо-восток. Со злым матом отстегнув непривычную защёлку, командир выдернул опустевший короб из пулемёта:
  - Стой, Васильев! Патроны давай! Да стой, тебе говорю!
  Парень, наконец, затормозил, завертел очумело головой. И тут же схлопотал такой подзатыльник, что и без того сидящая на голове наперекосяк пилотка вовсе отлетела на полметра.
  - Охренел, что ли? Чего летишь, как обосравшись? До Москвы доскачешь! Магазин полный давай!
  Прерывисто дыша, Витя выудил из одной из висящих крест-накрест противогазных сумок железный короб и протянул старому столяру.
  И лишь потом осознал происходящее.
  - Дядь Коля, ты чего?
  - Того самого. На войне, не в бане. Приказ сполнять должен мигом. На вот, этот пока снаряди, да подбери пилотку. Пока германец там на говно исходит, у нас время есть. На полчаса швабов задержали, не менее.
  Сейчас полезем ещё позицию искать, чуть в стороне. Германец - вояка толковый, обязательно начнёт мины искать - тут мы его ещё раз кусанём. А потом уж, помолясь, к нашим отступим, пусть Кузнецов со своими швабов у себя на участке встречает. Ручей перебредём - а там уже парни на машинах с 'крупняками'. У ребят там траншейки отрыты: в них и отдохнём коллективно. Подождём сволочь фашистскую. А то муторно как-то в одиночку воевать...
  
  Что такое двести километров дороги?
  Признаться откровенно - немного. На машине можно проехать за четыре-шесть часов, если 'по-сухому'. На танке - часов одиннадцать, может быть - пятнадцать.
  Частям Хайнца Гудериана не хватило на их преодоление и девяти суток.
  Гробилась техника на минных полях, где сапёры в голос проклинали сволочизм русских, на сотни метров перемешавших дорожную пыль с металлическими опилками и прочим железным мусором, из-за которого миноискатели свиристели, не переставая, а взрывающиеся и стреляющие 'сюрпризы' приходилось искать на ощупь. 'Веселья' сапёрам добавляли русские стрелки и пулемётчики, с замаскированных позиций отстреливающие доблестных 'пионеров' Вермахта.
  Часть деревянных мостов проклятые большевики спалили заранее, прочие же рушились под весом германских панцеров: с азиатским коварством красные ухитрились привести их в негодность, подпилив настилы и опоры!
  Мало того: почти во всех дефиле местности немецкие войска попадали под жестокий огонь. И полбеды, если у защищавших подступы к Орлу оказывались лишь винтовки и лёгкие пулемёты. Гораздо страшнее было попасть под гаубичный обстрел с курсирующего в русском тылу бешеного бронепоезда или - ещё кошмарнее - под кинжальный огонь батареи большевистских крупнокалиберных пулемётов.
  На близком расстоянии страшные ДШК не только рвали в клочья тела солдат и офицеров Вермахта или увечили до невосстанавливаемого состояния грузовики и мотоциклы. Тяжёлые пули как фанеру дырявили бортовую броню лёгких панцеров и бронетранспортёров, но и обездвиживали даже могучие 'тройки' и 'четвёрки', разбивая к фуруям их гусеничные траки.
  Разумеется, германские солдаты сражались умело и большевики несли значительные потери, поскольку ни разу не попытались вести долговременный бой на выбранной позиции, а постоянно откатывались, оставляя после себя кучи стреляных гильз, разбитое оружие и немногочисленные тела своих убитых бойцов. Немецкие офицеры были совершенно уверены, что русские получили строгий приказ вывозить максимально возможное число своих погибших. Иначе выведенная ещё Мольтке-старшим формула 'один убитый обороняющийся против троих наступающих' никак не сходилась.
  До 3 октября немцев здорово выручала авиация: несколько русских подразделений и машин были уничтожены именно благодаря Люфтваффе. Под артиллерийский удар попали даже два взвода ДШК, замеченные авиаразведкой. Увы, после захвата их позиций выяснилось, что по назначению можно использовать лишь один пулемёт из четырёх: остальные годились лишь на металлолом...
  А 4 октября пошли дожди, почти вся авиация застряла на раскисших полевых аэродромах и германская машина войны вовсе забуксовала...
  Как выяснилось, в период осенней распутицы дороги русского Нечерноземья превращаются в ничего не значащие чёрные кривульки на топографических картах и изжелта-рыжие глиняные хляби, в которых по оси, а порой и глубже, увязает хвалёная механизация германского Вермахта. Подбитые гвоздями сапоги гренадёров скользили по глине будто в илистом речном дне, периодически соскальзывая с ног, а суконные кителя, набрякшие от воды, только стесняли движения. Ревущие и брызжущие фонтанами грязи из-под буксующих колёс грузовики с боеприпасами и продовольствием толкали целым взводом для того лишь, чтобы проехав пару метров, они вновь угрязали посреди негостеприимной русской дороги. Огромные и упорные бельгийские арденны, впряжённые в орудия и зарядные ящики, после семисот-восьмисот метров движения, попросту останавливались и часами стояли, дрожа крупной дрожью, и дождь смывал с лошадиных морд крупные клочья пены и струящиеся из глаз слёзы.
  Худо осенью захватчикам в России: и земля, и небо, и люди - всё противостоит им.
  В штаб механизированного полка доставили, наконец, пленного: худого большевика, раненого осколками мины при обстреле очередной русской засады. Вдвоём со своим напарником эти затаившиеся до поры русские пулемётчики обстреляли взвод гренадёр, выталкивающих очередной застрявший на лёгком подъёме грузовик. Из-за этого скифского коварства шестеро храбрых солдат фюрера обрели себе последнее пристанище на воинском кладбище в центре Знаменки, пополнив ряд крестов до пяти дюжин, а ещё столько же теперь надолго выведены из строя, став пациентами прекрасных германских артцев и обер-артцев. Ещё хорошо, что командир батареи 81-мм миномётов, следовавшей в полукилометре от места засады, услышав стрельбу, прореагировал необходимым образом. В течении трёх минут первые миномёты были установлены прямо на крестьянских телегах, в которых перевозились и четвёртым залпом позиция русских была накрыта. Конечно, большевики должны были бы бежать, но спастись от германской мины, скользя ботинками по русской грязи - дело почти невозможное. Впрочем, и тут русская осень попыталась сыграть с немцами злую шутку: при осмотре красноармейского окопа гренадёры обнаружили целых пять мин, ушедших в раскисшую землю и не сработавших. Свинскособачья страна, где даже лучшее в мире германское оружие отказывается служить так, как задумано конструкторами великого Рейха!
  Раненого большевика озлобленные гренадёры чуть было не отправили на свидание с ихним красным юде Марксом, от души вымещая на нём сапогами минувший страх, но подоспевший командир миномётчиков прекратил избиение, посчитав, что его законную добычу, при необходимости, сумеют пристрелить и в штабе полка, предварительно серьёзно поговорив с пленным.
  Теперь тот стоял в одних шароварах, пошатываясь, грязью с босых ног пятная выскребленные половицы в центре горницы, перед сидящим за столом оберт-лейтенантом, слегка поддерживаемый за локоть стоящим рядом пожилым переводчиком с гвардейски закрученными набриолиненными усами. На столе лежали документы: два узких бланка с личными данными, вытащенные из раскрученных чёрных шестигранных пенальчиков, его пропуск на завод и залитый кровью комсомольский билет погибшего второго номера.
  Прижимая перебитую руку к побуревшей бумаге германского индпакета, обматывающего пробитую грудь, он сквозь шум крови в ушах вслушивался в непонятную резкую речь немецкого офицера, прерывающуюся чисто звучащими словами толмача:
  - Итак, 'товарищ' Лапин, откуда вы взялись здесь, какой части, кто командир?
  - Живём мы здесь. А командир у нас на все века один: товарищ Сталин.
  Резкий рывок раненой руки, полувскрик-полувсхлип: '..ять!'
  - Хорошая шутка. Но всё-таки: номер части, фамилии командиров и комиссара?
  ...
  Тычок в диафрагму.
  - Сволочь... Сказал же - местный я... Орловский... Вон, пропуск заводской лежит.
  - Уже лучше. Но номер части я так и не услышал... - снова рывок.
  ...
  - Ну что ты молчаливый такой попался, как та ворона из басни? Спой, светик, не стыдись... А то ведь помирать долгонько придётся...
  - Да иди ты ... в зимний день в трухлявый пень, а коль близко - через коромысло, сто ежей тебе ... и паровоз вдогонку! Зашатал уже, сука немецкая!
  Резкий хлопок ладонями по ушам и удар коленом в промежность:
  - Ай-яй, нехорошо как получилось-то... Больно наверное? Жаль, жаль... Ну, так сам виноват: нечего лаяться на старшего в чине, унтер...
  - Был унтер, да сплыл. Нынче - младший сержант Красной Армии Лапин Константин Александрович. А ты, никак, из 'ваш благородиев' будешь?
  - Не угадал, сержант. Из 'высокоблагородий'. В двадцатом произведён в войсковые старшины.
  Так что, землячок, говорить станешь, или тебе вторую руку сломать?
  - Да что говорить? Всё же в бумагах записано...
  ...Удар... удар... рывок... удар... выверт руки из суставной сумки...
  Оберст-лейтенант что-то резко командует, привстав за столом. Допрос продолжается с прежнего места:
  - Номер части?
  - Да зашатал, сволочь! Не знаю я номер! И командира не помню: как в полк ополчения забрали, оружие выдали, так через день уже на позиции послали.
  Вновь удар под дых.
  - Врёшь, сука красная! За два дня в сержанты не производят!
  - Сам ты сука... Аттестовали как бывшего командира отделения на ту же должность.
  - Ага, допустим... Ну, а взводного своего хоть знаешь?
  - Чего ж не знать, знаю: сержант Кочетков. Только где он сейчас - не в понятии. Два дня тому по его приказу нам патроны с пайком привозили, был где-то возле перекрёстка с резервом.
  - Так, ладно... Давай дальше: сколько солдат в Орле и окрестностях? Чем вооружены? Где стоит артиллерия, танки?
  - Ну, да ты, высокоблагородие, дурак совсем... Откуда ж мне всё это знать? Приходи сам в Орёл, да посчитай, если целым останешься. Хотя это - вряд ли...
  Зашатал ты меня... помирать мешаешь...
  
  - Товарищи милиционеры!
  Только что мне звонил секретарь обкома ВКП(б) товарищ Игнатов с приказом передать нашу конно-манёвренную группу в распоряжение Штаба обороны с выделением за счёт облуправления всего имеющегося пулемётного вооружения, а также продовольствие и фураж для лошадей.
  Все мы понимаем, что, следствием изменения подчинённости станет постановка нашей КМГ несвойственных ей ранее задач, суть которых будет доведена до начальствующего состава и сотрудников позднее. Также каждому ясно, что впереди - жестокие бои за наш родной Орёл. Не всем будет суждено вернуться после них к исполнению своих милицейских обязанностей: неизбежны потери. Но, товарищи, все мы здесь - люди не случайные. Все в прошлом проходили службу в кавалерии или на границе, есть участники боёв с басмачами и схваток с нарушителями. Каждый принимал клятву сотрудника Рабоче-Крестьянской милиции, обещая Советскому народу и Советскому правительству твёрдо и мужественно стоять на защите пролетарского государства и советского закона. И теперь, когда на нашу землю ступил враг, народ требует от каждого из нас с честью сдержать это обещание!
  Вопросы есть? Вопросов ...
  - Есть вопрос!
  - Слушаю Вас, товарищ Кафтанов...
  - Вот насчёт пулемётного вооружения... Мы ж ещё в августе месяце оба станкача и ручник для фронта выделили... И опять же - ежели мы конский фураж весь отдадим для мангруппы, то чем Машку кормить станем, которая двуколку разъездную возит? Да и сёдла новые ещё ко-огда обещаны... Старым-то все сроки вышли...
  - Ох и хитрая у тебя натура, Кафтанов! Вот сколько тебя знаю - а все шесть лет такого факта не помню, чтобы от тебя хитрованства не было! От клиентов наших, что ли, жиганства набрался?
  Ты что, думаешь, я не знаю, что два дегтярёвских пулемёта ты сверх всяких нормативов заначил и в бочке с солярой хранишь? Знаю. И сёдел новых штук шесть за мешками с зимним обмундированием лежат?
  - Четыре, Василий Романович...
  - Ага. Значит - точно не менее пяти... Что бы я за начальник милиции был, если бы не знал, что на подведомственной территории у меня творится, а тем более - в моём собственном Управлении! Так что, Кафтанов, не придуривайся. Доставай свои заначки, а то вон товарищи тебя не поймут. Не поймёте?
  - Нет! Не дело это!
  - Давай, Михалыч, пулемёты! Гля-кось, богатство какое заначил и помалкивает! Ты точно не из хохлов будешь?
  - Всё, всё! Выделю я эти ручники чёртовы, выделю! Но ведь последний же резерв был, на случай крайний! - Оправдывался хозяйственный до безобразия начхоз.
  - Да какой тебе ещё крайний случай нужен?
  - Мало ли... А вдруг немец десант кинет? Чем тогда отбиваться? Наганами против ихних автоматчиков? Так наган пока перезарЯдишь...
  - Всё! - Припечатал ладонь к столешнице начальник Управления милиции. - Приказ есть - значит, исполнять! И вот ещё что... Машке оставить три пуда овса и пять тюков сена. А то и впрямь - некому станет тягать двуколку...
  
  Хорошо спится в деревне оккупантам после трудного дня. Все избы и овины маленькой Знаменки забиты храпящими и сопящими господами офицерами и солдатами из штабной обслуги. Непрекращающийся дождь шелестит по листве и крышам, легонько постукивает в оконные стёкла. Матово поблёскивают по дворам мокрые тела автомобилей и мотоциклов, лишённые бережливо унесённых под крышу пулемётов странными великанскими галошами топорщатся бронетранспортёры. Орднунг: ночь - время для сна. Воинам Германии следует набраться сил перед завтрашним днём.
  Выгнанные из своих домов крестьяне притихли в погребах и щелястых сарайчиках...
  И только часовые отчаянно борются с подступающей дремотой. Вот постен приткнулся под навесом крыльца сельпо, сунул руки в карманы пропитанной влагой шинели, под сгибом локтя - блестящий от дождя карабин, с края каски срываются запоздалые капли. Вот сейчас передохнёт немного - благо, до появления разводящего со сменой ещё больше часа - и вновь примется вышагивать туда и обратно вдоль улицы...
  Постен упорно борется с дремотой, но шорох дождевых капель так непреклонно перекрывает все остальные звуки, что веки сами по себе то и дело смежаются. Так что приглушённый перестук копыт по мокрой траве немец услыхал слишком поздно: одновременно с высверком винтовочного выстрела.
  И тут же обе улицы деревни наполнились движением. Скрытые ночным мраком всадники, как мстительное и крылатое небесное воинство проносились мимо заборов, швыряя в силуэты вражеской техники кувыркающиеся в воздухе бутылки - и за их спинами вспыхивали костры пылающей КС. Влетая во дворы, бойцы в синих гимнастёрках выбивали прикладами рамы со стёклами и вкатывали в забитые немецкими штабистами горницы ребристые гранаты. Успевших выскочить в панике немцев встречали хлёсткие выстрелы винтовок и наганов. Где-то на околице короткими лающими очередями закричал дегтярёвский пулемёт, возле захваченного сельпо ему отозвался второй...
  Синие призраки в фуражках с гербами СССР на звёздах хозяйничали в Знаменке до пяти утра, методично обшаривая все здания и канавы и достреливая забившихся в щели, будто тараканы, гитлеровцев. На рассвете же, запалив оставшиеся неповреждёнными три бронетранспортёра, оперативная кавгруппа милиции при Орловском Управлении НКВД, увеличившаяся за счёт захваченных у врага мотоцикла и штабного автобуса фирмы 'Шкода', уже отступала в сторону Кром. Прихватить автотранспорт с собой пришлось вынуждено: ни одна лошадь не смогла бы двигаться, загруженная трофейным оружием и боеприпасами: одних только пулемётов было захвачено восемь штук - и благодаря элементу внезапности ни один из них не успел выстрелить! Винтовки же и пистолеты, а также ящики с боеприпасами насчитывались десятками: причём подобрать всё так и не удалось, слишком поджимало время.
  Однако своих погибших собрали всех. И теперь на сиденьях 'Шкоды' лежали тела шестерых орловских милиционеров и неизвестного младшего сержанта, расстрелянного оккупантами накануне...
  
  ***
  
  Кром, кремль на языке древних русичей означает 'твердыня'. Испокон веку в важных стратегических точках на перепутьях и господствующих высотах возводили предки наши из неохватных брёвен стены кромов, и детинцев, высящиеся на мощных земляных валах. И скрывались за теми стенами храмы божьи амбары хлебные да хоромы теремчатые, уходили под защиту их от злой гибели и плена вражьего люди русские со всех окрестностей. И дождём лились стрелы острые, и звучали мечи булатные, рассекая доспехи захватчиков. Поражая их сердца чёрные, отсекая их руки хищные. Полыхали в тех кромах пожарища, унося в светлый Ирий искрами души Русской земли защитников. Хоть случалось: твердыни рушились под ударами вражьей силищи, но горька была для поганинов их победа, кром одоление: забирали с собой люди русские на тот свет силу полчищ вражеских свою жизнь на пять вражьих разменивая, а бывало, что и на дюжину. Ну а те из врагов-находников, кто вернутся смог изувеченным после штурмов тех кром бревенчатых к своим семьям, вдали оставленным, детям многие заповедовали: 'Не ходите на Русь, наши детушки: на Руси живёт Смерть захватчиков'.
  И летели века вереницею, и всё дальше от кромов бревенчатых отдалялись границы русские, укрепляясь там сталью воинской: что и острой казачьею пикою, что солдатскою пушкой гремучею. А былые твердыни порубежные на местах своих оставалися, обрастая вокруг слободками, разбирая стены обветшалые. Тихой речкой текли десьтилетия, уходили в легенды поколения, забывались те дни минувшие, забывалась их слава ратная... Имена оставались памятью.
  От прежних битв и осад в городке Кромы, что стоит меж Орлом и Дмитровском, помимо ржавых бердышей да копейных наконечников, из разряда грозного оружия перешедших в категорию музейных экспонатов, сохранились лишь почти сровнявшаяся с землёй прерывистая канавка на месте былого крепостного рва да мощные валы, изрытые как голландский сыр дырками, галереями и пещерами. В стародавние дни Смуты прокопали их казаки атамана Корелы, народного защитника, многомесячно удерживавшего этот город от осаждающего царёвого войска узурпатора Васьки Шуйского, 'царя боярского', в бессильной злобе вопившего: Орёл, дескать, да Кромы - то первые бунтари и воры! Уж давно прошумели над Кромами победные знамёна Ивана Болотникова, отгремели последние выстрелы, подгонявшие жеребеями прочь из русских пределов расчехвостенные хоругви литовские, отзвенели по камням подковами эскадроны петровских драгун, отгрохотали железом окованные колёса пушек багратионовских. Опалило Кромы жарким факелом, круговертью война Гражданская... Повидали Кромы всяко-разного, полной мерой отведали и горького, и сладкого. И теперь, в эти дни осенние, предстояло им вновь испытание.
  К концу сентября месяца 1941 года всей вооружённой силы в городке было шиш да ни шиша: персонал местного военкомата, два десятка милиционеров с пожарными, на которых возлагалась задача по поддержанию порядка в городе и в окрестностях да взвод Войск НКВД, охранявший железную дорогу и мосты. Также район моста прикрывала зенитная батарея, четыре ствола которой царапали небо редкой гребёнкой дульных срезов. Была ещё и истребительная рота, сформированная из местной комсомолии и сочувствующих, по разным причинам не мобилизованных в армию. Но ротой она была только по названию, поскольку состояла лишь из двух взводов неполного состава и даже на эту неполную полусотню приходилось всего-навсего двадцать три винтовки и пара наганов, и то, и другое - ещё царского выпуска. Мало того, семь винтовок оказались не только древними, но ещё к тому же и не переделанными под имеющиеся патроны образца 1908 года. Боеприпасов же с уменьшенным пороховым зарядом и закруглённой пулей во всём городке так и не отыскалось, так что в случае чего это оружие можно было бы использовать только как копья. Благо, штыки на хомутовом креплении к винтовкам всё-таки прилагались...
  Днём 30 сентября на юго-западе, со стороны Дмитровска, люди услышали раскатистый гул и вскоре небо там затучилось чёрными клубами. Спустя пять минут пожарный-наблюдатель, находившийся на смотровой площадки каланчи с биноклем, покрутив ручку висящего на колонне телефонного аппарат доложил брандмейстеру Петрюку:
  - Похоже, у Дмитровска горит, Михал Михалыч! По дыму судя - не то нефть, не то резина!
  - Добро. Но раз Кацман не звонит, помогнуть не просит - значит, полагает, что в одиночку управятся. Но ты там поглядай!
  Несмотря на собственные успокаивающие слова, брандмейстер был встревожен известием и решил доложиться по команде начальнику милиции, в чьём подчинении числились пожарные по ведомству Наркомата:
  - Неладно чего-то у соседей! В Дмитровске пожар такой, что ажник у нас видать и грохочет что-то! Сдаётся мне, что немец сызнова в наступ пошёл и дотудова дабрался! Чего делать будем, а?
  - Исполнять свои обязанности!
  
  Каким бы провинциальным не был городок Кромы, но совсем уж оторванным от цивилизации местом не являлся. Помимо тянущейся с юга на север железной дороги-двухпутки и грунтовок, одна из которых, носящая гордое наименование Кромского шоссе, через Орёл, Мценск и Тулу упиралась прямо в Москву, Кромы соединяли с внешним миром металлические струны нитей 'его светлости' теле-Графа и 'его милости' теле-Фона. Правда, 'милость' была своенравной. Случалось, в зимние дни провода меж столбов рвались от ветра и от тяжести льда, в тёплую пору во время гроз, да, впрочем, и просто при дожде, в эбонитовых трубках аппаратов стоял такой треск, что распознать собеседника становилось положительно невозможно.
  Однако сейчас центрально-русская осень ласкала землицу самыми последними погожими деньками, так что на связь у военкома Кром Никиты Казакова нареканий не было. Раздавшийся в трубке бархатно-тёплый баритон непосредственного начальника он узнал с первых слов:
  - Слушай внимательно, Казаков! Ты у себя там со своими тремя кубиками старший воинский начальник и вообще - комендант гарнизона. Так что давай, главноначальствуй.
  Бери всех, кого найдёшь, да закрывай город с юго-запада. Там у тебя зениток сколько? Шесть? А, только четыре на мосту? Худо, брат, да ладно. Снимай половину и перебрасывай туда же. Ни хрена тому мосту не сделается, немец располагает через Дмитровск у тебя уже к завтрему по тому мосту гулять, так что не станут они его бомбить. Не стоит, говорю! Я сам бомбовоз, уверен. Снимай под мою ответственность! Сейчас гадам в Дмитровске жаркую встречу готовят, но Гудериан - волчара зубастый. Хоть драный-палёный, а прорваться способен. Силы у него довольно, так что город на танкоопасном прикрыть твоя, старлей, первейшая задача. Да знаю я, знаю, что у тебя народу шиш да ни шиша. Не дёргайся за то. Из Орла к тебе по железке пополнение перебросим. Батальон чекистов товарищ Годунов уже отрядил. Дураку понятно, 'откуда взялся'. С Централа, вестимо. Конвойники. Рвались-рвались на фронт, ан фронт сам пришёл. Как это - 'какой Годунов'? Ну, не царь же из оперы! Командующий Орловским оборонительным районом, из Москвы позавчера прибыл, а уже порядки понаводил. Чекист ещё из тех, давешних... Ты тех конвойников к делу приспособь, но, гляди, с толком. С 'ура' на танки нынче не побегаешь, не двадцатый год и Кромы - не Херсон или Каховка. Держись, Казаков!
  
  В начале четвёртого красно-кирпичный состав из закрытых товарных вагонов и открытой платформы с расчётами двух ДШК, втянулся на главную путь станции Кромы. Шипя струями стравливаемого пара из трубок тормозной системы, паровоз протянул поезд до самого окончания асфальтированной платформы и, дрогнув всем своим чёрнобегемотовым туловищем, замер. Вдоль красной гусеницы вагонов прошёл перелязг сцепок и буферов, одна за другой откатывались в сторону двери теплушек, впуская внутрь свет и воздух.
  - Вых-хади строиться! - Слаженным грохотом застучали каблуки сапог, забрякали дужками котелки, пару раз чпокнули, стукаясь обо что-то, принайтованные каски... Через минуту на пристанционной площади прерывисто дышала единая серошинельная сущность по имени 'Батальон', вглядывающаяся в осеннее небо круглыми зрачками винтовочных дул.
  И только на единственной платформе опустевшего поезда глухо ругались бойцы пулемётных расчетов, демонтирующие свои крупнокалиберные агрегаты.
  
  Город Кромы - городок невысокий. Не ввысь, а вширь раскинулись кривые улочки одноэтажных домов с огородами по окраинам и голубятнями во многих дворах. Каланча пожарного депо, водокачка, церковная колокольня да монастырь видны издалека и в равной степени пригодны и в качестве удобных пунктов наблюдения за противником и в качестве ориентиров для работы вражеских канониров.
  Двухэтажные же здания школ, горсовета, военкомата, больницы, опустевшие с началом войны Красные казармы разглядеть на дальнем расстоянии трудно: больно надёжно скрываются они за древесными кронами. Деревьями, травой и кустарником поросли и оплывшие крепостные валы, на которых окрестные хозяева поколение за поколением выпасают своих коз, обвязав длинные верёвки вокруг стволов или закрепивши на специально вколоченных в землю железяках.
  Впрочем, сегодня коз здесь почти нет, только одна животина нарезает неторопливые круги вокруг проржавевшего за два десятка годов гнутого штыка, некогда венчавшего винтовку, брошенную отступающим 'добровольцем' Май-Маевского. Нынче монотонная тишина старой крепости нарушена стуком киркомотыг и шорохом лопат, выбрасывающих слежавшуюся за несколько столетий землю. Длинный белый шнур трассировки, тянущийся по гребню южной и восточной части вала, очерчивал зубчатую линию будущей траншеи. Поперечными шнурами были отмечены будущие ходы сообщения, круто сбегающие к нескольким погребам, под которые хозяйственные кромичи давным-давно приспособили сеть подземных лазов и галерей, вырытых в крепостных валах бунташными казаками болотниковского атамана Андрея Корелы.
  В народе бытовала уверенность, что некоторые из ныне обваленных ходов тянулись чуть ли не на дюжину вёрст к тайному месту, где мятежный атаман якобы схоронил несметные клады. Касаемо захованных сокровищ - это, конечно, легенда, да и протяжённость тайных ходов, думается, была поменее... Однако факт остаётся фактом: ходы вне крепости в самом дел позволяли донским героям не только собираться для проведения вылазок, но и засылать в стан вражьих воевод лазутчиков с подмётными листами 'прелестных писем'.
  В этот раз защитники Кром не собирались заниматься пропагандистской работой среди немчуры. И не то, чтобы не позволяло образование: слава Наркомпросу, среди бойцов владеющие азами школьного 'дойча' имелись в достаточном числе, особенно промеж истребков-комсомольцев. Просто самое доходчивое объяснение врагу, что негоже приходить незвано на русскую землю - это пуля под срез тяжёлого штальхельма. Залп гаубичного дивизиона, конечно, внушительнее, да где ж его взять, дивизион-то...
  Единственная пара зенитных орудий 52-К сиротливо замаскировалась в палисадниках окраинных двориков, просунув длиннющие стволы сквозь прореженные доски заборов. Выделенные для прикрытия восьмидесятипяток милиционеры, расцветив скинутыми синими шинелями ближайшее дерево, деловито помогали зенитчикам в рытье щелей поблизости от свежеоборудованных орудийных двориков.
  Прибывшие своим ходом со станции - а что тут идти-то? Город и в длину-то версты три, ежели не меньше! - бойцы конвойного батальона рассредотачивались поротно. Первая рота заняла бывший монастырский комплекс, обнесённый какой-никакой стеною, вторая расположилась во дворах в дефиле между шоссе и валом, слегка отодвинувшись уступом назад, чтобы при необходимости иметь возможность, сманеврировав, выдвинуться на помощь товарищам как слева, так и справа.
  Расчётам крупнокалиберных пулемётов пришлось выворотить земли едва ли не больше, чем зенитчикам-артиллеристам: вместо одной огневой было приказано оборудовать аж по три для каждого ДШК: как для возможного отражения воздушного налёта, так и для ведения фронтального и фланкирующего огня. В помощь пулемётчикам Казаков выделил четверых наиболее крепких физически пожарных. Во время боя им придётся помогать в перевозке тяжёлого оружия с места на место, а пока - соучаствовать в оборудовании пулемётных гнёзд и ходов сообщения.
  
  Тем временем девчата-истребки, сверяясь со школьными и детсадовскими списками, ходили по дворам.
  Звеня цепурами, истошным лаем заливались хозяйские кабысдохи. Сами же хозяйки - да, в большинстве домов Кром именно хозяйки: мужики-то давно в Красной Армии - тоже не лучились радушием:
  - Да ты чего, девка, в уме ли? Какая выкувация? Ну и что, что детей двое, твои, что ли? Куды я с ними потащусь не пойми-пойми куды? Кто нас там ждёт, кому надобно? Ещё скажи - для нас ватрушек наготовили! Никуда мы со своего двора не поедем, и нечего мне вашими бумажками тыкать! Ну и что, что немцы? Вы на то есть: раз звёздочку нацепила - значит, ты и есть Красная Армия и немца не пускать - святая обязанность! Вон, мой-то под Одессой дерётся, а тут, стыдобища, энтого Гитлера, в пасть ему коромысло, аж досюда допустили, позорники! Сказано: не поеду! И пусть стреляют: в погребе сховаемся. Кто немцев ждёт?! Я немцев жду?!! Ах ты, мелкота мокрохвостая! А ну, выкатывайся со двора, чтоб я тебя не видала! А то сейчас как тряпку возьму! Не доводи до греха!
  И оставались многие. Но многие, подчиняясь жёстко-колючим словам приказа, а того больше - страху перед неведомыми находниками из германских краёв, всё же отрывались от домов своих, с кровью и болью, как рвут присохшие к ранам бинты.
  Нагруженные лыковыми кузовами, сплетёнными ещё прадедами в годы помещичьей кабалы и новомодными полотняными хозсумками, натянув одна поверх другой несколько одёжек - ведь грех бросать на поживу грабьармии купленное на премии к прошлому Дню Революции пальто с барашковым воротом - уцепившись свободной рукой за детскую ладошку, шли женщины Кром по кривым улочкам, как капли росы по листве цветка к стеблю, стекаясь к железной дороге.
  Здесь, у станции, человеческие капли растекались по площади и перрону озерцами, объединяемые соседством, приятельством, да и попросту шапочным знакомством. Человеку в одиночку - худо. Вот и стремится он, оторванный от привычного обиталища, зацепиться за близкое ему, а коль нет такого - так хоть за знакомое.
  Людские озерки крутились водоворотами, постепенно стекаясь ручейками к станционному зданию, у входа в которое уже образовалась глухо рокочущая, как водопад на лесной речушке, очередь.
  В закутке билетной кассы, за окошком, скрипела обыкновенной перьевой ручкой Леночка Яворская, которую по молодости лет звали Еленой Викторовной только её первоклашки, с которыми она познакомилась лишь месяц назад на своём первом уроке в качестве строгого, но справедливого педагога. Не глядя, она тремя пальцами стягивала с высящейся по левую руку стопки сыроватый бланк свежеотпечатанного эвакуационного предписания, и лишь положив его перед собой, поднимала светлые глаза, прикрытые очками на очередную 'выковырыванную' горюху:
  - Здравствуйте, Дарья Ильинична! Документы, пожалуйста. Да, и на Костика со Светой тоже. Нужно. Честное слово - нужно. Так... так и запишем...
  И вновь - быстрый скрип стального пера по бумаге:
  Кромской районный Совет депутатов трудящихся и РК ВКП(б) Орловской обл. РСФСР
  УДОСТОВЕРЕНИЕ
  Дано настоящее гр. Марковской Д.И. с семьей из 2-х человек в том, что она действительно эвакуируется с семьей с прифронтовой местности в глубь страны Советского Союза - Саратовскую обл.
  Просьба к советским и партийным организациям оказывать всемерное содействие.
  Председатель райсовета (Подпись)
  Секретарь РК ВКП(б) (Подпись)
  01. X. 41 г.
  Получившие эвакуационное предписание и продаттестат в дорогу, перемещались на другой конец зала, где единственная в городе женщина-милиционер Ольга Осипянц, чей муж погиб запрошлой зимой в Финляндии, пришлёпывала печать райотдела и ставила закорючку росписи на пропуске из прифронтовой зоны. Тут же, пересчитав для порядка пальцем детвору, грудастая сотрудница продбазы выкладывала перед беженским семейством положенное им на время пути согласно приказу богатство: по кирпичику ржаного хлеба на двоих, пару пачек горохового концентрата, фунтик с двадцатью граммами карамели каждому и - верх роскоши - по четверти круга макухи и по куску чёрного дегтярного мыла. Изредка, при виде лелеемых на руках грудничков, к комплекту щедро добавлялась круглая голубенькая коробочка пудры 'Прелесть' и полутораметровый отрез бязи на пелёнки.
  Со всем этим богачеством, обвешанные барахлом женщины в сопровождении своей детворы размещались по красным дощатым теплушкам, из которых ещё не успел выветриться специфический запах сапожной ваксы, ружейного масла и солдатских шинелей.
  Жительницы покидали город, оберегая детей. Бойцы приехали в город, чтобы его защищать.
  Осенние сумерки приходят рано: на рубеже сентября и октября солнышко опускается за горизонт в восемнадцать с минутами, так что поезд с эвакуируемыми в целях светомаскировки освещающий путь перед паровозом лишь синим светом от горизонтальной щели в заслонке паровозного фонаря, отошёл от станционной платформы уже в темноте. А спустя час, гулко погромыхивая на стыках рельс, входную стрелку станции Кромы прошла тёмная угловатая громада бронепоезда с силуэтом летящего в атаку всадника на стенке вагона...
  
  ***
  
  Рельеф местности между Дмитровском и Орлом - типично среднерусский.
  Что означает: сколь-нибудь приличных гор в зоне досягаемости просто нет. Есть луга, перелески, высотки, овраги. А гор - нет. Как следствие, нет и туннелей, через горные массивы проложенных. Очень хорошо это для железнодорожного строительства, удобно. А вот для команды БеПо - паршиво. Особенно учитывая абсолютное господство вражеской авиации.
  Вторые сутки идут, как склепанный на скорую руку блиндированный поезд 'Красный Орёл', будто бешеный носится по западной и южной желдорветкам, сгоняя злыми очередями дальнобойных пулемётов 'образца 1938' с дорог германские колонны, посылая в ближние тылы врага пятидюймовые снаряды древней французской гаубицы, прячась и огрызаясь от пикирующей с октябрьского неба крестокрылой смерти. Восемь раз возвращался блиндопоезд в орловское депо с раскалённым, почти что сухим котлом и опустошённым угольным тендером. Шесть раз сгружали с него посечённых снарядными осколками и пулями немецких самолётов раненых, четыре раза - тела погибших. Взамен на борт поднимались другие бойцы из команды выздоравливающих и Орловского полка народного ополчения. Загружали новые ящики с гаубичными выстрелами, пулемётными патронами, бидоны с водой и мешки сухарей. Обшитый 'бронёй' из котельного железа старый, времён Империи, паровоз досыта поили из колонки чистой водой и угощали тендер угольком: хоть и дрянным подмосковным, вместо шикарного донского, но для локомотивной топки - и то хлеб!
  Так и катались - то туда, то сюда, будто бильярдные шары по ровному столу.
  И докатались.
  Фашисты, конечно, сволочи. Но сволочи умные и обидчивые. А уж команда 'Красного Орла' постаралась их 'обидеть' от души, по-русски, со всего размаха. Да вот беда: 'обиженных' оказалось чересчур много и организованы те были не в пример лучше.
  Неподалёку от деревеньки Чернь, что юго-восточнее Кром, дымящую 'связку сосисок' ржавого цвета, закрытую сверху сетью с торчащим подобием кустарника, углядел наблюдатель Шторха-Fi 156С-2...
  И всё бы ничего, да вот только был это самолёт разведки и корректировки артогня, а в занятой накануне немцами деревеньке с неоднозначным именем 'Лубянки' уже с рассвета принюхивались вокруг полуторадециметровыми дулами занявшие огневые два дивизиона 'шверфельдхаубиц'.
  А поскольку эти серые стальные 'слонихи' у обожающих 'орднунг' немцев в одиночку в прифронтовой полосе не появлялись и на передний край не лезли, то понятно, что в округе солдат фюрера было понатыкано как плевел на библейском хлебном поле. Две моторизованные и одна танковая роты резерва скопились в той самой Черни и близлежащей Ждановке.
  Радиосвязь у оккупантов работала прекрасно, командование принимало решения оперативно, привыкшие к войне солдаты и офицеры действовали основательно и слаженно. Кроме того, движущийся по проложенным на высокой насыпи БеПо был прекрасно заметен не только лётчикам-корректировщикам с неба, но и панцерманнам и гренадёрам с деревенской окраины...
  Успевший за минувшие полтора суток довести до нервных судорог половину командиров наступающих вдоль железнодорожных веток германских частей красный БеПо, как шахматная тура, оказался под угрозой ударов стапятидесятимиллиметровых 'чёрных слонов', моторизованных 'пешек'-гренадёров и шустрых 'коней' породы Pz-III. Вот только в шахматной партии фигуры ходят и бьют поочерёдно, а юго-западнее Кром удары были нанесены в одно и то же время, и 'тура' была лишена свободы манёвра.
  Умный офицер вермахта, командовавший гаубицами, грамотно лишил 'Красного Орла' возможности выскочить из-под удара в тыл, справедливо рассудив, что ремонт разрушенных путей в спокойной обстановке окупается уничтожением постоянно мешающего наступлению большевистского 'передвижного форта'. Одним дивизионом, используя получаемые с барражирующего 'Шторха' координаты, он постарался накрыть движущийся поезд. Гаубицы же второго принялись с немецкой педантичностью снаряд за снарядом курочить неподвижную железнодорожную насыпь позади БеПо. Чтобы промахнуться в такую здоровенную, да к тому же указанную на всех картах цель, нужно было быть слепым и абсолютно тупым. Но в артиллерийских расчётах германского вермахта слепцы не служили...
  За лязгом буферов и сцепок, перестуком колёс, гудением паровоза звук полёта снаряда толком не расслышали.
  Зато почувствовали, как дрогнула земля, когда 'пристрелочный' вырвал сноп почвы и гравия на откосе насыпи, словно под шпалами стрельнула картечью в небо зарытая неведомо кем старинная Царь-пушка.
  Второй и третий снаряды ушли с перелётом, но чёртов ганс, видать, уже рассчитал 'вилку': дивизионный залп исковеркал рельс, раскрошил пропитанные креозотом шпалы, изрыл воронками насыпь позади блиндированного поезда. Определить направление, откуда сыпались 'чемоданы', было несложно, но вот на ходу высчитать место, где располагались вражеские позиции - увы!
  Второй дивизион германских гаубиц принялся методично, с упреждением работать по самому поезду, имея целью обездвижить и нанести ему максимальные повреждения, обеспечивая этим успех атаки мотопехоты и танков, уже потявкивавших своими пушечками из-за деревенских сараев и стогов.
  И понеслось...
  БеПо огрызался гаубицей и крупнокалиберными пулемётами правого борта, благо те - спасибо советским конструкторам! - хоть и не слишком прицельно, но доставали до окраины Черни. Антантовское орудие успело произвести целых семь выстрелов, буквально разбив вдрызг две немецкие 'тройки' Pz-III и шустрый бронетранспортёр. Гренадёры, попытавшиеся проскочить в 'мёртвую зону' залегли, едва успев преодолеть топкий брод, на поросшем ветлой берегу речушки, не рискуя высунуться из этой естественной ложбинки.
  Раскуроченный прямым попаданием в будку машиниста паровоз 'Красного Орла', весь окутанный паровым облаком, протянул по инерции состав ещё метров на сорок и встал окончательно и бесповоротно.
  Через люк в днище полувагона четверо бойцов, направленных в команду БеПо из молодёжного истреббата выволокли один из ДШК левого борта, установив его прямо на насыпи в полусотне шагов от артиллерийской платформы. Впрочем, пулемёт смолк, не успев выпустить целиком даже первую ленту: слишком густо падали у блиндированного поезда вражеские снаряды, смертельным посевом засыпая всё вокруг. После 'прямого' на месте расчёта остались лишь рваные трупы. Людей и оружия. Исковерканные и перекрученные стальные детали, смешавшиеся воедино со шматками мяса и торчащими осколками костей. И лишь в полуметре от воронки сиротливо крутилась, тикая, секундная стрелка на белом циферблате точмеховских латунных часов, надёжно укреплённых на запястье оторванной руки в сером шинельном рукаве...
  Второе попадание пришлось в 'голову' самодельной артплощадки: тяжёлые рваные осколки стаей раскалённых птах прозвенели по телу и лафету орудия, с лязгом пробороздили железные борта, и с жадным чавком мясницких топоров прорубили плоть большинства стоявших у гаубицы старых артиллеристов.
  Рухнул навзничь, свистя разорванным горлом, бывший старший фейерверкер Никодимов, большой охотник до песен. Недвижным взглядом вперился в доски пола прижимающий окровавленные культи к животу Пименов. Закатилась под лафет чья-то прокуренная трубочка...
  Третий и четвёртый снаряды, ударившие в стенку пулемётного полувагона, были посланы расхрабрившимися немецкими танкистами. Металл они, конечно, пробить сумели, но добрая кирпичная кладка устояла, осыпав пулемётчиков керамическим крошевом и создав внутри облако мелкой красно-рыжей пыли.
  Без всякой команды оба 'крупняка' правого борта схлестнули металлические плети очередей на одном из панцеров, неудачно пытающимся укрыться за стогом сена. За дальностью расстояния бойцам не было видно, кромсают ли рурскую броню тульские пули, но вот то, что с танковых катков широкой лентой поползла гусеница, а 'поймавший очередь' погон башни явно заклинило, пулемётчики поняли сразу. Пацаны, вчерашние старшеклассники в колючих шинелях и немногим более взрослые красноармейцы предвоенного призыва на радостях подпрыгивали, колотили друг дружку по плечам, вопили 'Ура!'...
  ...А рядом, внутри искорёженного тендера беззвучно рыдала телефонистка Леночка Лях, стоя коленями на острых гранях угольных кусков, поверх которых разметались толстые окровавленные косы Клавы Стецюры. Связистка инстинктивно сжимала в ладонях расколотую осколком голову подружки, с которой Леночка познакомилась двое суток назад, когда та, неся в руках белую сумочку, вся такая тонюсенькая, в сером ушитом пальтишке, впервые взошла на крыльцо пристанционной казармы, где дислоцировалась спешно формируемая команда 'Красного Орла'. Чуть в стороне, неловко подвернув загипсованную руку, лежал под стенкой тендера Серёжка Денисов, удивлённо уставивший в небеса третье око, проделанное острой маузеровской пулей германского стрелка и низкое солнце отражалось в рубиновой эмали старлейских 'кубиков'.
  Сто четырнадцать минут...
  Сто четырнадцать минут рвали железо и плоть 'Красного Орла' немецкие снаряды и пули.
  Сто четырнадцать минут не смолкал оружейный грохот.
  Сто четырнадцать минут отлаженная машина германского Вермахта ломала своими огненными шестернями русских людей.
  А они - стояли. Сколько могли, и ещё больше.
  Шесть тысяч восемьсот сорок секунд.
  Пока не щёлкнул последний выстрел и сержант Максим Белашов, весёлый казачок родом из-под Ейска, не глотнул воды из тёплой фляги, и, выбравшись из-под исковерканного броневагона взял пустую винтовку 'на руку' и засвистел немудрящую песенку из любимого фильма. И пошёл. 'Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над...'
  И всё.
  Упал, сковырнутый на гравий насыпи судорожной очередью зашуганного пулемёта.
  А на ржавом борту погибшей крепости всё также нёсся в стремительную атаку иссечённый пулями всадник в пробитой снарядом бурке.
  Красный. Орёл.
  
  Зарева... Всю ночь они полыхали на горизонте в той стороне, где находился соседний Дмитровск. Временами будто громовые отголоски доносились до слуха мёрзнущих в траншеях бойцов. Всем было давно понятно, что не стихия разгулялась грозой на окраине соседней Курской области, а идёт самый настоящий бой с применением артиллерии и, похоже, бомбёжкой. И было похоже, что уже завтра такое же может начаться и здесь. Поскольку для всех защитников Кром, если не считать зенитчиков, которые уже участвовали в отражении налётов Люфтваффе, предстоящий бой должен был стать первым, большинство не спало, тревожно вглядываясь вдаль и вслушиваясь в гул, невзирая на строгий приказ 'Отбой!'. Лишь некоторые, особо наломавшиеся за день с кирками и лопатами, похрапывали, зябко ёжась под сползающими шинелями.
  Спал, растянувшись на дощатой полке пропахшего кислой капустой погреба, предназначенного под перевязочный пункт на время будущего боя и военком Казаков. Большие пальцы разутых ног во сне нервически подрагивали, а рука крепче сжимала намотанный на кулак ремень финской трёхлинейки. Восемь ящиков этих винтовок, выжаленных Казаковым в Орле, были доставлены тем же эшелоном, который привёз в Кромы бойцов конвойного батальона НКВД. Сорок пятизарядок, снабжённых удобными кинжальными штыками, помогли хоть как-то залатать брешь в вооружении местного ополчения. Жаль, что кроме приданного батальону ДШК, на весь гарнизон не было ни одного пулемёта: даже пара учебных 'максимов', до войны числившихся на балансе райОсоавиахима, ещё в августе были переданы на ремонт в Тулу, откуда должны были поступить в одну из формируемых частей Красной Армии.
  Ну да, как говорят потомки запорожцев, 'що маємо, то маємо'... так что придётся воевать тем, что есть в наличии и теми невеликими силами, которые удалось наскрести.
  Утро началось плохо. Где-то далеко-далеко на северо-западе с первыми лучами солнца в небе расцвела белая ракета и, пробежав по мокрому бетону аэродрома Сещи, в небо, подвывая морами, поднялись 'Fw 189', прозванные красноармейцами 'двоежопым' и 'рамой'. Несмотря на воскресный день, 'ландскнехы Гёринга', получившие нагоняй от командования, которое рвало и метало после известия о понесённых группой Гудериана при взятии Дмитровска потерях, воспользовались первыми же часами нормальной видимости и разлетелись в поисках наименее рискованных направлений движения войск. На беду защитников Кром один из 'фоке-вульфов' направился к их городу...
  Пробудился старший лейтенант Казаков от размеренно-поспешного баханья пушек, доносившегося с той стороны, где в кромку Кром врезалось шоссе. Схватив винтовку и сумку с противогазом, складки которой красными рубцами отпечатались на щеке, он кинулся к выходу из погреба, второпях ударившись коленом о кадушку солёных лисичек, оставшихся с прошлого года.
  В небе над городом медленно барражировал чужой самолёт с двумя килями. Неподалёку от него раз за разом вспухали облачка шрапнельных разрывов, однако какого-либо видимого ущерба летучему уродцу они, похоже, не наносили. Завершив облёт Кром по периметру - что заняло у него совсем немного времени - экипаж германского разведчика не торопясь, как бы выражая этим своё презрение к жалким потугам русских зенитчиков ссадить их с небес на землю, направил свою машину в сторону аэродрома дислокации, сбросив напоследок над позициями, словно осеннюю листву шлейф листовок.
  Ещё первая листовка с угрозами и призывами бить коммунистов и комиссаров и сдаваться 'германским войскам - освободителям от сталинской тирании' не успела плавно опуститься наземь, когда Казаков уже злобно накручивал телефонную рукоятку:
  - 'Скворешник'! 'Скворешник', я 'голубятня', давай комвзвода мне!
  - 'Голубятня', я 'Скворечник', у аппарата.
  - Стародубцев, твою же ж через коромысло! Ты чего творишь? Какого лешего пальбу начал! Летел фашист, никого не трогал - так на хрена же ж без команды?
  - Воздушный разведчик разыскивал наши позиции, согласно ранее полученному приказу моя задача прикрывать мост с воздуха!
  - Где мост, а где твои пушки? Он, зараза, разведывал позиции, а ты их ему раскрыл, как на скатерти: вот они мы, пожалуйте бриться! Хоть бы сбили, раз так в жопе засвербело, так нет же: позиции раскрыли, снаряды потратили - и всё впустую! Ты пойми, садовая голова: у нас кроме твоего взвода против немецких танков выставить нечего. Не дай бог что - штыком прикажешь броню им колупать? Насмотрелся 'Мы из Кронштадта', твою же ж через голенище!!!
  - Согласно наставлениям, товарищ старший лейтенант, процент попадания по высоколетящей цели при стрельбе взводом, укомплектованным орудиями типа 52-К составляет всего...
  - Да меня не колебёт, чего твои проценты составляют!!! Живо снимайся и отходи вдоль по улице, ищи себе новую позицию! Твоя задача на сегодня - держать танки! Танки, понятно тебе или нет? И только попробуй мне погибнуть - лично пристрелю и в трибунал сдам, если немцы через тебя прорвутся! Исполнять!
  Зло брякнула трубка о рычаг телефона. Бывший кромской военком, которому выпало встречать практически на пороге своего дома очередных незваных пришельцев, принялся нервно рыться в карманах в поисках трубки и табака, запамятовав в сердцах, что вот уж год не курит...
  От Сещи до Кром по прямой - чуть меньше двухсот километров. Это много. Много, если ползти на брюхе под огнём или бросаться в атаки у каждой высотки и деревушки, откатываясь многократно на исходные, оставляя на хрустально-росной траве тёмные борозды следов, многие из которых оканчиваются бугорками тел 'покорителей Европы'.
  И в то же время две сотни - это сущий пустяк для крылатых машин, волокущих в осеннем небе по десять центнеров чугуна и тротила. Русское небо - чистое небо. Где сталинские соколы? Нет соколов в синих 'квадратах'. Кто-то летает и бьётся с врагом в стороне, кто-то на госпитальных койках возвращает здоровье, а кто уж давно приземлился навечно, ворвавшись в горящих машинах в твердь земли или в воду озёрную...
  'Лётчики-пилоты, бомбы-пулемёты -
  Вот и улетели в дальний путь...'
  Улетели... И потому пачкают чистое русское небо пятнистые раскоряки крестастых 'лаптежников'... 'Везу-у-у... Везу-у-у... Везу-у-у...' - тянут погребальную песнь моторы. Смерть везут.
  А внизу, на земле - мурашами суетятся люди. По Кромскому шоссе катятся параллелепипеды тентованных машин, танки, мотоциклы, трактора и конские запряжки волокут орудия, зарядные ящики, повозки с продовольствием, боеприпасами и снаряжением, изредка матово-округло мелькнёт штабная легковушка... Тянется, тянется к старой русской крепости питон из стали и мяса... Смерть несёт.
  Машут зольдатен ассам люфтваффе. Рады. Те, снисходительно качнув крыльями, продолжают полёт.
  Шесть сотен вёрст может пролететь Ju-87 за час. От Сещи до Кром - только двести...
  Что можно сделать с тяжёлым зенитным орудием за полчаса? С помощью мобилизованного в колхозе 'фордзон-путиловца', пердящего выхлопами, как дымовой завесой, оттащить его на восемьдесят метров вдоль улицы и примостить за выдвинутой стенкой дома. Забросать лихорадочно нарубленными в хозяйском садике ветвями. Подготовить к стрельбе по наземным целям и даже начать окапывать... И всё. Время вышло. Потому что ноет в воздухе 'везу-у-у, везу-у-у, везу-у-у' двух штаффелей. Двадцать четыре самолёта. И два орудия. И одно из них - должно промолчать. Заговорило второе - 85-миллиметровые снаряды снова зашелестели в воздухе: вторая пушка взвода, не снятая с прежней позиции, открыла огонь по врагу.
  Девятикилограммовые снаряды, вылетающие с пятисекундными интервалами из орудийного ствола, буравили воздух и с грохотом рвались на высоте двух километров, чуть впереди и ниже германских авионов. Уже после второго выстрела командующий одним из штаффелей обер-лейтенант Гауф засёк позицию русских артиллеристов и отдал команду на атаку цели. Пока две пары самолётов одна за другой заходили на точку атаки и, разрывая верещащий от трения металла воздух, срывались в крутое пике, роняя в его нижней точке чугунные плюхи бомб, вторая четвёрка, высмотрев с высоты на гребне древнего вала извилистую полоску выделяющейся непросохшим земляным бруствером траншею с шевелящимися точками людей, принялись по-немецки планомерно и тщательно обрабатывать эту цель.
  Небо - прекрасно. Оно прекрасно, когда на фоне редких облаков ранней осени плавно движется на юг птичий клин, а чуть в стороне машет разноцветным хвостом запущенный соседской детворою бумажный змей. Оно прекрасно грозной красотою, когда из низких грозовых туч, готовых прорваться секущим ливнем, будто корневища Иггдрасиля рвутся к зеле перуновы блыскавицы.
  Но когда на тебя с неба рушится с визгом раскоряченная крестастая смерть, как мастер-бильярдист шары точно кладущая взрывы бомб - тогда небо страшно... Стенки траншеи узки, как могила. Лежишь на спине, прижимая винтовку к груди, или, скорчившись, скрутившись, подобно улитке, прикрываешь руками затылок, с тоской ощущая, как сверху в него метится заострённый хвостатый цилиндр... Кто-то молится, кто-то жмурится, не в силах заставить себя взглянуть на смертоносное небо, кто-то сам норовит закопаться поглубже, кто-то, выкарабкавшись из окопа, припустился бежать от смерти... Сильно страшное нынче небо... Ну а кто-то, раскинув ноги, упершись в плечо прикладом, выпускает одну за другою в небо смерти острые пули, выбивая свой страх наружу.
  Но 'юнкерсы' нисколько не походят на фанерно-тканевые 'этажерки' времён зарождения боевой авиации, пилоты которых опасались винтовочного огня с земли настолько, что подкладывали на сиденья чугунные сковородки, эдакую 'универсальную защиту' от пуль. Сбить из трёхлинейки творение 'сумрачного гения' - дело непростое. Не зря меткие стрелки, которым удавалось сшибить атакующий самолёт из личного оружия за всё время Второй мировой войны встречались крайне редко: известно лишь несколько десятков таких случаев на всех фронтах от Африки до Тихого океана. Так что, поразив со второго захода расчёт единственного стрелявшего по ним орудия, пилоты 'лаптёжников' быстро освободили недра крылатых машин-убийц от взрывчатого груза и, пройдясь напоследок по большевистским позициям несколькими очередями, развернулись на обратный путь, унося лишь несколько дырок в плоскостях от мелких осколков и чудом долетевших пуль.
  Зенитчикам второго орудия, вынужденным соблюдать маскировку в то время, когда их товарищи вели бой с воздушным противником, не оставалось ничего иного, как упорно продолжить готовить зенитку к стрельбе по целям наземным. Шоркали лопатки: и малые пехотные, и полагающиеся по штату большие сапёрные, оборудуя новый орудийный дворик и пункт боепитания. От поражённого орудия с пробитым накатником подошли двое уцелевших артиллеристов, принёсшие ящик не понадобившихся шрапнельных выстрелов и раскуроченную бомбовым осколком панораму. По-хорошему, 52-К подлежала ремонту в артмастерских, но вывезти пушку с позиции было совершенно нечем. Эх, поглядеть бы в очи тому умнику, который порешил при планировании пятилетних планов гнать вал лёгких танков за счёт нормальных арттягачей, 'мудро уповая' на мобилизационный ресурс тракторов МТС. Вон он, мобресурс этот, узкими шипастыми колёсами красуется, в каждой колдоёбине чуть не по оси застревает, да притом приходится на долю старичка-'фордзона' не только зенитка, но и целых два зарядных ящика, хотя и полегчавших несколько после недавней пальбы, но тем не менее - не пушинки...
  После немецкой бомбёжки на позиции защитников Кром оказалось несколько участков засыпанной близкими взрывами траншеи, в четырёх местах случились прямые попадания. Вместе с артиллеристами погибло одиннадцать бойцов, главным образом те, кто, не усидев, попытался, покинув окопы, бежать от самолётов. Но увы: ни один чемпион по бегу за всю историю не сумел убежать от пули или осколка, также, как ни один боксёр не сумел их нокаутировать.
  Гораздо больше было раненых и контуженых, но, как ни странно, ни одного тяжёлого. Можно сказать, хоть в этом повезло!
  На необстрелянных бойцов ополчения, которые понесли основные потери, авиаудар произвёл гнетущее впечатление. Военком с младшими командирами метались по позиции, заставляя опустивших руки ребят приняться за восстановление осыпавшейся траншеи, сращивание порванных телефонных проводов и оказание первой помощи раненым товарищам. Давно известно: перед боем сидеть и тупо ждать, когда появится враг - последнее дело. Необстрелянного солдата необходимо отвлечь работой от тоски и чёрных мыслей.
  Впрочем, работать бойцам довелось недолго...
  
  Спустя полчаса откуда-то с юга стали слышны звуки артиллерийского боя. Вскоре к разрывам крупнокалиберных снарядов чуть слышно стал приплетаться деловитый стрёкот крупнокалиберных пулемётов. Бойцы конвойного батальона, ополченцы, артиллеристы-зенитчики, не пожелавшие или не могущие эвакуироваться горожане - все с нарастающим напряжением вслушивались в далёкую канонаду. Судя по стрельбе, враг был уже близко.
  Германцы, как оказалось, находились совсем рядом: не успели отзвучать орудийные громы, как совершенно с другой стороны, горбясь тентами меж придорожных деревьев, тяжко потянулась длинная колонна грузовиков. В голове чадили выхлопами три бронетранспортёра с установленными пулемётами, за ними уродовала траками и без того размокшую от дождей дорогу StuG III. В арьергарде колонны, сразу за дивизионом полевых пушек, тянущихся на буксире у грузовиков, находился немецкий тяжелый бронеавтомобиль связи Sd Kfz 263 с характерно поднятыми над корпусом дугами поручневой антенной, облепленный грязью почти по щели обзора, над одной из которых торчал любопытный пулемётный 'нос'...
  Впрочем, с советской позиции детали были малозаметны: единственный бинокль имелся только у командира зенитчиков, а четыре версты расстояния здорово ухудшают перспективу.
  Оповещённые о результатах авиаразведки, немцы не стали приближаться в окраине. Напротив, в трёх с небольшим километрах от города колонна встала, из кузовов посыпались солдаты и забегали шустрыми прусаками: кто-то отцеплял и на руках катил в кустарники низенькие тридцатилинейные leIG 18, кто-то, рассыпавшись по краю колхозного поля, отрывал стрелковые ячейки промеж зелёных кочанов поздней капусты.
  Немцы, убедившиеся на опыте в том, что надеяться на капитуляцию советских гарнизонов не стоит, а русские варвары вовсе не стремятся задарма отдавать жизни, при известии о наличии в Кромах какой-то обороны, явно решили потратить снаряды, но сэкономить кровь. Разумное решение. Германцы издавна славились своим практицизмом: если на Орловщине потери в людях заметно превысят лимит, то полк уйдёт на переформирование. Как следствие, прощайте, надежды на участие во взятии Москвы, на поток наград за победу над большевистской столицей.
  Потому-то и остановилась колонна, потому и захлопали миномёты, устанавливая дымовую завесу между германскими боевыми порядками и занятой русскими окраиной. Вскоре на старой придорожной берёзе, прижимаясь к стволу всем телом, угнездился корректировщик с полевым телефоном и на советские позиции посыпались снаряды. До двух взводов немцев в сопровождении ханомага выдвинулись правее, намереваясь прощупать стойкость красных путём охвата левого фланга.
  Снаряды немецкой полевой пушки невелики и не слишком мощны: чуть больше семи с половиною сантиметров калибр. Однако неплохие германские взрыватели и пикриновая начинка дают при попадании в цель вполне приличный взрыв. Конечно, бетонному колпаку дота или стальной броне 'Клима Ворошилова' эти снаряды не слишком опасны, но вот с пехотой они могут сделать такое, что подумать противно! А пушек таких у германцев было много: целый дивизион!
  Старший лейтенант Казаков от немцев ничего хорошего не ждал. А когда примерно прикинул на глаз численность наступающего противника и количество арт- и бронеединиц, и сравнил со своим хоть и слегка усиленным, но легковооружённым батальоном, то во рту стало кисло от сильнейшей досады. Восемь полевых пушек, странный танк и четыре бронемашины, не считая неясного числа миномётов против одинокой зенитки и одного ДШК. Примерно четырёхкратный перевес в живой силе и абсолютный - в пулемётах... Словом, поводов к радости не заметно. Немцы настолько обнаглели, что даже почти не маскировали своих позиций: винтовочный огонь на трёхвёрстном расстоянии малоэффективен, а артиллерия... Откуда у большевиков артиллерия после подвигов ребят Гёринга?
  Гигантскими новогодними хлопушками вперебой загремели полевые пушки немцев. Вокруг земляных траншей ополченцев на валу и на окраине частного сектора, где со вчерашнего вечера бойцы второй роты конвойного батальона НКВД упорно вкапывались в глинистую землю, чёрно-оранжевыми смертными цветами взметнулись первые веера разрывов, осыпая всё вокруг раскалёнными конфетти осколков. Кое-где в траншеях искорками чиркали ответные вспышки винтовочных выстрелов, но увы, увы: слишком далёкое расстояние, слабая огневая выучка большинства бойцов и отсутствие нормальной оптики делали эту стрельбу почти бесполезной. Лишь изредка пули на излёте чиркали по серым пушечным щитам, заставляя дрогнуть пальцы наводчика на верньере, да пару раз раздирали сукно кителей, сразу же набухавшее мокрой чернотой.
  Немецкие снаряды всё рвались и рвались, обрушивая стенки траншей, швыряя бордовые осколки чугуна, стремящиеся угодить в мягкое человеческое тело, забивая дыхание горьким дымом сгоревшей пикриновой кислоты. Особенно тяжко досталось ополченцам, обороняющимся на валу: их позиция была лучше видна германскому корректировщику, да и глубина траншеи здесь была явно недостаточна, а ширина - чрезмерна. Ни у кого из них не было касок, кроме пожарных, которые пошли в бой в тех же защитных латунных головных уборах с кокардой из скрещенных топориков с брандспойтом под серпом и молотом, в которых прежде боролись с огнём. В результате здесь было больше всего ранений в голову, шею и верхнюю часть спины и ключицы.
  Как все бандиты, нацисты весьма ценили собственную безнаказанность...
  Четвёртую минуту работали германские канонен, давая возможность гренадирам после обстрела с комфортом войти в город, изредка задерживаясь для того, чтобы дострелить последних раненых красноармейцев. Четыре минуты из запланированных сорока...
  От грохота собственных залпов немцы-канониры слегка подоглохли, да и корректировщик, чей обзор был сужен оптикой, сосредоточил основное внимание на обстреливаемой русской позиции. Поэтому когда метрах в семи над землёй перед центральным орудием с грохотом вспух, как гигантский хлопковый цветок, разрыв и шрапнельные пули залязгали по стволу, щиту, глубоко насаженным серым каскам, щедро осыпая пушку с прислугой, уцелевшие кинулись в сторон или попадали рядом со сражёнными. За первым разрывом ударил второй, более точный: теперь шрапнель рванула над самым орудием. Несколько секунд спустя третьим взрывом накрыло расчёт соседней пушки.
  И только после этого выстрела командующий дивизионом гауптман Мауль завопил в эбонитовую трубку корректировщику:
  - Кранке! Немедленно засечь свинскособачью артиллерию русских!
  Гефрайтер Хорст-Мария Кранк приник к окулярам, зашарил взглядом по секторам: дома, деревья, свежие воронки вокруг плохо, по-дилетантски замаскированных брустверов торчащий из-за забора скособоченный орудийный ствол, уставившийся в небо... Аккуратные палисаднички перед зелёными ставнями домов... Вспышка! И тут же - новый разрыв рядом с третьим орудием.
  И затрещали в телефонной трубке захлёбывающиеся каркающие звуки, залаяли немецкие команды, зазвенела досылаемые в казённики латунь унитарных выстрелов.
  Разрыв над четвёртым орудием дивизиона - и ответная россыпь выстрелов уцелевших пушек дивизиона...
  Последняя пушка зенитного взвода лейтенанта Василия Стародубцева, неожиданным прекрасно рассчитанным огнём переполовинившая германский дивизион, попала под ответный массированный удар. К счастью, часть осколков принял на себя сруб избы, за которым была укрыта восьмидесятипятимиллиметровка. Первый залп сразил только троих артиллеристов, за счёт чего зенитка успела ударить ещё дважды, вновь поразив одно их немецких орудий. Но это был последний их успех. В вермахте в начале осени 1941 года служили те ещё волки, с боями прошедшие Европу, штурмовавшие прекрасную Варшаву и смывавшие пыль с сапог в пене прибоя на песчаных пляжах Дюнкерка.
  
  ++++++++++++++++++++++
  
  'Всё выше, и выше и выше
  Стремим мы полёт наших птиц!'
  Ага. Вот прямо сейчас, бегом и вприпрыжку. Кто 'стремит полёт', а кто - с этими самыми 'птицами' сношается в особо извращённой форме: 'уши в масле, нос в тавоте, но зато - в Воздушном Флоте'. Так говаривал, обрисовывая будущее нерадивых курсантов, Фёдор Иванович, зануда и сквернослов, зато настоящий военный пилот, хоть и в прошлом, отличный инструктор и просто хороший человек. Поэтому начальство все ему прощало, а курсанты-девушки попросту были в него влюблены. И она, Маринка, тоже... ну, самую малость. Что же до грубости - этим ее не отпугнешь. Всю жизнь рядом с железнодорожниками, а они еще и похуже сказануть могут, особенно под горячую руку.
  В который раз за последние недели вспомнилась ехидная инструкторская поговорка - и снова стало обидно до слез. Не помогли ей ни полученное в родимой тридцать второй школе среднее образование, ни усидчивость на занятиях и целых восемь часов налёта в ОСоАвиаХимовском аэроклубе, где посчастливилось впервые подняться в небо. Потому как усталый военком раз и навсегда определил Маринкину судьбу: 'Без приказа женщин в бой никто не пустит. И я не пущу'. Все, чего удалось ей добиться в сороковой ежедневный визит, - так это того, что он всё же сжалился и подписал-таки заявление о добровольном вступлении в ВВС РККА.
  Вот только ни быстрого истребителя, ни грозного бомбардировщика, ни даже тихоходного транспортника на долю Марины Полыниной не досталось. А достались ей служба в роте аэродромного обслуживания в родимом Орле, да нечаянные 'радости' ремонта ушатанных поколениями аэроклубовцев У-2 и чуть менее измученных жизнью УТ-2. Что таить: подковырки ротных остряков достались тоже.
  Хоть и собрался у них народ всё больше степенный, семейный, однако любители 'проехаться' насчёт миниатюрности маринкиного 'теловычитания' и неловкости в работе с вверенной матчастью нашлись. Хотя Полынина и была единственной в роте девушкой, но никаких сальностей ей слышать не случалось: в первую очередь из-за того, что дядькИ-запасники были наслышаны об её военкоматовских мытарствах и прониклись уважением к упорству 'мелкокалиберной девахи'. Кроме того, что-то вроде шефства над Мариной взял на себя Егор Перминов, красноармеец аж девятьсот второго года рождения, бывший ЧОНовец, участник Гражданской, немало погонявший и банды кочи в освобождённом Закавказье, и басмачей в Туркестане... Так уж сложилось, что комиссованный из рядов по ранению бывший боец эскадрона особого назначения осел на жительство в Орле, где устроился смазчиком на 'железку'. Там он и задружился с отцом Марины, также бывшим пулемётчиком команды бронепоезда 'III Интернационал' Одиннадцатой Красной армии.
  С началом войны старый солдат добился в военкомате медицинского переосвидетельствования, и, в конце концов, был признан ограниченно годным по здоровью и подлежащим призыву в тыловое подразделение. Таким подразделением и стала ближайшая к городу рота аэродромного обслуживания. Так что Марина под отеческим контролем старого друга семьи чувствовала себя как за пазухой у отменённого товарища Христа.
  Хотя и подсмеивались над ней сослуживцы, особенно в первый день, Маринка не то чтобы обижалась. Сама-то себя в зеркало видела, а то как же! И понимала: трудно сдержать улыбку, когда ты видишь эдакую тоненькую куколку, облачённую в гимнастёрку, где между воротником и шеей можно продеть кулак, а в каждую штанину защитных шаровар - засунуть обе ноги разом? У каптёра нашлись ей по размеру только пилотка со звёздочкой да солдатское бельё - две пары бязевых рубах с мужскими подштанниками. Предметы дамского туалета, как он сразу же предупредил с нарочитой суровостью, концепцией вещевого снабжения Красной Армии не предусматривались. Маринка спорить не стала, хотя знала, что были на снабжении и форменные платья, и юбки. Но это ж для комсостава! А она, красноармеец Полынина, для платья чином не вышла, а юбок на складе попросту не оказалось. Ну да и шут с ней, с юбкой: строевой-огневой подготовкой в ней заниматься не очень-то удобно, а уж ползать по-пластунски на КМБ или возиться в авиационном движке, до половины залезши в капот самолёта, - вовсе стыдобА!
  Впрочем, с приведением обмундирования в божеский вид Марина справилась быстро: два вечера при свете керосинки подпарывала-ушивала-отглаживала примитивным рубелем свою солдатскую одежонку. Даже безразмерный рабочий комбинезон старого образца с чёрными костяными пуговицами на ее фигуре больше не смотрелся как провисший на берёзке парашют, а выглядел вполне аккуратно. Вот только обувь... Хоть и сильна, хоть и славна Красная Армия, хоть и много у неё самолётов, танков, пушек - а всёж-таки не хватает у неё казённой обуви на ногу тридцать второго номера... Самые малоразмерные ботинки, которые удалось отыскать каптёру, оказались тридцать восьмого и выглядели на Маринкиных ножках как полуметровые игрушечные крейсера, продававшиеся в 'Промтоварах' перед войной. Не побегаешь в таких, не промаршируешь - будто два утюга шаркают подошвами. И хоть в лепёшку расшибись, хоть в блин раскатайся - нет на аэродроме никого владеющего сапожным искусством! Некому Марине в такой беде помочь... Вот потому и носила поначалу красноармеец Полынина, с разрешения комроты, разумеется, во внеслужебное время, парусиновые 'тенниски', в которых явилась в военкомат.
  Увы: вечных вещей не бывает. Так что ничего удивительного, что к концу сентября месяца девичья обутка полностью развалилась: удивительно, что этого не случилось раньше. Тем более - осень, сыро-холодно-тоскливо... Оттого-то доброволец Полынина, 1919 года рождения, и пошла на воинское преступление, за которое по военному времени ей 'светили' бо-о-ольшие неприятности, самовольно покинув расположение части, или, говоря по-простому, 'свалив в самоход'.
  Казалось - ну что такого! От аэродрома до дома всего несколько километров: за полтора часика пробежать знакомой обочиной, хоженой-исхоженой за время занятий в аэроклубе, со дна сундука достать мягкие праздничные козловые сапожки - наследство от покойной бабушки, переобуться, прихватить с собой ещё кой-какое бельишко, мыло, круглую коробочку зубного порошка и баночку гуталина... И тем же быстрым темпом вернутся домой ещё до того, как боец на тумбочке заорёт на всю казарму 'Р-рёт-та! Падыём! Вых-хади строится!' Делов-то!..
  
  Но, как говорил прогрессивный писатель Лев Толстой, 'гладко было на бумаге, да забыли про овраги...'. Одним словом, когда Маринка, звеня стальными подковками праздничных мягчайших сапожек, уже выбегала на последнюю улицу, из темноты ей навстречу вынырнули силуэты с винтовками:
  - Комендантский патруль! Ваши документы!
  Ну, какие там документы? Не прежние времена, когда у каждого бойца была при себе 'книжка красноармейца': нынче все числятся в списках личного состава подразделения. А увольнительной записки у Марины нет. Откуда?! Да и недействительна она была бы после официального времени отбоя...
  Круто развернувшись, Полынина дёрнулась бежать, благо, все окрестные переулки-тупички были ей знакомы с малолетства. Ан не тут-то было! Крепкие пальцы патрульного вцепились в горловину заплечного мешка, сильным рывком чуть не опрокинув её на спину:
  - Куда! А ну, стоять!
  ... Гарнизонная гауптвахта - место унылое и неприятное. А когда всех 'пассажиров' там трое, причём сидишь ты, девушка, в индивидуальном помещении, в обычное время предназначенного для проштрафившихся лиц комначсостава, от ещё и до псиной тоски скучное! Не считать же развлечением тупую шагистику и переползания под командой опирающегося на суковатую палку сердитого младшего сержанта с новенькими чёрными петлицами танкиста на выцветшей гимнастёрке третьего срока и багровеющей свежезалеченным шрамом щекой. Ну, и хозработы - куда без них! Переборка в мёрзлом бетонном складе громадных буртов грязного картофеля, мытьё стен и полов в помещениях комендатуры и гауптвахты, отупляющее откачивание помпой воды из аварийного коллектора... Ничего, скажу я вам, воодушевляющего! А учитывая вероятность грядущего суда - и вовсе хочется свернуться клубочком и завыть...
  Два дня гауптвахты для Маринки тянулись как два года. Вечером третьего, вместо получения полагающегося ужина, её отвели в кабинет с обшитыми тёмной рейкой стенами, где, предварительно задав несколько вопросов о прохождении службы, образовании, происхождении и даже опыте налётов в аэроклубе, передали с рук на руки незнакомому капитану с родными авиационными петлицами на пропахшей специфическим амбре госпитального склада шинели.
  И вот красноармеец Полынина вновь на своём аэродроме. Только теперь уже не в качестве аэродромной обслуги, а как полноправный, хотя и абсолютно 'зелёный' пилот. И вместе с ней в этой роли выступают ещё пятеро девчат с аэроклубов: четверо орловских и одна эвакуированная из Минска ещё в июне месяце. Командуют ими недолеченный капитан Полевой и ветеран Гражданской и Империалистической войн сорокавосьмилетний красвоенлёт Селезень, не прошедший аттестацию на присвоение воинского звания, но гордо сверкающий выделяющимся на потёртой кожаной куртке значком краскома. Да ещё 'штурманы' - такие же бывшие аэроклубовки, только не налетавшие и трёх часов каждая. 'теоретики', так сказать. Их задача - следить за ориентирами, прокладывать курс и швырять на головы фашистов всю взрывучую начинку задней кабины. Плюс механики и вооруженцы - вот и вся свежесформированная легкобомбардировочная эскадрилья, подчиняющаяся пока что непосредственно Штабу обороны. Хотя матчасть эскадрилья получила такую, что будто и не матчасть это вовсе, а сплошное надсмехательство! Пять аэроклубовских, латанных-перелатанных ещё до войны, У-2 с давно выработавшими ресурс двигунами, да три самолёта поновее - УТ-2, под фюзеляж каждого из которых умельцы-механики ухитрились приспособить кронштейн-подвеску для стокилограммовой ФАБки и мудрили со свободной машиной, пытаясь сообразить, как можно приспособить туда хоть один курсовой пулемёт из десятка привезённых с окружных складов ДА и ШКАС-32. Воевать на безоружных учебных самолётах было бы чистым самоубийством. Потому-то, буквально 'на коленке' и приходилось приспосабливать вооружение к сугубо гражданским машинам, избежав при этом всевозможных согласований с вышестоящим авианачальством, тем паче, что эскадрилья ни в каких мобпланах сроду не значилась, появившись на свет в результате волевого решения старшего майора НКВД Годунова. Следовательно, исходя из бюрократической логики, и подведомственна она должна была быть именно чекистам. Впрочем, учитывая характеристики машин фронтовой авиации Люфтваффе, велик был шанс, что после установки на 'кукурузниках' и 'уточках' пулемётов винтовочного калибра означенное самоубийство попросту несколько затянется.
  На формирование и 'усушку-утруску', говоря словами Селезня, матчасти и личного состава, ушли почти сутки. И уже следующим вечером, загрузив двухсполовинойкилограммовыми бомбами задние кабины четыре признанных пригодными к вылету У-2 одна за другой поднялись следом за капитанской 'уточкой', с натугой волочащей под брюшком стокилограммовый 'сигарный окурок'. Сделав круг над аэродромом, восемь девчонок - пилотов и штурманов - в фанерных самолётиках направились на юго-запад, в сторону приближающегося фронта...
  Первый бой для человека - это всегда сильное моральное потрясение. Вся жизнь делится за несколько минут на две неравных части: 'до' и 'после'. А вот что касается 'во время' - тут сложнее: у большинства людей первый бой в памяти не откладывается. Как в кратких вспышках магния, которыми пользуются порой фотографы, мелькает сумбур лиц, ситуаций, действий. Так, автор из своего первого боя припоминает только, как, толкнув в плечо товарища вправо, сам падал с перекатом влево, как трепыхался длинненький огненный сгусток перед пламегасителем, как сыпалась охристого цвета штукатурка под темнеющим окном и как потом растеряно совал палец в опустевший рожок магазина, не понимая, когда это успел выпустить все три десятка и почему не попал в цель, несмотря на заслуженный ещё в старших классах разряд по пулевой стрельбе?
  Так и Марина, вспоминая свой первый вылет на бомбёжку, видела целый калейдоскоп из отрывочных событий.
  Вот У-вторые свежесозданной эскадрильи, ведомые УТ-2 капитана Михаила Полевого, чуть покачиваясь в восходящих потоках, проходят над горящим Дмитровском, постепенно заворачивая круче к югу. Вот уже в темноте специально приспособленная на консоли командирской 'уточки', невзирая ни на ухудшение аэродинамики, ни на опасность обнаружения врагом пара фонарей мигает раз, другой - сигнал 'делай, как я!', и капитанская машина плавно заходит на цель над окраиной какой-то деревушки, в темноту отделяется ещё более тёмное веретено 'сотки', а через несколько томительно длинных секунд внизу ярко вспыхивает чёрно-оранжево-красный комок дыма и огня, почти тут же доносится грохот взрыва и фанерно-перкалевый самолётик ощутимо встряхивает. Потом - провал в памяти... Следующая картина: жужжащий мотором 'кукурузник' летит по ниточке вдоль освещённой уже снизу пламенем нескольких устроенных подругами пожаров деревенской улицы, на которой суетятся фигурки игрушечных солдатиков, а впереди крестят небо трассерами вражеские пулемёты и надо идти ровно, пока штурман, она же - стрелок из задней кабины сбрасывает вниз, на выстроенные вдоль заборов грузовики, набитые взрывчаткой железки по два с половиной килограмма каждая. Вот, оставив за хвостом самолёта горящую деревню с пробомблённым мотопехотным батальоном немчуры, она, не смаргивая, напряжённо следит за огнями фонарей УТ-2, но распирающее чувство восторга не даёт молчать и в жужжание моторов вплетается молодой звонкий голос:
  'Дай па-арусу по-о-олную во-олю,
  Сама-а я присяду к рулю!'
  А вот где и когда во время этого первого боевого вылета эскадрилья потеряла один из У-2 с девичьим экипажем - не запомнилось. А скорее - и не заметилось...
  После этого были новые и новые вылеты. Командование берегло девчат, берегло и самолёты. Вылеты в светлое время суток категорически запрещались, но в ночь приходилось подниматься в воздух по два, по три и даже по четыре раза. Казалось бы: ну что может сделать полдесятка допотопных учебных самолётиков? Смех один! Но вот немцам, на головы которых каждую ночь сыпались мелкие, но от этого не менее убийственные бомбы, бутылки с зажигательной жидкостью, а 'на десерт' ещё и сотни листовок, призывающих бросать войну и возвращаться нах хаузе, было не до смеха...
  
  Вы знаете, что такое 'линия обороны'? Нет, не зубчатые синие и красные кривульки на схемах, а настоящая?
  Линия обороны - это кубометры. Вернее сказать - кубические километры вырытой земли, уложенных брёвен, рельсов, шпал и прочих перекрытий, залитого бетона, километры колючей проволоки в несколько колов и малозаметных проволочных заграждений, десятки минных полей и одиночных фугасов...
  Линия фронта - это труд. Тяжёлый труд тех, кто планировал создание оборонительных рубежей, тех, кто строил укрепления, тех, кто отбивал здесь атаки врага...
  С июня месяца мир разделился на 'тыл' и на 'фронт'. 'Тыл' был привычен, остойчив, 'тылом' было всё окружающее: и эти улицы со старыми домами, и тихо текущие воды рек, и загородные поля...
  А 'фронт' - это было где-то там, далеко на западе. Фронт напоминал о себе постоянно. Забирал мужчин призывных возрастов, лошадей, автомобили, трактора, взамен выплёскивая из санитарных эшелонов сотни раненых и контуженых бойцов, наполняя город и окрестности беженцами, значительная часть которых так и оставалась там, куда хватило сил добраться. Вагонами поглощал оружие, боеприпасы, обмундирование, снаряжение с окружных складов, массу продовольствия - от картофеля с полей и свежезасушенных сухарей с хлебозавода до стад свиней и коров. Напоминанием о фронте пролетали над головой ноющие моторами крылатые машины, с которых всё чаще на город сыпался взрывчатый чугун.
  И вдруг как-то внезапно понятие 'фронт' приблизилось, приобрело выпуклость и ощутимость, из некоего абстрактного 'там' приблизилось до совершенно ясного и конкретного 'здесь'. Здесь - это заминированные мосты на шоссе и просёлках. Здесь - это дзоты из шпал у железнодорожных насыпей. Здесь - это колючая проволока на полях ближних к городу колхозов, траншеи перед крайними домами города, баррикады поперек улиц и огневые точки в фундаментах.
  Будь это в прежние, довоенные времена, никто бы не поверил, что возможно, пусть и мобилизовав практически 75% населения, за несколько дней соорудить систему оборонительных позиций в непосредственной близости к городским окраинам и узлы обороны у прилегающих транспортных развязок и переправ. Причём все эти сотни и тысячи кубометров грунта и брёвен, а также реквизированных на железной дороге шпал и рельсов были перемещены главным образом вручную. Ничего не поделаешь: большая часть городского автопарка и строительной техники давным-давно была отмобилизована и сейчас частично несла фронтовую службу где-то далеко отсюда, а частично была брошена, уничтожена или захвачена наступающими гитлеровцами...
  Одним из узелков оборонительной системы Орла стал и Стёпкин дом. Даже не столько сам дом, сколько его погреб, старательно расширенный и укреплённый двумя подводами кирпича, благо завод по его производству находился всего метрах в четырёхстах. В кладке были проделаны замаскированные амбразуры для крупнокалиберного пулемёта и стрелков, возле которых из того же кирпича соорудили опорные тумбы и приступочки для бойцов. Такие же амбразуры появились и по периметру стен здания, где защитники опорного пункта могли вести наблюдение и огонь из положения 'лёжа'. Для дополнительной защиты из остатков привезённого соорудили стеночку в один кирпич. Возле дома по участку, а также поперек улицы были прокопаны неглубокие траншейки с редкими стрелковыми ячейками: по сути даже не полноценные траншеи а так - ходы сообщения.
  По сути, дом на пригорке находился на второй линии, в трёхстах метрах от передовых окопов и блиндажей и в восьмистах от небрежно замаскированных ложных позиций, которые, впрочем, уже были обжиты полувзводом 'ястребков', в чью задачу входило первым открыть огонь по наступающему противнику, вызвав тем самым огонь немцев по почти пустому участку. А уж корректировщики, засевшие внутри трубы кирпичного завода, сумеют засечь огневые позиции врага и передать координаты гаубичникам сводного артпульдива.
  Идею о создании такого ложного рубежа выдвинул полковник Катуков, командир подоспевшей к городу утром 5 октября танковой бригады. Прибытие кадрового соединения с тяжёлой броневой техникой и целым зенитным дивизионом, сняло камень с души членов Штаба обороны, располагавшего к этому моменту лишь двумя прилично обученными батальонами. Причём личный состав их, раздёрганный на мелкие подразделения, успешно изображал камешки в сапоге наступающего вермахта, нанося точечные удары и постепенно отходя к Орлу, скручивая 'улитку'. Остальные же подразделения оборонительного района состояли из милиционеров и ополченцев, треть из которых по молодости лет вообще не подлежала призыву, а остальные в последний раз держали в руках оружие ещё на действительной службе. А служить им, как правило, довелось кому после Гражданской, а кому и при проклятом царизме. Небольшим подспорьем стали фронтовики, частично вернувшиеся в строй из команды выздоравливающих местного госпиталя в первые два дня после выхода всем известного Приказа Штаба обороны, частично же бойцы, задержанные во время неорганизованного отхода от наступающих немцев созданными по распоряжению Годунова заградительными группами.
  Так что подход катуковцев стал большой радостью. Сразу же мотострелковый батальон Кочеткова был направлен в район кирпичного завода с приказом занять свежесозданные оборонительные укрепления и, используя оставшееся время, дооборудовать их. Сорок танков подошедшего полка были стянуты в ударный кулак на случай удара по флангу наступающих гитлеровцев, девять же остальных выдвинулись далеко вперёд в направлении гудериановского наступления для их использования в качестве танковых засад на узостях местности.
  На краю разросшегося до состояния средней дремучести леса парка 'Дворянское гнездо' под маскировочными сетями в капонирах притаились гаубицы времён обороны Мукдена и штурма Перемышля, на прикрытие которых от возможных авиаударов Катуков, скрепя сердце, выделил аж половину зенитно-артиллерийского дивизиона своей бригады. Оставшуюся восьмиорудийную батарею Михаил Ефремович наотрез отказался отдавать в чужие руки и теперь стволы её орудий стерегли дождливое небо в непосредственной близости от основного ядра 4-го танкового полка. Зубоскалы-маслопупы тут же пустили в оборот грубоватую хохмочку: 'Был в бригаде один ЗАД, да порвали на ползадницы'. Зенитчики капитана Афанасенко в ответ только сердито отругивались.
  Позиции на западной и северо-западной окраинах Орла занимал батальон бойцов в зелёных фуражках из подоспевшего с места формирования 34-го полка НКВД с приданными полку противотанковыми батареями 45-ти и 76-тимиллиметровых пушек. Два других батальона Годунов решил использовать в качестве резерва: на измотанных в оборонительных стычках бойцов поредевшего орловского полка народного ополчения особых надежд возлагать не приходилось, а прибывший вскоре после танкистов мотоциклетный полк свежеиспечённый командующий оборонительным районом под покровом ночи выслал вперёд.
  Затаившись в находящемся в двадцати с небольшим километрах лесу, бойцы-мотоциклисты были должны пропустить мимо себя наиболее боеспособные передовые части Гудериана с тем, чтобы обрушиться на вражеские тылы, штабы, подразделения снабжения и ремонта, обозы. Покойный Василий Иванович Годунов - отец Александра - в редких военных рассказах упоминал, как в 1944 году он, тогдашний молоденький комвзвод, в составе конно-механизированной группы генерала Плиева, гулял в глубоком рейде по немецко-румынским тылам на Одесщине и в Приднестровье. Глубокий рейд подвижных соединений - штука страшная для привыкших к чёткости и порядку гитлеровских штабистов и смертельная для расслабившихся за спинами боевых подразделений тыловиков. Изначально Годунов возлагал главную надежду на милицейскую кавгруппу, но её малочисленность априори резко ограничивала масштаб задач, которые конные милиционеры, пусть и хорошо вооружившиеся за счёт трофеев, были способны выполнить. А тут Ставка сделала такой царский подарок как целый полк мотоциклистов. Как говорил персонаж детской книжки: 'Да это просто праздник какой-то!'.
  Скелет обороны города с каждым днём всё более обрастал плотью, покрывался бронёй танков и ощеривался орудийными стволами. Поскольку в результате применения изматывающей тактики 'улитки' на дальних подступах к Орлу за счёт гибели части орловского ополчения между Дмитровском и Кромами немцы замедлили темп своего наступления, война на орловском направлении приобрела оборот отличный от известного Годунову. В его прежнем прошлом гусеницы гудериановских танков скрежетали по городским мостовым уже 4 октября 1941 года, а двигающиеся на защиту крупнейшего узла части и соединения Красной Армии были вынуждены принять бой совсем не там, где планировалось, чуть ли не с колёс бросаясь в контратаки на подступах к Мценску. Теперь же и чекисты, и бойцы катуковской бригады, которой ещё предстояло прогреметь своей стойкостью на всю советскую страну, получили возможность не только подоспеть к Орлу раньше гитлеровцев, но и занять заранее - пусть и на скорую руку - подготовленные оборонительные позиции. Мало того: красноармейцы и командиры получили хоть кратковременную, но весьма нужную передышку между форсированным маршем и предстоящими им тяжёлыми боями.
  Однако полного удовлетворения не было: 201-я воздушно-десантная бригада, которая в 'годуновской истории' была брошена в бой прямо после посадочного десантирования и вместе с чекистами-конвойцами из Орловского Централа остановила натиск Вермахта на северо-западном рубеже обороны, на этот раз не прилетела. Видимо, Ставка решила, что на первое время под Орлом войск должно по минимуму хватить (да-да, та же классическая формула: 'один обороняющийся против троих наступающих', помноженная на исконно русское 'хрен пройдёте, с-суки!') - и перебросила свой самый мобильный резерв куда-то в другое место. То ли к Брянску, то ли на прикрытие Вязьмы, где как раз сегодня, 7 октября, немцы прорвались к городу.
  Ну что же, и на том спасибо. Правду сказать, Годунов крепко надеялся, что если удастся связать Гудериана боями за Орёл, то через пару-тройку дней подтянутся ещё какие-то части и соединения 1-го особого гвардейского корпуса и сумеют нанести чувствительные удары по завязнувшему здесь врагу.
  А пока предстояло встретить иноземных гостей. Встретить гостеприимно, как полагается, чтобы незвано пришедшие на нашу землю в ней и остались, а случайно вернувшиеся внуками правнукам заповедали: 'не ходите на Русь! Там живёт немецкая смерть!'
  
  Стёпка был занят важным делом. Затащив на чердак старый табурет он, поминутно обтирая лицо от попадающих в дырку от сдвинутого листа кровли дождевых брызг, всматривался сквозь пелену в происходящее на дороге. Сержант дядя Коля, командующий бойцами, составляющими гарнизон опорного пункта, расположившийся в доме и около него, дал Стёпке задание вести наблюдение и докладывать обо всех передвижениях в отведённом секторе. Стёпка прямо-таки упивался звучанием этих слов: 'гарнизон', 'опорный пункт', 'наблюдательный пункт', 'сектор наблюдения', 'доклад обстановки'. Они звучали как пароль, как тайный сигнал вхождения во взрослую, более того - военную жизнь! Уже при первом знакомстве дядя Коля расставил всё по своим местам:
  - Так, товарищ Степан Гавриков! Поскольку Вы, несмотря на свое несовершеннолетие, от эвакуации из города отказались, следовательно, явочным порядком входите в данный момент вместе с товарищем комбатром в отставке в состав вспомогательных сил нашего гарнизона. Потому приказываю: при обстрелах и бомбёжках, а также иных боевых немедленно занимать позицию либо в подвальном помещении, либо в отрытой с тыльной части здания щели-укрытии, пережидая огневой контакт. Подчиняться непосредственно мне, а в моё отсутствие - любому красноармейцу гарнизона, находящемуся в непосредственной близости. Обращаться к старшему по званию: моё звание - сержант, Ваше звание - пионер. В круг Ваших обязанностей входит наблюдение за выделенным Вам сектором, своевременная доставка воды из колодца или колонок, уборка помещений и помощь в поправке и освежении маскировки. Кроме того, за Вами остаются прежние обязанности по оказанию всей необходимой помощи Вашему деду, товарищу комбатру в отставке Еленьскому и ведению хозяйства. Вопросы?
  - А винтовку дадите, товарищ сержант?
  - По обстоятельствам. Сперва наУчитесь нести службу без оружия, сдадите положенные нормативы. А вообще личное оружие красноармейцу полагается выдавать после принятия Присяги, товарищ пионер Гавриков.
  А теперь слушайте боевое задание: наносить воды, наполнив в том числе и установленную в подвальном помещении бочку, приготовить обед из расчёта двух человек и приступить к приёму пищи совместно с товарищем комбатром в отставке Еленьским!
  Ну что же, ещё дедушка учил Стёпку, что в армии не только стрелять приходится, но и картошку чистить, и воду таскать, так что теоретически мальчишка был готов к 'мирным приказам'. И за два дня, которые пошли с момента, когда промокшие под первым серьёзным дождём этой осени красноармейцы, сгибаясь под тяжестью стали, внесли в калитку зачехлённые брезентом части крупнокалиберного пулемёта, таких приказов пришлось исполнить немало. Днями напролёт вертелся Стёпка, как шпулька на 'зингере', то хозяйнуя, то помогая бойцам. Вечерами же, пристроившись в уголке рядом с отдыхающими бойцами и подперев кулаками голову, внимательно слушал он, как читает сержант дядя Коля вынутую из походного мешка книгу с портретом перед титульным листом, где весело улыбался человек в кубанке: 'В те давние-давние году, когда только что отгремела над страною война, жил на свете Мальчиш, по прозванию Кибальчиш, да отец Мальчиша, да старший брат Мальчиша. А матери у них не было...'.
  Но больше всего Стёпка любил исполнять два приказа: крутить рукоятку снаряжательной штуковины, наблюдая, как здоровенные жёлтые патроны туго входят в чёрные звенья ленты ДШК и вот так вот, как сейчас, тихонько сидеть на чердаке, вглядываясь в происходящее на шоссе и рядом. В предыдущие дни ничего особенного не наблюдалось, не считая, конечно, возни с окопами возле окраины. Так, изредка в сторону, откуда временами доходили отзвуки гула стрельбы, проезжала грузовая автомашина-другая с установленными в кузове зелёными ящиками боеприпасов, возвращаясь через несколько часов с лежащими на досках ранеными бойцами. Правда, с каждым днём время, через которое машины возвращались, становилось всё меньше и меньше. 'Дальние подступы', на которых сражались передовые части защитников Орла, неуклонно приближались.
  Но вот сегодня на дороге было более оживлённо. С раннего утра со стороны темнеющей вдали полоски леска мокрые от дождя усталые лошади, понукаемые такими же вымокшими обозниками, с небольшими перерывами провезли в город пару десятков повозок. Часть повозок занимали укрытые шинелями и брезентом тела раненых бойцов, остальные были загружены зелёными ящиками характерно военного вида. Часам к девяти на шоссе появились отступающие повзводно ополченцы. Усталые, мокрые, охристо-серые от измазавшей шинели глины, они, однако, не создавали впечатления разбитого войска: двигались хоть и тяжёлым шагом, не слишком-то держа равнение, - да и трудно ждать строевого шика от совсем ещё недавно совершенно штатских людей, - но всё же не вразброд, не пряча лиц, все с оружием. А ребята взвода, состоявшего главным образом из старших фабзайцев, пока что временно сохранивших под армейскими шинелями свою серую форму, подходя к окраине, с присвистом грянули песню про легендарную тачанку.
  И вот теперь, одна за одной, на полной скорости ухитряясь держать дистанцию метров в сто пятьдесят, по шоссейной брусчатке мчались грузовые автомашины с установленными в кузовах такими же крупнокалиберными пулемётами, как тот, который хищно высовывал раструб на стволе из проделанной в погребе амбразуры. Почти доехав до контрольного поста, два задних грузовика затормозили, развернулись и сидевшие в кузовах бойцы тут же засуетились у своих ДШК. Из окошка кабины одной из передвижных огневых точек высунулась рука с толстоствольным пистолетом, хлопнул выстрел и к затянутому тучами небу взлетела ракета красного дыма.
  Пока Стёпка, напрягая горло криком, докладывал о происходящем на шоссе сидящему внизу у полевого телефона красноармейцу дяде Додику, на дороге снова произошли изменения. На дальнем видимом краю дороги появились силуэты ещё двух грузовиков с пулемётами и грязно-зелёной легковушки-эмки.
  Разбрызгивая шинами дождевую воду, машины за треть часа достигли охрящейся глиной нарочито плохо замаскированных брустверов ложной линии обороны. Не доезжая траншей, в дефиле ограниченной с обеих сторон свежеотрытым противотанковым рвом дороги, легковушка вдруг вильнула, и, въехав передними колёсами в кювет, наполовину перегородила дорогу. Выбравшийся с шофёрского места командир в фуражке с чёрным околышем и ватнике несколько минут возился внутри автомобиля, попеременно взблескивая то клинком ножа, то странным неопознанным инструментом, издалека напомнившим Стёпке плоскогубцы, после чего аккуратно, без хлопка, закрыл дверцу и, придерживая кабуру на поясе, побежал к поджидающей его полуторке с пулемётом. Как только он перевалился через задний борт, все четыре остававшихся на дороге грузовика, зарычав моторами, покатили в город, снизив скорость только у временных мостков через пересекающую улицу траншею. Как только грузовики миновали препятствие, дежуривший у мостков дед Коля с Широко-Кузнечной не пару с малознакомой худой беженкой, мобилизованной несколько дней назад на трудфронт, принялись в два топора разбивать многострадальные мостки. Стало ясно, что с юга добрых людей ждать уже не стоит...
  В проёме дверцы чердака показалась фигура красноармейца Додика Газаряна:
  - Степан-джан, спускайся быстро! Сержант зовёт!
  Ну вот... Так и в кино у кинщика плёнка вечно рвётся на самом интересном месте и толком досмотреть не получается, как из-за бугра выскакивает красная конница во главе с самим Василием Ивановичем. Однако война есть война, служба есть служба, командир есть командир, даже если он не комдив, как Чапай, а всего лишь сержант. Раз командир зовёт - значит, нужно приказ исполнять быстро и в точности.
  Так что пришлось Стёпке с чердачного 'поднебесья' спускаться в подвальную сырость, где командир гарнизона с треугольниками в петлицах, примостившись за притащенным сверху столом буфета, заставленном коробками с пулемётными лентами, уже дописывал последние строчки донесения. Аккуратно его сложив, он запечатал документ в обычный голубоватый конверт с уже готовой фамилией получателя и на обороте начертил крест:
  - Вот что, товарищ пионер. Необходимо, не распечатывая, доставить этот пакет в облвоенкомат. Знаете, где это? - Стёпка энергично закивал. - В военкомате найдёте батальонного комиссара Столярчука и, передав пакет, поступите в его распоряжение. Нам очень нужны делегаты связи, хорошо знающие город и без Вас комиссару будет трудно. Если батальонного комиссара в расположении военкомата не окажется - передайте пакет любому старшему командиру. Вопросы есть?
  - Есть! Я ещё не знаю, какие командиры - старшие, какие - младшие. Как отличать?
  - По петлицам. У командиров в звании от капитана и старше в петлицах прямоугольники. Всё. Вот пакет, выполняйте приказание!
  - Слушаюсь! - Вытянувшись, Стёпка вскинул руку к украшенной пилоточной звёздочкой кепке, и, на ходу засовывая за пазуху конверт, кинулся к подвальной лестнице. Хотелось быстрее исполнить важное военное поручение и вновь вернуться обратно, в свой дом, к ставшими за пару дней такими близкими молодым ребятам из гарнизона.
  Когда он, оскальзываясь в грязи, уже бежал по Широко-Кузнечной к центру, поднявшийся из оборудованной в погребе огневой точки сержант Николай Стафеев, сидя на краю траншеи, устало говорил в трубку полевого телефона:
  - ... Вы, товарищ батальонный комиссар, пацанёнка-то этого к какому делу приспособьте, не пускайте обратно. Чую я, тут не до него скоро будет, а дурную пулю принимать мальчишке совершенно ни к чему... Спасибо, товарищ комиссар! Слушаюсь! Есть держаться, не подведём!
  
  Если что-то работает качественно, то зачем это 'что-то' менять, ища, как говорят русские, добра от добра? Правильно: незачем. Вот если работать перестанет - другой разговор. Тактика наступления Хайнца Гудериана в этой манёвренной войне второй год подряд работала вполне сносно и в Полонии, и во Франции, и в Белорутении. Впрочем, после пересечения в июне большевистской границы, его 'ролики' всё чаще пробуксовывали, натыкаясь на необъяснимое для цивилизованного европейца ожесточённое упорство этих сталинских фанатиков. Того ускоренного марша, которым они прокатились по одряхлевшим костям Европы, в России уже не получалось: приходилось напрягать все силы, бросая в бой всё новые и новые резервы. Однако же, несмотря ни на что, в первые октябрьские дни немецкие солдаты оказались уже на подступах к орловскому транспортно-промышленному узлу, откуда в два длинных прыжка - через Тулу - было легче всего достигнуть Москвы. И достигнуть, что крайне желательно, раньше этой свинячьей собаки фон Бока! Молниеносному Хайнцу необходимо поддержать своё реноме, первым въехав на танке в ворота древнего русского Кремля, над самой высокой кирхой которого - ди Гроссе Йохан, кажется? - его мальчики в панцерграу поднимут германский флаг!
  Так что сейчас немецкие солдаты действовали согласно привычной тактике, учитывая, правда, что из-за дождей авиаразведка отсутствовала напрочь: парни Гёринга прочно сидели на полевых аэродромах, длинными идиоматическими эпитетами поминая низко нависшие тучи, поливающие всё вокруг холодным душем.
  Сперва по двум шоссе по направлению к городу промчались мотоциклисты разведки. Тут же разрозненным огнём ожили плохо замаскированные окопы, вынесенные большевиками в чистое поле. Что же, немецкие солдаты - умные солдаты, они должны по возможности беречь свои жизни для будущего величия Рейха. Потому, выявив оборону русских, разведчики, не вступая в перестрелку, попросту развернули стальных скакунов и умчались обратно к лесу, где уже скапливались передовые подразделения.
  Германский Хеер в эту войну успел прославиться оперативностью и хорошей взаимной поддержкой родов войск, так что уже сорок минут спустя откуда-то из-за леса с тяжёлым шелестом прилетел первый пристрелочный снаряд артподдержки. Недолёт составил более двухсот метров, однако артиллеристы быстро исправились и следующие разрывы заплясали вокруг плохо замаскированных брустверов русских траншей. Совсем скоро, растянувшись звеньями стальной цепи от леса двинутся серые танки, за которыми, пригибаясь по въевшейся в подкорку привычке пойдёт пехота. Метлой из огня и металла прячущиеся в осыпающихся окопчиках русские будут сметены: их беспорядочная стрельба по моторазведке ясно показала, что позицию занимают в самом крайнем случае два-три взвода с лёгким стрелковым оружием и только одним пулемётом. Впрочем, вон там, за глинистой грядкой, угадываются три... нет, пожалуй, всё-таки четыре плохо замаскированных миномётных ствола. Батарея. Ну что же: дадим ещё одно целеуказание артиллеристам! Немецким солдатам не нужны лишние проблемы: пускай красные миномётчики попляшут между разрывами германских снарядов и собственных детонирующих мин!
  
  В разрушаемых огнём немецких орудий окопах лежали ребята-ополченцы. Их было не три взвода, и даже не два, а всего три отделения, и единственный 'Кнорр-Бремзе LH33' лежал под телом убитого пулемётчика, придавленном землёй в осыпавшейся от взрыва 'лисьей норе'. Нельзя, никак нельзя было посылать в эти траншеи много бойцов: вырытые посреди поля и плохо замаскированные, они словно специально привлекали внимание противника. Ложная позиция. Но и оставлять её пустой также было нельзя: отсутствие даже минимальной советской обороны у окраины стопроцентно вызвало бы настороженность прожженных немецких командиров. Другое дело - на ложных огневых, где сейчас взрывы разносили в щепы и труху и брёвна 'миномётов' и 'пушек', и чучела из одетых в списанные шинели 'четвёртого срока' и прелые будёновки набитых травой рогожных мешков.
  Спустя двадцать минут орудия смолкли. Кашляя и плюясь от горькой вонищи жжёной пикринки, рыже-чёрные от глины и гари, бойцы принялись выкарабкиваться из осыпавшихся траншей, подбирать оружие, подправлять малыми лопатками бруствера. То тут, то там, подчиняясь заранее полученному приказу, к окраине потянулись раненые, многие - в сопровождении товарищей.
  Вероятно, вид хорошо заметных в чистом поле отступающих ополченцев взбодрил притаившихся на опушке гитлеровцев и вскоре, оставляя за кормой чёрный дым из выхлопных труб, по направлению к разгромленной артиллерией позиции двинулись два танка, сменивших защитную окраску, принятую в армии капитулировавшей без боя Чехословакии на серо-сизый панцерфарбе с белой буквой 'G' на лобовой броне. За танками, словно вороньи крылья, почти не пригибаясь, быстрым шагом шли пехотинцы. Их было много, даже слишком много против защитников города, сидевших в разрушенных окопах. Роты две прошедших огни и воды ветеранов польской и французской кампаний, сытых, прекрасно обмундированных и вооружённых молодых и сильных мужчин. Чуть сбычившись, чтобы спрятать от яркого солнечного света глаза в тени козырьков штальхельмов, они шли, приминая шипованными сапогами стебли травы, упрямо выпрямляющейся за их спинами. Тела, готовые кинуться наземь при первых же выстрелах, карабины и пулемёты, которые в любой миг выплюнуть десятки и сотни пуль в ответ на каждую большевистскую пулю... Хорошо шли. Но не по-русски. Не как офицеры добровольческих рот в 'психической', положив мерцающие остриями гранёных штыков винтовки на руку, с папиросочкой в углу рта и последним патроном в патроннике. Не как перекатывающиеся волнами цепи красных стрелков в драных опорках, где 'Даёшь!' и 'Ура!' мешалась с 'Йогана мать!', и мать этого самого загадочного Йогана приводила в дикую панику самых стойких обороняющихся. Нет, они шли по-своему, по-немецки, с истинно германской аккуратностью и отработанным годами казарменно-полигонной муштры автоматизмом. Словно и не люди, а искусственные автоматы или мифические гомункулы шли они, чтобы одним ударом сметя жалкие остатки последних не бросивших позиции защитников, ворваться на окраины старинного русского города Орёл, что означает 'Der Adler'.
  Когда наступающие роты оказались в ста-ста двадцати метрах от противотанкового рва, окопы ополченцев ожили редкими вспышками винтовочных выстрелов, выбившими из цепей нескольких пехотинцев. Немцы тут же повалились в траву, уходя от редкого, но, тем не менее, меткого обстрела. Заметив изменение обстановки, панцерманны одной из бронированных машин остановили танк и принялись водить башней, выцеливая тех, кто набрался дерзости и осмелился противостоять доблестному Хееру. Артиллерийского огня они уже не боялись: и так ясно, что русские пушки недавним обстрелом либо уничтожены, либо приведены в негодность. Иначе большевистские противотанкисты давным-давно открыли огонь по приближающимся панцеркампфвагенам, как они раз за разом делали почти в каждой стычке, в которой пришлось участвовать с начала боёв в России. Что же, если их командиров плохо учили в советских артшколах - германские военнослужащие всегда готовы преподать им последний урок!
  Вторая 'Прага'-38t, развернувшись, выползла на брусчатку шоссе, чтобы миновать ров по оставшемуся дефиле. Через полминуты над залёгшими пехотинцами, увлечённо стреляющими в направлении траншей большевиков, зазвучали резкие свистки офицеров и фельдфебелей. Поотделенно немцы вскакивали и, низко пригибаясь, кидались вперёд. Пробежав тридцать-сорок метров они вновь плюхались наземь, перекатывались вбок и, стараясь унять дыхание, вновь открывали огонь. А позади точно так же поднимались и неслись со всех ног вперёд их камерады. На третьей перебежке первые немецкие солдаты уже прыгали в противотанковый ров, который теперь прикрывал их от меткого огня русских.
  Командир оставшегося стоять не доезжая противотанкового рва танка довольно ухмыльнулся, заметив, как из русских траншей то тут, то там выползали последние защитники и кто короткими перебежками, кто - ползком, а кто-то и на четвереньках устремлялись в бегство.
  Впрочем, фельдфебель не заметил последних притаившихся в траншее русских: скуластого младшего сержанта с топориками на довоенных ещё чёрных петлицах, выглядывающих из-под ватника с оборванными пуговицами и пожилого лейтенанта-'запасника' в успевшей потерять свой первоначальный цвет фуражке, сидящих возле укрытых на дне окопа ящичков с торчащими Т-образными рукоятками. В склеенный из картона примитивный зеркальный перископ лейтенант внимательно наблюдал за действиями германцев, благо, находящееся слева-сзади солнце не могло его выдать предательским бликом 'зайчика'. И как только второй чешско-немецкий танк, двигавшийся по шоссе, поравнялся с уткнувшейся в кювет 'эмкой', командир резко крикнул укрывшемуся на дне окопа сержанту:
  - Равиль, третий! Давай!
  Равиль Забиуллин резко вдавил рычаг в корпус подрывной машинки, контакты соединились, замыкая электрическую цепь, пролетел по проводам ток, торкнувшись в металлическую 'пробку' детонатора, пыхнул микровзрыв, от которого тут же сдетонировал основной заряд, заботливо заложенный в легковушке. Триста килограммов мелинита сработали так, как им полагалось. От продукции Горьковского автомобильного завода мало что осталось, но и находившийся рядом танк попросту отлетел, перевернувшись на бок...
  Как только с неба перестали сыпаться ошмётки металла, земля и обломков булыжников, минуту назад бывших покрытием шоссе, в окопе вновь раздалась команда:
  - Давай первый!
  Вновь вдавился Т-образный рычаг - теперь на другой подрывной машинке. Вновь раздался грохот, но наблюдающие из замаскированных и до сих пор не обнаруженных окопов у окраины красноармейцы-мотострелки не смогли увидеть такого же великолепного куста разрыва, как в первый раз. Скрытый в глинистой стенке фугас направленного взрыва мгновенно выплюнул не только огонь, дым, ударную волну, но и десятки гранёных гаек, которые промчались вдоль рва в тридцати-сорока сантиметрах над его дном, круша и калеча укрывшихся там гитлеровцев. Грохот взрыва смешался с воплями ужаса и боли.
  - Ну что же... Пора сворачиваться, с левого фланга эти гады явно идти не собираются. Младший сержант Забиуллин! Взрывмашинки от клемм отсоединить, берём с собой. Не использованную - замаскировать землёй, возможно, третий фугас ещё понадобится. Остальные берём с собой, отходим сперва по ходу сообщения, потом - рывком вправо до кювета. Да смотри, аккуратнее: там на дне нажимные мины 'рыбацкая радость' установлены.
  Ну, с богом, пошли!
  Пробежали, где согнувшись, а где - на четвереньках по осыпающейся борозде хода сообщения, один за другим выметнулись на поверхность, пригибаясь и петляя затопали толстыми подошвами через незасеянное поле. На лесных полянах с грохотом вбросили гаубичные стволы языки дымного пламени. Полыхнуло поле огнём снарядных разрывов. Два залпа тяжёлых дивизионов. Два советских солдата. Не добежали...
  Из рва, мешая стаккато шипованных сапог с трелями свистков и бренчанием амуниции рванулись вперёд, к оставленным русским траншеям уцелевшие пехотинцы. Много. Роты полторы, даже больше. Полторы стометровки преодолеть стремительным броском - нетрудная задача для солдат фюрера. Ввалиться в траншею, перегруппироваться повзводно и быстро пробежать оставшиеся четыре сотни метров до крайних домиков с зелёными ставнями...
  Но бежит по телефонным проводам электроток, несёт краткие выкрики корректировщика через полгорода, в парк под обрывом описанного Тургеневым 'Дворянского гнезда'. Там давно настороженно задрали стволы внутри стен бутафорских домиков маскировки добрые старые Шнейдер-Крезо. В откопанных поблизости ровиках, в открытых зелёных ящиках тускло желтеются выстрелы и снаряды раздельного заряжания, которыми заведует пожилой военный в старорежимном кителе без погон и солидной пегой бородой: сложивший священнический сан отец Иоанн не пожелал расставаться с привычным украшением на лице.
  Прозвучал в хриплой трубке голос корректировщика, карандашный грифель, острый, словно шило, черканул по карточке стрельбы и по зелёному пятну леса на карте топографической, перекликами от КП к орудиям заметалась команда командира дивизиона... Один за другим залязгали тяжёлые клинья замков, надёжно запирая внутри орудийных тел щедрое русское угощение для непрошенных гостей, наводчики судорожно закрутили маховички, изменяя положение стволов в соответствии с заранее просчитанными траекториями предстоящих залпов и спустя минуту мостовая в центре старинного города, построенного некогда как преграда на пути вражьей силищи, затряслась, принимая отдачу гаубичных выстрелов. 'Один... два... тр...' - Первые снаряды рухнули с небес перуновыми карающими молниями на скапливающиеся на лесной опушке немецкие резервы. 'Четыре, пять...' - на наводящих орднунг у орудийных двориков канониров 'шверфельдхаубиц', только что храбро разменявших несколько центнеров рурского чугуна на жизни двоих досадивших доблестному Хееру большевиков. Что же, в России не принято долго оставаться в долгу... На сей раз не рурские - русские снаряды принялись крошить мясной фарш и корёжить сталь тех самых орудий, которые лишь несколько дней назад безнаказанно изничтожали упорно огрызающийся самодельный БеПо, а сейчас собирались засыпать гремучей смертью город, чьё имя тот бронепоезд недолго, но честно носил.
  А немецкая пехота... А что пехота? Лежит пехота. Бежит пехота. Изорвали, скомкали, швырнули наземь, откинули случайно уцелевших назад, в спасительный ров бешеные очереди сердитых 'швейных машинок' Дегтярёва-Шпитального! Ударили металлическими росчерками пулемёты из кузовов притаившихся за разобранным мостиком грузовиков, и тут же, подчиняясь команде, шофера один за другим направили свои передвижные огневые точки в сторону перекрёстка улиц, чтобы уйти от возможного ответного огня и поскорее занять позицию на новом месте.
  
  Годунов сидит в печке.
  Не Бабой-Ягой на лопате посаженный пропекается, не баней бедняцкой прогревается и уж тем более не через крематорий тела бренного лишается, тьфу-тьфу, не сглазить!
  Сидит самозваный старший майор НКВД и руководитель обороны Орла и окрестностей в остывшей печи кирпичного завода, на своём ЗКП, командует боем.
  Верхушку трубы венчал громоотвод, к которому в дни пролетарских праздников крепился алый флаг. Теперь же он был наскоро приспособлен к несению службы радиоантенны. Орловские умельцы-радиолюбители братья Михаил и Пётр Пальчиковы и два Александра: Филимошкин с Бредихиным, мобилизованные по ведомству НКВД ещё летом, всё-таки исхитрились, работая безвылазно подобно сотоварищам тульского Левши, совершить дело гораздо более важное, чем подковывание блохи. За те несколько суток, на которые защитникам оборонительного района удалось задержать Гудериана в отдалении от областного центра, мастера исхитрились изваять аж двадцать две носимые приёмо-передающие радиостанции, приспособленные для голосовой связи. А куда деваться? К сентябрю месяцу года 1941 окружные армейские склады на предмет средств связи оказались выметены подчистую, как бедняцкий амбар в голодные годы.
  Кроме полудюжины эриксоновских полевых телефонов - таких точно, как в фильме 'Мы из Кронштадта' - там отыскалось лишь одно чудо техники времён царя Николашки. Это недоразумение, именуемое радиостанцией исключительно в целях дезинформации вражеских шпионов, размещалось на двух рассохшихся повозках-двуколках с окованными железными шинами колёсами и было способно вещать при хорошей погоде и с вершины горы аж на десяток вёрст. Новые же рации, хоть и слабосильные, тем не менее были гораздо компактнее: каждая умещалась в наскоро приспособленных к переноске за плечами 'командирском' фибровом чемоданчике. Изрядный запас этих чемоданов был конфискован в уже известном читателям военторге. Теперь эти носимые радиостанции, как то самое чеховское 'ружьё на стене' сыграли свою роль основного средства связи. Как только Александр Годунов углядел сквозь оптику, что отброшенные огнём ДШК немецкие пехотинцы откатились в тот же противотанковый ров, из которого выскочили в атаку, он повернулся к примостившемуся рядом на дощатом настиле радисту:
  - Передай 'Граду': один залп эрэс по цели пять, пятнадцать снарядов!'
  Спустя полминуты в небе завыли-зашелестели полтора десятка запущенных с гофрированных направляющих восьмидесятипятисантиметровых 'стрел' авиационных ракет. Едва они достигли заранее рассчитанного рубежа, как по обеим сторонам от рва и в нём самом оранжево-красно расцвели букеты грохочущих астр-разрывов.
  - Ну вот, совсем хорошо - улыбнулся самозваный командующий оборонительным районом. - А теперь, парень, дай-ка мне Игнатова. Добро.
  - Николай? Слушай, врубай свою агитацию на полную мощность. Немцы у шоссе уже с нами поздоровкались, сидят во рву, юшку утирают. Порадуй-ка гансюков песней и добрым словом. Как каким? Ясное дело: хенде хох, Гитлер - капут и так далее. Если сейчас не проймёт, авось к ночи дозреют... И сейчас из того рва как в 'Волге-Волге': и ни туды, и ни сюды...
  Спустя ещё пару минут сидящие в противотанковом рву и окапывающиеся на опушке гитлеровцы, да и укрывшиеся в траншеях и огневых пунктах близ Кирпичного завода защитники города услышали бесплатный концерт: политрук Горохов запустил свою агитмашину и в воздухе зазвучал сильный женский голос:
  Es drцhnt durch die Welt,
  ihr herrisches Geschrei.
  Auf ihren Spuren ist Brand und Tod...
  
  На булыжниках Кромского шоссе раздавленной лягушкой валялся на боку серый танк с буквой 'G' на лобовой броне... Тот самый танк, который в знакомой Годунову истории первым въехал на улицы Орла, пересекая маршрут красного трамвайчика.
  Так начались семидесятидневные бои на окраинах Орла.
  
  Домой Стёпка так и не добрался. После того, как он разыскал в запутанных коридорах военкоматовского подвала серого от недосыпа майора Одинцова, тот, не говоря худого слова, объявил, что назначает его, Степана Гаврикова, личным порученцем, - 'как Петька у Чапаева, цените, товарищ пионер!', - и, выписав справку с круглой печатью, послал сперва в столовую получать паёк, а после распорядился помогать телефонисткам в перебазировании аппаратов, коммутатора и прокладывании проводов из надземной части здания комиссариата в подвальную.
  Телефонистки были девушками сугубо штатскими: они выделялись среди мелькавших в здании гимнастёрок и редких форменных платьев строгими прямыми юбками и тёмно-синими жакетами с чёрными петлицами Наркомсвязи. Тем не менее, 'телефонные барышни' были 'на ты' с коммутаторами, реле и всяческими моделями телефонов как гражданского образца, так и армейских. Работа Стёпке досталась хоть и несложная, но важная: присоединение зачищенных медных усиков провода к клеммам и прозвон линии. На третьем часу беготни по подвальным отсекам вслед за носящей катушки тётей Шурой Бастрыкиной, казавшейся ему очень мудрой из-за очков с прямоугольными стеклами вообще - чуть ли не пережитком эпохи царизма - ещё бы! Человек родился аж в девятьсот тринадцатом, это вам не хиханьки! - пацан уже изучил все закоулки сводчатых 'катакомб' кроме отсеков, охранявшихся вооружёнными часовыми. Обидно, конечно: почему взрослым, таскающим серые и зелёные ящики, молочные бидоны и мешки с поверхности туда проход был разрешён, а его отгоняли... Слова 'стратегические резервы', брошенные мимоходом, ничего ему не говорили.
  Потом оказалось, что майор Одинцов куда-то пропал: Стёпка метался в поисках своего 'Чапаева' и по кирпичным подземельям, и по обоим этажам военкоматовского здания, заглядывая во все не запертые двери - но военкома обнаружить так и не сумел. Когда же он решил покинуть комиссариат, то был замечен дежурным. Поскольку во всём здании не было больше ни одного школьника, то сержант властно остановил мальчишку:
  - Стоять! Пионер Гавриков?
  - Да, Гавриков.
  - Куда торопитесь, товарищ пионер?
  - Я, дядя, товарища начальника ищу, Одинцова. Пустите, я у него как порученец!
  - Успеется. Во, первых, я не 'дядя', а 'товарищ сержант', и фамилия моя - Пурцхванидзе. В армии ни дядь, ни тёть не полагается, здесь бойца, командиры и политработники, а также начальствующий и вольнонаёмный состав. Уяснили?
  Стёпка закивал и попытался прошмыгнуть в дверь мимо красноармейцев, вносящих длинный ящик. Однако худощавый дежурный, перегнувшись через стол, ухватил его за плечо костистой рукой:
  - Не торопитесь. Товарищ майор отбыл по важному делу, а вам товарищ Гавриков, приказал быть в распоряжении дежурного по военному комиссариату. То есть в моём. Так что отставить попытки самовольного оставления расположения подразделения! В военное время это расценивается как дезертирство.
  Вот так-так! Становиться дезертиром в первый день взаправдашней обороны города пионер Степан Гавриков категорически не желал. Посему пришлось остаться в облвоенкомате. Покинуть же это здание, вернее, его развалины, ему довелось только на двадцатую ночь боёв, когда к осаждённым в течение недели защитникам сумел пробиться посыльный с приказом ударить навстречу деблокирующему батальону НКВД. Тогда, оставив у вентиляционных отдушин подвалов нескольких человек прикрытия с ручным пулемётом и трофейными автоматами, разместив носилки с тяжелоранеными в середине группы, они в полном молчании пошли в прорыв. В грохоте непрекращающейся две декады круглосуточной пальбы немцы сперва не услышали громкого топота сапог и ботинок и цоканья каблучков женщин-связисток, которым так и не довелось сменить свою синюю форму Наркомсвязи на практичное военное обмундирование. И лишь когда первая эргэдэха, вращаясь, уже летела в забаррикадированное окно дома на углу, оттуда заполошной очередью ударил пулемёт, тут же подержанный прочими огневыми средствами. Но поздно: кроме нескольких отставших, сваленных на асфальт пулями, остальные уже добежали. В оконные проёмы летели гранаты и яркие змеи осветительных ракет в упор, вслед за гранатами вскакивали атакующие... Стёпке же и другим, кто нёс раненых, оставалось стоять, прижавшись к стене и ждать исхода схватки. Тогда повезло немногим. Из защитников военкомата к своим пробились только семнадцать человек относительно целых, сумевших доставить троих тяжелораненых. А вышли из подвалов пятьдесят два Человека...
  Майора Одинцова Стёпка так больше и не увидал: ни во время боёв за Орёл, ни в партизанах, ни в Суворовском училище, ни после войны... Но всегда хранил Степан Гавриков четвертушку бумажного листа: 'Предъявитель сего ... состоит для особых поручений при комиссаре г. Орла и Орл. обл. Майор Одинцов'. Росчерк казённой чернильной ручкой и расплывшаяся синяя печать. Хранил сперва просто в кармане, а спустя годы - под обложкой сначала комсомольского, а потом и партийного билетов. У сердца.
  
  Вся ночь и утро первого дня обороны в доме близ кирпичного завода прошли относительно спокойно. Умывшиеся собственной кровью немцы по обыкновению решили не биться лбом о пули обороняющихся, а совершив обходной манёвр, войти в город с фланга. Сидящие в укреплённом подвале и траншейках бойцы заслона, разумеется, не знали, что в той истории, которую помнил в Орле лишь один-единственный 'старший майор НКВД' в город немецкие солдаты ворваться с этого направления тоже не сумели, завязнув в бою с советскими десантниками и малочисленными чекистами. Они вошли с противоположной стороны, пользуясь абсолютным отсутствием у наших резервов для манёвра. Их танки прошли по тем улицам, которые некем было прикрыть и дравшимся весь день южнее города бойцам пришлось ночью прорываться через захваченный врагом город, теряя товарищей, и отступать в направлении Мценска.
  И хорошо, что не знали. Ибо сейчас картина была уже совсем иной. Первый бой на окраине орла красноармейцам пришлось принимать не в чистом поле, а на достаточно приемлемо оборудованной позиции, и не с одними винтовками, а имея поддержку тяжёлыми пулемётами и артиллерией, да ещё и с заминированным худо-бедно предпольем. А там, куда остановленные гитлеровцы нанесли в обход фланговый удар, уже находились советские заслоны и, что самое важное, изготовившиеся в засаде два танковых батальона катуковской бригады.
  Великая вещь - время на войне. Кто теряет его - тот теряет всё!
  В 'годуновской' истории время сыграло на руку Гудериану, позволив захватить крупнейший орловский узел до подхода спешно формирующихся и перебрасывающихся советских соединений. Орёл и окрестности на долгие два года стали ближним тылом Вермахта, позволяя немцам спокойно снабжаться и маневрировать силами на Центральном участке фронта. Сейчас же всё выглядело наоборот. Дни и часы, вырванные активной обороной дальних подступов к областному центру бойцами Годунова, позволили стянуть в город достаточно сильный кулак. Сильный не для контрнаступления, но по крайней мере - для активной и результативной обороны.
  Поэтому, когда германский батальон, напоровшись на огонь окопавшихся бойцов под командой батальонного комиссара Столярчука, принялся разворачиваться в боевой порядок, танкисты ударили немцам в тыл
  Как они шли! Как шли! Как в незабвенном фильме, дав пару залпов с места, броневые громадины подминая под днище свеженарубленные кусты маскировки, 'гремя огнём, сверкая блеском стали' оставляя за собой шлейфы сизого дыма выхлопных труб, яростно рванулись, разменивая минуты на метры, татакая пулемётами по разбегающимся от нежданного стального ужаса гренадирам, налетая бронёй на БТРы и сминая автомобили и мотоциклы. Пройдя наискосок по вражеской колонне, танки развернулись и двинулись в обратном направлении, нагоняя сумевшую развернуться прямо в поле и кинуться врассыпную тройку германских машин. Среди разгромленной колонны осталась стоять, грозно поводя башенной пушкой, лишь одна 'тридцатьчетвёрка': при неаккуратном таране кюбельвагена лопнул палец, крепящий траки и повреждённая гусеница сползла, разув танк.
  Тем не менее примерно половине гитлеровцев удалось избежать гибели. Лишившаяся транспорта и тяжёлого вооружения мотопехота сумела зацепиться за склон недальнего оврага и начать там лихорадочно зарываться в землю. А как иначе? Дойче зольдат - гутен зольдат, тут ничего не поделаешь. А на поле скоротечного боя остались лежать и сидеть только раненые и убитые вперемежку с пылающим и раздавленным металлом... Разные по возрасту и профессии, все они покинули свои семьи под Лейпцигом или Мекленбургом, мечтая прогуляться по московским площадям и паркам, получить после победы над большевиками в вечное владение по три десятка гектаров плодородной русской земли - и вдруг оказались низринутыми в липкую грязь Орловщины: кто до момента, когда услышит от солдата в серой шинели и круглой каске повелительное 'Хенде хох!', а кто и насовсем уйдёт в эту грязь, став удобрением для грядущих хлебов. Ну что же... Их сюда не звали. 'Не ходи на Русь! Здесь живёт германская смерть!'.
  
  Но всего этого гарнизон сержанта Стафеева, разумеется, не знал. В подвале после окончания боя красноармейцы навели порядок, проветрив его от пороховых газов и собрав стреляные гильзы от ДШК и ДП в пустые ящики, стоявшие в углу. Порожние ленты и диски вновь были набиты патронами под завязку, на телефонный доклад об обстановке получен приказ 'продолжать наблюдение за противником и уничтожение живой силы'. Красноармеец Газарян вновь расположился на чердачном НП, откуда прекрасно просматривались оставленные ложные позиции и занятый недобитыми немцами противотанковый ров. Впрочем, самих немцев увидеть было сложно: грамотный командир заставил гренадиров оборудовать в стенке рва стрелковые ячейки и укрытия, так что достать гансов пулей с чердака стало сложновато. Да и не стал бы Додик этого делать. Бывший бакинский мясник давно привык к виду крови, но зачем же без нужды раскрывать НП? Снизу-то обзор не в пример хуже...
  Прошедшим днём Коля Стафеев был доволен. А чего быть недовольным? Враг остановлен, потерь в личном составе вверенного отделения нет - даже не царапнуло никого. Основную огневую позицию, похоже, немцы не засекли: били-то сперва по ложным траншеям, где сидело слабенькое прикрытие, а после - по траншейкам на склоне, занятых ополченческим взводом. Вот этим ребятам, действительно, не повезло: после того, как стрельба стихла, оттуда проволокли через палисадник шестерых раненых, оставив под стеной сарайчика рядок из трёх накрытых шинелями недвижных тел. После, уже в темноте, с той стороны слышен был скрежет лопат и чавканье отлипающей грязи. Оно и правильно: ополченцы, небось, все местные. Когда отгоним гансов от города, родичи придут, перезахоронят на кладбище, как полагается. А пока - хоть так. Ночное спокойствие прерывалось резкими винтовочными хлопками да дежурным лаем немецких пулемётов, напоминающими: теперь здесь не просто окраина. Теперь здесь - передний край.
  Свободная от боевого дежурства смена, несмотря на звуки вялой пальбы, расположилась в горнице. Кому-то повезло занять койку и топчан, а кто-то спал, подстелив под себя одеяла из старого приданого покойной дочери хозяина и накрывшись шинелью. Сам Степан Ксаверьевич, так же почивал, беспокойно скрипя во сне панцирной сеткой железной кровати. Согнать инвалида ни у кого не хватило бессовестности.
  Раннее утро 7 октября в окраинном доме на Широко-Кузнечной началось с музыки. Не как в мирные времена, когда в снабжённых радиорепродукторами квартирах горожан по всему Советскому Союзу в чёрных репродукторах звучали куранты и раздавались величественные звуки 'Интернационала'. Впрочем, репродуктора в этом доме сроду не водилось: новости узнавались из читаемых вслух домашними газет, а музыку хозяин предпочитал слушать под настроение, и не ту, которая сплошь лилась по радио и в кинотеатрах. Так и теперь: проснувшись и привычно-аккуратно пройдя давно исхоженный путь до умывальной комнаты, приведший себя в порядок Степан Ксаверьевич расшуровал керогаз и, поставив полный чайник, уселся за кухонным столом, в углу, образованном стеной кухни и белёной печью. Ещё со вчерашнего дня на столе стоял граммофон. Из нескольких лежащих рядом пластинок в заковыристо изрезанными с краю конвертах старик аккуратно выбрал одну, и опустив её на кружащийся диск, легонько поставил на краешек иглу никеированного звукоснимателя.
  В тёмной кухоньке запела печально скрипка, а вслед за ней зазвучали пронзительно-искренние слова песни о далёкой-далёкой земле:
  Трансвааль, Трансвааль, страна моя -
  Ты вся горишь в огне!
  Под деревом развесистым
  Задумчив бур сидел:
  Огонь любви и мести
  в душе его горел...
  Отдыхавшие в доме пехотинцы попросыпались, суетливо повскакивали, торопливо приводя себя в порядок, как следует быть бойцам Красной Армии.
  Из погреба, опершись на откинутую ляду, в горницу выпрыгнул сержант, раздавая команды: кому сменить наблюдателя на НП, кому - товарищей у пулемётов, которым тоже необходимо чуток отдохнуть, пока немцы не попёрли в наступление, кому - готовить завтрак, кому - занять стрелковые ячейки в траншее.
  Спрашивается: с чего бы нарушать налаженный быт? Война? Ну так и что с того? Тем важнее для бойцов эти минуты соединения армейского порядка и домашнего уюта.
  После раннего завтрака (пока немцы глаза не продрали да вновь не принялись за свои пакости) жизнь в домике продолжилась своим чередом: кто-то отдыхал, кто-то бдил на боевом посту. И только дед Еленьский всё подкручивал рукоятку граммофона и в воздухе всё звучала и звучала гордая печаль:
  Да, час настал, тяжёлый час
  Для Родины моей.
  Молитесь, женщины, за нас,
  За ваших сыновей...
  ... Боом!!! Боом!!! Боом!!! Боом!!! - Четырежды подряд прогрохотали артиллерийские разрывы. Гитлеровцы явно не теряли даром времени: пользуясь длинной осенней ночью, они пригнали откуда-то новые орудия и теперь их артиллерия решила проорать на всю округу 'Guten Morgen!'. Практически одновременно звуки канонады раздались вдалеке, со стороны станции Семинарская: с пресловутым тевтонским упорством германцы решили сбить советские заслоны и занять узел Орёл-Товарная, под корень подсекая желдорветку на Брянск. Судя по грохоту артподготовки, с той стороны Гудериан создал гораздо более увесистый огневой кулак, на огонь которого уже отвечали русские орудия, стремящиеся снизить эффект вражеской артподготовки навязыванием артиллерийской дуэли.
  Ну что же, линия фронта, как правило, подобна ёлочной гирлянде: огонь попеременно вспыхивает и гаснет в разных местах, пока электрическим пунктиром не пробежит вдоль всего провода. Вчера там было спокойно, сегодня разгорается бой, а что будет завтра - не знает никто: ни боец в окопе, ни его командир, ни даже сам товарищ Сталин, которому должно быть ведомо всё, на Руси происходящее.
  Германские орудия громыхали на разные голоса: бодро кашляли полковые пушки откуда-то с замаскированных позиций на опушке дальнего леска, солидно грохало счетверёнными залпами что-то крупнокалиберное. Тяжёлые снаряды с шелестом пролетали поверху, устремляясь к центральной части города, те, что попроще, методично месили землю как на оставленных вчера ложных позициях, так и совсем рядом, возле траншеи пехотного прикрытия. Что же, разумная предосторожность со стороны германских командиров: в темноте красноармейцы вполне могли вновь вернуться в передовую траншею и вновь устроить неприятности наступающим...
  Сынов всех девять у меня,
  троих уж нет в живых,
  Но за свободу борются
  Шесть юных остальных!..
  Артиллерийский 'Guten Morgen!' не застал наших героев врасплох. Торопливо перепоясываясь на ходу ремнями, увешанными подсумками, флягой, лопаткой, сумкой для провизии, подхватывая одной рукой оружие, а второй вскидывая на плечо вещевые мешки, красноармейцы отдыхающей смены споро разбежались по боевым постам, где их товарищи уже пристально наблюдали: не движутся ли по полю враги?
  Но вот, похоже, немцы всё-таки нащупали настоящую линию обороны. Один за другим грязевые кусты разрывов стали вздыматься по линии занятой орловскими ополченцами траншеи. Вот какой-то особо шустрый снаряд, ударил в прикрытые брезентом от дождя и грязи гранатные ящики на пункте боепитания. От детонации они принялись рваться, расшвыривая осколки и куски досок во все стороны. Один из обломков, вращаясь, с силой ударил в основание затылка прячущегося на корточках от обстрела у окопной стенки часового, охраняющего боеприпасы, а следующий снаряд, врезавшийся в бруствер, вызвал мини-оползень, засыпавший ещё тёплое тело в колючей шинели.
  А старший сын, старик седой
  Убит уж на войне
  Он без молитвы, без креста
  Зарыт в сырой земле...
  Пруссаки - всем известные аккуратисты, помешанные на муштре. Поэтому всегда можно отличить залповый огонь германских батарей от русской россыпи 'беглым'. Раз за разом они бьют размерено и неотвратимо, снаряды ложатся, согласно предварительным расчётам. Бывалый фронтовик, застигнутый на открытом месте артналётом, всегда пользуется этой особенностью немецких артиллеристов, успевая между двумя залпами вскочить и броском перебежать на десяток-полтора метров. Немало отчаюг таким образом сумели сберечь свои головы, добравшись до укрытий. Но если ты сидишь внутри огневой точки, пусть даже она и считается весьма надёжной и бежать куда-то - не получится при всём желании, то этот размеренный грохот, от которого содрогается пол и стены вокруг, страшно действует на нервы.
  Раз за разом взлетают к небу фонтаны грязи вперемежку с огненно-железными сгустками, всё ближе и ближе приближаясь. Вот взрывы затанцевали по брустверам траншей, по палисадникам окраинных домов, ворвались во дворы... Сдвоенный удар по краю крыши и по крыльцу: разлетается щепа, хриплым 'хеканьем' отзывается раненый старый дом, но стоит, как много переживший пожилой мужик стоит в нежданной драке.
  И резко - тишь. Как отрубили. Вдалеке с немецким аккуратизмом артиллеристы суетятся у орудий, собирая стреляные гильзы и аккуратно складывая их в пустые укупорки, а прямо перед глазами, перебегая в одиночку и группами, торопятся сюда пригибающиеся пехотинцы. Две секунды тишины - и вновь хлестнули немецкие пулемёты, из обрушенной траншеи им заполошно ответили винтовочные хлёсты, зататакал пехотный дегтярь из амбразуры... А чёрный круг пластинки всё также вращается и вращается::
  И младший сын - тринадцать лет
  Просился на войну
  Сказал я твёрдо: 'Нет и нет!
  Малютку не возьму!'
  Но он сурово отвечал:
  'Отец, пойду и я!
  Пуская я слаб, пускай я мал -
  Тверда рука моя!'
  И я сыночка своего
  Обнял, поцеловал
  И в тот же час с молитвою
  Пошли на вражий стан...
  Николай стоит, чуть согнувшись, за пулемётом. Пальцы спокойно охватывают рукояти ДШК, губы чуть шевелятся, подсчитывая расстояние. Вот немцы миновали ров, вот преодолели тридцать метров, сорок, сорок пять - теперь им негде укрыться, да они и не собираются: рвутся вперёд, уже готовя гранаты к броску...
  ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК!
  Грохот очереди перекрыл все остальные звуки в подвале.
  Тяжёлая машина ДШК, трудно водить им, перенося огонь с одной группки захватчиков на другую. Бьётся стальное тело, рвутся из ладоней рубчатые рукояти, пляшет перед глазами огненный сноп за дульным срезом, мешая наблюдать за подступами. Ну так что ты хотел, сержант? Обещал, присягая, стойко переносить трудности - вот и переноси. Зато те, в зелёных шинелях, обляпанных грязью и матово блестящих от дождя касках, попавшие под жгучие струи очередей, уже навряд ли что перенесут и мало кто из них вернётся в Германию, чтобы с ужасом в бесцветно-рыбьих глазах рассказывать внукам о страшных русских пулемётах, одной пулей отрывающих руку у впереди идущего и голову у заднего гренадира...
  Ну, да где были их головы, когда они, радостно вопили 'Хайль!', слушая приказ фюрера о переходе границы Советского Союза? Да и руки, сноровисто шарившие по сундукам деревенских хат и потрошившие узлы, отобранные у охваченных ступором беженок, сержанту Стафееву совершенно не жаль. Пусть остаются в орловской земле: авось, рожь уродится колосистая на таких удобрениях.
  А наверху, неслышима за грохотом боя, всё крутится и крутится чёрная пластинка.
  Однажды при сражении
  Отбит был наш обоз:
  Малютка на позицию
  Ползком патрон принёс
  И он под вражеским огнём
  Дошёл до наших рот
  Но в спину выстрелил ему
  Предатель-готтентот.
  Нет, что ни говори, а германцы вояки серьёзные. Поплюхались в грязь гренадиры, засверкали мокрыми лопатками, прячась в землю как кроты. Закрутили верньеры наводки фейерверкеры, внося поправки в прицел по новым данным корректировщика, углядевшего, наконец, откуда бьют русские пулемёты, с лязгом закрылись замки готовых к залпу орудий...
  И вновь - залп за залпом чугун и огонь обрушился на окраину города.
  Да, час настал, тяжёлый час
  для Родины моей.
  Молитесь, женщины, за нас,
  За ваших сыновей!..
  Тяжёлый снаряд с гулом влетел в кухонное окно, со всей своей крупповской дури вломился в печную стенку. Огонь, взрыв, грохот...
  Разжались пальцы старого слепца... Выпал и покатился по полу рубчатый корпус английской гранаты...
  А внизу, у подвальной амбразуры, всё также стояли у пулемёта сержант Красной Армии Колька Стафеев и его товарищи.
  - Но пасаран, ссуки!
  
  
  На окраине Нарышкино за сложенным из списанных шпал сарайчиком расположилось боевое охранение: шестеро бойцов и мотоцикл производства таганрогского завода, с креплением для пулемёта, установленном на вилке руля. Сам пулемёт ДП в поросшей сухим бурьяном канавке хищно принюхивался раструбом пламегасителя к ведущей на юг дороге. Немногим левее чадили дымной горечью раскуроченные германские панцеры, возле одного из которых копошились фигурки русских танкистов. Приказ поставить максимальное число единиц трофейной техники на ход, соблюдался неукоснительно. Отброшенные встречным танковым ударом гитлеровцы откатились на полтора километра, закрепившись на высотке, но оставили на поле боя много своих убитых и раненых солдат. Немецкую калечь, ясное дело, позабирали в плен, наскоро перевязали и собрали в пристанционном пакгаузе. Валяющиеся же тут и там трупы уже освободили от оружия, боеприпасов, энзе, а кое-кого - и от сапог.
  В нарушение всех уставов бойцы охранения негромко переговаривались 'за жизнь', дымили самокрутками и трубкой. Ни тебе стрельбы, ни тебе начальства рядом, только капли дождя шуршат по траве, стекают с касок, пропитывают плащ-палатки и танкошлемы... Не часто на переднем крае случается эдакая благодать...
  Гр-рах! Тах-тах-тах-тах-тах! Так! Так! Тах-тах-тах!
  Взрыв и суматошная пальба прервали фронтовую идиллию.
  По раскисшему просёлку, разбрызгивая веера грязи и вихляясь от обочине к обочине шустро катил трёхосный крупповский грузовик-тягач. В открытой кабине, пригибаясь к рулю так, чтобы над бортом кузова торчал как можно меньший фрагмент штальхельма, виднелся водитель в промокшей почти дочерна шинели. Судя по всему, ему категорически не хотелось останавливаться для объяснений со своими сослуживцами, которые лихорадочно посылали пули в сторону удирающей машины. Когда Kfz-69 преодолел почти половину расстояния до окраины, откуда-то выскочила пара немецких мотоциклов и устремилась в погоню за машиной-беглянкой.
  Красноармейцы споро залегли и изготовились к стрельбе. Возившиеся у подбитого панцера танкисты также исчезли в мокрой траве, лишь один, стоявший за башней, словно гимнаст, нырнул в отдраенный люк.
  Метрах в ста сорока от сарайчика беглый фахрер, выдернув из-за пазухи шинели некогда белое кашне, вскинул руку с импровизированным флагом капитулянта, но грузовик тут же рыскнул, чуть не сорвавшись передним колесом в неглубокий кювет и немец вновь судорожно вцепился в руль.
  Кто отдал команду 'Огонь!' и отдал ли её кто-либо - неизвестно. Но забился стальным телом 'дегтярь', затанцевал свой хоровод блин диска. Забухали винтовки. Один из мотоциклов погони, скользя и заваливаясь в грязи, развернулся, стремясь умчаться обратно. Второй же, с пробитым очередью бензобаком, грохнулся поперек дороги, всем своим весом вдавливая в русскую колею свежий труп своего седока.
  Грузовик на максимально возможной скорости обогнул пересекающую дорогу канавку и резко затормозил позади сарая. Шофёр выпрыгнул, сжимая в руке винтовку и кинулся, было, прочь от машины. Но тут же, остановившись, выпрямился, отбросил оружие, с ожесточением содрал с русой шевелюры штальхельм и остался стоять с поднятыми руками, судорожно сжимая в левой грязное кашне.
  - Die Genossen! Ich bin zu Ihnen gekommen. Ich will in die Gefangenschaft. Die Genossen! Ich der ehrliche Soldat, mich nicht der Deutsche, der Serbe! Ich nicht der Nazi!
  Die Nazis - die Schufte. Sie tцten nicht nur des Soldaten, aber sie tцten die Alten und die Kinder - ich sah es selbst in Kromy!
  Ich der Serbe, aus Dresden. Meinen Namen Handry Nawka! Mich haben mobilisiert, aber ich will um die Deutschen nicht kдmpfen!
  Die Serben sollen zusammen mit den Russen gegen die Nazis kдmpfen.
  - Вот-вот, насчёт руки в гору - это ты, ганс, правильно придумал. Тут дёргаться не надо, тут народ нервенный и категорически бдительный...
  Младший сержант, подойдя к перебежчику, чуть повозившись, расстегнул и уронил на землю чёрный ремень с обвесом и принялся деловито охлопывать его карманы. Бойцы, за исключением продолжающего наблюдение пулемётчика, столпились рядом: понятное дело, пленного немца встретишь не часто, а такой, чтобы сам собой в плен прикатил - и вовсе редкий экземпляр. А на редкость - как не поглазеть? Ребята всё молодые, живых врагов вблизи не видавшие.
  Ich nicht Hans! Mein Name Handry, Handry Nawka!
  - Ну, нихт ганс так нихт ганс. Но всё одно: чудно. Вот сдался бы ты под Кёнигсбергом или, там, Бременом, когда мы наступать начнём - это я бы понял. А чтоб под Орлом, да по своей воле...
  - Na swom wole, tako e, drugar! Ja nisam ja sam pohsten srbin! U kamionu su kutije sa bombama. Uzeti.
  - Гм... Почтенный сербин, говоришь? А с виду - ганс гансом. Володьк, глянь-ко в машину. Чё там у него за бомбы? А ты - сержант усмехнувшись, обратился к сербу - руки-то опусти. Нечего небо поддерживать, не упадёт. Хенде нихт говорю. Нидер, ясно?
  Из открытого грузовичка выпрыгнул боец с торчащими из-под ремня новёхонькими немецкими гранатами-колотушками. Ещё пара длинных рукояток высовывалась из-за пазухи.
  - Там гранат до хренища! Ящиков под тридцать будет, если не тридцать пять. Несколько пулями пробило, но, видать, во взрывак не попало.
  - Tak, su kutije sa bombama! Ja srbin, ja nie pucao, vozio kamion. Jag a doveo do vas, ubiti nemce!
  - Убить немцев - это правильно. Воздух чище будет. Так что за подарок - благодарствуем. Пригодится. Но вот тебе тут делать нечего: не ровён час - прибьют. Потому вот что сделаем...
  Володьк, ну-ка, сади парня в коляску, да мухой в штаб. Сдашь там под расписку, всё, как есть, доложишь - и живой ногой вобрат.
  В то время, как перебежчик с мотоциклистом уселись на ТИЗ-АМ, и, в клубах сизого дыма с треском укатили в тыл, сержант подобрал брошенную винтовку, клацнув затвором, выбросил тускло-жёлтое тельце патрона, который тут же и подобрал, обтеревши о рукав:
  - Ну что ж, парни! А мы, пока есть возможность, попользуемся богом данными боеприпасами! Будем встречать немчуру, если полезут, ихими же гранатами. Вытаскивай, да разбирай!
  
  
  
  Всё-таки советское детство - с 'Зарницей', пионерлагерем, пыхтящим керогазом в бабушкином дворе - это навсегда. Сколько бы лет ни прошло, руки помнят порядок действий. И хотя сейчас в медном тазике - не переспелая вишня для варенья, а ржавая вода (водокачка ещё утром повреждена шальным немецким снарядом) - трёхфитильное чугунявое чудо техники производства завода имени Воровского разогрело её до приемлемо-помывочной температуры минут за семь.
  На притащенной бойцами в подвал широкой лавке возле комсоставской портупеи с кабурой аккуратной стопочкой возвышались свежие байковые портянки и полотняное исподнее. Чёрный кирпичик мыла рядом с назначенной на роль мочалки ветошкой так и просился сотворить облачко пены для умащения нещадно зудящей кожи.
  Впервые за время, проведённое после того, как Александр очутился вместо мирного пореформенного Орла двухтысячных в огненной замятне осени сорок первого, он сумел отыскать момент для того, чтобы привести себя в порядок. Не поскрести торопливо щёки и подбородок тупым лезвием, предварительно покрыв растительность на них разведённой из фляжки толикой 'Хозяйственного', за недосугом оставляя всё более заметные усы над верхней губой, не обмахнуть короткой щёткой грязь с легчайших довоенных сапог тонкого хрома на белой подкладке, способных в свёрнутом виде уместиться в одну противогазную сумку и наскоро прихватить суровой ниткой новый подворотничок из двух десятков, приобретённых в 'Военторге'.
  Так что вдумчивая помывка носила не только гигиенический характер, но и была неплохим методом снятия стресса, в котором Александр пребывал с того самого момента, как осознал своё появление в этом новом-старом времени. Командир обязан показывать подчинённым пример во всём. А какой пример показывает неряха? То-то! Ладно бы - бой, аврал, 'гром пушек, и дым, и стенанья, и судно охвачено морем огня' - тут за пот и грязь спросу нет. Да и то, с какой стороны смотреть: на русском флоте капитаны и в бой при белоснежных манжетах и накрахмаленных воротничках хаживали. Потому коль уж выдалась минутка - хоть как, а в порядок себя командир привести обязан. Лопни, но держи фасон, как гласит древнее моряцкое правило!
  Раз уж герр Гудериан, получивший с разгону по сусалам и не сумевший продавить оборону защитников Орла силой инерции наступления своей танковой группы, предоставил кратковременную передышку...
  Ух, до чего же хорошо соскребать с усталой кожи мыльной ветошкой въевшуюся грязь, омываться горячей водицей! Серебрятся на теле капли, перекатываются мускулы, словно бы шевелиться на ветру Военно-Морской Флаг под клотиком вытатуированного через всю грудь АПРК 'Орёл'. Не жизнь - сказка!
  Впрочем, сказки долгими не бывают. В приоткрывшеюся дверь сунулось растерянное лицо Серёжи Дёмина, того самого незадачливого шоферка 'эмки', ставшего за время обороны города при Годунове кем-то вроде киношного Петьки при Чапае: и 'кучер', и ординарец, и стрелок при необходимости - разве что в разведку за 'языком' покамест не хаживал, ну да война - она длинная, как жизнь повернётся, неведомо никому.
  - Товарищ старший майор! Тут к вам!
  Ну вот... Никак невозможно, чтобы удовольствие длилось подольше. Обязательно кто-то припрё...
  Ё!..
  Чуть пригнувшись, чтобы не чиркнуть щегольской фуражкой о притолоку - хотя там оставался ещё запас сантиметров в пятнадцать, и придерживая шейку приклада свисающего поперек груди ППД, в подвальный отсек шагнул незнакомый полковник в присыпанном побелкой и пылью габардиновом кителе. Профессиональным взглядом окинув обстановку, он тут же сместился на пару шагов в сторону, освобождая проход. Следом за ним в обиталище Годунова стремительно, чуть раскачиваясь при ходьбе, почти ворвался человек, чьё лицо Александр за свою жизнь видел тысячи раз на портретах, фотографиях в кинохронике и художественных фильмах и даже разок - на театральной сцене. Спутать этот целеустремлённый взгляд, характерные нависающие брови, а главное - всемирно известные огромные усы, уже давно потерявшие первоначальный цвет и ставшими пегими от седины и жёлтого табачного дыма - было никак не возможно, даже если бы на воротнике шинели и не сияли бы на красных петлицах золотые разлапистые звёзды...
  Мокрая ветошь полетела в таз с водой, босые пятки заученно, на вбитом в подкорку рефлексе стукнули друг о друга, рука, было, дёрнулась к виску, но тут же застыла ладонью на бедре:
  - Товарищ маршал Советского Союза! Части и подразделения Орловского оборонительного района и ополчение занимают оборону на вверенном участке! В настоящее время личный состав занят приведением себя в порядок и подготовкой к отбитию следующих атак противника. Докладывает командующий оборонительным районом ка... старший майор НКВД Годунов!
  - Вольно, товарищ старший майор. Гляжу, мы слегка помешали? Что поделаешь: на войне минуты дороги, так что приводите-ка себя в приличный вид и пообщаемся как принято в Красной Армии...
  Вот же ж позорище! Сказать кому, что легендарного маршала чуть не голяком довелось встречать - стыда не оберёшься! Со скоростью, приближающейся к рекордной, на вбитых в подкорку ещё в училище рефлексах, вздел нательную рубаху, поверх - гимнастёрку, чуть задержался с портянками и сапогами: непривычны они бывшему моряку, обтянулся кожснаряжением, на мокрые волосы - фуражку, привычно проверил рукой параллельно нахождение звёздочки над переносицей, вновь чётко повернулся к высокому гостю:
  - Товарищ маршал...
  - Довольно-довольно. Накозыряешься ещё, служба большая. А я излишнего фрунту не люблю. Так вот ты какой, товарищ Годунов? Не ждан, не зван явился, да к делу пригодился! Что сказать: удивил ты всех. И нас удивил, и немец от того удивления никак не очухается. Вот мне н а в е р х у и поручили разобраться, что да как. Что скажешь?
  - Так вышло, товарищ маршал. Город сдавать нельзя, отсюда до Москвы - всего ничего дистанция. А прежний командующий, говоря откровенно, сбежал...
  - Ну-ну... Что же, по большому счёту диспозиция верна. Ну да ладно, об этом попозже подробнее побеседуем. А сейчас, товарищ Годунов, покажи-ка мне, что и где конкретно у тебя происходит. Карту давай!
  - Есть, товарищ маршал! Но давайте пройдём на НП, там не только по карте, но и на местности покажу. Оттуда весь город - как море с клотика линкора видно!
  - Ну что же, дело хорошее. На линкорах пока что бывать не доводилось, так хоть погляжу, какой оттуда вид открывается - пряча в усах усмешку, согласился первый конник Союза ССР. И, повернувшись в сторону полковника с ППД, распорядился - Пётр Павлович, будете нас сопровождать до наблюдательного пункта.
  Впрочем, сопровождать их тому пришлось недолго: годуновский НП уже второй день располагался тут же, пятью этажами выше, на чердаке здания по улице Сталина, 11, том самом, которое в прошлом-будущем Александра получило звонкое имя 'Дома Победы', том, над которым, в одной из самых высоких точек Орла, в августе сорок третьего, был вновь поднят красный флаг освобождения. Впрочем, в открытом ветрам, а главное - осколкам и пулям небольшом бельведере держать наблюдателей смысла не было: двое девчат из ополчения при телефоне и рации и арткорректировщик-сержант с толсто перемотанной бинтом шеей укрывались от излишнего внимания противника под железными скатами крыши.
  Расстелив на притащенном из чьей-то опустевшей квартире здоровенном круглом столе склейку карты Орла и окружающей местности, Годунов, преодолев волнение - не каждый день общаешься с живой легендой! - кратко изложил боевую обстановку. Маршал спокойно выслушал доклад о стабилизации положения на орловском участке, обошёл несколько смотровых отверстий, внимательно оглядывая в протянутый адъютантом мощный бинокль местность, после чего, одобрительно хмыкнув и огладив знаменитые усы, вернулся к столу:
  - Пётр Павлович - возвращая бинокль, обратился он к полковнику - вот что, дорогой: берите-ка машину, найдите товарища Игнатьева и пригласите сюда. Нужно будет посовещаться с местным партийным руководством. Ступайте!
  - Слушаюсь, товарищ маршал! - Козырнув, адъютант исчез в чердачном лазе.
  Годунов напряжённо ждал, что же будет дальше. Ведь не зря прибыл сюда полководец Гражданской войны? Будет приказ сдать город? Это вряд ли: в Ставке не могут не понимать значения Орла как транспортно-промышленного узла. Да и приезжать маршалу ради отдачи такого приказа смысла нет: достаточно послать делегата связи с пакетом, продублировать по радио или ВЧ: благо, линия немцами пока не нарушена. Да и, кроме того: по всем годуновским воспоминаниям высокий гость в это самое время вроде как должен командовать соседним, Резервным фронтом, прикрывающим вяземско-московское стратегическое направление, а Орловский ОР напрямую подчинён фронту Брянскому... Куда ни глянь - сплошные непонятки.
  Тем временем маршал видимо, собравшись с мыслями обошёл стол с картой и, остановившись в шаге от Александра, заложил руки за спину. Проникающий сквозь щели в крыше серый свет одновременно бросал тень от козырька на его лицо, скрывая выражение глаз.
  - Вот что, товарищ старший майор... То, что вы возглавили оборону Орловского обррайона - это, как теперь видно, дело полезное. Ваши войска не только перемалывают наступающие части Гудериана: они держат их! Крепко держат на месте. Как говорили в старое время, дай бог каждому так держаться. За счёт этого нам удалось слегка вздохнуть свободнее и за счет маневрирования резервами пресечь попытки фашистов просочится сквозь нашу оборону южнее Вязьмы. Сейчас там идут непрекращающиеся бои на Вадинском направлении. Так что, товарищ Годунов, за инициативу вам благодарность.
  - Служу Советскому Союзу!
  - Хорошо служите. Вот только есть у нас одно сомнение, товарищ старший майор Энкавэде... - Маршал чуть сместился, глаза из-под козырька взблеснули строго и жёстко. - Откуда ты, такой из себя хороший, взялся, а? Чин на тебе немалый, да и должность занял генеральскую. Так что, сам понимаешь, когда Тюрин, щучий сын, сорвался, а город не сдали, Ставка не могла не заинтересоваться, кто ж тут германцам даёт прикурить.
  Спросили товарища Берия - товарищ Берия говорит: 'Не знаю такого!'. В кадрах НКВД поинтересовались - ан, они ни сном, ни духом... А ведь кадры, как известно, решают всё, верно?
  - Верно, товарищ маршал.
  - Ну вот видишь - верно. Вот и решили на тебя, такого решительного, вживую посмотреть: что это за человек такой, который на себя чужое звание взял и судьбу чужую принял. Ведь не чекист ты, уж я-то чекистов навидался. Да и сейчас ты мылся - наколка у тебя с морским флагом. А откуда тут марсофлотам взяться? Морей, чай, нету. Одно понятно: не враг. Враг бы оборону налаживать не стал. И не трус: сдриснуть возможностей много было. Ан не сбёг. Так что ясно: человек советский. Вот и отвечай, советский человек товарищ Годунов: откуда ты такой объявился? Или ты, может, и не Годунов вовсе?
  'Да, сколь верёвочка не вейся, а совьёшься ты в петлю... А ты что думал, старший майор самозваный, что так и будешь в чужой форме расхаживать безо всяких подозрений? Ага-ага, от Орла до Берлина, под развёрнутым знаменем, как спаситель отечества Михайла Илларионыч Голенищев-Кутузов! Три раза и вприпрыжку. Так тут тебе на восемьсот двенадцатый, здесь, как-никак - цивилизация, двадцатый век! Любого самозванца на чистую воду вывести не сложно, а уж тем более - в упорядоченном сталинском СССР. А, была не была!'
  - Товарищ маршал Советского Союза! Разрешите доложить! Капитан третьего ранга запаса Годунов, командир БЧ-5 атомного подводного ракетоносного крейсера К-266 'Орёл', год рождения тысяча девятьсот шестьдесят пятый. В настоящее время - командующий Орловским оборонительным районом. А как тут оказался - хрен его знает. Хотите верьте, хотите - нет...
  ...Долгая пауза, в ходе которой Семён Михайлович, выудивши из брючного кармана массивный портсигар, протянул предлагающе Годунову.
  - Не курю, товарищ маршал. Спасибо.
  Тот вытянул папиросу, со звонким щелчком захлопнул серебряную вещицу, постучал бумажным цилиндриком по крышке, разминая табак, смяв в пальцах гильзу и прикурил от плоской перламутровой зажигалки, со вкусом выпустив дым первой затяжки. Потом, видимо, решив что-то для себя, резко кивнул:
  - Не верю. Не было такого отроду. Хотя читывать про такое доводилось. В сказках. К примеру, у прогрессивного американского писателя Марк Твена.
  Но раз уж ты тут объявился, как нечистый у попадьи, проверить тебя положено. Чем доказать сможешь? Да не словами, а таким, что руками помацать можно?
  - Чем доказать? Документов из будущего у меня, кроме удостоверения НКВД, никаких нету. Вещей тоже не осталось: всё местное. Так что даже и не знаю, товарищ маршал. Хотя... Минуточку!
  Сбросив прямо на карты клубок ремней кожснаряжения, Александр, судорожно расстегнув пуговицы, резко посдирал через голову гимнастёрку вместе с нательной рубахой.
  - Вот, товарищ маршал Советского Союза! Смотрите!
  В сероватом полусумраке чердачного помещения на груди старого моряка чётко синели один поверх другого Андреевский и советский Военно-Морской флаги, на фоне которых всплывал из тёмных вод Кольского залива величественный в своей лаконичность подводный крейсер. Чуть ниже этого произведения самодеятельного флотского художника причудливым псевдославянским шрифтом вилась надпись на гвардейской ленте: 'АПРК 'Орёл'. 1999'.
  Татуировка не давала повода посчитать её свеженаколотой фальшивкой: местами краска чуть расплылась, да и обильный волосяной покров на груди не мог прорасти слишком быстро.
  - И ещё, товарищ маршал... Там, в будущем, в том будущем, где я родился, город Орёл был занят немцами третьего октября. Потом лично Вы принимали парад 7 ноября в Москве, с которого войска сразу шли на фронт в Подмосковье. Но столицу мы так и не отдали. А безоговорочную капитуляцию подписали в Берлине в ночь с 8 на 9 мая сорок пятого года.
  Вот такие дела...
  
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"