Светлым воскресным утром молодые супруги Анна и Вадим Литвинские быстро вошли в почти уже полную столовую санатория-профилактория "Лесное озеро" и направились к своему привычному месту и постоянному сотрапезнику Константину Михайловичу Одинцову, седому мужчине лет шестидесяти - шестидесяти пяти.
- Христос воскрес! - поздоровалась пара радостно и почти хором.
- Спасибо, - протянул руку Одинцов. - Были в церкви?
- Да. А вы?
Одинцов улыбнулся и покачал головою:
- Я не православный.
- Так вы уже отпраздновали?
- Что?
- Ну, свою Пасху.
- Я не праздную, - ответил Одинцов.
- Понимаем, - сказала Анна. - Мы тоже, знаете, не убежденные... не фанатичные... Просто мы считаем, что человеку нужно во что-то верить.
- Нужно? - пожал плечами Одинцов. - Возможно, не знаю, нужно ли, никогда не рассматривал этот вопрос с точки зрения необходимости. Я лично верю, и всё.
Вадим с женою мимолетно переглянулись, и Анна, уловив, как ей показалось, суть вопроса, продолжила:
- Мы считаем, что не важно, какую именно религию исповедует человек. Бог один, и все мы обращаемся к нему одному, как бы при этом его ни называли, Христос ли, Будда ли...
- Довольно странное заявление для людей, только что вернувшихся из православной церкви с освященными красными яйцами, - хмыкнув, прервал её Одинцов. - Не могу с ним согласиться. Истинная религия, безусловно, одна, и это, безусловно, христианство.
- Мне показалось, вы не христианин, - осторожно заметил Вадим.
- Кто? Я не христианин? - удивился Одинцов. - Ну, во-первых, поскольку мир и всё в нем сущее создано христианским богом, то всякий в его творении живущий и соучаствующий, я так считаю, уже в немалой степени практический христианин, верит ли он в это или нет, и нравится ли ему данный факт или огорчает. Человек может быть убежденным мизантропом, но человеком от этого быть не перестаёт. Что же касается лично меня, то дело даже не столько в этом. Я, может, один из немногих, кто действительно проник в суть христианского учения и кого действительно волнует всеобщее нынешнее небрежение верой - я имею в виду, естественно, не обрядность, а суть. Убежден, что корни всех наших нынешних общественных и личных неустройств, больших и малых бед лежат именно в том, как человечество в своё время обошлось со своим воплотившимся Богом.
- Вы имеете в виду то, что распяли Христа?
- Да, именно то, что Христа распяли, я и имею в виду, - кивнул Одинцов.
- Но это же все было предопределено заранее, - вмешалась Анна.
- Что именно?
- Что он должен вынести муки, чтобы искупить грехи человечества. То есть, как учит христианская церковь, - на всякий случай уточнила Анна. - Он обрек себя на страдания ради нас.
- На что он обрек себя?
- На страдания, - несколько неуверенно повторила Анна.
Одинцов некоторое время молча изучал Анну взглядом, потом ответил:
- Как, полагаю, вам известно, Христос был распят меж двух разбойников. С чего вы решили, что та степень мук, которая была предопределена этим двоим за личный банальный грех и рядовую уголовщину должна быть достаточна и для того, чтобы искупить необъятные грехи всего человечества?
- Но вы забываете, - возразила Анна, - что Христос был не простой смертный, а единосущий сын Божий, он был неприкасаемым лицом и добровольно обрек...
- Вы предлагаете рассматривать вопросы всеобщего греха и великого искупления в соединении с вопросами блата, семейственности и кумовства?
- То есть, вы считаете... - начал Вадим.
- То есть, если кратко, я считаю, что Господень план безмерной жертвы и искупления потерпел крах из-за халатности и нерадивости римских палачей. Величайшее это искупление предполагало и величайшую муку, несравненно более страшную, чем стандартная процедура бичевания и распятия, которые в Римской империи были самым рядовым и повсеместно применяющимся видом уголовного наказания.
- Так, по-вашему, страсти Христовы...
- ...были жалкой профанацией, не приведшей - изначально не способной привести - к задуманному Господом радикальному результату. Искупления не свершилось. Если судьи Христовы до некоторой степени и уловили всю необычность представленного на их рассмотрение случая, то исполнители приговора отнеслись к нему, как к совершенно заурядному эпизоду, без всякого тщания и изобретательности. Будь на их месте я, я бы, пожалуй, начал с...
Двумя краткими фразами Одинцов описал, с чего бы начал он, Анна задохнулась и схватилась за горло, а побелевший Вадим выдавил:
- Вы с ума сошли!
- Послушайте, слюнтяйства в этом вопросе и без вас было более чем достаточно, - сказал Одинцов не без некоторого раздражения, но всё же скорее спокойно. - Повторяю, двое в тот же самый момент принимали ту же самую муку у него же на глазах, а он причитал "Боже, для чего ты меня оставил!", как всё равно отец его не обрек на страдания весь мир, превратив даже то же пресловутое распятие чуть ли не в обыденность! Что бы он завопил, если бы к нему применили не обычные средства слабой человеческой изобретательности, а приёмы, рожденные там, во тьме, в самом деле навсегда оставленной Богом, которые одни лишь были пригодны для этой великой и страшной цели, и которые люди физически неспособны себе даже вообразить, как например...
Тут Одинцов снова произнес несколько фраз. Договорить ему удалось только потому, что для осмысления их собеседникам потребовалось некоторое время, а потом они оба закричали в голос, Анна вскочила и зашаталась, беспомощно хватаясь за воздух, а Вадим вцепился в неё, то ли поддерживая, то ли держась. Все вокруг смолкло, люди в столовой обернулись, кто-то тоже встал, не понимая, что происходит.
- Мразь! Ты мразь!! - кричал Вадим. - Если бы... Я бы убил тебя, если бы...
- Если бы у вас так не тряслись колени? - предположил Одинцов. - В любом случае, ваши слова - не слова христианина, истинный христианский дух в мире слаб, и слабеет день ото дня, и в значительной мере потому, что жертва нашего Бога не принесла желаемых плодов. Это моя искренняя и, боюсь, истинная вера, а вот и её символ, - Одинцов сунул руку под рубашку и вынул что-то, зажатое в ладони, с двумя витыми серебряными нитями, бегущими из кулака под ткань и дальше на шею. - Вы, возможно, носите на груди Христа, распятого на кресте, как символ мук, которые он претерпел за вас, я же ношу символ мук, которые он должен был претерпеть. Я, с вашего разрешения, продемонстрирую...
Он слегка протянул руку, не разжимая кулака, Анна закричала ещё раз, Вадим с силой прижал её лицо к своей груди и отвернулся сам. Шатаясь и не оглядываясь, они двинулись к выходу, медленно и тяжко, как будто борясь с течением. Одинцов остался сидеть, уперев локоть в стол, всё ещё глядя на сжатый кулак и окруженный гнетущей, непонимающей, испуганной тишиной, а потом в столовую вошла совсем уж припозднившаяся отдыхающая и, сразу не уловив атмосферы, громко воскликнула:
- Христос воскрес!
- Надеюсь, - в полной тишине ответил Одинцов. - Надеюсь, что так.
NO SMOKING
Оператор АЗС, белая, как полотно, выскочила из будки:
- Вы что, с ума сошли?!! Что вы делаете?!!
- А что? - растерялся клиент возле раздаточной колонки.
- Где вы курите? Это заправка!!!
Мужчина удивленно глянул на зажженную сигарету.
- Я всегда курю на заправках, - ответил он, и какое-то радостное недоверие забрезжило на его лице. - По-видимому, это уже привычка. Я закурил чисто механически. Спасибо вам, огромное спасибо! - с неожиданным жаром закончил он, - если бы не вы, я бы даже не заметил!
- Немедленно потушите, вон там, в ящике с песком!
- Нет, - покачал головой клиент.
- Что значит "нет"? Это может быть опасно!
- Это может быть великолепно, - ответил он.
- Вы что, идиот?
- Надеюсь, что так, - ответил он. - Послушайте, я, наверное, очень спешу, но пара минут, пока горит сигарета, у меня есть. Я все вам объясню, вкратце, тезисно. Вам никогда не приходило в голову, что наш мир создан некомпетентным Богом? Вот это всё? - мужчина повел рукой во всеобъемлющем жесте, оператор неотрывно следила за траекторией зажатой в его пальцах сигареты.
- Я запишу ваш номер, - сказала она.
- Я имею в виду - Богом умственно ущербным, Богом-дураком, Богом-растяпой? Мне - да, и я сделал из этого два вывода. Первый состоит в том, что разумному человеку в этом дурацком мире, собственно, особо нечего делать. Второй - что приобщиться к вечному посмертному блаженству здесь возможно лишь исполняя волю Творца, то есть живя по-дурацки или, по крайней мере, по-дурацки умерев, в решающий свой час искренне раскаявшись во всех былых прегрешениях ума. Вот именно поэтому я всегда и курю на заправках.
- Вы точно псих, - сказала оператор.
- Я целенаправленно долгое время вырабатывал в себе эту привычку, чтобы возможный несчастный случай стал именно дурацким случаем, а не осознанным действием, направленным на достижение вечного блаженства, поскольку во врата дебильного рая путем хитрого расчёта не войти, легче верблюду... впрочем, неважно... Важно, что сегодня, когда вы набросились на меня, я осознал, что просто без всякой задней мысли стою и курю на заправке, как самый настоящий прирожденный раззява и болван, которым, собственно, и принадлежит Царствие Небесное. Еще раз спасибо вам. Бог весть, сколько уже раз я поступал так же, совершенно этого не сознавая.
- Не уроните! - крикнула оператор.
- А между прочим, это было бы наилучшим выходом, - клиент задумчиво поглядел на дымящуюся сигарету. - Признаться, я в затруднении по поводу своих дальнейших действий. Зная себя, я могу предположить, что, бездумно докурив, я так же бездумно швырнул бы тлеющий окурок куда попало... а место здесь чрезвычайно перспективное, обилие бензиновых пятен просто-таки впечатляет... Особенно вот это, собственно, скорее напоминающее лужу... Но вы своим вмешательством - из наилучших, безусловно, побуждений - внесли во всё некий элемент намеренности, и я не знаю, как быть. Конечно, укоренившаяся моя привычка в любом случае неотвратимо... Впрочем, все это лишнее, главное, я считаю, это придерживаться линии наименьших раздумий, оценок и взвешиваний, главное - действовать максимально по-дурацки. Видите вон тот столб со знаком "шестьдесят"? Если первой его линию пересечёт машина слева, бросаем окурок наугад; справа - на этот раз будь по-вашему, гасим в ящике с песком. Ну?
- Справа! - не сдержавшись, крикнула оператор.
- Вообще-то почти одновременно, но, возможно, вы и правы. Разумный человек, возможно, с вами и согласился бы, - сказал клиент. - Но разум в этом мире себя не оправдывает.
Он сделал последнюю глубокую затяжку.
- Тут еще один серьёзный момент. До сих пор это были всего лишь теоретические выкладки, когда же наступит час великого испытания, он будет страшен. Хватит ли у меня мужества, задаю я себе вопрос, как прославленным мученикам ложных религий, сохранить глубокую искреннюю веру, не пожалеть о своей дурости и не отречься от своего безмозглого Бога, как им хватило не отречься от своих? Обращаясь заживо в уголь, буду ли я так же славить его и предвкушать блаженство нашего соединения, станет ли безмерная вечная его дурость опорой моей ничтожной и преходящей? Это вопрос важнейший, и умозрительным способом его не решить. Все, курить больше нечего, - клиент поглядел на бэйдж на груди оператора. - Ну, Галкина Любовь Ивановна, бегите, это может быть опасно.
НЕБЕСНЫЙ ГАВРИЛЬЧИК
На листе формата А4 Гаврильчик нарисовал овал, внутри - два глаза, нос, рот; сверху - горизонтально - ещё один овал в качестве нимба, после чего обратился к своему произведению со следующей речью.
- Уважаемый Небесный Гаврильчик, - сказал он. - Надеюсь, Вы простите меня за доставляемое беспокойство, но я попал в крайне неприятную ситуацию. Дело в том, что жизнь моя уходит от меня, как песок в часах. Вернее даже будет сказать, я сам стал песочными часами своей собственной жизни, и каждую секунду я с ужасом сыплюсь и струюсь внутрь себя. Глядя на отжившего себя, мертвым грузом застывшего внизу, еще существующий я в агонии скребу и хватаюсь за безжалостное стекло, сам же и летящая вниз лавина, и вопящая жертва её. Мне трудно ждать от кого-то помощи, имя моё Николай слишком обыденно и распространено, чтобы мой святой небесный тезка различил меня среди тьмы прочих Николаев, молящих о заступничестве, поэтому я, может быть, чересчур дерзко, решил обратиться к Вам, своему небесному однофамильцу. К стыду своему вынужден признаться, что ровным счетом ничего не знаю о Вас и даже никогда о Вас не слышал, но не могу поверить, что среди прошедших по земле Гаврильчиков не было ни одного, деяниями своими и душевными качествами достойного приблизиться к престолу Создателя и способного замолвить за меня слово. Я прошу о малом: всего лишь о передышке. Всего лишь о ничтожном выступе, за который можно было бы на секунду зацепиться, о крохотном твердом пятачке в этой жрущей самое себя трясине. Просто, чтобы я мог на миг выпрямиться, вздохнуть и осмотреться, может быть, тогда мне ещё удастся спасти хоть что-то.
- Очень на Вас рассчитываю, - неуверенно добавил Гаврильчик.
- Заранее огромное спасибо, - не добавил он.
Затем Гаврильчик лег и провалился в сон, подобный мешку на голове, полный бессмысленных, бессвязных обрывков, не дающий отдыха, не восстанавливающий сил и не воскрешающий надежды, и когда Конвойный Ангел с рвущимся Солнцем на цепи, верша свой путь с востока на запад, равнодушно перешагнул его и отправился дальше, Гаврильчик все еще спал.