- Ничего нового, - с усилием ответил я. - Вообще почти ничего, всё тоже, я уже говорил.
- Еще раз, - почти не повысил голос он.
- Извините. Да, конечно. Ранний вечер или утро, немного сумеречно, по-моему, утро. Мы идем по оврагу гуськом, я приблизительно в середине колонны. Потом впереди вспышка и взрыв, мина или граната, но не так, как обычно, глухой какой-то звук... и тянущийся, что ли... и все перед глазами тянется тоже, тормозит, как пленка, заваливается вниз и влево...
- Мина, - повторил он. - Или граната. Ну и что же, по-твоему, это была за война?
Я уставился себе под ноги. Покачал головой.
- Я не знаю.
- Не горбись, - приказал он, - не порти своей писаной красы. Итак, что это за война, ты не знаешь, а в том, что вас предали, ты уверен?
- Когда это я говорил, что нас предали? Я никогда не говорил, что нас предали, - тут же добавил я на полтона ниже и с другой интонацией - он не любил, когда я без позволения задавал ему что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее вопрос.
- Молодец, учишься, - одобрил он. - МНЕ ты действительно ничего подобного не говорил. Но ты считаешь, что последние секунды твоей жизни представляются тебе в странном искаженном виде, потому что ты воспринимал происходящее уже угасающим сознанием, с пулей в мозгу. Ты считаешь, что вас заманили в засаду, и атака на вас началась не со взрыва впереди, а с выстрела снайпера тебе в голову, который ты не услышал. Все вы были в одинаковых маскхалатах и без знаков различия, ты считаешь, что снайпер выстрелил именно в тебя, потому что кто-то указал ему, что ты - командир. Так?
Я молчал.
- Я задал вопрос.
- Да, - ответил я. - Так.
Некоторое время он смотрел на меня, раздумывая.
- Для твоего положения ты не так глуп, - наконец произнес он. - Я, пожалуй, отважусь на небольшую лекцию.
- Если говорить примитивным языком, понятным ребенку и тебе, суть в следующем. Труп, если сравнивать его с ним же при жизни, - он улыбнулся своим же словам, - имеет в своей структуре ряд существенных недостатков, совокупность которых и низвела его из одного состояния в другое. Мой метод, который ты испытал на себе, грубо говоря, состоит в том, что эти внутренние недостатки я компенсирую внешним воздействием. Я перебрасываю мосты через пропасти и заделываю бреши. Вокруг тебя образуется невидимое и неощутимое поле, которое начинает поддерживать твою однажды уничтоженную личность, подобно тому, как аморфный внутри рак поддерживается бесчувственным внешним скелетом. День за днём, увеличивая силу воздействия, я укрепляю этот внешний панцирь, и, цепляясь за него, все внутри тебя стремится к регенерации и обновлению. Ты понимаешь меня?
- Да, я понимаю, - быстро сказал я. - Понимаю, честное слово.
- Стремится к регенерации, - повторил он. - Но никогда её полностью не достигнет. Почему? Я могу оказать сильное воздействие, способное выдернуть за шиворот из могилы даже довольно давнего её обитателя. Я могу придать ему видимость жизни - физической, а в отдельных случаях даже умственной деятельности. Но чтобы эта видимость стала совершенной, воздействие должно быть не только сильным, но и тонким. А тонкое это воздействие - можешь считать это специальным термином, если ты способен понять подобные нюансы - тонкое воздействие уничтожает весь прежний эффект и губит всю операцию на корню по одной простой причине, о которой постоянно забывают. Любой мертвец - это не одна погибшая индивидуальность, это сотни тысяч, миллионы мертвых индивидуальностей. Это одни и те же элементы, составлявшие живые существа из века в век, это один и тот же прах, бесконечно пересыпающийся из тела в тело. И пусть степень присутствия в теле этих индивидуальностей ничтожна по сравнению с последней личностью, практика показывает, что игнорировать их невозможно. Все прежние попытки тонкой стимуляции вместо того, чтобы завершить воссоздание этой последней личности, запускали катастрофические процессы внутреннего разлада, которые заканчивались уничтожением подопытного материала. Это ясно?
- Не совсем...
- Спрашивай.
- Что такое подопытный материал?
- В данном случае подопытный материал - это ты. Теперь ясно?
- Да, теперь да.
- Если теперь да, то какой отсюда для тебя следует практический вывод?
- Ну...
- Не мучайся, побереги себя, - махнул рукой профессор, - я, пожалуй, сформулирую его сам. Практический вывод для тебя состоит в том, что никогда ты не сможешь получить облик до такой степени человеческий, чтобы ты смог сбежать отсюда во внешний мир, отыскать предателя, заведшего вашу группу в засаду и отомстить ему.
Я сглотнул:
- Я не...
- Не лги мне. Не смей мне лгать, это бесполезно. Уже один тот факт, что в голове твоей могла зародиться идея, будто ты способен меня перехитрить, свидетельствует о столь же плачевном состоянии твоего разума, сколь и тела. Ты просто не отдаешь себе отчета в своей глупости и наивности. Неужели же ты и впрямь надеялся достичь такого взаимопонимания с ассистентом Бергман, что она стала бы твоей помощницей в побеге? Милый мой, уж не планировал ли ты её соблазнить? Запомни, некрофилия бывает только активной, пассивной - никогда. Через десять минут после твоего разговора с нею, она уже докладывала мне, что ты просил её о допуске в кладовую. Тебе так хотелось быть ближе к людям и наблюдать за их простыми делами? За кого ты принимаешь нас? За кого ты принимаешь её? Профессиональная невозмутимость и корректность бесконечно далеки от дружбы и сочувствия. Взаимопонимание и союзничество невозможны между живым и мёртвым, это очевидно любому, чей мозг не подвергался процессу разложения!
Я встал. Я сел.
- Сядь, - немного запоздало приказал он, и я снова встал и сел снова. Он усмехнулся:
- Я вижу, ты принял всё это близко к сердцу. От которого у тебя, кстати, не так много осталось. Не отчаивайся, если подходить к вопросу широко, то теория вообще-то на твоей стороне. Из останков миллионов былых индивидуальностей состоите не только вы, мёртвые. Но и мы, живые. Тем не менее, некая сила ухитряется упорядочивать конфликтующие в нас воли, объединять их в одну. Имя этой силе сознание... Если тебе так больше нравится, то душа...
- Кстати, о душе, - добавил он. - Думаю, будет правильным объяснить тебе еще одну вещь. Как я уже говорил, процедура, которой я тебя подверг, регенерирует тело, засыпает в тебе провалы и соединяет оборванные ходы. Но постоянно усиливающееся в ходе эксперимента воздействие имеет и побочный эффект. Оно заделывает и соединяет не вровень с прежними отметками; не в силах сделать ничего на одном фронте, на другом оно действует чересчур. Уже сейчас многие черты твоей личности внешней силою компенсированы с избытком. А поскольку ты существуешь, почти полностью лишенный памяти и в значительной степени - души, то, неосознанно для тебя, внутренняя пустота твоя заполняется новой ложной памятью и новой, во многом не похожей на прежнюю, душой.
Я понял, что он хочет сказать, прежде чем он это произнес.
- Ты никогда не был ни на какой войне. Ты никогда не был никаким командиром, ты вообще не служил в армии. Ты был заморышем с кучей болезней. Тебя никто не предавал, в тебя не стрелял никакой вражеский снайпер. Это новая, подаренная мною сила внутри тебя собирает из праха отживших миллионов личность, которую она готова признать своею. Я не просто вынул тебя из ямы и вернул тебе старое тело; я не просто наполнил его новой, неведомою тебе прежде мощью; я вложил в тебя новую душу. Ты, кажется, стремился в кладовую? Надеялся спрятаться в отъезжающем автомобиле? Успеха в начинаниях. Милый мой, тебе никогда меня не перехитрить и никогда от меня не сбежать, и дело даже не в том, что я живой, а ты мёртвый, просто я твой Бог, а от этого еще никто не уходил!
БЕСЕДА ВТОРАЯ
Я шёл по коридору. Она стояла у поворота к лаборатории.
- Ну? - спросила она.
- Мне не сбежать. Он мой Бог, - ответил я.
- А конкретнее?
- Если конкретнее, во-первых, он тебя сдал. Он рассказал, что знает о прачечной. Признаюсь, я не ожидал, не знаю, что и думать. Я рассчитывал, что он будет держать это про себя, чтобы выловить меня именно там. Отвлекающего манёвра, видимо, не получилось. То ли он нас раскусил, то ли самоуверен до крайности.
- То ли то и другое вместе, и самоуверенность его обоснована, - предположила она.
- Во-вторых, ты будешь смеяться, но он рассказал мне про ложную память.
- Он рассказал тебе, кто ты?
- А он мог рассказать мне, кто я?
- Ну, то есть, он рассказал, что знал сам?
- Нет, ничего конкретного. Обозвал заморышем с тысячью болезней. Я был заморыш?
- Ты прихрамывал на одну ногу, в остальном был нормальный мужик. Естественно, я имею в виду физически.
- Мне так и показалось, что его заносит. Впрочем, теперь я не хромаю, он и впрямь имеет право на некоторую гордость.
- Как ты думаешь, почему он был так откровенен?
- Чёрт его знает. С одной стороны, можно подумать, что он разъясняет бессмысленность побега... Куда и ради чего бежать, если все воспоминания ложные? С другой стороны, у меня же может возникнуть интерес к моей реальной личности... Или он рассчитывает привязать меня надеждой на получение информации? Если честно, у меня сложилось впечатление, что он просто говорит всё, что просится на язык. Он не видит никакой опасности в откровенности, он меня в грош не ставит. И, может быть, это большая моя ошибка, но и я на эмоциональном уровне его совершенно не опасаюсь. На всякого мудреца довольно простоты. Он дошёл до того, что сказал, будто дружба и сотрудничество между мною и тобой, то есть между живым и мёртвым, невозможны. Он слишком возвышен, ему надо побыть ближе к земле, а то и в ней, как я. Можно подумать, невозможно сотрудничество из ненависти.
- Я тебя не ненавижу, - сказала она.
- Но предпочла бы, чтобы я ликвидировался.
- Похоже, ты сам недостаточно долго был в земле. Чтобы желать кому-то ликвидироваться, совершенно необязательно его ненавидеть.
- Резонно. В любом случае, не стал бы с тобою спорить, бессмысленно, у тебя мозг не подвергался процессу разложения.
- Я не могу тебя ненавидеть. Я знаю, как это звучит, но, во-первых, ни я, ни близкие мои тогда не пострадали, мы только-только переехали в город, никого еще не знали, ни за кого по-настоящему не переживали, так, абстрактно... Ну а главное, я слишком профессионал и слишком хорошо понимаю, что ты действительно уже совершенно иная личность, чем при жизни. Ты знаешь, конечно, ты мертвец, страшен и всё такое, но видит Бог, сейчас ты гораздо меньшее чудовище, чем тогда... И, тем не менее, это ты. Потому я и хочу, чтобы тебя здесь не было.
- А почему не тебя?
- С какой стати? Это моя работа, это моё призвание, это уникальный эксперимент, о котором ученый может только мечтать. Это шанс, который бывает раз в жизни. Хочешь уйти - скатертью дорога, все в выигрыше, даже он, хотя ему это и невдомек. Я только не понимаю, как ты в таком виде собираешься это сделать?
- Он не понимает тоже. Мои достоинства он принимает за недостатки. Он убеждает меня, что мне невозможно притвориться живым, до него не доходит, что зато мне во сто крат легче притвориться мёртвым. Я мёртвый и есть, у меня нет пульса, дыхания, у меня ничего никогда не болит и не чешется, у меня не затекают мышцы и мне не нужно менять положение тела. Мне никуда даже не придется идти, достаточно лечь на дороге и закрыть глаза, и меня доставят в ближайший морг. А когда там уже выяснится, что отпечатки моих пальцев идентичны следам на Лесном Озере, меня с острова повезут самолетом. И когда я в этом самолёте оживу, будь уверена, самолёт этот сядет там, где меня будет уже не найти.
- Например?
- Ты забываешь простые вещи. Мне не нужно есть и пить, я не чувствую жары и холода, я не захлебнусь даже на морском дне. Я приспособлен к существованию лучше любой твари земной и небесной, я могу уйти в тайгу и остаться там на годы, ни в чём физически не нуждаясь.
- Мне казалось, что у тебя есть нужды и помимо физических.
- И правильно казалось. Они у меня действительно есть. И на данный момент первейшая их них - это чтобы мне не указывали, когда садиться, когда вставать, когда говорить и когда заткнуться.
- Если та одна твоя четверть, - закончил я, чуть сдуру не коснувшись ее руки, - которая сочувствует мне и пытается меня понять, добудет мне ключ от задней двери гаража, то оставшиеся три четверти, которые боятся меня и ненавидят, смогут уже до конца своих дней спать спокойно, это я тебе обещаю.
Прежде чем уйти, она на секунду остановилась на повороте и ответила:
- Одна пятая.
БЕСЕДА ТРЕТЬЯ
- Добрый вечер, - сказал Голос.
- Добрый вечер, - ответил я.
- Впрочем, скорее ночь. И скорее глубокая, - поправился он. - Но я полагаю, вам это безразлично, вы же не спите?
- Нет. Не имею потребности.
- Как и я, как и я... По разным, конечно, причинам. Я лишен тела, которое нуждалось бы в отдохновении, ваше же тело, я так понимаю, устало настолько, что отдых стал для него бессмысленным. Вы были вырваны из такого сна, по сравнению с которым любой иной смешон и вздорен. Впрочем, вероятно, я сам смешон и вздорен в своём банальном многословии. Ну, как наши дела?
- Возможно, в пятницу вечером у меня будет ключ.
- Но вы не уверены?
- В последнее время у меня перед глазами было столько примеров самоуверенности и доверчивости, что я не мог не извлечь уроков. Поэтому вынужден допустить, что ни самоуверенностью, ни доверчивостью это не было.
- Но вам кажется, что они не догадываются?
- Пятница покажет.
- Но по вашим личным ощущениям?
- По моим личным ощущениям - нет.
- Даже ассистент Бергман?
- Даже она.
- Что ж, - подумав, сказал Голос, - не будем строго её судить. Если узник просит добыть ему ключ от темницы, то и впрямь наиболее естественной является мысль, что он собирается открыть дверь и выйти. Не так уж легко предположить, что он собирается кого-то впустить. А вот в профессоре я, не скрою, разочарован. Поразительно иногда, как высокий гений может сочетаться со слепотой прямо-таки кротовьей. Он столько рассуждает о новой вашей душе, порожденной реконструированным телом, но простой очевидный вопрос - а где же, собственно, прежняя душа и что с нею может в настоящий момент происходить? - судя по всему, даже не приходит ему в голову. А между тем, если нашелся специалист, способный вдохнуть новое сознание в старое тело, почему бы не предположить, что где-то, пусть не совсем понятно, где именно, имеется другой специалист, способный дать новое тело старому сознанию? Миллионы песчинок, бывшие когда-то разумной плотью, жаждут повторного рождения и молят о воссоединении в мыслящее единство. Я считаю, было бы преступлением им не помочь. Если есть цветок, горшок для него - дело техники. И, как нынешняя душа ваша подходит её обновленному обиталищу лучше прежней, то, возможно, и старая ваша личность способна получить материальный облик, гораздо более ей соответствующий. Напомните, если не сложно, как выразилась по этому поводу ассистент Бергман?
- Ассистент Бергман сказала, что при жизни я был гораздо большим чудовищем, чем сейчас, - ответил я. - Если честно, я не могу понять, зачем вам это нужно. В чем причина вашей к нему ненависти?
- Это не ненависть, - если бы мог, Голос, наверное, пожал бы плечами. - Согласитесь, я же должен хоть как-то реагировать. Подобные эксперименты, насколько мне известно, в настоящий момент проводятся только здесь, и они слишком близко касаются моих научных интересов ТАМ, откуда я к вам обращаюсь. Не будем, с вашего разрешения, конкретизировать местоположение, этого в двух словах не объяснишь. Свою реакцию я решил облечь в форму наказания за самонадеянность, именно для этого я с вами и связался. Я благодарю вас еще раз, что вы так охотно откликнулись на мой призыв, без вашего активного участия наш мысленный диалог вряд ли был бы возможен.
- А что он?
- ОН? Он готов, он, как всегда, весел, бодр, в своём новом теле он чувствует себя как нельзя лучше. Он уверен, что если бы находился в нём во время знаменитых событий у Лесного Озера, то события эти были бы намного знаменитее и, может быть, даже закончились бы совершенно иначе. Так что наши чувства и резоны, - продолжил Голос задумчиво, - вполне понятны и извинительны. А вот какие побудительные причины у вас?
- Мои вполне понятны тоже. Честно говоря, я в последнее время устал их озвучивать. Дело в том, что меня с моей группой предали и заманили в засаду. Вероятно, все мы были уничтожены, я не знаю, меня убил снайпер сразу же, первым выстрелом в голову.
- Не буду утомлять вас, строя из себя непонимание и наивность, - произнес Голос. - Полагаю, вы имеете в виду следующее. Пусть на интеллектуальном уровне вы и сознаете, что ваша память ложна, но эмоционально вы не в состоянии с нею бороться, и иной памяти у вас нет. Для вас не имеет никакого значения, являются ли эти воспоминания тем, что принято называть реальной действительностью, или не являются. Вы считаете, что когда события переходят в сферу памяти, практическая разница невелика либо отсутствует. Реальность для вас - это то, что помните и переживаете вы, а не то, что пытаются навязать вам извне. И в вашей личной реальности существует лицо, точнее, целая группа лиц - профессор со своим научным и хозяйственным штатом - которая и ответственна за то, что вместо спокойного заслуженного отдохновения в могиле вы вместе с товарищами попали в засаду, оказались под предательским огнем и предположительно были перебиты все, до единого. Простая логика не позволяет, кстати, исключить из этой группы виновных лиц и ассистента Бергман. Так?
- Да, - ответил я. - Так. Всё так.
- Я рад, что все между нами прояснилось окончательно. Так, значит, я могу передать нашему общему другу, что, если он случайно окажется поблизости в ночь с пятницы на субботу, он без стеснения может подойти к заднему выходу из гаража и его помощь не будет вами отвергнута?
- Пусть приходит ровно в два. Дверь будет открыта. Дальше пусть распоряжается, как знает. Я закроюсь в комнате номер двадцать шесть. Я уже не тот человек... Я уже не тот, что был, я не уверен, что хочу видеть все это собственными глазами.
БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ
Я распахнул дверь, глянул ему в лицо и задохнулся.
- Привет, - сказал он. - Чёрт, еле дотащился. Представляешь, до сих пор хромаю, и это с моим-то телом. Привычка - вторая натура, въелась в сознание, ничего сделать не могу, и никто не может. Мне уже и ногу удлинили другую, всё без толку... О, я вижу, ты побледнел. Ты вспотел, я наблюдаю. Он что, тебя не предупредил?
- Я не ожидал... такого... - сказал я непослушным языком.
- Не знаю, мне нравится. Оригинальная внешность, подчеркивает индивидуальность. Ну что, никто не догадался?
- О чём?
- Откуда я знаю, о чём?! О том, что ты придумал! Не мог же я всё принять за чистую монету, что ты ему насочинял! Ты что думаешь, я удивился, когда обнаружил тебя здесь вместо комнаты двадцать шесть? Похоже было, что я удивился, нет? Похоже было, что удивился ты, я тебе даже скажу, похоже было, что удивления у тебя полные штаны. Я прожил в тебе тридцать восемь лет, и за все эти годы не помню ни одного случая, чтобы ты выполнил хоть какое свое обещание, сдержал хоть какое слово и сказал кому хоть вот такую вот правду. Для себя я уяснил, что ты хочешь меня видеть, в остальное я не вникал, не забивал голову, она у меня не для этого.
- Я изменился.
- Ой, свисти это кому другому. Изменился я, и к лучшему, хотя не каждый это понимает. Где все?
- Сбежали, - ответил я. - Я им все объяснил, и они сбежали. Не сразу, мне понадобилось немало времени, но я их убедил.
- Так это их были машины мне навстречу, чуть меня не сбили, даже не тормознули? Хотя, конечно, это я их чуть не сбил. Что я тебе скажу, так это то, что я опять же не удивлен. Понимаешь, они там странные создания, они чистой воды техники без грамма интуиции. Они могут дать душе новое тело, но ни черта они в этой душе не понимают. Они думают, что если человек когда-то вырезал пару-тройку семей с женщинами и детьми, то он уже готов делать это всегда и по любому поводу. А у человека могут быть принципы. У него могут быть причины. Может, это были плохие семьи, может, это были отвратительные дети... Почему-то никто не хочет допускать очевидных гипотез, скажем, существование отвратительных детей...
Я перебил его:
- Он не может тебе помешать?
- Что он сделает, он даже ключ сам украсть не мог, у него нечем, орет в ухо, больше ничего. У них есть, конечно, методы, но они долго раскачиваются. Они думают, что если он - твой Бог, то все у него в кармане. Ну, ты должен знать.
- Я знаю.
- Итак, что будем делать?
- Будем производить операцию точной настройки, - ответил я.
- А я что, похож на точного настройщика?
- Точный настройщик тебе будет придан. Виднейший специалист в этом вопросе. Фактически единственный. Сейчас он заперт в подвале.
- А зачем я?
- Затем, что результаты этой операции могут оказаться таковыми, что понравятся одному тебе.
- Рад слышать. Кого настраивать-то будем?
- Меня, - ответил я.
- А ты действительно изменился, - задумчиво сказал он, я перехватил его серьезный внимательный взгляд и помимо воли сглотнул.
- Все будет делать он. Точнее, пытаться. Ты будешь по возможности контролировать, я покажу, на что обращать внимание. Ты мой единственный союзник на свете, сам я не смогу.
- А шансы?
- Никаких. Трудно сказать. Мизерные. Я слишком мало знаю, где-то что-то подслушал, где-то что-то урвал. Основную информацию мне сегодня дала одна баба. Впрочем, может, она в чём и соврала, если успела сообразить. В принципе ей было бы спокойней, если б меня не было.
- Всем было бы спокойней, если б тебя не было, я удивляюсь, как они этого не понимают. Нашли кого оживлять. Здесь, значит, и бабы есть?