Долговязый нескладный парень в длинной куртке и грязных кедах обращался к кому-то, стоя в дверях полуночного магазина. В одной руке была зажата полтораха пива, в другой - пачка сосисок.
Был уже поздний вечер и промозглый ноябрьский ветер пробирал до костей. "Костёр" на который кивал долговязый был обычным Вечным огнём. Надо было только пройти сквозь заброшенный сквер. Повсюду лежали опавшие листья, некоторые уже почернели и местами гнили в лужах. Старенький мемориал требовал капитального ремонта: плиты вокруг звезды потрескались, надписи облупились. Засохшие венки ещё, наверное, с 9 мая смотрелись довольно уныло. Всё это нагнетало впечатление полной безнадёжности и бессмысленности всего сущего. Прах к праху.
- Может ну, его? Это же могила, пусть и братская.
- Сеня. Я существо тонкое, со светлой душой и сутью Поэта. Я люблю комфорт. Ты хочешь, тварь такая, чтобы я простудился, дуя "Колос" на пронизывающем осеннем муссоне?
Сизый Сеня вздохнул.
Интересно, когда закончится этот бесконечный выпендрёж? Итак, холодно.
- Ты хоть знаешь, что такое муссон, кретин?
Затем икнул и утёр нос рукавом длинного свитера под горло. Тощая шея напоминала палку, на которую кто-то по недоразумению насадил с одного конца круглую голову с сальными нечёсаными патлами, с другого болталось тщедушное тельце, явно далёкое от словосочетания "подъём разгибом".
- Кол-л-л-ле-га, - растягивая слова, отвечал первый, - Я требую тепла и по возможности любви! Вы, голуба, меня утомили.
Нескладный паясничал. Будучи изрядно навеселе, парень жаждал внимания и признания.
- Ты понимаешь, что там трупы?
- Трупы??? - вскричало "тонкое существо", вытаращило глаза и сделало МХАТ_овскую паузу, - Сами виноваты! Из-за вот таких как они, - долговязый судорожно ткнул в сторону мемориала, - Мы и живём в таком "овне" - указательный палец левой руки устремляется вверх, - Сейчас бы уже на "меринах" рассекали... А пиво! А какое было бы пиво? Разве это пиво? - парень с пафосным отвращением уставился на зажатый в руке пластик, - Эх... - и судорожно присосался к горлышку.
- Мне оставь. Что залип, упырь.
- На. Чтоб ты понимал, человечек, - подойдя к выбитым именам, длинный парень принялся ковырять буквы грязным кедом.
- А дороги! Какие были бы сейчас дороги! - нескладный икнул и неожиданно добавил, - Бэху хочу, - немного подумал, - И Катьку из третьей...
Сеня устало вздохнул и сев на корточки, протянул руки к Вечному огню. Ему уже давно откровенно надоел Кирилл со своими соплями и перманентным нытьём. Но после сессии из общаги все разъехались, и делать было нечего.
"Жалко, Людка, уехала....". Семён зевнул, глаза слипались, хотелось спать.
-Слушай, Васнецов, я не могу поверить. И ради вот этого мы умирали?
Чей-то громкий голос пробудил Семёна, он хотел пошевелиться, но внезапно осознал, что не может этого сделать. Он вообще не ощущал своего тела. Накатила паника.
- Вячеслав Викторович, кто ж знал? - собеседник как бы оправдывался.
-Знаешь, Серёга, мне стыдно. Мне стыдно: за что я воевал, за что я умирал в итоге превратилось в бесхребетное дерьмо, - голос помолчал, - И ладно бы взгляды: во всём виноват проклятый Сталин. Ладно, но они же реально задроты. Васнецов, вот сколько раз ты подтягиваешься?
- Вячеслав Викторович, мы с вами уже давно не подтягиваемся.
- Да что ты в самом деле! - голос смолк, затем раздражённо продолжил, - Как был сержантом, так и помер сержантом, - снова молчание, после немного с издёвкой поинтересовался - Хорошо, сколько подтягивал-СЯ?
Собеседники спорили, часто переругивались, но было ясно, что это очередное продолжение какого-то давнего разговора, без начала и конца.
Паника понемногу отступала, внезапно Семён понял, что висит в воздухе(?), причём собственное тело он не чувствовал. Студент осознавал себя, но ни пошевелиться, ни напрячься в привычном понимании не удавалось. Вместе с тем чувство скованности отсутствовало: ощущения были странными, студент воспринимал не только то, что было впереди, но и то, что присутствовало по бокам и даже сзади. Он чувствовал вокруг себя какие-то токи, течения, далёкие голоса, призывы и много чего ещё, чему Семён не мог найти определения. На фоне всего этого потока информации собственное "я" напоминало песчинку, которую "злые" мощные ветра принесли неведома куда.
Прямо под ним расположился костёр, вокруг которого находились двое военных. Форма у солдат была странная, без погон, вместо них какие-то ромбы на воротничке. Военные сидели в свете костра и вяло перебрасывались словами.
Граница между светом и тьмой пугала неестественностью: мрак не просматривался. Т.е. вообще не просматривался, то, что было за "чертой" напоминало мутную взвесь, её порывы пытались пробиться сквозь границу, но безуспешно разбивались.
- Смотри-ка, Серый, очнулся потомок наш.
Семён вздрогнул.
- Иди сюда, мил человек, иди к нам, - один из солдат встал и призывно махал рукой. С виду это был ещё крепкий мужик "хорошо за пятьдесят". Военная форма сидела на нём как литая, плавные движения и бугры мышц говорили о том, что дед явно занимается спортом, причём делает это каждый день.
- Ну, что же ты, - продолжал старый вояка, - Так и хочешь сгинуть? Давай, соберись, подумай о костре.
"Он, по ходу, меня зовёт".
Семён таращился на странных военных и никак не мог решить, что же ему делать. Внезапно студент почувствовал холод, словно где-то открыли большую форточку, и задул сквозняк. Семёна стало понемногу оттягивать от круга света, сначала плавно, а потом всё быстрее и быстрее.
- Всё, забыли. Утянуло очередного таракана, - в голосе второго, более молодого военного прозвучала издёвка, которой тот попытался скрыть сожаление.
"Аааа!!! Я не хочу туда!", - Семён напрягся и рванулся обратно на свет. Мрак не хотел отпускать свою добычу, его объятия напоминали вязкое желе. Темнота окутывала, что-то шептала, звала, обещала, но... Но было что-то неправильное во всём этом. Семён чувствовал какой-то подвох, более того, его задели слова про "таракана".
"Какой я таракан? Я - личность!"
Студент рвался и даже начал рычать сначала тихонько, а затем всё сильнее и сильнее.
Солдаты заметили его усилия.
- Давай! Давай ещё! - оба военных вскочили и стали подбадривать Семёна криками.
На очередном "Ещё!" студента вышвырнуло в круг света. Тело, которое внезапно обрело чувствительность, угодило строго в костёр. Семён взвыл и принялся кататься по поляне.
- Всё! Всё! Сейчас пройдёт, что ты такое нежный? Дай руку. Дай сюда, говорю.
Чья-то затрещина вызвала очередной взрыв многострадального разума, и парень, прибывший на поляну, отключился.
- Давай, просыпайся.
Я пнул задрота в бок. Тот открыл глаза и вытаращился на меня.
- Не бойся. Есть хочешь?
Задрот сел и принялся качать головой.
- Тебя как зовут?
В ответ - ошалевший взгляд.
- Ты что немой? Как твоё имя?
"Н-да..."
- Слышь, Васнецов, мало того, что задрот, так ещё и немой задрот. Хоть стреляйся.
Слышу Серёгин вздох.
- Вячеслав Викторович, зачем вы человека пугаете? Его и так природа....э-э-э-э...обошла, так ещё и вы.
Костлявый внезапно оживает, садится и кричит: - Вы кто такие? Что вам надо? Я хочу домой!
Мальчик гневно сживает кулаки и напоминает ощерившегося котёнка. Смешно.
"Домой он хочет! К маме. Эх, малыш, знал бы ты, как я хочу домой...".
Мельчает народ. Помнится, попал сюда как-то Илюша, тот, что из славного града Мурома. Так тот не стал кричать, что-то спрашивать, пробил сразу! Да так, что я вылетел во Мрак аж на третий уровень... Пришлось малыша "вязать", и только потом разговоры разговаривать.
- Давай-ка поедим, а потом поговорим. И про дом и про это место. Так как тебя зовут?
Пауза.
- Семёном. Семён я.
Я улыбаюсь: - Меня - Вячеслав Викторович, можно просто Вячеслав, но на "вы". Его, - киваю на сержанта, - Сергеем зовут.
- Очень приятно, - лепечет создание.
Серёга разливает недавно сваренный котелок, режет хлеб, я достаю пару луковиц и сало. Начинаем есть.
"Хорошо-то, а! Как и не было ничего".
Похлёбка оказалась вкусной, Семён и не подозревал, что так проголодался. Процесс пережёвывания немного отвлёк от царившего в голове хаоса. Разум отказывался адекватно воспринимать происходящее. Самыми непостижимыми были эти военные. У того, кто представился Вячеславом Викторовичем, не было глаз, т.е. в том месте, где у нормального человека располагаются органы зрения - бушевал свет. Словно ему кто-то натянул узкую огненную повязку, да так и оставил. Смотреть на него было больно, казалось, этот свет прожигает насквозь, вытравливая и сжигая всё тёмные закоулки семёновской души. Если же отречься от этих "глаз", то перед студентом был типичный выпускник десантного училища: ладное высокое тело и сконцентрированная воля. Семён осознавал это почти физически. Это был воин с чёткими осознанием "кто", "где" и "почему". Ни грамма сомнений. Цельный монолит.
Студент понял одно: это был не человек.
Второй, тот, что "дед", был попроще. У этого хотя бы глаза, кстати - карие, были на месте. Пусть оные и озарялись временами странными отблесками, но было понятно, куда этот человек (?) смотрит. Ростом "дед" был пониже Вячеслава Викторовича, но в плечах явно шире. Такой гном в военной форме.
Поляна, на которой расположились военные, представляла собой довольно обширную летнюю делянку диаметром метров в десять без деревьев и каких-либо кустарников. В геометрическом центре бушевал здоровенный костёр. Пламя отсвечивало и переливалось множеством нетипичных оттенков, можно было даже разглядеть зелёный и фиолетовый. Огонь едва слышно гудел, возникало чувство, что горит он не на свежем воздухе в лесу, а в горне кузницы. Самым удивительным было то, что верхняя граница костра отсутствовала. Там где заканчивались языки пламени, неуловимо начинался луч, который тянулся вверх. Он разрезал мрак, казалось, что находишься под мощным прожектором, но настолько далёким, что его не видно. Это успокаивало и внушало уверенность. Во всём остальном поляна оказалась самой обычной туристической стоянкой: двухместная потёртая холщёвая палатка, выгоревшая под солнцем (?), пара рогатин с натянутыми верёвками для сушки белья. "Н-да... Труселя в цветочек - это нечто". Был даже запас дров. Студент присмотрелся, по всей видимости, - дуб. Хотя... Хотя Семён ни разу не видел, чтобы вояки что-то подкидывали в этот костёр.
"Может это дрова для другого? Обычного?".
- Нравится костёр? - Огненный смотрел на Семёна.
От его "взгляда" студенту откровенно плохело, было совершенно неясно, куда этот моложавый глядит: тебе ли в глаза или в твой пупок. Проще, наверное, было бы разговаривать со скалой, та хоть не жглась...
- Почему он такой большой?
- Потому что это Свет, вернее его частичка. То, что ещё не даётся мраку, - Огненный махнул рукой в строну границы.
Семён внутренне скривился.
"Ага, я так и подумал: Свет! Что же это может быть? Блин, ну что за бред, дядя?"
Огненный резко повернулся и "уставился" на студента: - Я тебе, потомчек, уже говорил: меня зовут Вячеслав Викторович. Понимаешь? Не "дядя". Повтори.
Семёну за шиворот словно залили ушат ледяной воды. Он замер, а потом закивал как ярмарочный болванчик и чуть слышно пролепетал: - Вячеслав Викторович.
Помолчали.
- Вячеслав Викторович, можно вопрос?
Огненный едва кивнул.
- А кто вы? Вы кто такие?
- Мы? - собеседник на миг задумался, словно прислушиваясь к себе, - Мы тоже часть Света...
Такие объяснения Семёна не устраивали, на него опять накатил страх, и он остро осознал своё одиночество.
- Что это за место? Я хочу домой! - казалось ещё немного и студент скатится в истерику. Подобное уже бывало с ним в детстве, он слишком хорошо помнил это ощущение. Семён про себя называл это "башней". "Башня" живёт с ним всю жизнь, и хорошо, если спит где-то внутри. Но стоит только попасть в ситуацию, в которой необходимо проявлять себя, своё "я", как "башня" тут же пробуждается и со стремительной скоростью растёт. С каждым мгновением она становится всё больше и больше, всё "страньше и страньше". Затем массив набирает критическую массу, и всё здание валится, погребая под собой Семёна. На то, чтобы прийти в себя (выползти из-под завала) в детстве требовалось несколько дней. С возрастом количество обвалов сокращалось, зато увеличивался срок "самораскопок". И с каждым новым кризисом выбираться становилось всё тяжелее... Семён знал, что имя у этой "башни" есть и зовётся оная - Страх, но поделать с этим ничего никогда не мог. Знал, что он просто трус.
- Не кричи, перестать бояться, от тебя смердит страхом. Чем больше ты боишься, тем больше сил у них, - ещё один кивок в темноту.
Семёна начала бить крупная дрожь.
"Когда же это закончится? Ну, когда?"
Огненный сделал шаг и влепил студенту пощёчину. Голова мотнулась, левую сторону будто обожгло кипятком. Сознание немного прояснилось. Семён сплюнул и удивлённо увидел, что слюна в крови.
- Послушай, близится полночь и нам с Серёгой надо... надо отлучиться. Ты останешься здесь и должен будешь поддерживать костёр, не давать погаснуть пламени. Если пламя погаснет, то ты умрёшь.
Огненный вздрогнул. "Неподалёку" таки случился прорыв. Горыныч не справился, и его сейчас убивали: одну голову уже отсекли. Он посмотрел на Сергея. Дед грустно улыбнулся, тот был готов.
"Мы все уже давно готовы. Жаль малыша, если повозиться, глядишь и вышло бы что дельное. А так...".
Человек с огнём был спокоен, внутренне собран. Его душа пела от предвкушения предстоящего боя. Он знал, что скорее всего умрёт, а потом переродится без памяти, но он так же знал, что поступает правильно. Это осознание переполняло Огненного, дарило ему силы, убивая сомнения и страх.
"Серёг, помнишь, как же там? Эй, а кто будет петь, если все будут спать?"
Человек с огнём ухнул в пустоту. "Понеслась, родимая, понесла-а-а-а-сь...!!!"
Напоследок дед произнёс:
- Будь с костром, стань им. Ты должен справиться, иначе...
Семён что-то промычал и уставился на траву. Внезапно он понял, что остался один. Поднял голову - никого. Военные куда-то исчезли. Испарились. Словно их и не было. И в этот момент что-то изменилось: граница между светом и тьмой треснула, и стали появляться разрывы, сквозь которые протянулись щупальца мрака, повеяло холодом. В своих слепых поползновениях они были словно живые: такой бесконечный и бессмысленный поиск. Зрелище завораживало, взгляд приковался к чёрным угрям, которые становились всё толще и приближались. Одно из щупалец, наконец, дотянулось до ноги Семёна, и тот взвыл. Боль была чудовищной, словно кто-то вбил ледяную сосульку ему в ступню.
Семён хромал и медленно отступал к центру. Пламя костра между тем уменьшилось чуть ли не вдвое и продолжало гаснуть.
"Что делать?" - казалось, мысль была настолько отчётливой, что готова была разбить голову и вылететь наружу.
Семён развернулся и максимально быстро приблизился к костру. Протянул руки. Руки обожгло, стало больно.
- Как Джордано? Вы этого хотите? Этого??? - Семён кричал, размазывая сопли.
Щупальца становились всё ближе, тьма сгущалась.
"Дрова! Есть же дрова!"
Студент сгреб в охапку несколько поленьев и с размаху бросил их в костёр. Искры и пепел вздыбились и опалили патлатому лицо. Семён зашёлся кашлем , а затем прохрипел:
- За что? Господи, за что?
Подкравшийся сзади луч мрака зацепил левую пятку студента, и тот, не удержавшись, с воем рухнул в догорающий костёр.
Деревня встречала виселицей и вороньём. На виселице болтались три трупа: два мужчины и одна женщина. На каждом таблички: "Я - коммунист". Вешавшие не экономили: добротная пеньковая верёвка с большими узлами и две хорошо сколоченные Т-образные основы. Мужики висели вместе, женщина отдельно. Повешенные выглядели совсем "свежими", это было странно. Центр сообщал, что данный населённый пункт проверен...
Очередное "Кар!" заставило Гаврилова вздрогнуть и ускорить шаг. Надо было найти дом председателя, встретиться договаривались там.
К середине августа 1944 советские войска практически полностью освободили Белоруссию и вышли к границам Румынии и Молдавии. В силу того, что наступление развивалось стремительными темпами, на территории республики, в болотах остались много фашистских недобитков, которые предчувствуя скорую кончину, лютовали и никого не жалели. Крысы не успели убежать со своими хозяевами, им было страшно, причём настолько, что некоторым вынесло разум. Для борьбы с подобными элементами и для наведения порядка создавались отряды милиции. В основном это были демобилизованные солдаты, как правило, после ранения. Людей откровенно не хватало. Стычки с бывшими полицаями были крайне ожесточёнными. Крысы понимали, что жалеть их никто не собирается, в плен не сдавались и дрались до последнего.
Гаврилов споткнулся и поморщился. Осколки в животе регулярно напоминали, что он ещё жив.
"Почему-то".
Год назад под Куском старшина Гаврилов получил ранение в живот. Как он выжил, Гаврилов не понимал: в рану попала земля, началось заражение. Ему отрезали несколько метров кишечника, заштопали, подлатали. В итоге девять месяцев по госпиталям, затем ещё три на курсах и вот очередной младший лейтенант "на проводе". Принимайте пополнение: росту за метр девяноста, тридцати пяти лет, голова наполовину седая с резкими чертами лица и стальными глазами.
А всех, кто там остался - закопали в большой братской могиле. И Лёху Парашуткина и Диму Галышева и... Всех. Весь взвод.
"А я выжил".
Лейтенант бодро пылил по центральной улице деревни, впереди - площадь. Когда-то это была крупная деревня с богатыми домами. Почти все они теперь без стёкол: либо просто выбиты, либо затянуты бычьим пузырём. И самое главное - очень тихо. Гаврилов всегда поражался этой тишине, царящей в подобных населённых пунктах. Вроде бы здесь живут люди, а вроде бы и нет. Если не знать наверняка, то можно решить, что нет никого.
"А когда-то здесь кричали дети, ревела скотина, пели девки".
Гаврилов не смотрел по сторонам и занимался привычным самобичеванием на тему: что было бы, если бы...? За спиной на перевези болтался трофейный МП-40, в кармане - наган, в сидоре -патроны, пара гранат и запас продовольствия на два дня. В доме старосты была намечена встреча с проводником Прохором, который сейчас выполнял функции разведчика. Поступила непроверенная информация, что деревня Семёновка, которая находилась в десятке километров отсюда, полностью под контролем бывших полицаев. Прохор должен был проверить положение дел, а Гаврилов принять решение: вызывать ли помощь Центра, либо справляться собственными силами. В доме председателя находилась походная радиостанция, которая осталась там ещё со времён наступления фронта. Сделано было сие сознательно, по округе подобных радиостанций было ещё две, что здорово облегчало жизнь милиции, во всяком случае пока...
- Хенде хох, дядя - спокойное обращение немного с ленцой заставило Гаврилова резко развернуться на месте и замереть. Метрах в пяти от него стоял крепкий немного сутуловатый мужик в телогрейке. Тёмные волосы были взлохмачены и нелепо топорщились. В руках он держал ППШ.
- Вот так вот, дядя... Вот так...
Мужик ухмылялся, в глазах мелькал огонёк безумия.
Гаврилов молчал. Страшно не было, все чувства, словно замёрзли.
- Ну, что? Шлёпнуть, тя, комуняку хренова? А? Что молчишь? - голос обладателя ППШ внезапно сорвался на визг, - Отвечать!
- Успокойся - лейтенант почувствовал усталость, - Хочешь стрелять - стреляй, только не кричи.
- Молчать! - мужик вскипел. Только сейчас Гаврилов понял, что противник пьян.
- Ты что же это? А? Сука краснопёрая, указывать мне вздумал? Да я тебя...
Время остановилось. Нет, не так. Оно словно превратилось в желе, сквозь которое начал подираться грязный указательный палец и принялся давить на спусковую скобу. Сильнее, ещё сильнее... Щёлк! Осечка!
Широкий шаг в бок, правую руку в карман, резкий рывок. Что-то цепляется и не даёт вытащить наган. Гаврилов пытается вырвать его с остервенелым безумием. Пьяный мужик нелепо таращится лейтенанту в глаза и раз за разом дёргает спусковой крючок. Выстрел! Ещё один! И ещё!
Проходит бесконечно долгое мгновение, после которого полицай кулем валится лицом вперёд.
Лейтенант медленно отступает, а затем опрометью бежит за дом к лесу. Спотыкается о запущенные грядки, падает, встаёт и снова бежит...
Вдалеке за спиной раздаётся автоматная очередь.
Поздно вечером Гаврилов, сидя под деревом, перекусывает всухомятку. Костёр разводить опасно, деревня с полицаями слишком близко. Кроны уютно шелестят на ветру, шепча на ухо: "Скоро осень...скоро осень...". Хочется слиться с лесом, стать, например, тяжёлым кряжистым дубом. Так, чтобы не было никогда никакого "завтра"...
Лейтенант кривится: завтра будет новый день, завтра надо будет пробираться на базу и возвращаться...
"Опять уходить, опять возвращаться...".
Как же всё это надоело! Когда у него будет нормальное подразделение, чтобы не бегать вот так поджав хвост от всех этих полупьяных недовояк?
Сидя на печи, пьяный Карась размышляет. Маленький, невзрачный, весь какой-то серый и даже потёртый. Черты лица - узкие, одни лишь глаза живые: пронзительные и постоянно бегающие.
Суть мозговой атаки маленького человечка - это "размышления о вечном". Так это для себя называет Карась. Т.е. надо или не надо кончать деревню из-за смерти Юрки Поняковского по кличке Филин. Мочканул Юрку кто-то левый - факт, значит жители не при делах. Но. Произошло сие на территории деревни, и это тоже факт... Карась не любит долго думать, у его от этого думанья болит голова и портится настроение.
Раньше было проще - были фрицы. Сейчас фрицев нет, решение принимать некому. Ускакали уроды, а его бросили.
"Бросили! Меня бросили! И это после всего..."
Карась бьёт кулаком, несколько секунд спустя кулак отзывается болью в разбитых костяшках.
Пьяный баюкает руку и без злобы почти ласково протягивает: - Кур-ва...
Затем поворачивает голову и бешено орёт: - Людка!
Никто не отзывается.
- Людка!
"И эта бросила...".
Карасю очень жалко себя, так жалко, что он начинает плакать. Кроме того, накатывает страх: он один в большой тёмной избе, а вдруг кто? Как в детстве, мужичок зарывается под одеяло и поджимает ноги к тщедушной груди.
Гансы, твари, его за человека не считали, хотя они должны были ему руки целовать за сдачу того отряда. Да, денег подкинули, откормили, да только Карась чувствовал, что держали они его эти полтора года за скота. За тварь безответную. Всю чернуху на него валили: расстрелы, повешения. А ведь он хотел как лучше! Клятые коммуняки вон Зорьку увели в колхоз. А Карась мазолями да горбом на Зорьку собирал. Вон как драпали, аж до Волги догнали, да и то, если бы не перебои с поставками, всех бы и утопили в той Волге. Всех краснопёрых, краснорылых... Всех этих...Этих.... Жидов и сладких еврейчиков. Устроили тут масонский каганат! Красно...
Голова Карася откидывается, и он начинает храпеть.
С рассветом Гаврилов огибает по большой дуге деревню. Идти неудобно, лейтенант не местный, тропинок не знает, приходится ломиться как мамонт сквозь кустарник. Гаврилов шумит и его это нервирует.
В деревне выстрелы.
"ППШ".
Чей-то крик, крик женский.
Гаврилов останавливается, думает. Неожиданно произносит вслух:
- Вон оно как, батя... Вот оно.
Старшина забирает немного влево и сближается с деревней. Полицаев наверняка не больше десятка, поэтому охранение будет (если и будет) посредственное. Принимает решение заходить с тыла: ползти огородами. Хотя какие там огороды! Их давно как таковых нет, всё поросло бурьяном и сорняками. Это хорошо, высокая трава - это хорошо.
Гаврилову страшно, колотится сердце. Но это не паника, во всяком случае, пока.
"Отбоялся я уже своё. Весь там остался. Под Курском".
Пахнет дымом, отчётливо слышен многоголосный женский ор. Привстав на колени, старшина, наконец, получает возможность увидеть всю картину целиком.
Центр деревни - перекрёсток, образованный пересечением двух улиц. Что-то типа площади и местного толковища. Немного в стороне выстроено административное здание. В нём когда-то сидела местное начальство, и был клуб. Здание одноэтажное, сложено из красного кирпича. На площади находится, по всей видимости, всё оставшееся население деревни. На глаз - человек тридцать. В основном это бабы: все в платках, чёрные как вороны. Видно несколько подростков и детей.
Полицаи стоят в стороне рядом с "полуторкой" Видны шесть человек, все вооружены. Четыре МП-40 и две винтовки. Возможно, есть пистолеты. Ещё трое пытаются куда-то вести местных. Толкают баб цевьём винтовок и что-то кричат. Понукаемые - умные, никуда идти не хотят, ругаются и кричат в ответ. От основной группы отделяется мужик быстро подходит к одной из баб, запускает руку за пазуху и рукоятью нагана (?) резко бьёт её по голове, та валится.
Выстрел! Выстрел!
Женский ор на мгновение замолкает, а затем двукратно разгорается вновь. Слышатся нотки паники. Убийца что-то кричит толпе и машет в сторону здания администрации, стреляет в воздух.
Адски болит голова, тошнит, больно вдыхать. Карасю очень плохо. Ночью он проснулся, забыл, что лежит на печи и упал на лавку.
"Похмелье и сломанные рёбра... Видела бы меня мама".
Карась гонит прочь "запретные" мысли. Мысли о маме, воспоминания о детстве стали неожиданно часто посещать его в последнее время. Вожак пытается их прогонять, но они приходят вновь и вновь, делая его раз за разом слабее и внося смуту в сознание. При фрицах такого не было.
"Такого никогда не было!"
Карась привычно ожесточается, он это хорошо научился делать, когда был подростком. После всей этой крови, расстрелов и зачисток довоенные времена кажутся ему почти райскими. Хотя именно в новой школе его гоняли как бешеного хорька, именно там учился ненавидеть. Вожак усмехается: "Всё же классно тогда ножницами Федьке-Быку зарядил...Прямо в ляжку! Ох, и орал о тогда, взаправду как Бык!".
И ещё бабы эти тупорылые... Верно говорят, что даже скотина предчувствует бойню.
"Но они у меня ответят!"
Карась тупо смотрит как Штык, Юрченко и Челядь пытаются загнать воющую ораву в клуб. Те упираются, знают, что ничего хорошего их в этот самом клубе не ждёт. Никто никуда не идёт.
"Может так их пострелять?"
Пострелять то конечно можно, да патронов жалко, и так по два рожка на брата.
Карась вытаскивает пистолет и подходит к толпе, выбирает самую вопящую, бьёт, затем расстреливает.
- В клуб, суки! Все в клуб! Всех постреляю!
- Ирод! Выродок! Как таких земля носит! А-а-а-а!!!
Вокруг шум, крики, толпа ещё больше заводится. Вожак стреляет в воздух. Пах! Пах! Бабы ещё больше звереют, начинают наступать на Карася, тот пятится назад, тянет руку к автомату не перевязи.
"Ща, я вас успоко-о-о-ю... Ща".
Внезапно там, где стоит их ГАЗ_он раздаётся взрыв, затем ещё один, резкая автоматная очередь. Карась оказывается на спине, на лице земля, ничего не слышно. Вожак поднимает голову: полуторка горит, вокруг лежит несколько тел, бабы почти все разбежались...
Карась садится, берётся за голову ладонями и, немного раскаиваясь взад-вперёд, бормочет: "Что же это, а?"
Гаврилов отлично метнул две РГ-42, грузовик полыхнул, утащив за собой четверых (?). Двоих он зацепил из автомата, те, вместо того, чтобы укрыться, стали в панике метаться и стрелять во всё, что движется. Лейтенант короткими очередями срезал их и переполз в соседнюю колдобину.
Раненые женщины оглушительно орали, лейтенант вздохнул. Кто именно их зацепил было непонятно, но то, что крысы хотели их спалить - факт. В любом случае лучше три, чем тридцать.
"Надо идти".
А вот идти никуда не хотелось совершенно. Слишком был велик риск нарваться на пулю. Во-первых, неясно, где были остальные трое. Во-вторых, после того, как он вчера пристрелил полицая на окраине, существовал большой шанс, что где-то его будет дожидаться снайпер, разумеется, если их командир не совсем мозги пропил. Обнадёживало лишь то, что пока этот самый снайпер себя никак не обозначил.
Бабы продолжали орать, это сводило с ума.
"Когда же они заткнутся?"
Внезапно пространство наполнилось звуками, и Карась услышал крики.
"Кричат".
Вожак нашарил рядом с собой автомат и попытался встать. Голова кружилась, казалось, что по левому виску кто-то с равной периодичностью бьёт молотком. Карась обнаружил себя в огородных лопухах, перед ним расстилалась площадь. Немного в стороне горела машина, рядом - лежали его люди, кто-то ещё шевелился.
"Однако. Надо уходить, сейчас краснопёрые явятся".
Карась пригнулся и под защитой лопухов стал перебегать к ближайшему дому. Добравшись до угла - выглянул: красный!
"Бл..ть! Сколько же вас тут!"
Вожак почувствовал себя загнанной крысой. Окружили. Окружили таки, суки. Паника нарастала, хотелось забиться в какую-нибудь щель и тихонько умереть. Стать невидимкой. Перестать дышать. Мама. Где же мама?
"Деревня наверняка оцеплена... Что же делать? Что же делать?"
Ладно, ладно... Кончу я его, так сюда вся свора сбежится. Наверняка какие-нибудь каратели из НКВД, вон как тихо! Поди выжидают, живыми взять хотят. Будь здесь армейские, те бы не церемонились. А эти реально - упыри! Ишь, как сволочь засел, выцеливает, только высунешься - и абзац.
Послышался какой-то шорох, Карась стал пятиться назад, выставив автомат. Мелькнуло лицо. Тра-та-та-тата! Пули выбивали щепки, те отскакивали, наполняя воздух пылью и опилками. Палец словно прирос к крючку, он продолжал давить и давить, стремясь добраться таки до ненавистного комиссара. Внезапно автомат замолчал, тогда Карась отбросил бесполезный МП-40 и бросился бежать. Он улепётывал, как тогда в детстве - со всех ног...
Сейчас, вот, вот этот куст и...
Что-то тяжёлое ударило в спину, это придало вожаку дополнительное ускорение, и Карась оказался в долгожданных кустах. Проехавшись на животе, мужчина ткнулся лицом в землю. Пахло смородиной. Полицай совершенно не чувствовал ног, он мог лишь немного шевелить руками. Лицом уткнувшись в землю, Карась пытался достать что-то из кармана, у него не получалось, но пальцы были упрямы, а вожак настойчив.
Гаврилов увидел, как мужика отбросило в кусты. Лейтенант понимал, что полицая необходимо добивать, неизвестно насколько он окажется ранен. Оставлять такой подарок за спиной - себе дороже. Гаврилов чуть не застонал от досады: нужна была граната...
Лейтенант быстро приблизился к кустам, дал очередь. Затем ушёл вправо и дал ещё одну. Начал сближение. Сначала Гаврилов увидел кровь, затем раннего (убитого?) полицая, а затем...
Карасю-таки удалось вытащить из кармана Ф-1, чека отказывалась выдёргиваться. Пальцы деревенели, вожак понял, что умирает. Сухой треск очереди вспорол землю прямо перед носом Карася, от испуга тот выдернул чеку и сжал спусковой рычаг. Сердце билось как умалишённое, голову словно заволокло туманом. Вожак втянул голову в плечи и начал мелко подрагивать.
Та-та-та-та-та...
Следующая очередь-таки достала Карася: одна из пуль вошла строго в шею. Вожак прекратил трястись и уронил голову. Пальцы разжались, и рычаг отлетел в бок, параллельно земле...
Лейтенант не услышал щелчка. В момент взрыва он только успел моргнуть. Смерть случилась лёгкой: один из осколков угодил точно в сердце. Из положения полуприсяди тело Гаврилова откинулось назад, и, задрав руки, распласталось на земле, подогнув под себя правую ногу. Невидящие глаза устало смотрели на перистые облака, а те неторопливо проплывали, словно ничего и не произошло.
Крик студента давно затих, когда одинокий едва погасший костёр внезапно вспыхнул. Луч света увеличился, набрал мощи и ощутимо загудел. По поляне прокатилась волна огня, после которой "жилая" площадь увеличилась в несколько раз. Стало светло как днём.
Давешний недоросль материализовался из костра как чёртик из табакерки и принялся натужно кашлять.
"Как же всё это надоело! Когда у него будет нормальное подразделение..."
Семён улыбнулся своим мыслям и звонко рассмеялся. Несмотря на ворчание, ему было хорошо, ему нравилось вновь чувствовать себя живым. Во всяком случае, пока нравилось.
Жаль, что Славик со своим сержантом, кстати, как его? Серёга вроде? Жаль, что им пришлось уйти... Хотя с другой стороны, что делать, если "работа" у них такая - "будить спящих", да стеречь границы....
"И теперь у меня...".
Через какое-то время, когда проснётся очередной неравнодушный, случится прорыв. Одно из древних соглашений: мы - вам, а вы - нам. Обмен энергиями, обмен потенциалом. Я уйду, наполнив собой костёр, а он останется за хранителя.
"Интересно, насколько меня хватит?"
Так было и так будет. Пока есть любовь - есть этот вечный огонь. Свет не рождается из ничего, свет рождается из любви, из любви неравнодушных. Он питается ею, даря вместе с тем ту же самую любовь, но направленную как солнце - для всех и каждого, кто коснётся этой поляны, вернее для тех, кто сможет...
Кирилл почти дожарил сосиску, когда тупой удар в левое ухо отбросил его на плиты. Рот наполнился слюной, в голове шумело, что-то тёплое стало стекать по щеке. Следующий удар, но уже в затылок распластал парня, и тот мог только мычать в такой ситуации. Когда взгляд любителя барбекю обрел осмысленность, то он смог лицезреть своего давнего корефана - Семёна, который сидя на корточках, грел руки на Вечном огне.
Семён повернул в его сторону голову, и то, что увидел Кирилл, ему не понравилось.
-Очухался?
Узкая огненная повязка на месте глаз прожигала студента насквозь. От сего лицезрения начинало тошнить, голова принялась болеть ещё сильнее. Если раньше там просто бил колокол, то сейчас туда прокрался звонарь. Звонарь был явно слеп и неопытен.
- Сеня, это ты? Это ты меня так?
Губы недотёпы жили отдельной жизнью: вместо того, чтобы молчать, они резко захотели всё знать.
То, что было раньше Сеней, усмехнулось и выдало:
- А ведь знаешь, Кирилл, я ведь тебе даже благодарен должен быть за это... барбекю. Сколько бы я ещё так... - парень скривил губы: - Протухал.
Семён вздохнул.
- Знаешь, сколько здесь лежит? 37 человек: 34 красноармейца и трое гражданских. Здесь неподалёку - высота 238, взвод должен был удерживать её. И он её удерживал до последнего. В плен попало трое раненых, их расстреляли вместе с какими-то гражданскими. Трупы покидали в одну яму и закопали. Здесь. Ты можешь спросить, в чём смысл сего? Смысл в том, что гитлеровцам не удалось вовремя прорвать оборону и зайти полку во фланг. Посему полк сумел отступить с минимальными потерями и сохранил знамя. Это подвиг, который спас много-много жизней. Поэтому здесь, - Семён обвёл рукой мемориал, -В подобных местах энергетика особая, здесь практически нет света, зато есть прорехи в материи и во времени и через них можно попасть... Попасть в непонятное.
Порыв ветра всколыхнул Вечный огонь, и в его языках Кирилл увидел что-то красное, как... как кровь. Студент ещё больше открыл рот и округлил глаза.