- Что случилось, - вы сегодня в плохом настроении?
Учитель:
- В ужасном...
Ученик:
- От чего?
Учитель:
- От того же, отчего бываю и в хорошем..., - от жизни.
Ученик:
- Значит, сегодня у нас не будет беседы?
Учитель:
- Будет. Но в таком состоянии я могу рассказать тебе лишь об одной карте - 'Справедливость', потому что, на мой взгляд, эта самая лживая карта из всей колоды.
...- Ты только посмотри на нее - на эту богиню Правосудия! Знаешь, почему у нее завязаны глаза? Не отвечай, - все равно не знаешь! Они завязаны оттого, что, открыв их, ее взору откроется столько безнаказанных деяний, что она тут же отшвырнет прочь свою чашу весов, ибо праведный гнев не знает и не может знать жалости...
'...в мире ничто так приятно не пахнет, как труп врага, предателя или изменника...'
Вальтер Скотт, 'Квентин Дорвард', глава III
- Корвин! Корвин, - ты здесь? - прошептала Дара, раздвигая ветви кустарника.
'Ужасный мальчишка! Он думает, что она способна бросить все дела ради того только, чтобы повстречаться с ним по первому зову! Так, чего доброго, он захочет еще чего-нибудь..., более скверного, - что тогда она станет делать? А ну-ка, попробуй, докричись до кого-то здесь, в этих кустах...'
Дара прошла еще несколько шагов; ветви царапали ее по рукам и ногам, но девушка была к этому привычна. 'Лишь бы не по лицу', - думала она, видя сейчас, как бы со стороны, свое милое веснушчатое личико, что вместе с выразительными серыми глазами все более начинало привлекать внимание мужчин.
- Корвин, ты где? - позвала она еще раз, тут же сказав себе, что больше не издаст ни звука, а если этот несчастный мальчишка, действительно, возомнил о себе бог знает что, - то она посидит здесь немного и вернется в дом.
Так она и сделала, присев на еще теплую землю, что томительно пахла жаркими, неизведанными еще удовольствиями.
'Вот так, пусть теперь пеняет на себя!' - с мстительным чувством подумала девушка. В этот момент на лице ее появилась то неподражаемое выражение, к которому привыкают лишь те из девушек, кто уже успел увериться в своем безоговорочном успехе у мужчин, готовых простить все одним, и не позволить ничего - другим.
Так она просидела еще какое-то время, тщетно ожидая своего 'нетерпеливого влюбленного', того, что послал ей сегодня утром столь пылкое письмо.
'Посижу еще немного и уйду!' - подумала Дара, уже злясь на себя за то, что стала слишком много позволять этому самоуверенному парню.
Но прошла минута, другая, а Дара все сидела. На ее лице то и дело выступала предательская улыбка при мысли о том, как многие из ее подружек отдали бы все за то, чтобы сидеть теперь здесь, вместо нее, ожидая не кого-нибудь, а Корвина Аттгеймста, известного на всю округу красавца и бесшабашного смельчака.
Прожив, уже без малого, пятнадцать, - Дара, подобно многим своим сверстницам, уже успела утвердиться в том мнении, что настоящие мужчины давно перевелись, оставшись лишь в памяти их престарелых бабок. В самом деле, ее 'прогрессивный' век более не нуждался в отважных рыцарях и бескорыстных героях, заполняя все вокруг лишь циничными дельцами и 'тяжелыми на мысль' простаками.
И только Корвин был другим. Он рос в строгой пуританской семье, и был самым младшим из сыновей. Его отец - крепкий и зажиточный мельник, держал детей в страхе, а после смерти жены, и вовсе сделался настоящим тираном. Будучи самым набожным среди прихожан местной кирхи, он доказывал свою любовь к господу не иначе как постоянными побоями своих 'неразумных детей', до тех пор, пока его 'справедливая' рука в один прекрасный день не натолкнулась на подросшего Корвина.
Тогда он, действительно, провинился, опрокинув со стола кувшин с молоком, после чего получил сильную затрещину, от которой свалился на пол. Когда же он поднялся, на кряжистого мельника взглянули уже совсем другие глаза..., так смотрели на него когда-то 'с той стороны' боевых редутов глаза его врагов, во время пережитой им в молодости жестокой войны.
- Еще раз ударишь - убью! - сказал тогда Корвин, и сидевшие за столом мальчики онемели от удивления, по-новому посмотрев на своего худенького братишку.
Неизвестно, что тогда произошло, только не боявшийся самого черта мельник не тронул Корвина, правда, тут же объявил, что лишает его наследства, и снимает с себя всякие обязательства по достижении им шестнадцатилетия.
Так оно и произошло, и по достижении означенного возраста мальчику пришлось самому заботиться о себе. За год своей взрослой жизни он успел поработать конюхом, плотником и разносчиком в местном трактире, повсюду оставляя о себе славу женского любимца, и не только...
Как-то раз Корвина жестоко избил управляющий за то, что он, по его мнению, плохо вымыл жеребца. Корвин молча стерпел это, а через неделю того нашли мертвым в собственной постели с посиневшим от удушья лицом. Управляющий был груб и нечист на руку, - у подобных людей всегда бывает много врагов, так что никто и не думал подозревать в этом ужасном убийстве какого-то 'робкого' юношу, пока в скором времени не произошло другое событие.
В трактире, где впоследствии Корвин работал разносчиком, была изнасилована одна молоденькая посудомойка. Дело было замято, - слишком уж важной птицей оказался тот случайный постоялец. Несчастная девушка получила даже некоторую сумму, которой высокопоставленный подлец пытался 'оплатить' ее душевную рану. На этом бы все и закончилось, но на следующий день того обнаружили на большой дороге убитым, без денег и даже без одежды, что бросило неприятную тень на всех жителей этих тихих мест.
Налицо было ограбление. А, судя по силе и добротному вооружению 'постояльца' - здесь орудовала целая банда, и королевские стрелки до самых холодов прочесывали окрестности, тщетно пытаясь отыскать жестоких убийц.
Уже потом, пытливые сельчане связали это происшествие с тем обстоятельством, что юная жертва была предметом ухаживаний того самого юноши - обладателя притягательной улыбки и вызывающего доверие взгляда. А местный святой отец неожиданно получил тогда щедрое пожертвование в пользу церкви, что было подброшено ему во двор каким-то неизвестным с надписью 'для бедных', выведенной чьей-то нетвердой крестьянской рукой.
После этого Корвина стали уже откровенно опасаться. Услыхавший 'людскую молву' хозяин трактира, хотел было выгнать Корвина, но что-то удержало его. Возможно, он увидал себя во сне, корчащимся в агонии с почерневшим от яда языком или умирающим от укуса подброшенной чьей-то 'неизвестной' рукой змеи. Как бы то ни было, но он не тронул юношу, и даже повысил его в должности, сделав смотрителем, с которой тот с успехом справлялся, добавив к всеобщему женскому вниманию еще и любовь своих подчиненных.
Таким был Корвин Аттгеймст, и не было смысла наводить на него напраслину, говоря о его добром, открытом сердце или ранимой душе, ибо все эти добродетели редко обитали в его сердце.
Дара, конечно же, знала об этом. Когда он приехал на ферму к госпоже Лезвиг, впервые показавшись ей на глаза, она и внимания-то на него не обратила. И лишь потом, увидав немалый интерес к этому юноше со стороны других девушек, - тоже стала приглядываться, - тем более что бывать у них на ферме он стал часто, совершая закупки для своего хозяина.
Потом она ему улыбнулась..., затем он 'скосил' взгляд в ее сторону, едва не споткнувшись о злобную, как и сама госпожа Лезвиг, цепную собаку..., и уже через неделю пригласил ее на танцы. Туда она, правда, не пошла, потому что в тот вечер госпожа заставила ее чесать себе перед сном пятки, а засыпала старая ведьма с большим трудом.
Но после того случая у них все равно начались свидания, и всегда осторожная с парнями Дара быстро поняла, что на этот раз она, все-таки, влюбилась. Если бы она была хоть немного постарше, то знала бы, что подобное сумасшествие случается в любом возрасте, но все, происходившее с ней, было настолько новым, пугающим, и, одновременно, прекрасным, что она уже начинала понимать всю серьезность возникшего у нее чувства.
- Корвин? - негромко позвала Дара, заметив какое-то движение в ожившей листве.
- Да, это я..., - услыхала, наконец, она ставший для нее родным голос.
Вскоре он появился: высокий, стройный, пахнущий свежевыстиранным бельем; источающий тепло, еще не познанного ею, мужского тела.
- Как тебе не стыдно, я сижу тут, как дура, уже целый час! - Дара попыталась отстраниться, но он, все-таки, обнял ее, поцеловав так, как мог это делать только он один.
- Между прочим, теперь у нас осталось совсем мало времени, потому что скоро госпожа должна вернуться из города, и если она меня не увидит, то...
- Знаю, знаю. Что ж, тогда пошли на наше место.
- Конечно, идем! А почему ты мне сразу не назначил там, а прислал со своим приятелем это странное письмо...
- Потому, что так было нужно..., потому, что сегодня тебя ждет сюрприз...
- Сюрприз? Ты что, получил жалование?
Корвин улыбнулся:
- Нет, но мой сюрприз лучше, потому что его не купишь ни за какие деньги...
Дара пожала плечами. Корвин не раз уже удивлял ее выдумками, и потому она справилась со своим любопытством, хотя это всегда давалось ей нелегко.
'Их местом' была небольшая поляна, окруженная лесом. Здесь они проводили те блаженные часы, когда у Корвина не было дел в трактире, а Дара могла вырваться из лап госпожи Лезвиг. Закрытые от жестокого мира стеной деревьев, здесь они оставались наедине, с наслаждением проживая те скоротечные часы, что даровала им, скупая на радости судьба.
Они рассказывали о своих радостях и печалях, деля их напополам, как и положено вступающей в жизнь паре. Здесь Дара могла смеяться и плакать, чувствуя себя желанной и необходимой. Но в этот раз, как и в другие, последние встречи, - смеяться ей было не от чего.
- Ну что, - опять? - спросил Корвин, увидав по глазам своей подруги, что сегодня она опять плакала.
Дара кивнула, опустив глаза.
- Что на этот раз?
...- Чем дальше, тем хуже..., с тех пор, как мы с тобой стали встречаться, я постоянно сношу от нее побои и оскорбления...
...- А с тех пор, как мы виделись в последний раз, она совсем сошла с ума. По-моему, один мой вид вызывает у нее приступы ненависти, и даже лицо становится какого-то бледно-желтого цвета...
Дара замолчала. Одно воспоминание о госпоже Лезвиг отзывалось болью. Она хотела рассказать Корвину о том, как та отхлестала ее по щекам несколько дней назад только за то, что она, по ее мнению, постелила несвежее белье, хотя то еще пахло теплом утюга, которым Дара старательно утюжила его весь вечер. Но Дара не смогла произнести ни слова, - горло ее сдавил спазм, и она зарыдала.
- Тише, тише, - попытался успокоить ее Корвин, и в голосе его Дара впервые не почувствовала ненависти. Это было странно, потому что раньше он буквально вскипал от ее слов, так что ей даже приходилось успокаивать его, в страхе за то, что он может натворить, накликав беду.
- Как твоя спина, - прошла? - спросил он тоже как-то равнодушно, и Дара с удивлением посмотрела на него.
- Нет, еще болит...
Две недели назад Лезвиг побила ее палкой. Когда она рассказала об этом Корвину, он потемнел лицом, а теперь - лишь молча закивал головой в ответ.
- Ничего..., скоро все пройдет...
Когда Дара, все-таки, успокоилась, он погладил ее по голове, - также нежно, как делал это раньше, и достал из кармана сверток.
- Что это? - спросила девушка, развязывая бечевку. - Ух, ты! - воскликнула она, когда на ладонь ей упали бусы.
- Нравится?
- Очень..., такие есть лишь у нашей экономки. Наверное, это дорого стоит?
- Пустяки! - Корвин обнял ее. - Все пустяки...
- Это и есть твой сюрприз?
- Нет..., мой сюрприз еще впереди.
Тон его голоса отчего-то не понравился девушке. Она посмотрела на Корвина, но быстро сгущавшиеся сумерки не позволили ей разглядеть его лицо, по которому она уже могла догадываться о его намерениях.
- Уже почти ночь! - воскликнула она, вдруг заметив, как потемнел небосвод. - Мне пора спешить, или Лезвиг убьет меня!
- Подожди еще..., не уходи! - Корвин схватил ее за руку, и теперь он был опять все тот же: ласковый и родной.
- Но ты же знаешь, что это невозможно..., если она узнает, что я была с тобой, - то просто изобьет меня до смерти, как сделала это год назад с бедняжкой Молли! Что..., что ты качаешь головой?
- Она не убьет тебя, Дара..., обещаю, что она ничего с тобой не сделает.
- Корвин, сегодня ты какой-то странный..., - наконец произнесла девушка то, к чему уже давно склоняло ее женское чутье.
- Отпусти, мне больно! - уже почти закричала она, и, вырвав руку, побежала к тропинке.
- Стой! - Корвин нагнал ее одним рывком, схватив за руку с такой силой, что она поморщилась от боли. - Стой, говорю...
- Сегодня ты меня пугаешь..., отпусти меня, Корвин, отпусти, пожалуйста!
- Нет, ни за что...
Даре вдруг сделалось страшно. Лицо Корвина теперь было жестоким, совсем таким, каким оно бывало у госпожи Лезвиг, когда та находила очередной повод для того, чтобы наброситься на нее. Ей захотелось закричать, но, почувствовавший это Корвин отрицательно покачал головой.
- Не надо, Дара...
Наверное, она не послушалась бы его, но в этот момент до нее донесся ужасный голос госпожи Лезвиг:
- Так вот ты где! Проклятая девчонка, - ты еще осмеливаешься бегать на свидания!
У девушки похолодела спина. К ним по тропинке шла ее мучительница в сопровождении двух слуг. Один из них нес фонарь, в руках у другого была дубинка, которой, скорее всего, вскоре будет избита она сама, потому что госпожа Лезвиг просто обожала подобные действа.
- Как она узнала? - мертвеющими губами прошептала Дара.
- Это я ей сообщил..., - услыхала она, едва не лишившись чувств.
- И ты здесь, щенок! - кричала Лезвиг, заметив Корвина, - что ж, значит, достанется и тебе!
Когда госпоже Лезвиг оставалось пройти по тропинке около двух десятков шагов, Корвин внезапно отпустил руку девушки:
- Теперь иди к ней! - приказал он таким тоном, что она пошла, сама не понимая, зачем она это делает.
- Я выбежала ненадолго, госпожа, и уже собираюсь уходить!
- Ах, ненадолго! И ты еще смеешь мне лгать! - От нахлынувшей ненависти Лезвиг выбежала вперед, оставив сопровождавших ее людей чуть позади. То ли гнев ее был слишком силен, то ли вид Корвина не вызывал у нее никаких опасений, но она теперь буквально неслась на девушку, не разбирая дороги, так что та, испугавшись, остановилась и побежала прочь.
- Она убьет меня, Корвин! - крикнула Дара, но крик ее был вдруг заглушен таким диким ревом, что она обернулась.
Госпожа Лезвиг стояла почти по пояс в яме. Дергая ногой, она пыталась высвободиться из державшего ее капкана, но это ей не удавалось. Растерявшиеся в первый момент слуги, бросились к ней, и, схватив за руки, попытались тащить, но Лезвиг закричала еще громче, и им пришлось ее отпустить.
- Бесполезно, господа! В этом капкане зубья расположены так, что таким способом вам никогда не вытащить попавшую туда ногу.
- Проклятый мальчишка, - это все ты подстроил! - зарычав, как зверь, крикнула Лезвиг. - Убейте его!
- Стойте! - крикнул Корвин, двинувшимся было на него дюжим слугам. - Здесь есть еще ловушки, и если вы не заметили ту, - значит, не заметите и другие...
Яма, в которую провалилась Лезвиг, была слишком глубока, чтобы поверить в то, что Корвин мог в одиночку выкопать еще несколько таких же. Эта мысль тут же пришла в голову Даре, но слуги, видимо, не отличались умом, а может, - храбростью, и потому слова Корвина на них подействовали. Они остановились как вкопанные, глядя со злостью на спокойно, даже несколько нагло державшегося юношу.
Лезвиг взвыла опять, и испугавшаяся такой жестокости Дара, подбежала к юноше, уткнувшись ему в грудь.
- Я не могу на такое смотреть!
- Неужели? А я, по-твоему, мог слушать твои рассказы о постоянных побоях..., как ты думаешь - мог? - Закричал он, схватив девушку, и посмотрев ей в глаза.
- Бегите же за помощью, трусы! - взмолилась Лезвиг. - Скорее!
Переглянувшись между собой, один из слуг побежал назад. Другой же так и стоял, сжимая дубину, и глядя на недосягаемого (как он считал) для него юношу. Лезвиг стонала. Уже настала ночь, но Дара видела страдальческое лицо своей мучительницы, освещенное фонарем.
- Сколько еще ей... страдать? - спросила девушка.
- Долго, - не скрывая торжества, сказал Корвин. - Чтобы освободить ее, нужно будет увеличить яму, едва ли не вдвое, а после еще ждать хирурга, потому что зубья капкана должны были войти ей в кости.
- Помоги ей...
- Ты, действительно, этого хочешь?
Дара молча смотрела на него. Полгода назад, влезший в долги отец, отдал ее в работницы к 'милой' госпоже Лезвиг, и теперь, глядя на корчившуюся от боли женщину, она вспоминала то, как она прожила все это время, особенно, последние месяцы.
- Нет, я не хочу этого..., пусть страдает! Забери меня отсюда куда-нибудь...
- Вот, это другое дело! - обрадовался Корвин. Он даже улыбнулся оставшемуся слуге.
- Чего скалишься? Она теперь, скорее всего, умрет от горячки, а ты будешь болтаться на виселице! - крикнул тот.
- Вряд ли. Мало ли кто мог раскопать здесь эту яму! Да и потом, есть два человека, что поклянутся на Библии в том, что я в эту ночь никуда не выходил из трактира, так что..., - Корвин развел руками.
- Но как тебе все это удалось? - спросила Дара, когда они вышли из леса, к берегу реки.
- Это долго рассказывать. Знаешь, я, в общем-то, ленивый человек, но если на моих глазах творится несправедливость, то я сам поражаюсь тому, как мне удается придумывать что-то подобное!
Дара засмеялась:
- В таком случае, я не понимаю, как ты вообще находишь время для того, чтобы лениться, ведь весь мир только и состоит из одних несправедливостей!
Корвин засмеялся тоже и обнял девушку.
'Нет, все-таки, он милый и добрый!' - подумала она.