::::::::::
::::
::

Темнеет, и сливаются стволы;
исчерпаны пределы красок неба -
исчезает: не синее, не серое. Смолы
срываю я с коры вишнёвой и жую.
Играет жаба
на губах и горле.
Июньский вечер.
Жимолость, оставив
сопротивленье сумеркам, исчезла.
Я в детстве так боялся это время,
крутил отчаянно педали
(что было сил)
на маленьком своём велосипеде,
спеша укрыться 
от кошмара тьмы
у старой дачи.
Но возвращался тут же
в тоже место, где так пугался.
И снова убегал, крутил педали.

Вдали огни мелькали.
Теперь-то понимаю -
это смерть
играла
с незадачливым ребёнком,
и было значит мне чего бояться,
крутить педали
задыхаясь от усилий.


::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::: Был я куклой ::::::::::
::::::::::::::::::::

Утешенье, ты без толку,
Все во мне яснее дня -
Криком бы не выдать только
Сокровенного меня!

Мани Лейб

:::

Рассказать, как верлибр очищают от рифмы,
так никто не поверит - за тучками небо,
и за мушками - окна - прозрачные книги,
где в форзаце абзац, начинаемый с "ибо".

Ибо был я и сам механической куклой,
был собакой, сбежавшей от всяких хозяев,
и имел вид с соломой в ушах, но не глупый,
потому что не дался приделывать крылья.

Вообще бы балдеть с тех подвижников нервов,
что посмотрят на ветку - ах, ветка - поди же,
а найдя непокорным соседушки норов -
так прогнут и поставят, чем ниже - тем лучше.

В марте месяце слюни текут у природы,
носом хлюпает всякая ветка сопливо,
но по радио это рифмуют с погодой,
и погода ветрит, и погода игрива.

Бьются строчки об ночки, ломаются куклы,
ветер вертит хоть чем - лишь бы было красиво,
рвутся нити и тени - и книги и нервы,
и абзац начинается с нового "ибо".


:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::::::::: Уходить ::::::::
:::::::::::::::::::::::

Я ухожу по улице, которой сюда пришёл -
какое постоянство.
Со мной бредёт осёл,
и на осле
лежат моя поклажа
и убранство.

Мой ослик серый цокает спеша,
и в небе ласточки как росчерки мелькают.
Я ухожу -
спокойно так дыша,
и очертанья где-то пропадают,
ну а в карманах нету ни шиша.

Упругий ветер трогает ладони,
распахнут небосвод - аж неприлично.
Я не спешу.
Зачем? Никто не гонит.
Я стих пишу,
и снова всё отлично.

По этой улице наверно уходить -
предначертанье, волховство по звёздам,
привычка, сущность, глупость, правда, нить,
которую порвать всегда не поздно,
но ухожу... И чувствую уж сам,
что будет ночь, и в небе будет звёздно.

... а значит будет утро,
и пора
уйти тихонько
с этого двора.


:::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::::::::::::
::::::::::::::::::::::

рассмотри свои сказки и веру неместную,
интересную прозу читая - страниц не слюнявь
неуместно писать про ничто неизвестное -
помешав сны бредовые с явью, но так и оставь

налетают на свет костерка насекомые нам незнакомые,
облака предвещают тяжелое время с войной
хорошо, что с тобой мы уже и опять вне закона, и...
и знакомиться нам совершенно нет смысла с тобой

пропадают с рассветом желанья, и мысли хоронятся -
где-то птица проснулась, и что-то надрывно кричит,
может даже за ней покрупнее какие там гонятся,
чтоб застыл навсегда в двух зрачках этот сказочный вид


:::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::: ::::::
::: :::

Каждый день какой-то траур - это как упражнения.
Муар заката накладывается на очертания сараев сразу за последним домом моего детства,
пахнущего смолой лета, когда смолили и смолили крыши пятиэтажек.
У каждого стула пять ножек -
в это я верил тогда,
не оставляя себе никаких поблажек.
Время войны из бумажек,
классиков очертаний, пахнущих гудроном,
время пахнущее гастрономом, где продавали лук,
время испугов - (испуги передавались из рук в руки).

И одноглазый подъёмный кран,
посреди бетонных блоков
раскачивает свою меланхолию,
а я смотрю в окно,
где выпал снег,
но
осталась чёрная полоса, - пролегает труба с горячей водой.
Со мной всё в порядке.
Мало ли?
Как переплелись следы моего бесконечного вранья,
и спросоня
кот у подъезда
тупо смотрит на вороньё,
а я иду с сумкой, на которой написано "Lada", в школу
по городу,
где постоянно кого-то оплакивали.
И это "бум-м бум-м трали-вали"
похоронного марша
мне нравилось тогда, 
и когда стал старше -
это что-то родное как по заказу,
щемящее глаза -
будто я занимаюсь любовью с собственным сердцем,
вывернув его наизнанку.


:::
::::::::::
:::::

Написать бы мне стихотворение -
неказистое под настроение,
под гитару неисполняемое -
бо творенье услада гения,
и оно потому неровняемое
будет, если когда напишется.
Как рифмуется, так и слышится.

Говорила мне бабка старая,
моя бабка - глупая женщина, -
ты учись внучек нас порадуй,
я то что вот мол - деревенщина,
а кто есть из себя образованный -
тот всегда в пиджаке и при галстуке.
И про то стишок нерифмованный.

Написать бы мне стихотворение
низового жанра, наверное,
пусть появится оно скверное -
только б не было бы манерное,
извращённым бы только не было.
Чтоб, синиц не меняя на мыло,
журавлями к югу уплыло.

Про себя, или что ещё вот -
может в жанре любовном сказать,
может кто когда разберёт,
как пытался кого-то пробовать,
может кто когда и прочтёт
все попытки зарифмовать
"миловать", "соврать" и "не знать".

Написать бы стихотворение,
написать бы лирично и точно...
В поэтическом наваждении,
и в неведении, как нарочно -
пару раз матерком, да по-умному,
мол - не Пушкину одному,
хоть не кстати, и не по уму.

Написать бы стихотворние,
говоря за жизнь и за заумь,
и гражданское чтобы борение
превращало потуги бдения
в хоть какую свою позицию,
совращая слабости дум,
мол и я побывал в милиции.

Понабрать да наврать бы про тяжести -
суицидно мы все де поляжем,
и тогда уж никто не скажет,
что то флуд - это будут прелести,
и кровавые ванные комнаты,
и кто смерть себе привести,
чтобы быть со смертью на "ты".

Написать бы, играть бы в видимость,
как привык, как зачем-то водится,
а что видится, то и пишем мы. 
Да слова уже не находятся -
и тогда коньячку, да и с ним на "вы".
Как же люди то все обходятся?
И, что главное - они все живы.


::::::::::::::
::::::::::: :
::

знаешь, я когда-то писал по-испански
помнил латынь и руки
пачкал свои в чернила
но всё опошлили суки
а мать, что меня носила
стала
как бедный Ёрик
черепом и костями

Эрика - имя танка,
Африка - место спора,
Испания - место гнева,
Италия как-то странно
терпела в боях пораженья

знаешь, я когда-то учил японский
у них два алфавита
и броско
красные пятна
горят на ширмах

в словах
лишь наносные понятья
если убрать -
не помню испанский,
недоучил японский
а время - оно броненосец
забытый кем-то в заливе


::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::: Достали :::::::::::
::::::::::::::

ночью болели зубы
выпил всё что горело
тут же опохмелился
трезв был нахально и зело
зубы уже не болели
ничто уже не болело
не больно, совсем не больно
странно немного только
горько немного только
только немного печально
чуточку одичало
одиноко
простудно 
противно
лучше бы зубы болели
выпил тогда бы что-то
закутался в одеяло
и одичало плакал
почти Хименес по призванью
по роду почти что Бунин
плакал бы и смеялся
на зло зубам и простуде
на зло человечкам противным
которые зубы мне точат
все ночи
травить их водкой!
бить по ним кулаками!
сами они не дохнут
достали меня
достали!


:::::::::::::::::::::::
:::::::::: Смертельный Запой ::::::::::
:::::::::::::::

Ухожу в смертельный запой,
кто хотите, пойдёмте со мной -
всё равно, ничего не теряем,
всё едино, и я повторяю
приглашение пить свою чашу...
И на смерть мою с вами, на нашу
непонятную странную смерть,
напишу я свою эпиграмму,
напишу и себя остограммлю.

Приглашение в силе, идёмте.
Вы умрёте - я вам обещаю.
Это медленно будет и просто -
пить и пить, без конца, без вопросов....
Искривляя пространство дугою,
ну идёмте, идёмте со мною...


:::::::::::::
:::::::::: ::::::::::
::

я меняю стиль на ветер,
ветер на море, а море
я меняю на пол литра
пью спокойно наслаждаюсь

я меняю смысл на веру
веру запросто меняю
на дотошную химеру
а химеру обвиняю
и меняю вновь на деньги
покупаю две бутылки
и спокойно пью у моря
да пошло всё!
наслаждаюсь

я меняю рифму, мысли,
я меняю ритм и чувства,
я меняю всю морфему
на фонему
а фонему на семему
а семему
хоть и жалко
ни на что не поменяешь
и лежу один на пляже
ничего не пью совсем я
и вот это и меняю
на простор и сны игриво
их меняю я на лошадь
как и я она спесива
я её меняю тут же
на рабынь и дом у моря
что меняю на пол литра
пью лежу
и наслаждаюсь


:::::::::::::::::::::::::
:::::::::: :::::
::::::::::::::::

говорю же, что дождик давно не идёт
и качаются странные духи в ветвях
мне казалось, что я, как всегда, идиот
и всё путаю радость, орешку и страх

и так медленно люди идут, и идут, и идут
кто родня, кто какая?... не быть бы мне тут
как и там, но за время, ребристую сущность
ничего не отдам, никуда не пойду - не смогу
после дождика в небе застылая тучность
и стоят эти тучи, стоят и стоят - на бегу

не запомню ни вид этих стылых оградок
ни возню, суету - это чем-то вокзал
а до всяких таких приключений не падок
дождик кончился, слышишь? тебе же сказал


::::::::::::::::::
:::::::::: :
:

Выручая себя, горизонт убегает,
белое солнце на глазах стареет,
облака бегут себе, пробегают,
и хмелеют деревья, и шумят, облетают,
когда солнце их больше уже не греет,
когда ветер чистый их обрывает
и кидает оземь.
А мой номер - восемь
и, хоть телефон теперь семизначный,
как и раньше - совсем ничего не значу.

Неба купол только кажется круглым,
и не вяжется больше тень с этим телом,
потому что под небом ни один есть угол,
где испачкал пальто - то дерьмом, то мелом,
где любил, но боле чего-то выпил,
оставаясь смелым, не из глины лепил,
добавляя песочку.
И, поставив точку,
телефон не трогал,
никуда не звонил.

Пигмалион из меня, что сказать? Не очень.
Но придашь очертанья - не минует вниманье.
Облака бегут, потому что осень.
Ну и что теперь? Теперь - привыканье.

Где-то жгут костёр, где-то лает собака,
жуки какие-то снуют под ногами,
и невидимо птица пыталась заплакать -
видно так общаться решила с богами,
но зачем богам лесная пичуга?
А придёт зима - тут закрутит вьюга,
обломает ветки сатаны подруга,
и тогда уж точно не встретим друг друга,
и тогда уж спать, спать не просыпаться -
благо, что для сна не нужно стараться.

Линия горизонта наконец убежала,
и стало тихо так, печально и пусто.
Было бы солнце - возникло б гало,
но ни солнца, ни ветра, ни ума, ни чувства.


::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::: Времена суток ::::::::::
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

утро минуты отсветы
птицы листы спокойствие
утро красиво лето
утро идёт удовольствие

день жарко и приторно
пот рубаха начальники
что-то сегодня муторно
и булькают в офисе чайники

вечер звонок отрешение
музыка хлопают двери
и снова идёт наваждение
будто ты сможешь поверить

ночь тишина одиночество
огонёк сигареты бессоница
нужно и срочно пророчество
или пора в психбольницу


::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::: Просмотр печали ::::::::::
:::::::::::::::::::

Из печали атлантов, и мечты лемурийцев,
из желания жить неизвестных арийцев -
от троянской стены до скрипучей кровати
протяженность пространства, которого хватит
до седьмого в прогресси дикой колена
все исходит, и все возвращается тленом.
Раздевайся, красавица, голой танцуй на столе,
на колени садись, водки выпей, ложись...
Лишь насмешку одну хорошо схороня -
покидаю тебя, бо и это не жизнь,
и сердись, матерись на меня, без меня.

Легионы идут для похода на юг,
корабли разгружают парчу и волов,
не ходи, дорогая, тут боль и испуг,
и гортанные крики царят вместо слов.

И печалятся гордо атланты седые,
лемурийцы ведут свой нашептовый сказ.
Мы когда-то всегда тут, но были другие,
и другими истлеть суждено в этот раз.
Посмотреть - и лишь вьюга несет попугая,
а подумать, так демоны враз набегут.
Тут и месть и простор, а простор стерегут,
и кругом ходит стража давно неживая -
хоть и правду не скажут, за то - не солгут


:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
:::::::::: Хагакурэ ::::::::::
:::::::::::::::

Какая-то станция, полумрак -
пора наконец выходить...
Говорить хорошо,
но надо еще
как-то зачем-то прожить
полоску рассвета,
не замечать,
не помнить, особенно лиц...
Какая-то станция -
надо идти,
и по возможности вниз.

За перелеском пики травы
кровью росы пропились,
как пики героев, 
тех что давно
блуду войны предались.

Правильный путь -
не взирая на смысл,
на суть, на веру, мораль -
подняться,
и где-то легко сойти,
презрев и долг и печаль.


::::::::::
:::::::::::::::
::::::

трафарет печальных красок,
нищета суглинка плоти,
сказок старенький твой посох,
инструмент твой вечный, плотник

неба отсвет среди ночи
ах, январская зарница,
ты же нам беду пророчишь -
забывать придётся лица

тех, которые любили,
тех, кого и сам любил
что-то как-то где-то с кем-то
почему-то кто-то жил