Они встретят меня, как всегда, в холодном молчании. Это место не располагает к отстраненности. Пронизывающее все сущее солнечные лучи, осязаемые, искрящиеся, служащие опорой для того, что здесь называют небом. Эфемерные конструкции покажутся созданными лишь с той целью, чтобы услаждать взор и удерживать в воздухе гирлянды ярких цветов, поражающих воображение богатством красок. Здесь не нужны стены и уж тем более отсутствует необходимость в кровле.
Это место вызовет благоговейное восхищение, но Их лица будут сосредоточенно суровы. Птицы продолжат щебетать песни о вечном, погружая сознание в состояния эйфории, но каждая из них заинтересованно смолкнет, когда я поравняюсь с принадлежащей ей золотой ветвью. Поднимаясь по белоснежным мраморным ступеням, ведущим в бесконечность для тех, кому отказано в аудиенции.
Сегодня тот день, когда мой путь может окончиться у подножия двух великолепных тронов, сотканных из тончайших нитей, пронзающих бисер диамантов, но незыблемых, как основы мироздания. Срок пришел - меня пропустят в Их сад невидимые стражи сквозь невидимые врата и сфера безмолвия, моё Я, далеко опережающее видимую оболочку, сузится до расстояния вытянутой руки. Изумрудные листья на золотых ветвях лишь на мгновение, полупериод в движении гигантского метронома, отсчитывающего эпохи, потеряют свежесть, демонстрируя прозрачный намек на увядание, и вновь оживут, источая радость, только я удалюсь на шаг.
Все обитатели аллей этого дивного парка окунутся в ликование, ведь это их обычное состояние, уделяя мне мизерную толику, незначительную часть предопределенного внимания или может просто брезгливый интерес и равнодушную дань обстоятельствам. В любом случае, они отметят факт моего присутствия и только Их лица останутся вызывающе бесстрастными.
Мое существо переполнит торжественный трепет, но я мужественно подавлю его проявления, одев маску смиренного достоинства, потому что Их лица, я знаю, так и не тронет тень эмоций. Свет, без всяких витражей, будет играть, распадаясь миллиардом составляющих и разбрасывая в пространство блики непередаваемых оттенков, а воздух поразит прозрачной чистотой и полнотой чарующих ароматов, источаемых флорой вожделенного места.
Я не увижу иных лиц, так как меня не интересуют другие, но те, что мне надо, останутся каменно неподвижными. Лицо Старшего, внушающее почтение, в гриве седых волос, с густыми кустистыми бровями, сросшимися на переносице, и бородой, покрывающей широкую грудь. Лицо Младшего, тонкое, обрамленное русыми кудрями, женственно-истомное, задумчивое и печальное. Два высеченных в скале изваяния. Продолжение первозданного мрамора, по которому ступает моя нога, даже более живого, чем Лица, такие похожие и такие различные. Девственного мрамора, пульсирующего прожилками неповторяющегося рисунка, ступени которого помнят мои шаги.
Уверенные шаги предводителя Его воинства, расправившего могучие плечи, облаченные в доспехи из веры и преданности. Военачальника, почтительно склонившего гордую голову в сверкающей чешуе хауберка, потерявшего крылатый шлем на полях бесчисленных битв с Многоедиными, осквернившего грани пламенеющего клинка тем, что заменяет кровь у Предсущих. Шаги победителя, обласканного, оправдавшего и не гнушающегося. Тогда в Его лице, еще не Их, читалось одобрение и удовлетворение, а я испытывал экстаз, ни с чем несравнимый оргазм в миллион лет.
Ступени помнят все.
Меня, защищенного лишь гневом и бесстрашием, обуянного гордыней, покрытого пылью и сажей, растрепанного, с развевающимися иссиня-черными косами, горящим взглядом и таким же пылающим мечом, даром тех, существование кого теперь считается абсурдным поверьем. Опьяненного горячкой боя, страстью и азартом, стократ превосходящими по насыщенности любые эмоциональные подачки. До сих пор оставляющего себе право не забывать страх, на мгновение промелькнувший в Его, еще не Их, взоре.
И меня повергаемого, поверженного, свергаемого, катящегося вниз, оставляющего следы гораздо более похожего на кровь вещества, чем то, что скользило с острия моего клинка.
А еще меня, раз за разом штурмующего белоснежные пролеты с рабским выражением в глазах и тщательно скрытыми мольбой, но и непокоренностью в жалком подобии души.
Я снова здесь, каждый шаг моих стальных пластинчатых сапог отдается гулким эхом, теряющимся на расстоянии вытянутой руки, и отпечатывает грязный след, сметаемый полами спадающего с плеч бесконечного, черного, как ночь, которой здесь не бывает, плаща. След, стираемый с белоснежной поверхности, но не из памяти не умеющего забывать камня.
Я снова здесь, у подножия нерушимого, как основы мироздания, трона, в последние мои визиты раздвоившегося, обретшего отражение, и Лица, последнее время Лица, не Лицо, бесстрастно равнодушны, так я и предполагал, а сам я, как и два, и пять, и десять раз назад все также не могу стать на колени.
- Он вернулся, - тяжело ворочая громогласные слова, говорит Старший Младшему.
- Пришло время, рубеж тысячелетия, - отвечает тот и в голосе его смирение и кротость, никогда не подвластные мне интонации.
- Он хочет того же, что и всегда?
- Да, Отец.
Да я хочу. Я хочу всей своей сутью, той, что здесь, и той, что осталась в моем царстве ужаса, больше жизни, а в это понятие вкладывается много больше банального воплощения, я жажду остаться в этом саду.
- А устраивает ли его способ, каким он поднялся сегодня в нашу обитель, Сын?
Младший впервые удостаивает меня проницательным взглядом. Нечего так смотреть, я гордо поднимаю подбородок - мне так же ненавистна роль просителя, как и в прошлые визиты.
- Боюсь, Отец, в следующий раз, когда придет срок, он приведет за собой полки отверженных.
Тончайшая складка, дыхание улыбки прикасается к уголку губ Старшего. Ему не менее скучно Здесь, чем мне Там и я, как неисчислимые годы назад, ощущаю себя Равным, потому что Он теперь уже обращается лично: