Небесные воины в блистающих латах попирают ногами серые пепелища, тревожат память Древних на руинах их мегаполисов.
Титановые доспехи, на которых не оседает копоть и брызги крови поверженных
противников скользят вниз ртутными каплями, не оставляя следа.
Оружие - сверкающие языки застывшего пламени, лед и свет, осязаемые столпы
когерентного излучения.
Черные плащи-крылья за спиной вьются дымными шлейфами, тянутся сзади, закручиваясь спиралями в завихрениях воздуха - всепоглощающие объятия мрака.
Мы идем.
ПРОЛОГ
- Да прекращай уже свою трепотню, - Венедис закончила вырезать последнюю, третью фигурку-обманку и сунула стилет за голенище замшевого сапога.
Я промолчал, рассматривая краем глаза получившиеся куклы. Даже в стремительно наступающих сумерках отчетливо различались грациозные формы одной из них - вне сомнений эта изображала саму Венди. Маленькие копии меня и нашего спутника столь тщательной обработкой похвастать не могли и напоминали скорее наспех обструганные, лишенные индивидуальности чурбаны. Пока лишенные. Девушка достала из небольшого несессера, где она только прячет все эти сумочки и коробочки, тонкую пилку и принялась приводить в порядок свой маникюр. Словно торопиться нам абсолютно некуда. Я терпеливо молчал, Убийца запустил механизм своей крошечной музыкальной шкатулки и пространство наполнили тихие мелодичные перезвоны серебряных колокольчиков. Не стоит мешать женщине, тем более управилась Венедис быстро - изъяны на кажущихся безупречными ногтях были различимы лишь ей одной. Затем Венди извлекла из того же несессера пузырек лака, покрыла им кончики пальцев на своей статуэтке и присыпала их аккуратно собранной с пилочки мелкой пылью - остатками собственной плоти.
В этом она вся, ювелирно-педантичная, опилки, да простит меня за такое сравнение, ногтей должны быть конкретно на пальцах обманки.
- Ай! - пришлось вполголоса нарушить молчание, когда Венди стремительным движением горной ласки рванула клок из моей шевелюры.
Благо волосы у меня длинные и густые - щеголял бы проплешиной после таких изъятий ткани. Венедис искоса глянула, чуть приподняла свою дивную бровь и сморщила носик. Ювелирно-педантичная, это я сказал? Волосы были быстро скручены в тонкий жгут и небрежно обвязаны вокруг шеи следующей фигурки, отличавшейся от второго чурбана лишь широко распахнутым зевом на месте предполагаемого рта. Это, значит, и есть я. А что со ртом? Понимаю - болтун. Ничего, еще сочтемся, Венедис-зазнайка.
Девушка выразительно посмотрела мне в глаза, затем перевела взгляд на нашего спутника. Я безразлично пожал плечами, мол, тебе надо. Конечно, Убийцы я теперь не очень боялся. Не так боялся, как во время первой встречи. Когда он сгреб меня за отвороты одной рукой, легко оторвал от земли без малого двести фунтов и плюнул в лицо. И когда я, хрипя, посмотрел сверху вниз, не потому, что выше ростом - просто он держал меня на вытянутой, посмотрел и увидел, точнее Не увидел... Вот тогда я испугался, а сейчас... сейчас конечно... по сравнению с тогда... В любом случае - экспериментировать с его прической я позволю себе очень нескоро. Тем более он - Ничто и наиболее характерным признаком его куклы была бы полная безличность. Похоже, Венди пришла к схожим выводам и, чуть шевеля губами, провела рукой по древесной плоти, стараясь по возможности стереть любые чуждые отпечатки. Ничто - дерево деревянное, камень каменный, а Ничто - никакое. Полагаю, ей и вовсе не стоило трудиться над третьей обманкой.
Темнело. Я выдернул из плотного травяного ковра тонкую увенчанную метелкой былинку и сунул пахнущий свежескошенным сеном кончик между зубов. Чуть горьковатый сок щипнул язык, а метелка начала совершать колебательные движения, привлекая внимание ночных насекомых. Наверное, неразумно. Влага безобидной травинки в этом лесу может выжечь желудок, а укус комара привести к смертельной агонии. Или окунуть душу в состояние крайнего блаженства. И все это, несмотря на кажущуюся запредельность, самое что ни на есть действительное настоящее. Стабильный уровень.
Так уж случилось, что отходили мы дорогами устойчивой реальности - тонкие пути высших сфер не выдерживали поступи Убийцы, заставляя его проваливаться сквозь измерения. Как сравнила Венедис, ощущения, словно воду решетом носишь - если быстро зачерпнуть, вроде что-то поднимаешь, но мгновение - и пусто, ушла жидкость. Ей виднее, в конце концов она считай нас обоих тянет, чтобы легче было я в такие моменты все свои побрякушки отключаю, раньше такое себе почти никогда не позволял.
В небо взмыла, разбрасывая снопы искр, пара очередных солнечных шаров. Теперь добрую четверть ночи в радиусе трех-четырех переходов будет светло, как днем. Мирный, ухоженный лес на сотни миль вокруг Цитадели кишел, на самом деле, ловушками всех вообразимых видов, однако нам до сих пор удавалось остаться незамеченными. Преследователи уже имели возможность убедиться в невероятной инертности ауры нашего спутника, поэтому теперь всему многообразию методов поиска предпочитали банальное прочесывание местности. Впрочем, если по-настоящему вслушаться, сквозь фон обычных эманаций летней природы наверняка бы пробился монотонный гул тысяч заклинаний-ищеек, прочей подсобной энергетики, да точечные импульсы боевых комбинаций, срабатывающих на ложные цели. Естественно, сканировать окружающее не стоило - понятное дело, слухачи Цитадели моментально запеленгуют любую чужеродную активность.
Надеюсь, Венедис знает, что делает. Обманка пользу оказывает только пока в чужие руки не попадет. А потом - персонифицированная модель, да еще с образцами ткани, кукла Вуду чистой воды. Тут уж не фигурка деревянная - сам марионеткой станешь. Предположим, Убийце все равно, я помехой отгорожусь, а Венди, какая бы сильная не была?
- Там механизм подавления, - мысли мои Венедис читать не может, пробовала уже, мало не показалось, но только ход рассуждений и так понятен, - дерево живое, сильное, я еще укреплю. Через пару часов от нас в этих истуканах и следа не останется - гляди, еще и корни пустят.
Дальше известно - установит телепортацию на задержку и чтобы выбросило случайным образом по касательной, с рикошетами. Преследователи по меткам даже вектор вычислять собьются. Это не я сказал. Слова вроде все почти понятные, но что конкретно и как Венедис сделает - ума не приложу. Может быть, сработает.
Убийца неожиданно напрягся, повернул голову на запад, в сторону Цитадели и чуть улыбнулся. Я с ним, конечно, недолго знаком, но такой избыток эмоций нашему спутнику не свойственен - боюсь, что-то случилось, чего мы с Венди не знаем. Переглянулись. С меня взятки гладки - на расстоянии я глух и слеп в своих защитных полях. С другой стороны - Убийца ведь тоже ментальной сенсорикой не владеет. Мне так кажется. А Венедис ушки навострила. И выдохнула, почти с отчаянием:
- Собаки?
Убийца коротко кивнул. И как они слышат интересно? Да, собаки - это проблема. Их дар много таинственнее кажущегося сверхъестественным обоняния. Но более овеществлен, чем бездумное заимствование пограничных энергий. По сути, то, что я оказался здесь, вызвано привитым с детства недоверием к труднообъяснимому. И надо же, все просто - собаки. Боюсь, их не собьют теряющиеся среди измерений иллюзии нашего присутствия. Однако, если нам еще не наступают на пятки, значит след пока не взяли, наверное, дело времени. Вода.
- К реке надо выйти, время есть?
- Не знаю, - Венедис поежилась, - лай слышу, далеко.
- А воду не ощущаешь?
- Чуть севернее - приток Первичной Реки. Если доберемся, обманки там активируем.
Если доберемся. И водные пути полностью контролируются.
- Так чего ждем, отдохнули?
Глупый вопрос - Венди уже поднялась на ноги и очищает прилипшие к сапогам хвоинки, а Убийца, хоть и норовит при каждом удобном случае завалиться спать, демонстрируя равнодушное безразличие, на самом деле, сдается мне, в отдыхе вообще не нуждается.
- Будет тяжело, - девушка одернула полы короткой охотничьей куртки, - идем с прежней осторожностью но в удвоенном темпе.
Это значит бегом и прикладывая максимум сил, чтобы не активировать ловушки. А ведь и до этого легко не было. Каторга, даже хуже - уж я-то имею право судить.
Пока вставал сам, поправлял на плечах гибкие плети антенн и проверял, как выходит меч из ножен, Венедис плавно, по-кошачьи метнулась вперед. Убийца, замерев истуканом, ждал - в тройке он двигался последним, гасил возмущения, вызванные нашими биополями. Пора, девушка уже прилично оторвалась, а ведь моя задача - извещать её об опасностях.
Бежать по лесу, пусть он больше похож на парк - толстые стволы и скрывающиеся в высоте кроны, практически лишен мешающих зарослей кустарника и упругая подложка комфортно пружинит при каждом шаге, все равно дело непростое. Остаются еще овраги, выступающие из земли корневища и цепляющиеся за одежду ветви. И нельзя ни на миг отвлечься, отдать себя во власть шумящего в ушах ветра, правильно чередуя вдохи и выдохи, попытаться насладиться кроссом. Потому что я слушаю амулеты и предупреждаю Венедис о замерших в ожидании жертвы ловчих заклятиях и разбросанных то тут, то там маяках-сигнализаторах. А также наметанным взглядом определяю вероятные места расположения простых и исключительно эффективных конструкций. Типа волчьих ям, силков, капканов и прочих энергетически пассивных устройств. Тут, конечно, можно поспорить - взведенная пружина самострела или натянутый трос противовеса тоже аккумулированная энергия, но общая напряженность поля в этом случае настолько гармонично распределена, что ни мои приборы, ни, сейчас маскируемые, способности весьма сильной Венедис не в состоянии её распознать. Все препятствия на пути мы стараемся обходить, не потревожив. Дело не в том, что Венди не в силах обезвредить магические ловушки или подавить их активность - во-первых это займет время, во-вторых малейший всплеск может нас выдать. Поэтому бег больше похож на метание между деревьями из стороны в сторону, чем на устремленное продвижение в нужном направлении.
Сзади жестко печатает шаги Убийца, именно жестко, мне бы на плечи такой груз - наверное, по колени в мох ушел. А у него даже дыхание не сбивается. Спереди скользит, словно не касаясь поверхности, перетекая через преграды, статутная княгиня Венедис, дочь магистра Проклятого Ордена, так кажется. Весьма необычные спутники, надо признать, меня окружают. Ох, говорил когда-то учитель - достойны уважения мои природная любознательность и пытливый ум, да как бы они до беды не довели. Похоже, сбываются его слова, даже если все, что до этого произошло, просто как забавное приключение воспринимать - качусь по наклонной. Точнее - несусь. Между отверженной титулованной особой и существом, над природой которого впору спорить философам-метафизикам.
Бегу, превозмогая острое жжение в боку и стараясь ничего не упустить в тонком шепоте помех из вставленных в уши горошин-микрофонов. Поворот, поворот, вроде бы чисто, но сквозь едва уловимый фон настроенных на базовые компоненты заклинаний контуров уже отчетливо пробивается хрипящий лай. Одним вопросом меньше, это насчет идут ли они по нашему следу.
- Скоро там? - задыхаясь, выплевываю слова, и тут же ору, не экономя воздух в легких, - Справа! Пряжа черной вдовы.
Забираем влево. Венедис вполоборота кивает. Может быть и не Пряжа, но очень похоже по составляющим на этот вид паутины. Пара простейших детекторных приемников позволяют сносно определять направление, а тренированный слух четко вычленяет знакомые компоненты из едва различимого диссонанса помех. Пускай мои методы подобны попыткам слепого осознать на ощупь многогранность бытия, но они чертовски действенны в определенных условиях. Как сейчас, например.
- Скоро, - Венди отвечает так ровно, словно это и не её длинные ноги сейчас изящно отталкиваются от земли в прыжке через пересекающий путь ствол дерева, - с минуты на минуту будем на берегу.
Почему нас так быстро настигают? Думаю, логично - мы петляем, огибая ловушки, но направление держим точно, к реке. Преследователи это знают, обладают санкциями и могут срезать углы там, где мы вынуждены поворачивать.
- Нажмем, - Венедис еще ускоряется, а я понимаю, что её темп выдержу минуты три, не более, - с обрыва придется прыгать, на самом краю попытаюсь возбудить обманки, без таймера даже лучше, может купятся. Пусть он немного отстанет.
Пусть отстанет. Чем он ближе, тем невыносимее творить ворожбу. Убийца послушно притормаживает, а лес неожиданно расступается, открывая узкую полоску перед обрывающимся вниз берегом.
Венедис, не останавливаясь, бросает себе под ноги фигурки с нашими метками и раздраженный взгляд выражает сожаление о том, что у неё нет времени расположить свою статуэтку поаккуратнее. Девушка легко отталкивается от края и пропадает из поля зрения. Очертания обманок начинают не то, чтобы таять, двоиться, словно рассматриваешь их после обильного возлияния в таверне, искры разрядов пробегают по их размытым контурам, а у меня в наушниках скрежещет треск незнакомых и чертовски сильных заклинаний. Внезапно предметы подергиваются рябью и исчезают, я ощущаю, как частица меня уносится куда-то Вне. Уши закладывает от неслыханной, не поддающейся анализу какофонии. Никогда бы не подумал, что детекторный приемник способен выдать на выходе такую мощность. Запоздало выдергиваю из ушей микрофоны и в это же время оказываюсь на обрыве.
Ого. Это хорошо, что скорость большая. Беги я помедленнее, успел бы затормозить и Убийце пришлось бы с позором сбрасывать меня вниз. Когда Венедис говорила "прыгать", она имела в виду - "падать". С высоты футов шестьдесят. Пока лечу, хотелось бы назвать это полетом, смотрю вверх - вниз желания не возникает. И вижу, как отрывается от обрыва Убийца. Вот он действительно прыгнул, продолжая перебирать ногами в воздухе, будто собрался оказаться на другом берегу. Это правильно - если он со своим грузом ухнет нам на головы, у преследователей отпадет необходимость гнаться дальше. Однако, какая силища.
Река принимает, в общем-то, ласково и тут же нежными объятиями стремится затянуть поглубже. Отбрыкиваясь, гребу к поверхности и, почти у самого зеркала, замечаю, как в бурлящих пузырьках воздуха отточено сгруппировавшись, почти без звука входит в прозрачную воду наш молчаливый друг. Выныриваю и жадно хватаю воздух, зачем-то ловлю за провод и вставляю в ухо горошину микрофона. Весь эфир забит гулким эхом заклятия Венедис, распределенным в объеме и одновременно явственно сориентированным за пределы измерения. Надо же, работает. Это я о детекторе - истинно, чем проще устройство, тем надежнее оно функционирует. Остальное даже проверять не стоит: разрядники, порох в стволах обреза - теперь почти все мои побрякушки не только обезврежены, но и неподъемным бременем тянут ко дну. Врете, я, хоть и не Убийца, здоровьем тоже не обижен - выгребу.
Кстати. Я растерянно осмотрелся по сторонам, наблюдая вокруг лишь ровную гладь реки. Моим напарникам тоже давно пора оказаться на поверхности. Вот черт! Один. В совершенно чужом и малознакомом мире, окруженный жаждущими добраться до моего горла ищейками.
А ведь совсем недавно, около недели назад, мне на какой-то миг показалось, что жизнь по большому счету снова начинает налаживаться...
ГЛАВА 1
Дальний забой. Кирка взлетает и с силой вгрызается в камень, высекая искры, возвращая энергию удара обратно в ладони, локти, плечи, сколотые крупинки бьют по лицу, по глазам, как бьёт с раздражающей периодичностью по ушам опостылевший скрежет металла о породу. Пыль, вездесущая, оседающая на одежде, на руках, на лицах, делающая нас похожими на черных демонов сверкающих слезящимися белками, пыль, не менее толстым слоем, чем на коже, покрывающая наши внутренности - легкие, желудки, проникающая, кажется, в самую кровь. Раз за разом, вкладывая всю массу тела в движение инструмента, единственное спасение от монотонного сумасшествия - умение погрузить себя в отстраненное небытие, позволив рукам самостоятельно делать изнуряющую работу. Это тоже опасно - слабые духом могут остаться в своей рукотворной нирване навсегда. Я уже видел таких, заблудившихся в лабиринтах собственного сознания, с блаженными улыбками на истощенных лицах, забиваемых насмерть батогами надсмотрщиков. Моя задача - остаться собой, поэтому я паровой машиной размеренно вонзаю кирку в камень и, чуть шевеля губами, беззвучно рассказываю себе истории. Не разговариваю сам с собой - нет, это прямая дорога к шизофрении, не разговариваю, а рассказываю. О событиях из детства. О первой любви. О приобретенных Знаниях. Изобретаю и рационализирую, дополняю и отметаю исправления на нарисованных в воображении схемах. Оцениваю, горжусь достижениями, разбираю ошибки и - ни о чем не жалею. Это моя жизнь, это мой мир, внутрь которого я сейчас никого не пускаю, хотя, полагаю, некоторым очень хотелось бы покопаться в моих мозгах. Иначе чем объяснить, что примерно год назад, это субъективная оценка, ведь время остановилось и теперь измеряется в промежутках между приемами пищи, но пусть будет год назад меня не отдали во власть очищающего пламени. Конечно, я не один в этих мрачных подземельях. Добыча сверхчистого кварца - слишком важный и невыносимый труд, чтобы позволить им заниматься наемным работникам. Только рабы, каторжане, выдерживающие здесь всего два-три года. Но даже в смрадном обществе отверженных я изгой, впрочем, последнее меня абсолютно не беспокоит. На выдохе, хриплом, рудники не прибавляют здоровья - удар.
- Что, совсем слепой без своих амулетов? - голос с восточным акцентом снисходительно-покровительственный, - Не чувствуешь слабину?
Гоблин. В такой ситуации положено повернуться, раболепно согнув спину, и пробормотать что-нибудь смущенно-оправдательное. Ещё неплохо набраться наглости, коль у него такое благосклонное настроение, и смиренно попросить указать точку напряженности. Заработал бы пару пунктиков в отношениях с охраной. А, ну его, настроение не то. К тому же до смерти надоели повторяющиеся на протяжении всего пребывания здесь оскорбления на тему моего бессилия. И каждому хочется задеть за живое. Только никто не принимает во внимание тот факт, что до сих пор я закрыт. Сканировать меня не могут, а самые тщательные обыски, весьма, надо признать, неприятная процедура, ничего не дают.
- Здоровый ты больно, - похоже, гоблин сегодня расположен общаться, - и тупой.
Да, тебя бы, такого умного, заставить кайлом махать.
- Ничего, еще сезон-другой и тебя ногами из забоя вынесут.
Тут он прав, а болезненный тычок концом дубинки в поясницу подтверждает, что при желании гоблин может значительно приблизить это замечательное событие. Дьявол, похоже теперь не отстанет. Я медленно отложил кирку, развернулся, вперил взгляд в землю и опустился на колени.
- Простите, господин...
Охранник просунул дубинку в пространство между моей шеей и железным ошейником, затем резко крутанул. Дыхание перехватило, а челюсть с хрустом дернулась вверх. Незнакомый, но этих я друг от друга почти не отличаю. Смуглое от природы скуластое лицо с узким разрезом глаз - типичные черты гоблинов из местных, тошнотворный запах изо рта. Даже из такой уязвимой позиции, голыми руками его легко обезоружить. Спокойно! Это ничего не даст, к тому же, предположительно, я уже почти сломлен. Интересно, это провокация или личная инициатива? По большому меня давненько не прессовали, наверное, с тех пор как Хозяину счетчик починил, с другой стороны то, что сейчас происходит, тоже ведь так, по мелочи. Молчу, даже если бы хотел чего сказать, дубинка на кадык давит - не вякнешь. Взгляд не тот - у меня покорность, а нужна паника. Меняю выражение. Так лучше.
- Не можешь нормально работать - быстрее кайлом двигай! - удовлетворенный гоблин выдернул свое орудие, обжигающе полоснув шершавой поверхностью по коже, и толкнул ногой в грудь. Пришлось опрокинуться навзничь и намного побарахтаться.
- Быстрее, крыса!
Я проворно вскочил, подхватил инструмент и принялся истово колотить в стену. Быстрее так быстрее, нашел чем пугать - я молотом сызмальства махать приучен, а он кирки потяжелее будет. Пал Ильич, царство ему, такой темп задавал - за день работы у горна семью потами три фунта сгонял. Я не жаловался. Вот и теперь гранит грызу, только не тот, что учитель заставлял. Быть может и неплохо тектонику породы ощущать, но ради этого талисман глушить не стоит. К тому же мне за производительность лишний черпак похлебки все равно не положен. А если бы гоблинам выработка нужна была, они мне в пару видящего поставили, кто послабее. Работали бы, как в кузнице - он мне точки указывал, а я со всей дури здоровенные глыбы ворочал.
- Клянусь Одином, - подал голос наблюдавший за моими действиями надсмотрщик, - после смены скажешь десятнику, что заслужил наказание.
Вот, черт. Похоже переиграл я. Гоблин не так прост, как кажется. Почему-то думалось, что активность в отношении меня начнется попозже, когда совсем надорвусь. Насколько меняет произошедшее мои планы? Надо будет проанализировать. А охранник зачем себя проявил? Вопросы, вопросы...
Когда надсмотрщик ушел, работающие по обе стороны от меня слегка расслабились, а я вложил всю свою жажду ответов в удар такой силы, что отколовшийся внушительных размеров обломок чуть не отдавил босые ноги. Ноги мне беречь надо - сегодня по пяткам и так достанется. Не били меня тоже давно, забывать стал, каково оно - лежать в жестких, отполированных тысячами тел колодках и очумело визжать после каждого соприкосновения палки толщиной в палец с голой ступней. Орать, стараясь перекричать гогот зрителей, потому, что они хотят это слышать, и затем, что так действительно немного легче переносить боль. Вечером вспомню - сколько мне предположительно отмеряют? За мелкие прегрешения здесь принято палок десять-пятнадцать, терпимо. Стоп. Не о том думаю...
Резкий запах мочи и шуршание крыс по углам. Источающие влагу стены и ледяной пол без малейших признаков подстилки. Маленькое зарешеченное оконце в двери, пропускающее свет далекого факела, отчего в помещении чуть-чуть рассеивается абсолютный мрак. Так изнутри выглядит местный карцер. Быть может, такие условия и не вызывали особого неудобства у каторжанина со стажем, если бы онемевшие шею и руки не сжимали тисками тяжелые колодки, а ноги, несчастные опухшие ступни не пульсировали терзающей болью. Я пошевелился и все затекшее тело свело судорогой. Когда шея и руки заключены в между двумя массивными брусками, самое комфортное положение - сидеть на полу, прислонившись к стене. Да, мои предположения о размерах наказания не оправдались. Оскорбление охранника, оказывается, именно так я и поступил - по здешним меркам хуже только сопротивление и попытка побега. Пятьдесят ударов по каждой ноге отдельно и неделя в колодках на хлебе и воде. Причем хлеб это пару сухарей в день, небрежно бросаемых в окошко на пол, которые я не могу ни поднять, ни, тем более, есть, колодки - безумно неудобное украшение. А вода - это то, что удается слизать со стен темницы.
Суки!
Показательные бастонады в руднике устраиваются ежедневно, но порка чернокнижника это всегда праздник. Меня били долго и ответственно, смакуя удары под радостные вздохи бедной до зрелищ толпы. И я тоже слезно смаковал, давясь соплями, уткнувшийся носом в подстилку из гнилой соломы, сбившийся со счета на первой двадцатке, а на последней - сердобольно приводимый в сознание после каждого удара. Единственной мыслью, позволяющей мне сохранить себя, была мысль о том, что они, все они - и гоблины и крысы-рабы, видят мои страдания, мою боль, видят, но не ощущают сопутствующих эмоций. И это делает их развлечение не таким красочным, как хотелось бы...
Вру, наверное - не было тогда никаких мыслей.
Неделя в карцере - вполне разумный срок, весь этот период я все равно могу передвигаться только на коленях, а поэтому толку от меня на рабочем месте никакого. Практично.
Суки!
Всерьез за меня взялись - наверное, установка сверху поступила. Не хочу. Если возвращается тот ад, который был сразу после прибытия на каторгу - боже, как я этого не хочу... Тогда меня не били только по голове - берегли самое дорогое и, не зная того, помогали сохранить последний талисман. Но год назад я был гордый и упрямый, а теперь стану вежливым и услужливым. Постараюсь стать - всего за год в рудниках взамен настоящей можно придумать новую, очень правдивую и интригующую правду. Плохо, если тот охранник по-настоящему раскусил меня. В таком случае, прежде чем начать задавать вопросы, со мной еще поработают. Наверное, неделю здесь можно расценивать как передышку.
Третий день, когда голод наиболее остро начинает напоминать о себе.
Шаги я услышал издалека - слух у меня отточен постоянными тренировками, каждый шорох, особенно шорох, привык разбирать на составляющие. Мимо здесь не ходят, очередной сухарь принесут нескоро, значит - гости. Я попытался привести мысли в порядок и настроить себя на нужный лад. Поговорим... если не станут бить.
Дверь со скрипом отворилась, внутрь, спотыкаясь, ввалился подгоняемый пинками человек, сзади его звонко лязгнул засов.
Не сложилось.
Мой сокамерник оказался сухощавым человеком высокого роста, не скованным, в отличие от меня. Полумрак мешал разглядеть лицо, но по осанке и резким движениям я его почти опознал. Завершающим штрихом оказался голос:
- Живой, старьевщик?
Как его, Латын, кажется. Один из подручных Мамоны, в кругу каторжан человека значимого. Что у него за отношения с гоблинами - открыто высказывать предположения на эту тему не принято, но с киркой ни его, ни четверку помощников-головорезов я ни разу не видел. Тем более странно встретить Латына в карцере. Прежде я с их группировкой не пересекался, здесь все, кроме охраны, старались обходить меня стороной. Репутация человека, умеющего находить общий язык с отвратительными предметами Древних - штука серьезная. Мамона вообще, по-моему, делал вид что меня не существует. А может быть - чушь все это с репутацией, не трогали, потому что запретили. Ни взгляда, ни слова в мою сторону. Я откинул назад голову, пытаясь дотянуться затылком до холодной стены. Надоело все.
- Я к тебе обращаюсь, чуха! - резко повторил Латын.
Ну и что? Год не нужен был, а тут поговорить захотелось? Чухой обозвал, ладно старьевщиком, это ко мне хоть отношение имеет. Я попытался представить себя со стороны. Сколько раз за год мне довелось по-настоящему помыться? Два - точно помню. А постричься? Ни одного. Запах. Я его не чувствую, потому что привык. Может и правда - чуха.
В таком ключе люди Мамоны общаются с остальными каторжанами. Что-то изменилось по отношению ко мне. Не зря здесь Латын, так ведь? Что же от меня хотят? Тот гоблин, он меня точно раскусил? Скорее всего. А если так - будут ломать? Пробовали уже. Ответь, Латын, кого ты сейчас представляешь? Официально? Не скажешь? А и не надо - так даже лучше. Я мысленно улыбнулся сокамернику. Хорошо - я не сломлен, но это не значит, что не готов к контакту. Вот только с кем? Ну уж не с какой-то крысой.
- Притих? О цацках своих жалеешь?
И этот туда же... Я не пошевелился.
- Что расселся? - Латын начал терять терпение, - Жопу отморозишь. А я люблю теплые.
Это серьёзно. По сути, у холодного пола есть одно преимущество, нет, не то, что он делает мою задницу непритягательной для сокамерника - распухшим подошвам на нем легче. Вставать только не хочется, все-таки болят еще ноги. Я зажмурил глаза и в узкие щели между ресницами, чтобы не была заметна моя заинтересованность, внимательно рассмотрел противника. Темно, конечно, но мрак шахт прекрасно тренирует зрение. Худой и гибкий, как на шарнирах. Когда то я видел его в деле. Неплохой боец, не мастер, но и не слабак. Я подобрал ноги, стараясь закрыть голенями грудь. Ботинки у него добротные, я у меня обуви уже год как не водится...
И Латын ударил. Чуть отклонившись, провел отлично поставленный кик в голову. Это совсем не сложно - я ведь сидел.
Хорошие бойцы пользуются, как правило, двумя вспомогательными техниками - или пытаются подавить противника, затормозить его реакции, или уловить микросейсмы его предстоящих действий. Какой тактикой пользовался Латын не знаю - я нечувствителен к обоим. Но боец он был достойный. Уж больно сильный и точный вышел удар. Уклониться я не мог - движения сковывали колодки. Поэтому я чуть повернулся и подставил в качестве блока свой деревянный воротник.
Если Латын себе ничего и не сломал у основания ступни, то кость выбил точно. Звук получился хрусткий, сочный. Не давая противнику опомниться, я, резко выпрямив ноги, прыгнул вперед, одновременно вращаясь вокруг своей оси, целясь углом колодки в висок. В ответ на боль в ступне Латын сначала чуть наклонился, а потом осел - мой второй удар тоже достиг цели. Естественно, я потерял равновесие и упал, но сразу попытался вскочить. Если бы сокамерник оставался на ногах, драку можно было бы считать законченной. Забыл Латын, каково оно - получать тумаки в ответ, привык только избивать несопротивляющихся. Я уже стоял, а он все еще лежал, шаря руками в поисках опоры. Стоять на незаживших пятках некомфортно - я, превозмогая боль, предварительно подпрыгнув повыше, рухнул коленями на его грудную клетку. И повторил это несколько раз, пока отчетливый треск под ногами не утвердил меня в мысли, что уже достаточно.
Я отполз в сторону, Латын захрипел, несколько раз харкнул кровавой пеной и забился мелкой дрожью. Он ведь не говорил, что пришел говорить со мной, ну, от имени гоблинов, например. Жопа моя ему понравилась...
Через некоторое время, немного придя в себя, я на коленках подполз к недавнему противнику и попытался осмотреть тело. Очень неудобно, учитывая, что руки зафиксированы по обе стороны от ушей. Нож должен быть, чует мое сердце, хотя... на что он мне - все равно ведь потом обыщут, куда я его спрячу? А ботинки? Шнуровка не поддалась и я разочаровано сплюнул. Будет хоть какая-нибудь польза от этого урода? В конце концов мне удалось стянуть с него кожаную куртку, но, так как поменять свои обноски не представлялось возможным, я использовал её как подстилку.
Не навещали нас долго, наверное, не хотели мешать. Несколько раз сменился факел, вяло танцующий с тенями где-то бесконечно далеко, и только, по моим подсчетам, утром следующего дня принесли поесть. Вместо положенных сухарей тарелку горячей похлебки. Одну.
Гоблин беспечно открыл боком дверь и замер, увидев распростертое тело. В темноте гоблины видят не хуже каторжников и личность покойного он опознал безошибочно. А что он ожидал? Дверь хлопнула, лязгнув запорами, а перевернутая миска зазвенела по полу. Желудок протестующе заурчал. И что теперь? Латын, он еще не воняет, но уже порядком наскучил. И крыс от него я отгонять не намерен.
Позитивный настрой. А ведь скорее всего скоро снова станут бить...
Выходил я из карцера, как положено, после семи суток заточения, все еще стараясь больше перемещать массу тела на носки, но с чувством удовлетворенности жизнью. Такая вот тварь человек - и радоваться нечему, а освободили руки от тесного плена, встряхнул ладонями, дал плетьми повиснуть вдоль тела и все, душа ликует. Последние дни чуть не на голове стоял, чтобы от кистей отток крови уменьшить. Прошедшая неделя стала для меня источником загадок, наполненная, в отличие от остального года, свежими темами для размышлений. Начиная от беседы с гоблином на дальнем забое и заканчивая спокойным, чуть ли не вежливым отношением охраны, когда снимали колодки. Меня даже не наказали за досадное недоразумение с Латыном. Я тогда недолго еще на него любовался - с полчаса, а потом дружный топот снаружи возвестил о прибытии делегации в восемь персон. Не смешно - они в карцер чуть не боевым порядком выдвигались, щиты с шипами, ятаганы наголо. Я тогда струхнул, думал - затопчут в неразберихе. Хорошие ведь бойцы в гоблины не пойдут, хорошим бойцам и на поверхности применение найдется, а наша охрана - хоть и регулярные войска, но строевыми приемами здесь досуг разнообразить не привыкли. Я подобрался в своем углу, памятуя, что по голове раньше не били, постарался максимально прикрыть остальные части тела широкой доской колодок. В последний момент мысль пришла - где они в темноте разбираться будут, куда месить. Однако, побаиваются - что ни говори, приятно. Да, помню первый день на руднике - вели на четырех цепях, как дикого зверя. Здоровья во мне в то время побольше было.
Вместе с тем трое из прибывших меня в углу заблокировали, остальные тело Латына осмотрели. Все по-честному, нормальные повреждения - конкретная ссадина на виске и отбивная с осколками ребер в районе грудной клетки. Ни тебе огнестрела, ни другой омерзительной магии. Старший из гоблинов, Ангиз, неплохой, кстати, мужик, удивленно хмыкнул да приказал покойного выносить - его и потащили бесцеремонно за ноги, цепляя ступени затылком. И сами ушли, повезло - будь кто другой в наряде, легко бы не отделался. Позже Сам посетил. Пришел спокойно, почти без конвоя, бухнулся на подставленную табуретку и сделал знак оставить нас наедине.
- Как тебе это удалось? - спрашивает.
У меня и к Хозяину по большому счету особых претензий нет. Нормальные люди гоблинами не становятся, но он - далеко не самый худший и дураком его назвать нельзя. Что он - винтик, винтик, вот и вертится. Оттого все пальцы в гайках. Золотых. С Хозяином молчать нельзя:
- Он первый начал, - отвечаю.
- Да уж... недосмотр - вас в одну камеру. Кого-то накажем.
Недосмотр, так недосмотр - хорошо все, что кончается хорошо. Я вздохнул многозначительно.
- Слухи пойдут, - напоследок мне говорит, - как бы с Мамоной проблем не было...
И ушел. Чего хотел? Слухи пойдут. Конечно - если пустить.
Почти сразу за ним еду принесли. Похлебку, целую миску. Все страньше и страньше, как говорилось в старой сказке (1). Еду жрал, словно собака, стоя на коленях, балансируя колодой, то и дело утыкаясь лицом в обжигающее варево. Вкусно. Даже не хочется думать, какие ингредиенты использовались при приготовлении этого блюда. Больше такой пир не повторялся - до конца срока вернулась сухарная диета.
Само собой разумеется - освобождения я ждал с определенного рода нетерпением, а после того, как наивно считавший себя кузнецом гоблин сбил заклепки, ощутил себя победителем. Упоение одержавшего верх... не рано ли?
Бараки, не совсем то, что принято понимать под этим названием, просто обустроенные рядами нар пещеры, встретили с позабытой настороженностью. Отношение ко мне сокамерников за прошедший год менялось несколько раз и всегда оставалось отрицательным. Настороженность - это была третья стадия после страха и ненависти. Последнее - нечто вроде брезгливого неприятия. В среде рабов бытовала непререкаемая уверенность, что шатание по древним руинам могло сделать меня носителем какого-нибудь доисторического и невыносимо отвратительного заболевания. Мой относительно здоровый, по каторжным меркам, вид отнюдь не доказывал обратного. В любом случае - смолкший при появлении сопровождавших меня гоблинов обычный гомон после их убытия так и не возобновился. Я оказался в центре не сильно скрываемого внимания. Не впервой - я завалился на отведенный мне лежак и, не реагируя на витающую в объеме барака напряженность, тем более талисман надежно отгораживал от негативного фона, с удовольствием вытянулся. Наверное, стоило поспать и организм настойчиво требовал долгожданного отдыха, однако я предпочел некоторое время просто полежать, закрыв глаза. Чтобы быть в курсе. Не думаю, что кто-то из каторжан догадывался, да и мало кого по-настоящему интересовали мои способности, но слух у меня - отменный.
- Завалил Латанного... Сам в оковах... Черт его знает - может что и осталось... На людях-то тихий... Да Латанный из легиона дезертировал... Не знаешь? Офицера из-за бабы порешил... На Латыне душ, что на тебе вшей... То-то и оно - руки в колодках... Не ведомо - говорят, сердце вырвал, - несся со всех краев шорох-шепот на грани восприятия.
А дальше интересно:
- Мамона сказал - не жить.
Вот так. Я поднял глаза и начал рассматривать уже до последнего сучка изученные доски пустующего верхнего настила. Серые тесины и широкие щели между ними. Вполне реально пропустить в зазоры грубую бечевку, используемую для поддержания штанов, устроить петельку и удавиться - пускай потом беспокойный дух тревожит жителей барака. И не изгонишь - с призраком чернокнижника ни один анахорет связываться не отважится. Мамону здесь боялись не меньше гоблинов. А то и больше. Надо полагать, основания для этого имелись. Раз сказал - не жить, значит примеряй домовину. Чего мне делать - к гоблинам бежать?
Утро вечера... Хоть ни Мамона, ни его подручные в нашем бараке не обретали, а сон мой сегодня будет чутким и опасливым. Вот и испортили настроение - недолго на сердце соловьи серенады чирикали.
Обычная побудка и привычная миска пахнущего плесенью варева. Здесь все пахнет плесенью, а присутствие этого аромата в пище придает еде, на которую жалеют даже щепотку соли, остроту и пикантность. Как зеленому сыру, что варят по сокровенным рецептам. Да, каторга - здесь за крысу в тарелке не режут горло повару, а готовы порвать друг друга. Одним словом, баланда из расползающихся еще до того, как их бросили в котел, овощей и каменный хлеб с опилками - вожделенное блюдо даже для меня, старающегося не иметь ничего общего с остальными заключенными.
Кашевар шлепнул похлебку в миску, словно в его черпаке затаилась в ожидании смертельного броска тропическая мамба. В очереди на раздаче традиционное расстояние вокруг меня увеличилось вдвое и даже самые отчаянные или отчаявшиеся не решились принимать пищу за одним столом со мной. Старые добрые времена - так даже дышится легче в тесных казематах. Год назад я постоянно ловил себя на желании рявкнуть "Бу!" толпящимся рабам и наблюдать, как они начнут в панике топтать себя, пытаясь убраться подальше. Честное слово - создавалось такое впечатление. Сейчас за такую выходку могли и камнями закидать.
Мамона в сопровождении уменьшенного на четверть кортежа проследовал к лучшему месту и на их столе мигом материализовались дымящиеся миски. Отборная еда, надо полагать, надеюсь, там плавают разварившиеся, облезлые крысиные тушки. Очень аппетитно, чтоб они подавились.
Здесь все привыкли прятать взгляды, боясь увидеть в чужих глазах свой приговор. Нахально пялиться на охранников меня отучили, но право безапелляционно рассматривать остальных я за собой оставил. Поэтому сразу заметил обращенный ко мне многообещающий жест одного из подручных Мамоны. Тот скорчил гримасу и провел грязным ногтем большого пальца по собственному горлу. Чтож, ничего другого я и не ожидал.
Будут запугивать, вынуждая апеллировать к гоблинам? Если нет? Осмелятся ли они меня немножко убить? Ни за что. А охранники отреагируют сразу, когда я к ним обращусь? Навряд ли - не в их правилах. Скорее всего отмахнутся, а разговаривать станут завтра, когда все уже произойдет. Вечерней взбучки мне никак не избежать - для профилактики. Вот такие здесь у нас игры - стратегия и тактика. Как по нотам. Что я могу и должен сделать в этой ситуации? Шаг первый - попросить охранников о защите и получить отказ, шаг второй - постараться держаться молодцом сегодня вечером. Это скорее для себя. То, что я поговорю с охраной, в определенной мере развяжет руки и позволит защищаться от души. Да, а теперь хотелось бы знать, насколько молодцом я могу себя проявить? По здравому уму - не очень. Не стоит обманываться - рудник сильно подорвал здоровье, а недельной давности экзекуция окончательно выбила из колеи. Даже с Латыном в нормальной стычке один на один мне пришлось бы попотеть. И не факт, что я бы одержал верх. Легионная школа рукопашного боя заслуживает уважения, а я больше оружейник. В смысле умею не только изготавливать оружие, но и очень неплохо с ним управляться. Причем даже с экземплярами, сильно отличными от экипировки регулярной армии. Сегодня мне придется схлестнуться с четырьмя противниками - Мамоной и его помощниками: Глебом, любителем елозить пальцем по шее, Севером, полностью отмороженным субъектом и Биром, по-медвежьи лишь кажущимся неповоротливым. Размышления прервал упомянутый Север, появившийся напротив и нарушивший мою сферу уединения.
- Ты, барахольщик, постарайся сегодня день хорошо провести - он у тебя последний.
Реагировать на подобные заявления я не собирался, разговаривать лень - здесь все общаются на не всегда понятном жаргоне и сказанное порой трактуют совсем не так, как хочется.
- А жрать не стоит - когда мы тебе кишки выпустим, меньше говна вывалится, - рука собеседника потянулась к моей миске.
Наши поступки всегда намного красноречивее наших слов. Жалко только, что суровый этикет каторги не позволяет пользоваться всем многообразием столовых приборов. Ножи и вилки - непозволительная роскошь. Из оловянной ложки, например, при должном усердии тоже можно сделать вполне приемлемую заточку. На это нужно время, у меня его нет. Тем неприятнее было Северу, когда я с коротким резким замахом вогнал тупую рукоятку ложки ему в ладонь. Вот только к столу его лапу пригвоздить не удалось. А в крови уже пьяно бурлил абсолютно ненужный азарт, побуждая к необдуманным поступкам. Зря я так.
У Мамоны выдержки оказалось побольше. Он цыкнул Северу и тот послушно потрусил к нему, выдергивая на ходу согнутый кренделем столовый прибор. Я Севера даже немного зауважал - ведь сцепил зубы и молчит. Мамона взял из его рук красную от крови ложку и погрозил ей в мою сторону:
- Я тебе ей глаза достану, чернокнижник.
После чего вся четверка встала и ушла. Ложку забрали. Неосмотрительно. В смысле - чем я теперь есть буду? На душе радостно плясали бесы - я готов был схлестнуться с Мамоной прямо сейчас. Всю свою жизнь кляну себя за подобные выходки и... ничего не могу поделать. Зато такая встряска, такой заряд бодрости. Запоздало пришла мысль, что если я нужен гоблинам живым, то совсем не обязательно - целым. И поэтому угроза ослепить может быть вполне чистосердечной. К лицу прилила кровь, а очередной выброс адреналина погнал мурашки возбужденного озноба по венам. Хороший боевой настрой, не растерять бы до вечера. Оружие надо, хоть какое, завалящее, с оружием у меня шанс есть. Самым большим сюрпризом для них будет моя непредсказуемость - не раз имел возможность убедиться, насколько дезориентирует опытного бойца тот факт, что ты Не чувствуешь противника. Все равно, что глаза завязать.
А еще Севера я хоть частично, но все-таки вывел из строя.
Что же делать с оружием?...
Мой конфликт с Мамоной, как и предполагалось, не вызвал у охранников должного интереса. Ангиз, ему опять не повезло с днем дежурства, только сочувственно покачал головой:
- Сам нарвался, - сказал он, отводя глаза, - сам и расхлебывай.
Не хотелось его расстраивать, но я сегодня расположен убивать - мне другого выхода не оставили. А за лишние трупы нигде по головке не гладят.
Работать снова отвели в дальний забой - с глаз подальше. Я был спокоен, пребывая в уверенности, что сюда по мою душу Мамона не пойдет. Особо опасаться меня ему резона нет, а поэтому расправа станет показательной, чтобы другим не повадно. До вечера есть время подготовится.
Только меня вместе с тремя каторжанами оставили одних, я бережно отложил кирку в сторону и уселся на обломок породы. Вереница грузчиков в сопровождении охраны придет ближе к обеду, часа через четыре, а работать сегодня я вообще не намерен.
- Ты... это... накажут ведь, - формально, Крот, морщинистый каторжанин неопределенного возраста, являлся моим бригадиром и не прокомментировать такой саботаж не имел права.
Я вяло посмотрел в его сторону, тот поежился. Хоть кто-то меня еще боится. Еще больше ему стало не по себе, когда я ответил. За год пребывания под одними сводами непосредственно с заключенными я не перекинулся и парой слов. Впрочем, ничего особенного я не сказал:
- Jedem das seine, - потом, немного подумав, добавил, - Arbeit macht frei.
Крот побледнел так, словно знал истинное значение этих фраз(2).
Навряд ли - скорее всего, он принял мои слова за сакральное фонетическое построение. Заклятие, если по-простому. В любом случае, сказанное послужило убедительным доводом, чтобы не мешать мне пустыми замечаниями.
Я помассировал ступни, в очередной раз вспоминая ботинки Латына. Хорошо, за время нахождения в рудниках и постоянного хождения по острому гравию подошвы загрубели - раньше после пятидесяти палок с них бы шкура слезла. А так вполне терпимо, косолаплю только немного, ничего, придется драться - еще попрыгаю. Не это главное. Оружие. Ребята Мамоны наверняка не пользуются оловянными заточками. Зачем? У них есть ножи. Не боевые тесаки, конечно, но складные навахи, какими орудуют портовые головорезы, будут у каждого. Что могу противопоставить я? Неплохо бы захватить с собой кирку, но инструмент отбирали на выходе из рабочей зоны. Придется обходиться тем, что есть. Трофейная куртка Латына, помимо своей добротности, обладала еще одной понравившейся мне особенностью. Снизу, в районе пояса, её ширина регулировалась двумя кожаными ремешками со стальными пряжками. Хорошие такие застежки, в которые легко проходили два пальца. Пользуясь зубами, я практически перегрыз ремни и примерил эти пряжки на ладони правой руки. Получилось нечто вроде кастета. Если выступающие грани наточить о шершавую породу - таким приспособлением запросто можно нанести болезненное рассечение. Что ещё? Я внимательно осмотрел свою одежду, в надежде найти еще хоть что-нибудь, что можно использовать в качестве оружия. Да, мне бы сейчас хоть малую толику того арсенала, с которым меня обложили в свое время под Курганом. Тогда я положил почитай, два отделения легионеров и ушел бы, если б не досадная случайность. Былого не вернешь. Я задумался. Минимум в бою - щит и меч. Щит - все та же грубая кожа куртки Латына. Когда начнется, сниму и обмотаю вокруг предплечья левой руки - нож блокировать сгодится. Меч... я скептически осмотрел импровизированный кастет. Даже если заточить - на расстоянии им не поорудуешь. Была вчера у меня одна мысль - когда рассматривал доски лежака и раздумывал о более достойном применении веревки, что держала мои штаны. А ведь верно - должно сработать!
Я сцепил ладони над головой и до хруста в позвоночнике выгнулся вперед. Все-все. Засиделся - пора дело делать.
Когда время до прибытия грузчиков сократилось вдвое, я оторвался от своего занятия и подошел к Кроту. Сегодня он имеет возможность убедиться, что я очень разговорчивый человек.
- Место смени, - посоветовал я ему.
- Что? - не понял бригадир.
У гоблинов потеха такая есть, когда настроение соответствует. К рабу подойдет и удар в поддых обозначает. Кулак замирает в дюйме от солнечного сплетения. Если не реагируешь - все нормально обойдется, начнешь дергаться - в лучшем случае затрещиной за испуг отделаешься. Наверное, самое невинное развлечение. Только я не гоблин. Я хуже - ничего обозначать не стал, а вогнал хук по полной, заставив беднягу сложится пополам. Сдержал желание встретить коленом в противофазе, обернулся к остальным двоим и радостно улыбнулся. Даже если в последнее время все слегка позабыли, кто я такой, случай с Латыном должен был напомнить - в листовках, что клеили на стенах публичных мест в период охоты, меня характеризовали как асоциального агрессивно параноидального хищника.
Когда Крот немного отдышался и боязливо попытался выпрямиться, я кивнул ему в сторону места, отведенного мне при распределении участка работ:
- Там поработай.
Сам по большому счету виноват - кто его раньше за язык тянул? Бригадир, втянув шею, поплелся махать киркой вместо меня, а я продолжил осуществление замысла.
К обеду мои планы несколько поменялись - я пришел к выводу, что более-менее сносно я смогу заточить только одну пряжку и подготовить свой небольшой сюрприз. Только услышав в глубине шум приближающихся шагов, я подобрал кайло и лениво подошел к Кроту. Скептически осмотрел результаты его стараний.
- Пока свободен. Будешь после обеда такой вялый - убью.
Я приноровился и пару раз ухнул в стену - хоть плечи размял.
Прибывший гоблин выразительно промолчал, глядя на наши с Кротом скудные наработки, и приказал грузить тележки. Вечером может и спросить, я отпасовал многозначительный взгляд своему бригадиру. После обеда над моим участком работали поочередно все трое каторжан, причем с таким усердием, что я пришел к выводу - либо Крот до этого тщательно скрывал свои организаторские способности, либо бригадиром давно уже надо было назначать меня самого. Как бы то ни было - к вечеру я был готов. Одна из двух пряжек была отточена настолько, что прекрасно разрезала опоясывающую меня веревку и помогла выкроить аккуратный кусок кожи из куртки. Из забоя я возвращался во всеоружии - штаны якобы поддерживала несложная конструкция из веревок и кожи, в карманах куртки лежали четыре камня величиной с яйцо и самодельный кастет - две связанные между собой пряжки, оплетенные по одной кромке узким кожаным ремешком и отточенные с другой, одна хорошо, а другая просто зазубренная. Коммандос.
Ужин начался вполне мирно. Каторжане осторожно расступились, пропуская меня к котлу, повар, удивляясь, что я до сих пор жив, в нарушении всех правил, на мой требовательный кивок отжалел мне целых два половника похлебки и не проронил ни слова, когда я нахально сгреб с лотка три краюхи хлеба. Гулять так гулять - я раздухарился и проследовал к столу, находящемуся напротив и на наибольшем удалении от входа. Сидящих смело оттуда вместе с посудой. Гоблины на все это безобразие не реагировали, а в нескольких взглядах я усмотрел спортивный интерес. Пари они заключили, что ли? Будет вам тотализатор. Само собой разумеется, Мамоны в зале еще не было, в противном случае я вел бы себя иначе.
Я бухнулся на скамью, снял куртку и перебросил её через правую руку. При этом кастет незаметно перекочевал на скрытую кожаной полой ладонь, в ней же оказались четыре конца веревки, снятые с пояса. Карман куртки расположился таким образом, чтобы обеспечить беспрепятственный доступ к камням для левой руки. Можно начинать - я ссутулился над миской и принялся медленно поглощать пищу, пользуясь свободной рукой.
Чадящие на стенах факелы отбрасывали пляшущие в безумном танце тени. В тишине явственно различался лишь стук моей ложки о края тарелки. Время остановилось. Наверное, именно так ужинает Хан - в окружении замершей толпы подданных, старающихся уловить каждое движение царственной особы. Смех один, я даже позволил себе вполголоса хохотнуть, репутацию сумасшедшего это уже не испортит - кумир подземного мира, повелитель крыс.
Попытался расслабиться - тщетно, нервы скрипели натянутыми канатами и чертово варево совсем не лезло в горло. Чушь все это хладнокровие - может быть отмороженный Север волноваться не способен, да и то, только потому, что постоянно себя накручивает. Быстрее бы - я начал всерьёз беспокоится из-за вероятности перегореть. Ожидание смерти подобно. Откуда-то всплыли воспоминания о последнем дне на воле.
Мост, который должен был с красочным фейерверком взлететь на воздух за моей спиной и перед моими преследователями. Радостное чувство упоения свободой, гордость, что в очередной раз сумел утереть нос Системе. Впереди Приграничье - земли, где власть Хана номинальна, а дальше, за Каменным поясом, призрачна. Прощальный взгляд назад, на удаляющийся восточный берег Тобола и фигурка маленькой девочки, беспечно ступившей на настил моста и уже прошедшей несколько метров. Треск фитиля в ушах, дюйм за дюймом пожираемого искрящимся пламенем и осознание, что если прямо сейчас натянуть поводья и заставить моего скакуна сплясать разворот на месте, а потом что есть пришпорить и без того взмыленные бока, то может быть, может быть можно будет успеть. Назад. Желание вернуться, превозмогающее все: рассудок, инстинкт самосохранения и репутацию, как там - асоциального хищника. Безумную гонку, не сегодня, Приграничье, широко распахнутые карие глаза и золотистые кудри, щекочущие щеку. А потом грохочущий удар в спину, вырывающий из седла, отдающийся в висках звенящим импульсом боли, встреча с землей в ватной тишине перегруженных барабанных перепонок и эхо бьющихся осколков покидающего сознания. Через мгновенье или вечность в багровом тумане переминающиеся копыта возле лица много-много, лес лошадиных ног.
Я даже не знаю - что сталось с той девчушкой. Интересно - как бы я поступил, повторись такое еще раз? Ни в чем нельзя быть уверенным...
Что же все стоят? Не проголодались за день работы? Как бы гоблины паек не сократили. Держись, это не худшая из переделок. А какая? Бывал я в ситуациях поопаснее, но и подготовлен был не в пример... Пустота внутри и ком в горле. Чего там медлят...
Толпа вздохнула и еще больше подалась в стороны - в широкой арке рукотворного прохода показались четыре фигуры. Мамона на миг замер, слегка опешив от увиденного - придворная свита и я во главе стола.
С почти осязаемым щелчком мысли выстроились в ряд устремились в нужном направлении. Понеслось.
Мои противники только раздумывали, как поступить в сложившейся ситуации, а я уже вскочил, бросил куртку на стол и раскручивал над головой заряженную камнем пращу. Незатейливое и эффективное оружие. В умелых руках. Легкая слабость в ногах и подташнивание, предшествующие выбросу в кровь гормона-медиатора, мигом прошли, только я отпустил удерживаемую большим пальцем петлю и первый снаряд устремился к цели.
Бей первым, учил наставник, не вступай в полемику, не тяни время, не ищи слабых мест. Слабое место любой группы - предводитель или самый опасный её участник. Не думай и не жди - бей первым.
Чавкающий хруст и пронзительный вопль в жмущейся к стенам массе. Давно я не тренировался с пращей, и сегодня случая не представилось. Они хотели быть зрителями? Здесь все - участники. Толпа устремляется к выходу, неуправляемая, обуянная паникой, затормаживая передвижение Мамоны. Не рассчитывал на такой эффект, а должен был - он дает мне дополнительное преимущество.
- Вперед! - орет предводитель и все четверо начинают проталкиваться в мою сторону.
В руках блестят лезвия. Все же их сторонятся. Второй камень бьет в плечо бедолаге Северу. Чиркает. Плохо, особенно учитывая, что целился я в Бира, с моей точки зрения самого опасного - Мамона прячется за спины. Успею в третий раз? Успеваю - с треском ломается ключица у Глеба и он катится по полу. Не Бир, но тоже неплохо. Расстояние сокращается. Четвертый камень - как последний патрон. Вообще-то, я не надеялся, что смогу воспользоваться пращей целых три раза. Нет, её еще рано выбрасывать. Снаряд ложится в кожаное основание, которое я стягиваю узлом, получается нечто наподобие кистеня - груз на конце веревки. Наматываю куртку на руку и ногой переворачиваю стол навстречу подбегающим противникам. Мамона, Бир и Север, последний перебинтованной правой придерживает левое плечо. Бир плавно перепрыгивает через кувыркающуюся столешницу, остальные едва мешкают. Боюсь я Бира, его тягучих движений, ленивого взгляда и спокойной уверенности. Замахиваюсь кистенем и бью ногой в колено. Хорошие были ботинки у Латына. Бир, не морщась, принимает удар на голень и чуть отклоняется от траектории кистеня. Не вязаться! Вместо продолжения атаки ухожу в противоположную его движению сторону, наваха Севера скользит по коже куртки. Север медлителен, а Бир несколько тяжеловат - это меня спасает. Опрокидываю еще один стол и, пока все трое разворачиваются, наскакиваю на чуть раскрывшегося Мамону. Можно было покончить с Севером, но пока его суета сковывает всю группу.
Мамона на ложный финт не покупается и я снова пытаюсь уйти с линии, с разворота, наотмашь, на кого бог пошлет, свистанув кистенем. Жжение в боку и липкое, теплое ощущение струящейся крови. Зацепили. Бир. Держать расстояние и не дать загнать себя в угол. Противники уже не толпятся - расходятся в стороны и пытаются взять в клещи. Мамона в центре. Опять иду на него, в последний момент меняю направление, перехватываю руку Севера, кручусь на месте, замаха нет, полосую кастетом по горлу и толкаю дергающееся тело в сторону Бира. Не прекращая движение, в глубоком выпаде, открываясь, бью Мамону. В последнее мгновение тому удается блокировать плечом, он раздраженно шипит - чувствительно приложился. Мечусь дальше. Не забывать о постепенно оправляющемся от болевого шока Глебе. С Севером пожалуй все, но я его за противника и не считал. Пока не выдыхаюсь - это хорошо.
Переворачиваю и опрокидываю все вокруг, что можно перевернуть и опрокинуть. На очередном заходе оказываюсь рядом с барахтающимся Глебом и прикладываюсь изо всех сил по затылку. Трещит. Хорошо. Подхватить его нож не удается - Мамона с Биром слаженно атакуют. Блокирую, уворачиваюсь, снова блокирую и пропускаю. Не нож - левую в челюсть. Жить буду. Снова Бир. Ухитряюсь пнуть ногой в пах Мамону и вновь откатываюсь. Замираем друг напротив друга, восстанавливая дыхание. Груз на конце кистеня описывает вокруг меня ритмичные восьмерки. Хотите еще сюрпризов? Я резко отпускаю веревку и кистень врезается в голову не ожидавшему подвоха противнику. Я лишаюсь оружия, а Бир - ориентации. Сработало. Теперь нужно маневрировать, поставить Бира между собой и Мамоной и добить. Дело техники. Один на один с Мамоной - намного перспективнее, чем против четверых. Недалеко поблескивает валяющийся нож Севера. Бросаюсь к нему...
И там меня встречает дубинка одного из до этого безучастно наблюдавших за событиями охранников. Потом подсечка. Пытаюсь восстановить равновесие, когда меня настигает Мамона. Неловко отмахиваюсь и его нож музыкально перебирает по ребрам. Уже на земле, ухитряюсь чиркнуть кастетом под коленом. Противник спотыкается, но время уже упущено. Снизу вверх наблюдаю залитое кровью лицо Бира, а потом его ботинок, не хуже, дался мне этот Латын со своей обувью, закрывает сектор обзора. Мир взрывается красно-белыми вспышками. А я полагал, что по голове бить не будут. Хочу повернуться, но грубый носок ботинка возвращается неотвратимым маятником и я чувствую, слышу, как крошится носовой хрящ, а глаза наполняются кровавыми слезами. Не знаю зачем, веду ладонью по полу, случайно нащупываю гладкую рукоять и, прежде чем успевают выбить, в слепую, интуитивно, снизу вверх вонзаю нож во что-то упругое, но податливое. Это не я кричу - это кричит кто-то другой, град ударов на мгновение стихает и я почти поднимаюсь, слепо бросаюсь из полуприсяда на движение в багровом тумане, застившем глаза. Опять нож рассекает совсем не воздух, но кто хрипит не понять - я или невидимый противник. Потому что в это же время чувствую, как под лопатку не встречая сопротивления входит и стремится все глубже чужая смертоносная сталь. Время останавливается. Вялые импульсы будоражат успокаивающийся мозг, пытаясь донести информацию - я где-то ошибся. Уже все равно. Ритмичное покачивание позволяет предположить, что меня все еще бьют...
ГЛАВА 2
В глубокой темной пещере с обращенного острием вниз конуса гигантского сталактита срывается мутная капля. Во мраке не видно, какое расстояние ей необходимо преодолеть до дна, но слышно, как со звонким, сопровождающимся мелодичным эхом высоких сводов бульканьем она таранит водную гладь. Или может быть, это была та, которая упала со сталактита тремя мгновениями раньше. А на острие уже набухает новая. Кап! Теряющиеся отражения звука убеждают - объем пещеры безграничен. Кап! Капля за каплей. Странно - эхо становится все гуще, басовитее и теперь уже невидимый гонг глухо вибрирует диафрагмой под ударами обтянутого мехом жезла. В медленно, но неуклонно нарастающем ритме. Тьма. Умм! Удар за ударом. Они не слышатся, не фиксируются органами слуха - тактильно ощущаются, впитываются межклеточными мембранами. Порами, кожей всем телом. Телом, наличие которого я только предполагаю. Нет рук, нет ног - есть некоторый, плавно растворяющийся в бесконечности, относительно разумный сгусток материи. Амебоподобно пульсирующий в такт ударам. Тьма. Так осознается смерть? Или это пульс стучит в висках? Теряющиеся в пространстве искры озноба. Смерть? Наверное, я улыбаюсь. Откуда тогда приходит боль? Покалывающие импульсы расходятся из черной дыры собственного Я и возвращаются вспышками спазмов. Гул ударов. "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою". Ха-ха-ха. Акт творения (3). Попробовать открыть глаза? Их нет. Не так. Понятия "зрение" еще не существует, как не придумали пока "осязание", "обоняние" и еще что-то там. Даже "слух" только формируется. Из завораживающей монотонности откровением свыше проступают слова. Далекие и невнятные. Какофония хрипящих, повизгивающих шепотков. Становятся четче. Постепенно, о, Боже, вы слышали прекрасный голос Ангела? Переливающийся, мелодичный и отстраненно равнодушный одновременно - голос высшего существа. С едва уловимым, немного тягучим акцентом.
- Мне кажется, вы перестарались.
Пауза в тысячу лет.
- Зато все достоверно, - голос отвечающего кажется смутно знакомым, - хотя, признаться, я такого не ожидал.
- Вас предупреждали, что, если он тот, кто мне нужен, то может оказаться чрезвычайно опасным.
- И?...
Без голосов скучно и одиноко, к счастью, разговор возобновляется.
- Это тот, кто Вам нужен?
- А ты получил обещанное?
Резковатый смех, я его раньше слышал и не раз.
- Получили ли Вы желаемое? Я хотел бы просить о... некотором пересмотре условий.
- Основания.
- Четыре трупа - один из них охранник...
- Пять.
- Ммм, действительно. Трое калек - один из них непричастный раб...
- И его судьба беспокоит тебя больше всего...
- Естественно, - хохоток, - Мне кажется, мы с Вами одинаково недовольны результатом.
- Твои проблемы - следствие твоих же ошибок.
- Не спорю, недооценил.
- А что мешало?
- Увы... мы все привыкли считать, что любой механист неопасен без своих приспособлений.
Смех Ангела чист, как прозрачный горный ручей.
- Расскажи еще про Духа Машин... механист. Мы все пользуемся одними и теми же законами Природы, только по-разному. А сила человека - всегда лишь в нем самом.
- Возможно. Последнее время он казался... надломленным. Совсем не таким, каким был год назад. Тогда его даже работать заставить не могли. Четыре недели. Я не подумал об этом.
- Всего за четыре недели?
- Только. Целых четыре недели. Очень много. Мамона ел с рук через десять дней.
- А за прошедший год вам удалось преодолеть экран?
- Сотня драконов! Нет! С другой стороны, последнее время интерес к нему сошел на нет. У ханских чиновников появились новые заботы.
Фраза бьет звонкой пощечиной. Из прошлой жизни проталкивается мысль, пытавшаяся достучаться сквозь вязкий туман небытия. Я хватаюсь за неё, как за соломинку, и вспоминаю. Ошибся. Полагая, что игра ещё не закончена, я ошибся - обо мне забыли. Голос Ангела:
- Видишь, чего же ты хочешь от меня?
- Мне придется списывать потери. Отчеты, всякого рода бюрократические проволочки. Это приведет к увеличению расходов.
- Твоих расходов.
- Конечно. Но ведь мы еще не все уладили с телом.
- Мне он не нужен - оставь себе.
Не нужен. Ведь это обо мне? Вторая пощечина окончательно приводит в чувство. И открывает нервные окончания для нахлынувшей боли. Проникающие ранения и переломы. Не в силах сдержаться, я выгибаюсь дугой.
- Мне кажется, Ваш друг очнулся...
С этого мгновения я четко осознаю, кто я такой, что со мной произошло, и что друзей у меня на самом деле нет. Узнаю второй голос. Желание открывать глаза пропадает.
- Надо же, кто бы мог подумать? - отвечает Ангел.
- Как просили, - усмехается Хозяин.
- Это ни о чем не говорит, сомневаюсь, что он выкарабкается.
- У меня создается устойчивое впечатление, что Вы торгуетесь.
Ангел молчит. Загадочный голос меня интригует.
- Вы говорили, что он похож, - продолжает Хозяин, - вдруг, все-таки?
Ангел по-человечески хмыкает.
- Ко всему весьма неплохой механист.
- Их ведь не так много в этом безумном мире?
- Чернокнижников не любят, те, кто ещё знает - стараются все забыть.
Хозяин рассуждает о таких предметах... Мне он казался более ограниченным. Стараются забыть. Что они знают? Видят во всем зло и разрушение, тащат на костер любого, кто жаждет познать суть вещей.
- Последний аргумент - если Вы откажетесь, я буду вынужден принять меры, чтобы его состояние действительно соответствовало официальной информации.
- С чего ты взял, что мне не все равно?
Хозяин смеется. Странно, смеется без зла, без ехидства, по-моему, чистосердечно.
- Барьер. Он безупречен. Я вижу каменную стену, блоки подогнаны с идеальной точностью, в швы невозможно просунуть лезвие. Полированный гранит - нерушимый, как Мировая гора. Но знаете что?
- Да?
- Цвет. Камень иногда темно-серый с белыми прожилками, иногда непроницаемо агатовый, а иногда светлый с розоватыми вкраплениями.
Ангел смеется и этот смех опускает существо с небес.
- Эмоции. Не перестаю удивляться. Отсутствие систематизированного подхода порождает невообразимое многообразие индивидуальных интерпретаций. А так?
- Сочащаяся влага, замшелая плоскость. Намного лучше, - не вижу, но чувствую - Сам улыбается, - но я не хочу открывать все свои секреты.
- Мне казалось, мы честны друг с другом, так ведь?
- Не надо, - просит Хозяин, - я уже имел возможность убедиться.
Я понимаю, о чем они говорят. Сакральное зрение. Способности людей столь разнообразны и даже схожие проявления у каждого выражаются по-своему. Если один видит чужую защиту монолитной стеной, то для другого она - бескрайняя водная гладь, для владельца, быть может, смерч, свитый в кокон воздушный поток. А Хозяину по штату положено уметь оценивать людей, по мелочам, подвластными лишь ему методами. Всех, даже очень сильных. Кроме меня. Мой щит любым воспринимается одинаково - марево, головокружительная неопределенность, рефлекторно вызывающая тошноту и отвращение. Потому что он рукотворный, дословно, в прямом смысле, созданный руками. Я ведь механист.
Интересно, кто же все-таки его собеседник, тот, кого так интересует моя личность? Наверное, стоит попытаться посмотреть. Если Мамона не выполнил обещания и не извлек глазные яблоки. Боль во всем теле такая, что определить источник совершенно невозможно и кажется, будто болит сам мозг. Что за равнодушие к самому себе? Слепота? Гнев и ужас придают сил, тьма сдается. Черноту разрезает узкая красноватая вертикальная нить, уголки глаз царапает спекшаяся кровь, слипшийся частокол ресниц разрывается и полумрак кабинета Хозяина ослепляет, как солнечный полдень. Я жмурюсь и повторяю попытку взглянуть на мир. Чуть медленнее. "И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы" (4). Что ж все лезет-то? Общение с братьями-свидетелями о себе знать дает? Однако, надо отдать должное - свет хорош.
Понимаю, отчего не удавалось сразу открыть глаза - мешают наполненные кровью мешки вместо век, все лицо опухло, как от пчелиных укусов. Вид у меня - сошел бы за местного. Во рту кисловатый железный привкус, щупаю неповоротливым языком зубы. Хорошие новости - передние на месте, хоть и шатаются, коренные в порядке. Еще повоюем. За своими рассуждениями замечаю, что приведшие меня в сознание голоса стихли. Пора познакомится с Ангелом, только лицо обращено не в ту сторону, разговор был слышен немного правее. Поворачиваю голову, новый укол, фокусирую зрение. Вижу. Ангел.
Длинные, чуть волнистые светлые волосы. Собранные в пучок на затылке. Миндалевидные карие глаза, окруженные бархатной бахромой ресниц, тонкие правильные брови. Прямой нос с небольшой горбинкой, чуть выступающие скулы, полноватые, насыщенного цвета губы. Слегка ироничный взгляд. Широкие, свободные брюки защитного цвета и короткая обтягивающая черная кожаная куртка, застегнутая под горло серебряными пряжками. Выступающие из-за плеч, нет, не крылья, длинные и тонкие рукояти двух клинков, перевитые алой нитью. Походный Ангел. Высокая грудь и тонкая талия. Девушка - я не разочарован. Не отказался бы от такого хранителя.
Она тоже меня рассматривает. Без особого интереса. Глубокие глаза. Зрачки расширяются, заполняя всю радужную оболочку. Заглядывает. Очень напористо. Некоторое время держится, затем отворачивается, поднеся руку ко рту.
- Так всегда, - комментирует Хозяин, - чем сильнее, тем противнее.
Уж конечно. Это резонанс, дорогая. Активный контур - на термопаре. Сам борюсь с приступом, эта штука работает в обе стороны. Аж зубы ломит. Не слабо.
- Так берете? - интересуется Хозяин.
Чувствую себя тунцом в торговом ряду.
Его гостья помассировала виски и встряхнулась. Быстро в себя пришла, есть потенциал.