Ночь - это имя иной действительности, мир иных измерений...
Там, в часовом механизме, мощным зарядом притаился день. День... Он пока спит, и ты не буди, не трогай его. Растревоженный, еще слепой, еще бесплотный, он молча обнажит свое тусклое жало, грозя осторожно, очень осторожно вдруг пронзить, раздавить, искромсать тебя. Поэтому, тссс... Спи, спи, окопайся, заройся глубже в свои одеяла, затаись в ее складках, спрячься в самых затаенных закоулках своих снов, запутай свои следы в кружевах его бесконечных лабиринтов, прикинься ее бесплотной тенью, ведь тебе ничего и не надо в этой жизни, у тебя нет никаких желаний, ты человек смирных страстей.
Редкое окно светит неосторожно ночью, током безутешных дум освещено оно. Спит ночью за крепкими засовами державный род "Gomo Sapiensov". Среди них спит и Он - твой враг, тоже "Человек", тоже "Разумный". Видишь, смотри, вот он, со смятым клынышком безупречной бороды, огородив свое мягкое нутро острым частоколом крепких зубов, плотной светомаскировкой прикрыв амбразуры глаз, вот он видишь, ты видишь - он спит.
Жерлом дня выстреленный о стену действительности он сейчас брошен в темную яму своих сновидений. Да, он скомкал простынью, жарко, жарко ему, он весь вспотел, он, он такой сильный, такой страшный, такой несчастный зверь.
Возможно, сейчас его душа беспечно, голубым мотыльком порхает с былинки одного дивного миража на другое. Впрочем, быть может он, его поверженное, его мокрое, его тяжелое, бренное тело возможно в самых глубоких недрах его снов, претерпевает муки за какой-то грех совершенный им, быть может, еще в младенчестве.
Прячась от кошмара дня, он сейчас полностью ушел в потусторонний мир, в мир снов, увязнув в его тине. Здесь он всего лишь спинным мозгом помнит себя, помнит что он еще живой, что он пока еще житель яви, что в этой малолюдной эфемерной Вселенной, он, как его фантомное божество, как виртуальная нематериальная плоть, находится здесь в абсолютной безопасности, и что здесь он неуязвим, что здесь он бессмертен.
Иное дело Утро... Тяжко пробуждение утра. Утро требует суеты, действия, утро требует заботы о хлебе насущном, ведет борьбу за существование, чтобы и для тебя в чаде вселенной, нашлось бы хоть какое-то место, достался бы хоть какой-то плод.
Они, люди, утром особенно опасны. Поеживаясь от утреннего холода, еще всего только одной ногой ступив в действительность дня, в слепой слабый свет утра, другой еще увязшие в хмеле ночи, они, одурело зевая, поеживаясь каждой клеткой от холода нагрянувшего дня, они расторопно седлают свои машины и бессмысленно смотрят, на вдруг (всегда почему-то вдруг), неудержимо бешено накручивающийся на маховик дня ленту своего пути. И обгоняя друг друга мощью своих стосильных моторов, огрызаясь сигналами, они спешат, они мчаться, они рвутся, к своим орудиям борьбы, боясь не вписаться в очередной поворот судьбы, боясь как бы не выстрелить последним, боясь не быть услышанным в общем залпе по небу.
Пробуждение ночью дает и несколько минут истинного бытия. Когда ты можешь отойти от своей проторенной тропы и сесть несколько поодаль от нее, на бугорке, и со стороны посмотреть на свою тропу, и оттуда увидеть, как она неухожена и грязна, как она мрачна и пустынна, увидеть в какой страшный, какой темный и сырой овраг она ведет.
Ты также вдруг увидишь, как отражается твоя тень в звездной пыли галактик. Ты также увидишь в круговерти звезд, откуда берут начало твои самые самые первые, твои еще совсем нетвердые шаги. Ты увидишь вдруг, что когда-то твои следы большой вьющейся дорогой проходили от одной сияющей звезды к другой. И еще, еще, ты так же увидишь, как потом кто-то, кто-то неведомый, кто-то непонятный и страшный, своей невидимой, но твердой рукой медленно, но неумолимо все оттеснял и оттеснял и в конце концов вытеснил тогда твои юные следы с той, твоей, изначальной широкой, вьющейся серпантином среди звезд широкой дороги, на вот эту твою нынешнюю, эту узкую, эту грязную, эту одинокую тропу.
А звезды... Они ведь тебя так ждали, так звали... Они и сейчас, они и сейчас зовут тебя. Они и сейчас кричат тебе - вернись, ты слышишь, вернись, убежи, сойди, сверни с тропы. Но ты их уже не слышишь, ты не хочешь их слышать, ты их уже не понимаешь, ты мотаешь головой. Поздно уже,- говоришь ты, узка тропа, - говоришь ты. Жизнь, - говоришь ты, - это тяжелый, это бессмысленный, лживый сон. Ты говоришь, что никто, что никто и никогда не протянул тебе молодому руку помощи, когда ты так в этом нуждался, когда ты так задыхался. В этом чудесном мире добрых, милых людей, тебя только очень бережно, очень старательно все отпихивали и отпихивали, сочувственно тесня на вот эту вот тихую, на эту вот грязную, всю в ухабах и колдобинах разбитую тропу. И ты уже весь врос в свою тропу, пустил в нее корень, ты уже сосешь ее гниль, ты и тропа уже одно целое, ты уже сам эта тропа.
И ты встаешь, ты оскорблен, ты обижен, Ты боишься вдруг расслабится и предать ее, ты боишься вдруг обидеть ее. И ты спешишь, ты ускоряешь свой шаг, ты почти бежишь к ней, к ней, к своей родной тропе.
И вот, и вот ты уже идешь по ней, пусть заросшей колючками, пусть кривой, пусть грязной, всю в рытвинах, но родной. Ты идешь нахмуря брови, сжав скулы в свой загон. Ты говоришь себе, - она все же какая бы то ни была, а твоя тропа, тобой проторена, твоими думами отмерена, твоими слезами окроплена. Она не предаст тебя, она и только она, молча делила твое горе, и твои слезы, в то время, когда вы, звезды, лишь убаюкивали меня своими сладкозвучными песнями, суля только победы и радости за труды.
...Пора. Пора... Надо спешить, надо поспеть в свой овраг, пока не занял его какой-то другой, другой обиженный, другой сын звезд. Да, найдутся и на эту тропу, как она узка и неприглядна, охотники. Всем надо есть, всем как-то надо укрытся от непогоды, всем боязно потеряться в этом мире.
Людям нужно много-много часов, от совсем-совсем крохотных до самых больших, до башен громадин выставленных идолами в центрах столиц, дабы не опоздать человеку встать вовремя у своих орудий.
И ты тоже, ты тоже человек, живая плоть, ты тоже спешишь к своим орудиям, ты тоже спешишь занять исходные позиции, ты тоже окапываешься, потому что будильник вот-вот готов уже дать старт, готов взорваться, взорваться утренним светом, извергнув из себя этот уже мертвый, страшный мир, с его скрежетом и гамом, с его грязью и вонью.
Тяжелый маятник больших настенных часов грозно поводя отливающий блеском стали пальцем громогласно напоминает, топя своим оглушающим боем весь мир, всю встревоженную тобой ночную вселенную. Задувая уже едва теплящуюся душу твоих погибающих звезд. Маятник строго предупреждает, он напоминает, что пора, пора, быстрее маскируйся, быстрее потуши свои звезды, обмани, обмани всех, что якобы ты умер, ты умер, ты умер...
... И ты оторвавшись от стола , поеживаясь от холода вдруг наступившего утра, отложил в сторону тетрадь и карандаш, накрылся плотнее одеялом, потушил свою настольную лампу, удивился этому странному нечто, что неожиданно вышло только что из под твоего бессоного пера, закрыл глаза, а потом, потом, потом ууууууумер...
Врэж НИКОГОСЯН
МОСКВА. МГУ. 24 мая 1982
С 24 по 25 марта 1980 г. От 5 утра до 6,25 часов ночи.