Аннотация: Да, тут есть скинхэды. И нет четкой авторской позиции по отношению к ним. Вот так. Страшно?
ЛЕДЯНОЕ ПЛАМЯ
- Восемьдесят восемь!
- Восемьдесят восемь, брат.
Вальтер, в обычной жизни: Илья, вскинул сжатый кулак от сердца и вправо. Я ответил тем же. И почувствовал укол совести, увидев в глазах мальчишки неприкрытое обожание. Холдо! Почти как Хэндо, герой культового "Romper Stomper". Самый старший, самый крутой, самый-самый. Настоящий лидер, харизматическая личность...
Расчетливая сволочь, притворяющаяся другом.
Мы пожали запястья -- по традиции вайт-пауэров. Стукнулись грудь в грудь. Вальтер -- парень здоровый, мышцы накачал так, что чуть рубаху не рвут, ростом же намного выше меня. Но -- преклоняется. Вирус какой-то, что ли?
- Это пиво? - спрашивает Вальтер, склоняясь над ящиком.
- Теплое?
- Ага.
- Тогда не пиво. Теплое -- это моча. Пиво должно быть холодным.
- Понял, - догадливый Вальтер утаскивает ящик на кухню, поближе к холодильнику.
В комнате включают магнитофон. Юношеский голос с закосом под рычание солистов хэви-металл-групп завывает:
Чёрный труп на столе. Пульс, дыхание -- на нуле!!
Как при жизни пахнет он... Ниггер! Гиббон!!!
- Выключите это дерьмо! - не выдерживаю я. - Вовчик! Геббельс, твою мать!!
Нож вычерчивает раны на теле мёртвой обезь...
Заткнулся. Уже хорошо.
Снимаю ботинки, прохожу в комнату.
- Зиг хайль, майн фюрер! - дурашливо салютует Вовчик-Геббельс. Природа обделила парня ростом, но зато добавила энергии. Бьет через край, из ушей выплескивается. Гвоздь в заднице у всего коллектива. Как он вообще в скины угодил? Черт его знает. - Чем мой фюрер недоволен?
- Восемьдесят, Вовчик. Еще раз включишь это дерьмо, руки оторву. Что хоть такое?
- Вайт хоррор, идеологически выдержанная группа, альбом "Прирожденный скинхэд", год девяносто девятый, - преданно излагает Вовчик. Шут гороховый. - Моя любимая песня "Железногорск-2000"! Иду с ножом в кармане, - начинает Вовчик исполнять на манер рэпа с соответствующими движениями рук. - С повязкой на руке, жиды поют по-русски с Кобзоном во главе...
- Геббельс, заткнись, будь другом. Даже идеологически выдержанное дерьмо все равно остается дерьмом. Мне что, в вас еще музыкальный вкус воспитывать? Лучше бы ромперов поставил. Или марш мертвых наци...
- Это не актуально.
- Зато концептуально, - огрызаюсь я.
- Еврейские словечки? Ха-ха. Скино-масоны? Как ты это называешь? Больные слова? Актуально, концептуально, номинальный, перфекционизм, адекватность, интерлюдия...
- И сейчас так называю. Так что, заткнись, Геббельс, пока какой-нибудь заговор с твоим участием не раскрыли. Совершенно случайно, конечно. А показания...
- А показания мы из него выбьем! - радостно провозглашают за моей спиной. И по плечу меня: хлоп! Ой-е, крепкая у Дениса рука. - Восемьдесят восемь, Холдо. Зиг хайль, наш любимый еврей! - это уже Вовчику.
Денис по прозвищу Казак отслужил два года во внутренних войсках, где лишился почти всех зубов. Воевал. Чечня, Ичкерия. В Грозный въезжали на бэ-тэ-эре, врубив "Rammstein" на полную громкость через внешние динамики... Люто ненавидит чеченцев и вообще всю кавказскую диаспору. Хотя, как ни странно, зубы ему выбили свои же сослуживцы. Человек бесстрашный и в драке незаменимый. Единственные, кого Денис боится -- это стоматологи...
Второй год зубы вставить не может.
Вовчик показал Казаку жест, именуемый "отруби по локоть".
- Ах, ты!! - Денис прыгнул вперед...
- Холдо, привет! - появляется на шум борьбы Маша-Гелла. Здоровенная деваха, с бритой головой, по-мужски оплывшим лицом, и в черной футболке. В руке -- гитара. - Стильный цвет, - говорит она, озирая мою розовую рубашку, широкие штаны на подтяжках и темно-серое пальто без рукавов. - И вообще: прикид классный. Прямо выходной костюм. Че сегодня, праздник какой?
- Да. Позже объясню.
- Хр-рр. А-а! - поворачиваемся и дружно созерцаем единство и борьбу противоположностей: рослый Денис ухватил Вовчика за щиколотку и поднял вниз головой, а Геббельс в ответ кусает противника куда-то в район колена. Соответственно, Казак пытается спасти ногу и скачет по комнате. После каждого прыг-скок голова Вовчика оказывается в опасной близости от пола...
- Как ваше ничего? - спрашивает Маша, зевая.
- Спасибо, Гелла. Все хорошо. Как твои Диаблы Ту?
- Ох, бля! Сорри, Холдо, я ненарошно, - спохватывается она. - Застряла на пятом уровне... демоны проклятые. Лезут и лезут, ниггеры какие-то, чест слово...
- Гелла, а...
- Голову мыть будете?
Холдо решил, что уж на этот вопрос он ответит сам -- без помощи Другого:
- Да.
- Проходите, пожалуйста, - сказала девушка. Холдо последовал за ней к белой раковине, краем глаза наблюдая отражение собственной фигуры в зеркалах. Среднего роста, темные волосы до плеч, плотного сложения...
Седоватый мужчина, над шевелюрой которого колдовали руки полненькой парикмахерши, скосил на него глаза, тут же отвел. Выглядел седоватый расслабленным и неопасным, но Холдо насторожился. Почему-то здесь избегали смотреть прямо, предпочитая вот так -- искоса и с прищуром. Надеюсь, подумал Холдо, я выгляжу...
"Адекватным". Он поморщился.
Чужое слово. Больное слово.
- Садитесь, пожалуйста, - заговорила девушка. - Откиньте голову, - перед глазами Холдо оказался белый потолок. - Вода не слишком горячая? Сделать похолоднее?
- Да.
Другой знал много больных слов. Все они были чужими для Холдо, от каждого шло фальшивое, лихорадочное, липкое тепло -- они не грели, а лишь туманили мысли, словно плохо очищенное виски. За такими слова легко прятаться, подумал Холдо, стоит только...
- Так лучше?
- Да.
...наворачивать одно на другое.
Но есть слова проще и честнее. "Еда", "осень", "дом", "костер". Они теплые. А еще есть слова прохладные, слова холодные, а иногда -- обжигающе ледяные, словно ружейный металл на морозе...
Настоящие слова.
Такие, как "честь". Долг. Такие, как "ярость".
Холдо вздрогнул.
- Хх-аар-х!
Треснуло! Ранняя весна -- лед подтаял, набух водой, превратившись в западню для неосторожного всадника. Задние ноги жеребца провалились. Он с испуганным ржанием рванулся, ломая подтаявшую корку, и -- погрузился по круп. Передние копыта замолотили в воздухе. Маршал мгновенно привстал на стременах, выдернул "Винчестер" из перевязи, швырнул в сторону... взвился в прыжке...
Уже приземляясь спиной на пористый, рыхловато-серый подтаявший лед, подумал, что надо сразу перекатиться вправо, чтобы не...
Плюх!
...провалиться. Спина погрузилась в мягкое. Вправо, вправо, еще раз вправо... Белое, черное, белое, черное, белое... Белое. Стоп. Теперь -- лежать неподвижно. Ждать. И надеяться, что сердце бьется недостаточно сильно, чтобы потревожить хрупкий лед.
Бух. Бух. Бу-бух.
Маршал замер, раскинувшись -- словно обнимая реку. Слева раздавались глухие удары, плеск воды, обреченное ржание... Жеребец тонул. Все еще тонул. В скором времени его затянет под лед... а маршалу придется идти пешком...
Беглец тем временем все дальше. Проклятье! Что за невезение...
Другого звали Антон. В первые дни Холдо часто терял сознание, когда же приходил в себя, видел глазами Антона немногое. Иногда: котелок с похлебкой, реже: тарелку с поджаренным куском мяса; какой-то стол с бумагами, временами -- белую комнатку, где Антон неторопливо справлял нужду. Но чаще всего взгляд Другого упирался в ящик с движущимися за стеклом картинками. Люди стреляли, люди целовались, люди женились, люди заводили детей, люди смеялись...
Но стреляли они гораздо чаще.
Все миры одинаковы, подумал Холдо в один из коротких периодов ясного сознания. Дайте человеку ружье, и он найдет, кому снести голову.
- Как стричь? Модельную или подровнять?
"Снять с боков и затылка, сверху укоротить, виски прямые." Холдо проигнорировал совет. У него были другие планы.
- Налысо.
"Что-о?! Не хочу! Я буду выглядеть как гребаный наци!"
- Вы уверены? - в голосе парикмахерши -- неподдельное сожаление. Пальцы берут темный локон. Длинный, шелковистый. Нечасто тридцатилетние мужчины стригутся, как лопоухие призывники. - Нет, вы точно уверены?
- Да.
"Это же моя голова. Мои волосы. Моя...", привычно заканючил Антон. В последнее время Другой стал капризным и раздражительным, даже пару раз пытался вытолкнуть Холдо в темноту. Холдо терпел. Дело, ради которого он пришел сюда, ради которого потерял свой старый мир и не мог обрести новый...
Проклятое дело требовало дьявольского терпения.
Долг -- очень холодное слово. Очень и очень.
Честь.
Совершенно ледяное.
- Подумайте! У вас чудесные волосы, густые и красивые. Может быть...
- Нет, - равнодушно сказал Холдо. - Стригите налысо.
Несколько долгих мгновений он смотрел в зеркало. Почему-то увиденное там поразило его воображение больше, чем первое пробуждение в кресле перед слепо моргающим телевизором. Больше, чем желтый лист под коркой льда. Больше, чем железные повозки или женская откровенная чувственность...
Даже больше, чем оружие в ящике с нижним бельем.
В зеркале был незнакомец.
Бритый налысо череп неровной формы. Мягкий подбородок, высокие скулы, широкий лоб. Впрочем, Антон никогда не отличался красотой или особой выразительностью черт...
Однако незнакомец в зеркале не был Антоном. Обычное ("типичное", опять больное слово) лицо. Только в типичную эту внешность, как в свежую глину, впечатана холодная воля маршала Энтони Холдо.
Ироничная складка губ, изгиб бровей...
И -- просверком ножа в тесноте драки, холодом свинчатки в ладони: зеленоватые, с проледью, глаза.
Человек выглядел достаточно упертым, чтобы прошибать головой стены.
Беглец уходил все дальше, забираясь в предгорья, а маршал преследовал его. Эта пустыня была белой, огромной, слепящей -- ледяной сестрой Долины Смерти и матерью снежной слепоты. Просторной могилой для уставших путников. Маршал упрямо шел вперед, закинув на плечо уцелевший винчестер. Пальцы левой руки уже не болели. Он думал, что отморозил их, но не знал точно, так ли это. В любом случае: наблюдать, как пальцы осыплются кусками мертвой плоти, у него не было никакого желания. Даже если он лишился руки, как лишился кончиков ушей и носа -- про это можно забыть. Главное: шаг левой, шаг правой...
Дыхание паром вырывается изо рта.
Держать темп.
Левой, правой, левой, правой. И -- сохранить правую руку. Даже не всю. Не надо жадничать. Это ни к чему... теперь. Два пальца: большой, чтобы взвести курок, и указательный -- чтобы отпустить свинцовых птичек на волю. Хватит с запасом. Впрочем, по большему счету, можно было обойтись и без большого пальца...
Лишь бы стояла прежняя безветренная погода. Лишь бы следы на снегу...
Лишь бы...
Долг.
Лишь бы...
Честь.
Лишь бы...
Холод, холод, холод.
Огромный медведь ревел на свору маленьких собак, выглядевших как кутята рядом с великаном в полтонны весом. Собаки лаяли и норовили укусить. Гризли отбивался, с невероятной скоростью выбрасывая лапы. Вот когти его задели одну из шавок... Визг, брызги крови. Разорванный пес упал на землю.
Вцепившись медведю в ухо, висели две шавки, раскачиваясь наподобие громадной серьги.
Выстрел. Медведь взревел, вскинулся...
И упал.
...Холдо выключил телевизор.
Мне нужна свора, подумал он. Если я собираюсь охотиться на крупного зверя -- а Клаус-Расул зверь очень крупный и очень опасный -- мне нужен десяток злобных псов, готовых вцепиться медведю в уши...
И, кажется, я знаю, где этих псов искать.
- С вас пятьдесят рублей, - сказала девушка с ножницами. Поправила волосы тем особым, женским движением. - Ой, спасибо. Ваша сдача... Я чем-нибудь еще могу вам помочь?
Я ей нравлюсь, отрешенно подумал Холдо.
- Да, - сказал он. - Помогите, пожалуйста. Где тут можно сделать татуировку?
- Какую?
"Какую татуировку?" - эхом отозвался Антон. Тревога в его голосе сменилась паникой. "НЕ СМЕЙ ТРОГАТЬ МОЮ КОЖУ, ПАРШИВЫЙ УБЛЮДОК!"
- Кельтский крест. Скрещенные топоры в лавровом венке. Может быть, двойные молнии или свастику...
- Вы -- фашист? - ее ужас был почти смешным. - Это же... это...
- Я не хочу быть белым кули в собственной стране.
НЕСМЕЙТРОГАТЬМОЮКОЖУПРОКЛЯТЫЙНАЦИ!
Пожалуйстапожалуйстанеделайэтогонетпрошутебянет
Он не знал, на какой день снежная пустыня легла в подножие гор, но ему было уже все равно. Появились ели в толстых белых шапках, оголенные стволы сосен, покрытые инеем ветви. Небо было пронзительно синим, снег ослеплял. Маршал шел. Карабкался через выступы горной породы и каким-то чудом определял правильное направление. Каждый раз он боялся, что, миновав следующий камень, потеряет след, и все окажется напрасным...
Маршал шел.
Пока ему везло.
Погода была ясной и безветренной, беглец же берег лошадь и шел в обход неудобных каменных выступов. Маршал карабкался напрямик. Ему некого было беречь или жалеть. Ни лошади, ни припасов. От него самого осталось не так уж много. Каждый шаг давался с трудом, обмороженные пальцы...
Впрочем, о пальцах можно было забыть.
В ход пошла левая ладонь.
Кажется, он в кого-то стрелял, затем что-то ел, а потом еще оставался на ночь в теплом брюхе. Вонь от внутренностей страшная. Но было тепло. Тепло расслабляло, в отличие от ярости. Кружилась голова. Болела несуществующая уже левая рука, на повязках выступила кровь. Тепло расслабляло, подтачивало холод настоящих слов. Долг -- очень холодное слово. Очень и очень. Честь. Совершенно ледяное. Усилие, которое он затратил на то, чтобы выбраться из остывающего брюха (олень, это наверняка был олень), едва не заставило его расстаться с жизнью. Но...
Он шел.
Осталось всего пять патронов, маршал знал, что перезарядить винчестер больше не удастся. Он не мог рисковать боевой рукой, хватаясь за обжигающий металл без нужды. Указательный палец еще двигался, двигался и большой, хотя и с трудом. На кончике указательного появилось небольшое пятно обморожения, средний палец был в порядке. На безымянном уцелело две фаланги... Мизинцу пришел конец. Невелика потеря.
Маршал шел.
Пожалуйстапожалуйстанеделайэтогонетпрошутебянет
Почти ослепнув, глядя на мир сквозь узенькие дырочки обледенелой тряпки, маршал брел по следу, а беглец уходил от него. Цепочка следов тянулась все выше в горы. Жестокое солнце светило с прозрачно синего неба. Все чаще попадались выступы породы, но маршал больше не пытался срезать. Он просто шел. Иногда перед глазами начинали плясать черные точки, потом свет мерк...
Кружилась голова.
Маршал продолжал идти вслепую, зигзагом следов пятная цепочку, проторенную беглецом. Потом зрение возвращалось, но туман перед глазами не рассеивался. Теперь он был с ним всегда. "Винчестер" на плечах казался непомерной тяжестью... А все вокруг было белым.
Маршал шел. Ему казалось уже, что он идет сквозь облако.
На некоторый день одна темная точка выделилась из сонма подруг, плясавших у маршала перед глазами. Точка медленно и важно вальсировала. Прошло время. Точка разрослась до размеров камешка, потом -- булыжника. Наконец, маршал разглядел, что это. Павшая лошадь. Беглец пошел пешком. По видимому, лошадь оступилась и сломала ногу. Беглец вырезал печень и выспался в тепле брюха. Кажется, беглеца звали Клаус. Маршал уже не помнил, что этот Клаус совершил. Но его было необходимо догнать...
Долг -- очень холодное слово.
Очень и очень.
Маршал шел.
Дальше выяснилось, что цепочка следов стала очень странной. Неровной. Как будто человек, оставивший следы, сильно хромал. Повредил ногу? Лошадь упала неудачно. Беглец лишился преимущества в скорости.
На следующий день маршал увидел его...
Человек сильно хромал и шел, опираясь на кривую ветку.
Маршал проверил правую, боевую! -- руку. Пятно обморожения на указательном пальце разрослось, охватив всю фалангу. Большой палец едва шевелился и при каждом движении стрелял болью. Средний... Если что, подумал маршал, сгодится и средний. Безымянного пальца больше не было. Когда маршал, прихватив край зубами, разматывал тряпку, посыпались куски промороженной плоти. Невелика потеря. Беглец уже совсем рядом.
Подойти на двести футов, а лучше -- на сто пятьдесят. И -- стрелять.
Маршал шел. Беглец хромал.
К полудню расстояние между ними сократилось до пятисот футов. Несмотря на огромную усталость, маршал нагонял. К трем часам дня он выиграл еще сотню. К семи -- расстояние сократилось до двухсот пятидесяти футов. В девять стало темно. К тому времени расстояние между противниками составляло всего двести футов. Нормальная дальность для здоровых рук и опытного глаза, но не для полуослепшего маршала с культяпками вместо ладоней... Пора было выбирать место для ночлега.
Утром его скрутил кашель. Непрестанно кашляя, маршал пытался идти, но изнемог и повалился в снег. Нажевался снегу. Пошел дальше. Через несколько шагов его скрутил новый приступ. Снег окрасился кровью. Маршал встал и снова пошел. Перед глазами маячила темная спина.
К полудню расстояние между противниками составило двести двадцать - двести тридцать футов. Маршал начал отставать. Его след теперь был отмечен кровавыми пятнами. В голове мутилось...
Через некоторое время он решился.
Маршал стащил с плеча "винчестер", лег в снег. Долго ставил реечный прицел остатками пальцев правой руки. Ладонь почти не слушалась. Зажал ружье в сгиб левой руки, поставил средний палец на спусковой крючок. Металл обжигал.
Маршал прицелился.
В вертикальной щели появилась темная спина.
Внезапно беглец повернулся и посмотрел маршалу в глаза. Медленно, неловко поднял винтовку -- маршал как загипнотизированный наблюдал, как возникает в прорези прицела темное дуло. Потом -- реечный прицел. С руками у беглеца тоже было не все в порядке. Но -- прицел встал на место. Теперь они смотрели в глаза друг другу...
Давай, молча произнесли губы беглеца.
Давай, сделаем это.
В следующий момент они одновременно нажали на спусковые крючки...
...- Восемьдесят восемь!
- Восемьдесят восемь, брат.
Подошли еще двое парней, потом еще несколько. Открыли пиво, разместились вокруг стола, выставили закуски: пачки чипсов и фисташки. Я занял место во главе. Вальтер сел по левую руку от меня, Маша с гитарой плюхнулась в правое кресло. Остальная шатия-братия расселась, как душа велит. Взяли бутылки. С громким: шпок! -- отлетели пробки, застучали по столу.
- Холдо, ты чего так вырядился? И с каких пор ты носишь подтяжки? - спросил Казак, слегка помятый после возни с Вовчиком. Взъерошенный, но не утративший боевой дух Геббельс занял место напротив Дениса и корчил "светочу скин-движения" обидные рожи. Рожи получались преуморительные...
- Всему свое время, казаче, - говорю. - Подожди чуть-чуть...
Эх, пора!
Встаю с бутылкой "Сибирской короны" в руке. Выкрики: "Эй, тихо вы!", "Холдо говорит!" и "Заткнись, плиз, народ! Слушать будем!" Поднимаю руки -- крики смолкают.
- Друзья! Белые братья... и белые сестры, конечно! - салютую бутылкой -- от сердца и вправо-верх. Вокруг: смех. - Я вас всех здесь прекрасно знаю, я многое с вами прошел и успел вас полюбить... Геббельс, опошлишь момент -- морду разобью, - я показал кулак с набитыми костяшками. - Продолжаю: успел вас полюбить. И ведь есть за что! Вот, например, Денис Казак, гроза чехов... и стоматологов! Помню, был случай...
...- И меня! - Вовчик тянет руку, как первоклашка и чуть не подрыгивает от нетерпения.
- И тебя, Геббельс. Вот помню, был случай, когда Вальтер пошел на рыбалку, а Вовчик с ним увязался. Дальше случилось вот что...
- А Гелла, помню...
- А Вальтер...
- А...
Я вышел на ночной воздух, потянулся до хруста... глубоко вдохнул. Был Холдо, глава местных скинхэдов, остался Холдо, ледяной маршал. Я похлопал себя по бедру -- сквозь пальто прощупывается, значит -- на месте. Пятизарядный дробовик ИЖ-76, напоминающий револьвер с очень длинным стволом. То самое оружие, что хранилось у Антона в ящике для трусов. Самодельная кобура пристегнута к бедру ремешками. А подтяжки -- чтобы штаны не слетали. Все, как тогда. Пять патронов, снег и футов двести между нами.
И один из нас умрет.
Или оба.
- Уходишь? - спросили за моей спиной. Машин голос. Догадалась, значит?
- Да.
- Навсегда?
- Есть дело, - ответил я. "Дело" -- было холодным, но недостаточно. Неправильный выбор. - Долг, - сказал я и почувствовал ожог на кончиках пальцев. - Честь, - сказал я. Ледяное пламя охватило левую руку. Очищающая боль. - Дело чести и долга, Маша.
- Это тот черный, да? Расул? Которого мы последнее время обрабатывали? Дачу, машину, подожгли магазин... Он -- как ты, правильно? Он согласился?
- Да. Не знаю, что нас связывает с Клаусом... с Расулом, но эта связь сильнее времени. Та дуэль закончилась странно. Сейчас все иначе... и при этом ничего не изменилось. И тогда и сейчас медведь понял, что его загнали. Простая дуэль без правил. Мы достаем оружие и стреляем до тех пор, пока один из нас не умрет.
- Ты можешь остаться с нами.
- А дальше? Ты подумала об этом, Гелла? Мне тридцать лет. Я -- Холдо. Маршал. Мое дело: ловить беглецов. И сегодня вечером меня ждет работа... Если выполню, у меня будет впереди еще примерно тридцать лет.
- Сейчас живут и до ста сорока. - Маша замялась, но все же продолжила: - Я... я рассчитываю дожить до девяноста.
- Всего лишь? Тебе хватит на все, что ты задумала?
- Осталось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время? - с сарказмом произнесла Маша. Выпрямилась и крепко меня обняла. - Мне хватит. Береги себя, маршал Холдо.
- Леди? - я приложил два пальца к невидимой шляпе. - Приятно было познакомиться.
Желтый лист в изморози.
...Он пришел все-таки, мой беглец. Клаус -- Расул Имгабетович Аливердиев, преуспевающий бизнесмен, у которого в последнее время начались некоторые проблемы с хулиганами. Со скинами.
Иными словами, кто-то вцепился медведю в ухо...
Мои ребята.
Жесткий прищур глаз выдавал в Клаусе настоящего стрелка. Наконец-то мы закончим нашу снежную дуэль. Маршал и беглец, беглец и маршал. Белые шапки елей и прозрачно синее небо...
Следы на снегу.
Левая рука словно онемела.
...А еще есть слова прохладные, слова холодные, а иногда -- обжигающе ледяные, словно ружейный металл на морозе...
Настоящие слова.
Такие, как "честь". Долг. Такие, как "ярость".
Я улыбнулся одними губами и откинул полу пальто...
