Аннотация: Гул стих, я вышел на подмостки... Может ли гладиатор быть актером?
... - Идущие на смерть приветствуют тебя!
Я медленно шел по кругу, держа ловца в центре, и песок, налитый солнцем песок арены скрипел под ногами. В правой руке я держал короткий широкий, слегка загнутый меч, время от времени пытаясь попасть зайчиком в глаза противнику, но тот был старым бойцом, и на уловку не попадался... Небольшой прямоугольный щит прикрывал левую половину моего тела от внезапного удара -- не то чтобы уж очень прикрывал, и уж точно не половину, но... Ударить меня в сердце еще никому не удавалось.
- Иди ко мне! - внезапно закричал ловец, бросая сеть. Та летела так лениво, что я без труда уклонился, выпрямился и насмешливо отсалютовал противнику мечом. Аплодисменты раздались со всех сторон -- нас оценили...
Я подмигнул ретиарию, давай мол, работаем на публику, пускай свободные граждане повеселятся, глядишь, и пить сегодня будем не на свои... Тот на мгновение скорчил рожу, понятно, чего не понять? -- побегать, побегаем, класс покажем, кровишку для жалости пустим, а убивать, нет, не будем, это пусть в столице убивают, да на больших Играх, там и выложимся, а сейчас давай -- побежали...
- Эй ты, снулая рыба! -- завопил ловец, -- Спишь на месте! Иди ко мне, и, клянусь трезубцем Нептуна, я избавлю рыбий род от такого позора!
Крича так, он потрясал собственным трезубцем, и толпа мгновенно оценила шутку, и на бедного глупого мирмиллона, то есть на меня, посыпались насмешки.
Я молчал, всеми силами изображая угрюмого, но очень обидчивого мечника, которому только что наступили на любимую мозоль. Язык у меня подвешен, что надо, но таковы роли, и выходить из них ни мне, ни насмешнику ретиарию не позволено. Почти обнаженный ретиарий со своей сетью и трезубцем кажется всем этим матронам, весталкам, жирным гражданам, тощим гражданам, жрецам и чиновникам, всем им он кажется совершенно беззащитным. Особенно рядом с закованным в железо мирмиллоном -- мной. Они уверены, что мой меч, мои доспехи, мой щит, наконец, дают мне неоспоримое преимущество над ловцом... Все так. Но с точностью наоборот...
- Рыба, рыбешка! - продолжал приплясывать ловец, глазами показывая -- чего ты ждешь? Давай, побежали...
Не торопись, я чувствую, когда пауза становиться затянутой, но и недодержать ее нельзя -- действие смажется, акцент сместится... Ага, вот-вот... Сейчас!
- Ублюдок! -- взревел я голосом, который некоторые сравнивают с криком слона, другие -- с воплем раненого льва, третьи... Хорошо сработано, похвалил я сам себя, когда испуганные крики долетели до меня с трибун -- теперь женское внимание мне обеспечено...
Но спектакль продолжался.
Я огромными прыжками рванулся к ловцу. Он метнул трезубец мне навстречу, промазал, развернулся и побежал, мелькая босыми пятками. Как ему не жарко? - изумился я про себя, - Песок раскален, а он без сандалий...
Некоторые из наших выходили на арену босыми -- чтобы лучше чувствовать опору под ногами, утверждали они, но я не мог себе представить, как это можно ходить голыми ногами по дымящемуся жаром песку и при этом еще и драться...
Ловец преодолел уже половину длины арены, и теперь описывал круг, пытаясь обежать меня и первым добраться до трезубца -- трибуны кричали и улюкали, подбадривая его, но сквозь гул я расслышал несколько поощрительных криков и в свой адрес. Сила всегда привлекает. Я представляю на арене силу, ловец -- хитрость и ум. Этакая битва Марса и Меркурия! Надо не забыть сравнение, подброшу Арториксу -- он у нас остряк, вот пусть и пустит в народ, многие подхватят, глядишь, и Марсом называть начнут...
- У-у-уа-а-а!! - заревел я, рывком кидаясь к воткнувшемуся в землю трезубцу. Ретиарий отпрянул от моего рубящего удара, и, делая вид, что трезубец ему необходим, как младенцу кормящая грудь, закружил вокруг, время от времени осыпая меня нелестными эпитетами и потихоньку приближаясь к месту, где он потерял свою сеть.
Глупый, глупый мирмиллон, - думают сейчас трибуны, - неужели он не видит...
Вижу, граждане, вижу и получше многих из вас. Сейчас ловец схватит свою сеть, и я буду пытаться ему помешать, но не успею -- я специально не успею, хотя и сделаю это очень естественно -- вам не поймать меня на фальши, как вы не старайтесь, а вы и не будете стараться -- вы пришли сюда отдыхать и развлекаться, вот мы вас и развлекаем... Как можем, и как умеем.
Ретиарий схватил свою сеть. Я прыгаю к нему, но не успеваю -- совсем чуть-чуть не успеваю, но все же, и попадаю прямиком в сеть, запутываюсь, и с грохотом, слышимом даже в задних рядах цирка, падаю, роняя меч, и кричу на земле, как всем им кажется, от бессильной ярости...
Я продолжаю играть, я вхожу в роль, как нож в подогнанные ножны, и именно за это меня ценит ланиста -- не за силу, есть намного сильнее, не за умение владеть оружием -- здесь я тоже не самый-самый, и даже не за искренность -- я всегда искренен, даже когда утверждаю, что небо если еще не упало, то вот-вот упадет --, нет, не за это... Я играю, и заставляю играть других, я демиург арены, и попавшие со мной в круг действуют так, как представлял я, еще только готовясь обнажить меч, и люди верят, что все это -- правда.
Я роняю меч и кричу на земле, как всем им кажется, от бессильной ярости. Ловец бежит к трезубцу, оглядываясь на ходу, и ускоряет бег, увидев, как я страшным усилием пытаюсь разорвать сеть, веревки трещат -- они не слишком крепкие, об этом договорено с ланистой, и начинают поддаваться нажиму...
Трибуны замирают -- вот она, кульминация, момент величайшего торжества для меня, когда я чувствую, как сердца бьются в унисон с моим, и они -- мои, все -- мои, и их жизни теперь зависят от каждого моего жеста, слова, телодвижения, взгляда...
Особенно -- взгляда.
Отчаянный, яростный взгляд не сломленного, дерущегося до конца, человека, воина, и трибуны прогибаются под его тяжестью, и симпатии теперь на моей стороне -- теперь я для них не бывший раб, а ныне гладиатор, нет, теперь я нечто несравнимо большее...
Почти бог.
Да я и сам в этот миг чувствую себя богом...
...Ловец бегом возвращается, держа трезубец правой рукой на весу, подобно метателю копья. Я делаю последнее усилие, и -- сеть разорвана, меч -- в руке, но ноги все еще стянуты, и я поднимаюсь на одно колено, играя лицом боль, ярость, переходящую в отчаянную решимость и последнее спокойствие воина, для которого безразлично -- жить или умереть.
Трезубец бьет меня в грудь, отлетает, отбитый щитом. Но удар настолько силен, что щит разлетается на куски, а мое плечо окрашивается кровью. Ничего страшного, понимаю я, всего несколько неглубоких царапин, но публике этого не понять -- она видит кровь, видит гримасу боли на моем лице, и взрывается криками. Успех!
Лицо ретиария... Искаженное боевой яростью, с глубоко посаженными горящими глазами -- прекрасно, это не фальшь, это -- настоящее. Хорошо!
Новый удар! Я блокирую клинком, про себя браня его идиотскую форму, но что делать -- наше оружие и доспехи порою выглядит самым странным образом -- таковы условности боя на арене, и не мне их менять. Главное -- привлечь публику, остальное приложится.
Еще удар. Я с трудом отбиваю его, пытаюсь встать с колен -- сеть не дает. Все они видят раненого, измученного, но все еще могучего бойца -- крики не стихают, но теперь кричат не только мне... Добей его! Не дай ему подняться! -- это уже ретиарию.
Все, пора заканчивать. -- понимаю я, -- Публика уже натешилась, будет с нас, пора...
Коротким молниеносным ударом я вышибаю трезубец из рук ловца, и, на возврате клинка, рассекаю ему грудь. С коротким -- Хх-а-а! - он отшатывается, запинаясь, падает на песок, и смотрит на меня безумными глазами с побелевшего лица -- все, доиграли... Заканчивай!
Еще не все, ловец, еще не все... Осталось еще кое-что, чего никак нельзя упустить...
Я срываю проклятую сеть с ног, делаю два шага по направлению к лежащему ловцу, и ставлю на него ногу -- прости, друг, они ждут, что я так сделаю -- и, поднимая вверх правую руку с мечом. Взгляд на трибуны -- это победа, и не только моя, но и ваша, я знаю, что вы дрались со мной, чувствуя всю мою боль, ярость, ненависть, отчаяние, так почувствуйте как я горд, почувствуйте мою радость, и облегчение оттого, что бой наконец-то кончился, и я могу пойти в казармы, отдохнуть, отмыть грязь, пот и кровь, а затем пойти в кабачок, и выпить полную чару неразбавленного вина, наслаждаясь покоем...
Я оглядел трибуны -- и увидел, как все держат руки с поднятым вверх большим пальцем...
Тебе только что даровали жизнь, ловец - ретиарий, и не смотри на рану так -- жить ты будешь, это я тебе обещаю; я ж не первый день на арене, могу убить одним незаметным движением, но могу и нанести страшную на вид рану во всю грудь, от которой не пострадает даже ребенок... Тебе я всего лишь срезал полоску кожи -- крови на вид -- озеро, а вреда никакого...
