Annotation

      ВМЕСТО ПРОЛОГА

      День, когда распустились цветы

     

     Я помню день, когда распустились цветы.

     Возможно, вы тоже его помните. Даже если родились намного позже, через несколько лет, в бомбоубежище, в мертвом, сыром и душном метро. В последнем пристанище загнанного в угол человечества. В крысином углу, среди обглоданных человеческих костей…

     В аду.

     Я закрываю глаза, чтобы не видеть качающийся огонек карбидной лампы. Даже с закрытыми глазами я вижу желтое пятно, похожее на отсвет ядерного взрыва.

     Я закрываю глаза, лежа на воняющем жиром и грязью финском пуховике. Я закрываю глаза и лежу без движения, словно мертвый. Я вспоминаю, о чем мечтал «до». Неужели о том, чтобы меня оставили в покое? Неужели я действительно думал, что после Дня, Когда Распустились Цветы, вокруг окажется стерильная пустыня, лишние люди исчезнут и весь мир будет предоставлен мне одному?!

     Черта с два.

     Мир серой ядерной пустыни, где вонь умирающих пропитала стены пустых домов. Мир, где человеку нет места. Мир проникающей радиации и радионуклидной пыли.

     Я помню тот день. День, когда распустились цветы.

     Я даже начал писать стихи.

     Послушайте.

      Однажды в метро спустился Бог, чтобы дать нам последний шанс...

     Дальше я пока не придумал. Возможно, потому, что Бог никогда не спускался?

     Сейчас, лежа на грязном синем пуховике, я думаю, что в жизни не видел ничего красивее атомного взрыва. Огненный цветок, распустившийся над городом. Истинный свет, поглотивший копоть человеческой цивилизации. Я знаю, что не могу этого помнить, потому что в тот момент я был глубоко под землей, за безопасной многометровой толщей гермы. Но все-таки я помню. Огненные лепестки, ласкающие землю. Свет и стон. И камень плакал и стекал, как слезы…

     Если это было не проявление силы Бога, тогда что это было?!

     Господь наш, ты огромен, и зловещ, и прекрасен.

     

     Иногда я думаю, что случилось бы, если бы я не успел добежать до метро?

     Превратился бы в пепел рядом с входом в станцию. Оранжевый пепел в форме человека, который медленно рассеивает ветер.

     Иногда я жалею о том, что успел.

     Иногда я лежу и мечтаю о том, что не добежал. Что остался там, среди всех этих людей – этих прекрасных людей, которым осталось жить примерно минуту, пять минут, два часа… от силы неделю. И когда я так думаю, скрежет запирающихся гермоворот больше не снится мне по ночам.

     Иногда я представляю, что где-то там, далеко в космосе, есть огромная голубая планета, где все умершие – живы. Там есть города, леса, озера и парки, моря и пустыни, животные и рыбы. Там есть все, что было в нашем мире…

     И только метро там нет. Совсем.

     И знаете… Когда я так думаю, я счастлив.

     

     Кто-то называет это Катастрофой, кто-то Судным Днем, кто-то – Днем смерти. Я говорю:

     День, Когда Распустились Цветы.

     Тысячи и тысячи пусковых шахт опустели в один момент. Тысячи и тысячи металлических семян были посланы по ветру. Тысячи и тысячи огненных цветков распустились одновременно.

     И знаете что?

     Еще никогда Земля не была такой красивой.

     

     Желтый отсвет карбидной лампы тает на внутренней стороне век.

     Я лежу, закрыв глаза, на грязном и вонючем финском пуховике, и думаю о мире за стенами метро…

     Мир, в обветшалой пустоте которого, если прислушаться, тихонечко поют альфа и бета-частицы.

      Боже, еси на Небеси, да светится имя Твое. Да пребудут рентгены Твои с тобой, да защитишь Ты нас от них.

      Молитва Мики

     

      Да сдохни, блин, уже!

      Том Пикирилли, «Да сдохни блин уже»

     

      Глава 1. Дьявол

     

      Разрушенный атомным огнем Питер. Каменные львы на набережной, выщербленные морды уставились в никуда. Надвигающаяся гроза. Черно-серые облака клубятся на горизонте, над низкой гладью Залива. Серая гладь Невы рябит под ветром. С заброшенного Дворцового моста срываются капли. Рыжая коряга медленно проплывает под ним. Ветер гонит мелкую, противную волну. Коряга плывет, над ней нависают ржавые балки и ребра жесткости. Круглые отверстия в них. Рыжая пыль-краска-накипь.

      Коряга плывет.

      Справа – зеленоватое здание, словно выцветшее от времени. Маленькая башенка наверху. Это Кунсткамера. Окна выбиты, но есть и парочка целых. Уцелевшие стекла заросли грязью. Холодно. Холодно.

      Воет ветер.

      Набережная Васильевского острова.

      Человек в противогазе идет, преодолевая сопротивление ветра. По дороге вдоль набережной, справа от него заброшенные мертвые дома, слева – серая полоса Невы. Ветер треплет старый брезентовый плащ в белесых пятнах (краска? кислота?) Противогаз древний, с резиновой мордой и с зеленым, в армейской краске, облупившимся фильтром. Круглые окуляры в латунной окантовке, один треснул. На серой резине наклейки – детские, цветные. Нюша, Микки-Маус, Лунтик, какой-то кролик, смешная машина с глазами. Одна из наклеек – почему-то от бананов. Ярко-зеленая.

      Человек-банан продолжает идти.

      Клубятся черные тучи, гигантский грозовой фронт наступает на Петербург со стороны Залива.

      Кажется, там, откуда идет шторм, больше нет ничего.

      Ни земли, ни неба.

      Только бездонная чернота.

      Провал в космическое пространство.

     

     * * *

      Санкт-Петербург, станция Владимирская, 8 часов до часа X

     Тип, которого местные прозвали Дьяволом, лежал на голом бетоне, подложив под голову жилистые руки.

     Над ним витал ощутимый почти физически дух дешевого алкоголя.

     Герда пригляделась. А он ничего, этот дьявол. Если отмыть. Побрить. Отстирать. Подкормить. Прилас… стоп!

     Герда покачала головой. Вечно ты подбираешь увечных, сказала она себе. Поставила на пол тяжелую медицинскую сумку, мысленно перебрала медикаменты. Похоже, придется зашивать рану на затылке. Герда вздохнула. А у нее даже спирта нет.

     Дьявол продолжал спать. Голова, похоже, недавно выбритая, была в потеках засохшей грязи. Правильные черты лица. Если бы не шрамы, человека можно было бы назвать красивым. Хотя скорее, интересное лицо, такое — яростно-ироничное. Слишком много человек передумал и перечувствовал, чтобы быть просто красивым. Слишком многих друзей похоронил.

     Высокий. Хотя лежа скорее — длинный. Худой до такой степени, что выступают ребра. При этом талия тонкая, а плечи широкие.

     И двигается, наверное, судя по тому, как он сейчас лежал, скорее как хищная кошка, чем как человек. Пластичная грация на мягких лапах. С когтями внутри.

     Из одежды — одни древние джинсы, закатанные настолько высоко, что почти превратились в шорты.

     Крепкие лодыжки, босые ступни. Пятки черные, как мрак преисподней.

     Стоп, хватит пялиться, - одернула себя Герда. Она же Гердышева Антонина Сергеевна, приехавшая из Воронежа со школьной экскурсией поглядеть на далекий град Петра. Антонина покачала головой. Поглядела, как же! Двадцать минут на вокзале, пятнадцать в метро... А потом, когда они шумной толпой поднимались на бесконечном, как сериал «Игра престолов», эскалаторе, все остановилось. И экскурсия в Питер и тот же эскалатор.

     Звучащий металлом и жутью голос из громкоговорителей велел не паниковать и спускаться вниз, на платформу. В метро.

     Так она и не увидела ни Петропавловки, ни Исаакия, ни даже Зимнего дворца. Про Петергоф вообще промолчим... навсегда.

     Ей снова представилось, что она стоит на бастионе Петропавловки и видит, как вдалеке расцветают огненные цветы. Оранжевое отражение в воде Невы медленно растет и загорается ярким, невыносимо ярким светом. И все осветилось, как днем.

     Герда моргнула. Видение исчезло, но осталось чувство обреченности, как тогда, в первые дни… Она была в метро, под толщей камня и бетона, земли и щебня, асфальта и кирпича. И все равно видела, как умирает Земля.

     Хорошо, что у парня (откуда он приехал? Из Твери, кажется) был с собой косячок. Сладковатый дым, успокаивающие сказки. Если бы не это, Герда уверена, она сошла бы с ума. Тогда многие сходили.

     В тот момент мы еще не знали, что снова будем жить… Она поискала нужное слово… «Нормально?». О-очень смешно.

     Герда нагнулась, тронула «дьявола» за плечо.

     - Эй, ты! – плечо было твердое, словно камень. - Слышишь меня?

     Ноль внимания. На плече татуировка: серп и молот, окруженные венком из лавра. Интересно, что это значит? Что-то советское. Или римское?

     Чтобы ни значило, сейчас это не имеет значения. А вот шрамы вокруг… по всему телу. Это интереснее.

     Герда выпрямилась.

     - Что он натворил?

     Шериф усмехнулся. Так, что все лицо пошло морщинами. Красно-багровый, в прожилках, нос алкоголика стал выглядеть еще уродливее. В принципе, Василий Михайлович был неплохой человек. Но в обычный день, заглянув в участок, легко можно было перепутать, кто тут представитель закона, а кто преступник и нарушитель. В помещении стоял устойчивый, назойливый аромат перегара, затертой блевотины и старых носков.

     Герда поморщилась. Последнее воспоминание было совершенно излишним.

     - Так что?

     Пожатие плеч.

     - Устроил драку. Или не он, не знаю… Но дрался, как бешеный. Еле повязали, представляешь? Думали уже, стрелять придется. Но патронов пожалели.

     - Ясно.

     «Людей мы не жалеем, а вот патроны…»

     - И ты понимаешь, какое дело… - протянул шериф.

     - Какое?

     Шериф помолчал, почесал в затылке.

     - Не знаю, как объяснить. Он какой-то стукнутый на голову. Другой получит в репу и бери его тепленьким. А этот… встает и встает. Рокки Бальбоа, блин. Итальянский жеребец. Уронить его не сложно – он пьяный до изнеможения, пальцем тронь… Но его роняешь, роняешь, а он опять поднимается. До смешного уже. А когдамы его, наконец, повязали, давай орать – идите на фиг, я ангел господень. Нет, ты представляешь? Весь в крови и говнище, а туда же… в ангелы.

     На этих словах веки человека затрепетали. С видимым усилием он разомкнул один глаз – в ореоле запекшейся крови. Затем другой. Герда с удивлением отметила, что глаза эти – голубые, ясные, совсем не похожи на глаза алкоголика. Удивительно.

     Но то, что он сказал дальше, было еще удивительнее:

     - Господь, ты, наконец, вспомнил обо мне?

     «Сектант», подумала Герда с досадой. Всего лишь фанатик, а я уж было решила… Эх, Герда. Хватит жить в сказках.

     - Ага, - сказал шериф саркастически. – Тебя, блин, забудешь.

     Что делать, если ничего не исправишь? Делать то, что можешь. Герда раскрыла сумку. Все-таки надо обработать раны… этому. Мозги ему не подлечишь, а вот тело – вполне возможно.

     - Ты кто такой? Имя? Прозвище? Откуда взялся?

     Человек поднял голову, затем сел. Бритый затылок в синяках, царапинах, уродливых шрамах и запекшейся крови. Человек словно не заметил вопроса.

     Шериф переступил с ноги на ногу. Ему явно хотелось врезать «ангелу» для профилактики. Если бы Герды здесь не было, скорее всего, он так бы и поступил.

     - Эй, ты. Слышишь меня?

     Человек закашлялся. Заколотил себя в грудь ладонью. Оттуда отозвалось. Глухо и страшно, словно внутри человека что-то сломалось и починить нет никакой возможности. Словно там, в огромной грудной клетке, беспорядочно перекатываются шестерни и валики, вылетевшие с правильных, нужных мест.

     - Эй! - повторил шериф. Волосы у Герды на затылке вдруг зашевелились. - Эй!

     Человек перевел взгляд на девушку...

     В первый момент Герде показалось, что на нее смотрит сама Вечность. Даже голова закружилась. Обрыв в животе, словно падаешь с высоты, с оборвавшихся гнилых ступеней в вентиляционной шахте. И лететь еще метров сто – на ржавые прутья арматуры.

     Ярко-голубые глаза.

     Лицо у него было замечательное — с какой-то точки зрения. Лицо архангела Гавриила, искаженное тысячелетиями вынужденной жизни на земле, среди людей, убийств и несчастий.

     - К-какого черта? - сказал «дьявол» хрипло. - Совсем офонарели, подъема же еще не было.

     - Офонарели? - переспросила Герда тихо.

     - Подъема? – брови шерифа поползли вверх.

     Дьявол нахмурился.

     - Группа «Солнышко»… вы чего? Забыли?

     Шериф с Гердой переглянулись. «Белая горячка», одними губами сказала девушка. Шериф кивнул. Кого-кого, а людей с таким диагнозом он видел регулярно… Иногда, прости господи, даже в зеркале.

     - Тебя, вообще, как зовут? – сказал он.

     - Чего?

     Шериф поморщился.

     - Имя твое как, придурок?

     - Придурок? – повторил «дьявол». Голубые глаза взглянули на шерифа беспомощно. «Дьявол» мотнул головой, словно поддатый. – Придурок? К-кто придурок?

     Шериф засмеялся:

     - Смотри-ка, понимает… да уж точно не я.

     - А ты кто? – «дьявол» повернулся к шерифу, наморщил лоб. Василий Михайлович отстранился.

     - Я? - он положил руку на потертую кобуру с «макаровым». - Я шериф.

     - Шериф? А! – бродяга оживился. - Проблемы индейцев шерифа не волнуют, - сказал он. И снова, как пьяный, повел головой. Бредит?

     Шериф сделал шаг и затряс его за плечо. Так, что голова бедняги задергалась.

     - Слышь ты… индеец! Отвечай! Ты откуда взялся?!

     «Индеец» вскинул голову и бессмысленно заморгал. Взгляд его голубых глаз стал пугающе глубоким и чистым. Словно у младенца. Шериф обозлился:

     - Щас как влеплю промеж глаз, сразу разговоришься!

     Герда мягко отстранила шерифа.

     - Перестаньте, Василь Михалыч. Ради бога. Он, скорее всего, в посттравматическом шоке. Он даже не понимает, что говорит. А вы… индеец, индеец… тоже мне, какой из него индеец?

     Словно по сигналу, бродяга вскочил. Шериф отлетел на несколько шагов, споткнулся о медицинскую сумку, но удержал равновесие. Герда, которую он, отступая, зацепил локтем, шлепнулась на пятую точку, зашипела от боли.

     - Чингачгук Великий Змей! – торжественно завопил «индеец». Герда поморщилась: от его голоса звенело в ушах. - Последний из могикан! Я с тобой, Соколиный Глаз!

     Горделиво сделал два шага и рухнул плашмя, лицом вниз. Бум.

     Шериф с Гердой переглянулись, затем начали смеяться. У Герды выступили на глазах слезы. Наконец, шериф протянул руку. Девушка с трудом встала, почесала ушибленный копчик.

     - Ну, что будем делать с этим… - она подавила смешок. - Чингачгуком?

     Шериф подошел и пнул тело, оно вздрогнуло. Герда взяла себя в руки. Шериф неплохой человек в сущности, но иногда его заносит.

     - Вот что, Василь Михалыч… Вы его пока где-нибудь заприте, хорошо? Только бить больше не надо. Я вас прошу. Слышите?

     Шериф почесал затылок, прищурился, глядя на девушку:

     - Точно не надо?

     - Василий Михалыч!

     Шериф улыбнулся.

     - Да шучу я, шучу. Будет целеньким твой индеец и... хмм... здоро... - он поперхнулся, помедлил, затем закончил: - Таким, какой сейчас есть, таким и останется. Вообще, Герда, ты опять за свое? Все бы тебе помойных котов спасать. Вот ты ему раны залечишь, шерсть от дерьма отмоешь, а дальше что? А?

     Герда промолчала. В словах шерифа было больше правды, чем она готова была признать.

     - Разговор закончен.

     - Унесите… это. – Шериф брезгливо отряхнул руки. Помощник кивнул. – Совсем пить разучились, сволочи!

     

     * * *

     - Шеф, тут какая-то бодяга происходит, - позвал помощник. – Шеф?

     Василий Михайлович поморщился. Они с Гердой пили настоящий зеленый чай, заедая настоящими армейскими галетами. Красота и невиданная роскошь. После того, как приморцы организовали на соседней заброшенной Достоевской военную базу, жизнь для владимирцев наступила богатая. Жаль, ненадолго. Шериф нехотя вылез из-за стола, подошел к решетке. Помощник – рыжеватый нескладный парень – посторонился.

     - Ну, чего? – сказал шериф и замолчал. Судя по затянувшемуся молчанию, картина его весьма удивила.

     - Василий Михалыч, что там?

     Нет ответа. Герда подошла тоже – хотя ее как раз никто не звал. Посмотрела и тоже задумалась. Зрелище было… специфическим. И очень странным.

     Небольшая камера, служащая на Владимирской местом заключения. Никакой мебели, единственная лампочка под потолком, голый бетонный пол. Владимирский централ, ветер северный. В одной стороне – давешний «индеец», в другой – остальные заключенные, человек семь. Когда «индеец» вставал и шел к ним, они по стенкам уходили от него, чтобы снова сгрудиться в другом конце камеры. И все без единого звука. Словно это какая-то молчаливая игра в «пятнашки». И тот, кто попадется или скажет хоть слово, проиграл.

     - Василий Михалыч, - сказала Герда шепотом. – Чего они от него шарахаются?

     - Сам не знаю, - признался шериф. – Первый раз такое вижу.

     «Пятнашки» продолжались. В очередной раз «индеец», пошатываясь, перешел в одну часть камеры, заключенные, растекшись по стенкам, собирались в другой – словно капли ртути, убегающие от магнита.

     Наконец, один из заключенных – видимо, обладающий некоторым авторитетом среди остальных отбросов станции – решился. Шагнул вперед…

     - Пошел ты! – и попытался ударить «индейца».

     Ему это, на удивление, удалось. Герда моргнула.

     «Индеец» поднялся на ноги. С удивительной легкостью и грацией – Герда не поверила своим глазам. Человек не может так двигаться. «Индеец» мягко, словно играючи, выпрямился в полный рост. И продолжал стоять, глядя в сторону. Словно никакого удара в помине не было.

     - Он что, не в себе? – пробормотал шериф. Заключенные переглянулись.

     Дьявол шагнул к ним и заговорил. Герда даже сразу не сообразила, кому принадлежит этот хрипловатый насмешливый голос:

     - Ну что, индейцы? Как жизнь в резервации? И где, блин, обещанное казино?

     Заключенные отступили, словно знали, чем это в итоге закончится.

     - Ты... это, - сказал старший. Он внезапно осознал, что остался в гордом одиночестве. – Нарываешься!

     Дьявол поморщился. И вдруг ослепительно улыбнулся:

     - Я бы сказал: идите к черту. Но... Судя по вашим добродушным внимательным лицам, вы ведь можете и сходить.

      Глава 2. Два прожектора

     

      Санкт-Петербург, перегон Достоевская - Лиговский проспект, 21 минута до часа X

     А вчера зачем-то выдали усиленные пайки.

     Комар оглядел консервную банку, повертел в ладонях. Постучал по крышке. Звук глухой, тонущий в тушенке. Хорошо. Внутри – залитое густым белым жиром красноватое мясо, говядина. Мертвая корова, которая погибла под ножом еще до Катастрофы. И ей там хорошо и уютно, в темной жестяной скорлупе, — откуда мы ее сейчас выколупаем.

     Комар достал нож, примерился. От предвкушения заныло в животе.

     Мертвая корова, подумал он. Там лежит мертвая корова, пам-пам. И щиплет травку.

     От этой мысли по затылку пробежал озноб.

     - Ну, не тяни, - проворчал глубоким басом напарник, Сашка Фролов. В его габаритах бас терялся, рокотал, отражался от внутренних полостей, словно там, за грудной клеткой, был целый многоквартирный дом. Казалось, голос Фролова исходит от всего его тела, не требуя особого отверстия для выхода, вроде рта, и излучается всей гигантской фигурой часового, всей его кожей — вроде радиации.

     Комар замотал головой, пытаясь избавиться от странного ощущения (мертвая корова, пам-пам), поставил острие ножа в край донышка банки, ударил ладонью. Лезвие с коротким жестяным звуком вошло в металл, увязло. Выступил густой белый сок. Невыносимо запахло мясом. Комар почувствовал, как задергался желудок, и застонал чуть ли не в голос. Корова была забыта. Осталось только одно – еда.

     Сейчас, сейчас. Скоро.

     - Не тяни, я сказал, - Сашка выдохнул. Нечасто им доставалось такое. На границе с Веганом вообще ничего хорошего ждать не приходится.

     Ладно, хоть мяса пожрем. Не все ж помирать. Может, и не будет никакой войны.

     «Боже, сделай так, чтобы не было!»

     - Не тяни, говорю, - попросил Сашка, и Комар кивнул. Начал резать крышку, продавливая клинком ножа узкую полоску — белая река в жестяных берегах. Крр, крр, кррр. От запаха мясного сока кружилась голова. Громко сглотнул Сашка. В животе у Комара забурлило. Армейская тушенка, жестяная банка с выбитой датой — и все, никаких наклеек. Зато густой слой масла в палец толщиной. Откуда приморцы все это берут?

     Крр, крр. Комар вынул нож, быстро вытер лезвие о рукав, положил рядом. Отогнул крышку. Внутри банки, как остров посреди океана белого жира, проглядывали красные волокна мяса.

     - Согреть бы, - сказал Комар. Сашка только отмахнулся, протянул руку... Еще чего! «С его-то ловкостью...» Комар бесцеремонно отодвинул руку товарища, достал ложку из сапога, облизал.

     - Давай тарелку.

     Тушенка. Тушеночка.

     Комар с усилием вогнал ложку в банку, в белый жир, красное мясо и повернул. Плюхнул на тарелку Сашки огромный кусок. Фролов довольно крякнул, заворчал, как большое животное. Комар педантично выбрал ровно половину банки, до грамма, до волоконца и переложил на Сашкину тарелку. Помятый жестяной блин. Говорят, несколько раз сталкеры притаскивали одноразовую пластиковую посуду — вот это было бы по-королевски. Комар вздохнул. Белоснежные тарелки, вилки, ложки, стаканчики. Пла-астик. Невероятная роскошь.

     А тут, в дозоре, почти нет воды. И свою тарелку каждый вылизывает сам.

     Лампа-карбидка тонко шипела, пламя дрожало, желтый свет ложился на лица дозорных, на плечи и оружие. Резкий запах ацетилена. И глубокая, всепоглощающая темнота вокруг. Свет делает тьму только сильнее. Комар поежился, уселся поудобнее, нацелился ложкой. Хотелось не просто поесть, а – растянуть удовольствие.

     Сашка зачавкал.

     Комар все медлил. Запах тушенки щекотал нос. Приморцы — они расположились отдельно от владимирских, — негромко переговаривались. В последние дни, кроме усиления дозоров, добавилось и солдат. «Кулаки», как называли их местные за нашивки с изображением серого кулака, держались вместе, разговоров избегали. Но все сдержанно, без грубостей. Молчаливые, блин. Засранцы.

     Желудок выводил рулады. Комар прислушался, ощущая физическое наслаждение от предвкушения. Сейчас съем кусок — и будет здорово. А дальше — тоже хорошо, но уже не то.

     А эти, молчаливые, небось, каждый день так обжираются.

     Комар медленно донес ложку до рта, оттягивая момент кайфа. Сашка уже почти разделался со своей порцией. Урчал он, как огромный древний холодильник.

     Холодноватый кончик ложки коснулся губ. Еще чуть-чуть. Комар не выдержал. Заглотнул так, что зубы с лязганьем сомкнулись на металле. Мясо оказалось во рту...

     И это был взрыв. С цветными фейерверками. Поток бьющего во все стороны наслаждения.

     Комар закрыл глаза.

     Невероятное ощущение.

     Что они, туда добавляют? Грибов галлюциногенных?

     - Эй! – раздался голос. – Стой, кто идет!

     Комар вскинул голову. Тревожно сжалось сердце. Он оглянулся, по-прежнему сжимая ложку в зубах. Тишина. Приморец, который окликнул, некоторое время вглядывался в темноту тоннеля – на голове у него был прибор ночного видения. Но, видимо, так ничего и не заметил, опустился обратно. Очередная ложная тревога, сколько их уже было… Комар пожал плечами и снова вернулся к банке. Тушенка, тушеночка. В банке еще много. Он вытащил ложку изо рта …

     И тут это случилось.

     Свет карбидки померк. Стал приглушенным. Словно прикрыл глаза ладонью и смотришь сквозь маленькую щелочку. И у него вдруг проявился отчетливый синеватый оттенок. Холодный. Мертвенный.

     Свет медленно пульсировал, словно биение чужого безжалостного сердца.

     Во рту вдруг прорезался отчетливый металлический привкус. Комар выронил ложку, поднял голову. Он всегда был быстрым. Сашка по сравнению с ним — редкий тормоз, но тут... Комар видел, как приятель застыл, держа ложку у рта, на лице удивление…

     Удивление в глазах Сашки Фролова?

     Удивление… или страх.

     - Что случилось? - Комар осознал, что не хочет поворачивать голову. Не хочет видеть того, что видит сейчас друг…

     Сашка Фролов, с которым они вместе прошли путь от голопузых мальцов до взрослых семейных мужиков (хотя Комар уже не совсем семейный) вдруг стал далеким и пугающим.

     Сашка молчал, видя что-то, но крик не мог вырваться из его рта. Словно его зашили. Комар смотрел.

     Давай, Комар, велел он себе, повернись. Ты сможешь. Раз, два, начал он считать. На счет три…

     Три!

     Он не повернулся. Затылок занемел, и шея вместе с ним. Точно их залили бетоном.

     Комар вдруг понял, что вокруг царит тишина. Мертвая безграничная тишина. То, что раньше было привычным звуковым фоном — дыхание приморцев, сопение Сашки Фролова, кашель, шелест бетонной крошки под подошвами ботинок, трение ткани, звяканье металла автоматов и скрежет ложек, бульканье воды... даже тонкое, едва слышное шипение газа в карбидке, ровный гул горения...

     Все это исчезло.

     Комар понял, что слышит только нарастающее биение собственного сердца.

     Все застыло. «Словно мы уже под водой».

     Сашка медленно-медленно раскрыл рот, чтобы что-то сказать ему, Комару, глаза его смотрели на друга в упор... но Комар не понимал. Сашка хотел предупредить, старался изо всех сил, но — до Комара не долетало ни звука.

     «Эх, Комар. Эх, Федор, Федор». Он вздрогнул. Давно забытое имя внезапно пришлось кстати.

     Он очнулся.

     Звуки вернулись. И все закрутилось с бешеной скоростью.

     - БЕГИИИИИИ! - кричал Сашка. - Беги, Комар!

     Бух-бух-бух, колотилось сердце.

     Краем глаза Комар видел, как что-то белесое движется на периферии зрения. Извивается. Автомат был словно за сто метров от него, рука Комара тянулась, но все никак не могла дотянуться…

     Затрещали выстрелы. Очередь. Еще очередь. Ударил пулемет, разрывая тишину грохотом. Вспышки пламени. «Печенег» установили здесь совсем недавно, когда обострились отношения с веганцами. Хотя внешне все было «мир-дружба-тушенка», но все знали, что война не за горами. Просто давили в себе это знание. Лучше верить, что войны не будет.

     Что войны нет.

     Рука Комара натолкнулась на холодный металл. Пальцы сомкнулись вокруг цевья. Комар потянул «калаш» на себя — и вдруг вздрогнул; мороз пробежал по коже. Показалось даже, что автомат покрылся мурашками. От ужаса. Крик был совершенно нечеловеческий…

     Кричал Сашка. Сашка упал. Снова поднялся. Наставил свой автомат в темноту…

     Комар подтянул «калаш» ближе. Затем рывком поднялся, повернулся.

     Сполохи автоматных выстрелов и гулкие выплески пламени из «печенега». Медленно летящие в воздухе гильзы, в них отражаются вспышки пламени. Дробный раскат металлических гильз по бетонным тюбингам…

     Это сколько же патронов! – равнодушно удивился Комар. Поднял автомат к плечу, прижался щекой к холодному прикладу. Переводчик огня на одиночные — мы, слава богу, не приморцы...

     «Кулаки» стреляли в темноту. Не жалея патронов, словно там было что-то, что никак нельзя было допустить сюда, на двухсотую отметку. На порог Большого метро.

     Комар в последний момент одумался. Снял палец с крючка, опустил автомат.

     Какое-то, блин, наваждение. На фига стрелять? В кого?!

     Не видно же ничего. Почему они не включили прожектор? Почему?!

     Комар вскочил и замахал руками. Закричал, надрывая глотку:

     - Фонарь врубай! Фонарь!

     Приморцы не слышали.

     Раньше на этом рубеже прожекторов не было. Блокпост долгое время числился заброшенным, как, впрочем, и вся Достоевская. А несколько дней назад Комара вызвал Жирдяй, командир самообороны, и приказал занять отметку двести. На вопрос Комара «зачем это нужно», Жирдяй долго ковырял пальцем в ухе — затем внимательно осмотрел добытое и сказал «не твое собачье дело, Комар. Выполняй».

     На следующий день, когда Комар с ребятами осторожно освоили отметку, появились приморцы — с «печенегом», двумя прожекторами-миллионниками и толстым кабелем в экранированной обмотке, который они протянули с Достоевской. Представить трудно, сколько эта байда стоит. А че, Альянс богатые. «Кулаки» поставили фонари, подсоединили кабель. На пробу врубили свет. Комар испугался, что ослепнет к чертовой матери, хотя «миллионники» били в сторону Вегана, а он зажимал глаза ладонью. Когда фонари выключили, перед глазами еще долго плыли яркие, словно выжженные на сетчатке, пятна.

     Фонари, подумал Комар. Чертовы «миллионники».

     Самое время их включить.

     Но приморцы словно обезумели. Палили и палили в глубину тоннеля, наобум. Тоже мне, профессионалы…

     Снова чудовищно застучал пулемет. Комар натянул на уши шапку, взятую как раз на такой случай. Но биение выстрелов «печенега» доставало даже сквозь толстую ткань.

     - Фонарь включи! – заорал Комар. – Фонарь!

     В грохоте «печенега» его никто не услышал.

     Полуослепший, Комар смотрел в тоннель. Пули калибра 7.62, маленькие снаряды, каждый пятый – трассирующий, уходили в темную бесконечность. И гасли там… или нет?

     Перегон «Достоевская-Лиговский проспект» короткий, но извилистый, прозван местными «пьяной трубой». Собран из бетонных тюбингов с почти гладкой поверхностью. Там должны быть сотни рикошетов!

     А тут… Комару показалось, что пули просто исчезали. Темнота проглатывала их.

     Черт, какая ерунда.

     Световые пятна перед глазами плыли, мешали. Выстрел, удар по ушам. Один из приморцев встал, держа пистолет в вытянутой руке, высунулся над баррикадой из мешков с песком. Вспышка. Еще вспышка. Белесое метнулось к нему с потолка. Мгновение, и – приморец исчез.

     Комар с силой зажмурился, открыл глаза. Заморгал. Блин!

     Что это было?!

     Взрыв.

     В следующее мгновение мир вокруг исчез. Наполнился звоном и болью. Долбануло по ушам так, что на некоторое время Комара вообще перестало что-либо волновать. Он упал на землю, зажмурился до мельтешения цветных пятен перед глазами, снова открыл глаза.

     Комар узнал голос Сашки:

     - БЕГИИИ, КОМАР! БЕГИИИИ! СПААААсаааааааа!

     Крик друга перешел в высокий, мучительный визг. Зубы заныли.

     И вдруг все кончилось. Мелькнуло белесое на периферии взгляда – и Сашка исчез. Совсем. Только что был человек – и вот его не стало. Пустота.

     Черт.

     Оглушенный мертвой нечеловеческой тишиной, Комар затряс головой. Уши словно заложило ватой. Он с трудом выпрямился.

     Слух, наконец, вернулся, хотя и не полностью. Комар этому не особо обрадовался. Потому что теперь он слышал шаги. Легкие, почти невесомые шаги в звенящей темноте…

     Позвоночник Комара превратился в ледяной столб.

     Все ближе. И ближе. И ближе.

     Мороз пробежал по затылку. Комар наклонился в полной темноте, нашарил фонарик. Поднял. Рука тряслась, пальцы с трудом нащупали выключатель, сдвинули…

     Ослепительный луч вырвался из фонаря и ударил в темноту. Сердце Комара дрогнуло, замерло… Он вгляделся. Но там… там никого не было! Луч фонаря рассеивался вдалеке, тонул во мраке тоннеля… Нет, ничего.

     В следующее мгновение он снова услышал шаги.

     Луч фонаря лихорадочно заплясал. Где? Кто?! Из темноты вышла, смешно перебирая короткими ножками, маленькая девочка с молочно белыми волосами. Года четыре ей… или пять.

     Девочка прижимала к груди куклу. Страшненькую, лохматую. С пустыми глазницами и оплавленными черными ручками.

     Глаза девочки пристально смотрели на Комара.

     Твою мать, подумал он. Твою мать, твою мать…

     Девочка – или существо, что выглядело как девочка, – медленно растянула губы в улыбке. У Комара по спине пробежал озноб. Желудок сжался.

     Улыбка была… неправильная.

     - Поиглаем? – сказала «девочка».

     Комар открыл рот, чтобы закричать, но смог только захрипеть. Ноги отнялись.

     Теперь он понял.

     Глаза у девочки были багрово-красные. Как кровь.

     «Мы для нее банки тушенки», успел подумать Комар. Мертвая корова пасется на лугу, пам-пам. А потом все исчезло.

      Глава 3. Бегство из рая

     

      Станция Площадь Восстания, час X

     - Спасайте царя! Спасайте!

     Ахмет дернулся, словно от удара. Голоса причиняли физическую боль.

     Сквозь сон он слышал далекие выстрелы и глухие разрывы гранат.

     Снова громыхнуло. Так, что под ним дрогнула земля. С потолка посыпались пыль и мусор.

     - Ахмет, проснись, - сказал Рамиль. – Война.

     Ахмет вынырнул из сна, затряс головой. И в первый момент не мог избавиться от ощущения, что телохранитель находится рядом. Чушь! Рамиль не мог быть здесь. Не мог сказать этих слов. Рамиль больше вообще ничего никому не скажет…

     Его убил чокнутый фашист на Невском проспекте.

     Скрипнула дверь. Появился запыхавшийся, взмокший старик Мустафа, служивший еще отцу Ахмета.

     - Господин, вы должны бежать. Война!

     Бежать? У Ахмета на мгновение закружилась голова. Снова стать изгнанником, царем без трона, с которым обращаются с брезгливой жалостью?! Он вспомнил, как смотрел на него комендант Невского. Нет, ни за что.

     В груди застыла горечь. Словно озерцо черной гнилой воды, излучающей радиацию.

     - Подай оружие, - велел Ахмет.

     - Господин!

     Царь пружинисто вскочил, набросил на крепкое, ни грамма жира, стройное тело рубашку. Алый шелк неприятно, скользко облегал плечи, холодил кожу. Зато такая рубашка сейчас на вес патронов, потому что в шелке – что? Правильно, вши не живут.

     - Господин, время!

     Ахмет огляделся.

     - Где Илюза? – в следующий момент он вспомнил. Предательница!

     С того момента, когда Илюза приставила ему к виску его же собственный пистолет, Ахмет не мог жить без нее. Чертова сука. Чертова красивая сука. В этом было что-то извращенное. Она сделала это ради бродяги, оккупанта! Который спас ей жизнь, но все равно… Наглый мерзавец. Ахмет вспомнил, как этот… Иван… стоял в окружении озверевших «бордюрщиков», взгляд надменный, словно это он взял всех в плен, а не наоборот. Но — надо признать, гордый мерзавец. Сильный. Ахмет поморщился. Снова где-то в животе сжалось, задергалось, точно маленький человечек внутри Ахмета поджал колени и обхватил их руками, трясясь от жалости к себе.

     Отец был сильным. Он был настолько ужасающе сильным, что поглощал все вокруг, словно огромное нефтяное пятно, темнота; просачивался во все тоннели и вентиляционные ходы, забирал своим существом всех и вся. И люди понимали, что живут во чреве своего господина. И только по воле его, только потому, что он позволяет им жить. Отец излучал власть, как физическое ощущение.

     Когда отец умер, после него остались верные люди, они помогли Ахмету удержать власть. Царство его состояло всего из двух станций, соединенных переходами — но это было теперь его царство. Его, а не отца.

     И все сразу стало проще и – сложнее.

     Рамиль Кандагариев, личный телохранитель, молчаливый и тоже — сильный. Возможно, только благодаря Рамилю он, Ахмет II, смог удержать власть. Потому что старые приятели отца, его царедворцы, визири и казначеи, его телохранители, наложницы, слуги и даже его массажисты — все захотели кусочек того, что раньше было отцовским.

     Пришлось действовать быстро.

     Кровь. Ахмет застегнул рубашку, чувствуя, как щекочет ноздри резкий металлический запах. Тогда много крови пролилось. Но гораздо меньше, чем пролилось бы, если бы они тогда действовали медленнее — или мягче.

     Рамиль нашел его, хнычущего и ждущего неминуемой смерти, в одном из дальних тупиков — которые позже, во время захвата Приморским Альянсом Площади Восстания, послужили им убежищем. Рамиль. Гранитный столб, человек-машина, стальной и несгибаемый. Сильный и – верный. Но... Ахмет поморщился, почувствовал на языке кислое. Рамиль всегда оставался верным не ему, Ахмету Второму, а его отцу. Тени его отца. Его памяти.

     Рамиль вручил Ахмету пистолет. Вложил в руку, как какой-то охренительный волшебный меч. Саблю света, блин. Это оказался не золотой пистолет, который отец всегда носил с собой…

     Это был старый потертый «макаров».

     - Что это? - удивился Ахмет тогда. Спросил с презрением: - Ничего лучше не нашлось?

     Рамиль молча смотрел на него. Высокий, прямой. Жесткий.

     - Что? – спросил Ахмет.

     - Из этого пистолета убили больше людей, чем ты можешь представить, молодой господин. Это табельное оружие твоего отца. Им он взял и власть, и станцию. И навел порядок.

     Ахмет тогда взвесил на ладони «макаров». Холодная металлическая тяжесть. Это не пистолет воина, понял он. Это оружие палача. Оружие деспота, ставящего своих противников на колени и стреляющего им в затылок.

     Ахмет повел плечами. Почему-то вдруг повеяло холодом.

     - Этим оружием твой отец заставил спуститься в метро всех этих людей.

     Некоторых он убил, чтобы заставить остальных быстрее шевелить ногами.

     Они выжили только благодаря тому, что отец убил нескольких, чтобы спасти сотни.

     Отец, говорят, был плохим милиционером. Ну и что? Но он стал отличным хозяином. Потому что теперь это были не случайные люди, попавшие в поле зрения обычного линейного милиционера. Теперь они стали его стадом. Его овечками. Его долей.

     Что-что, но стричь овец и держать их в повиновении отец умел, как никто. А если иногда требуется зарезать овцу… что ж, это тоже дело пастуха. Его святая обязанность.

     - Господин, быстрее! – дрожащий старческий тенор. Проклятый Мустафа. - Там стреляют! Там…

     Ахмет накинул на плечи кобуру, застегнул под мышкой. Достал из-под подушки «макаров», оттянул затвор. Патрон в стволе. Отпустил (щелк), убрал пистолет в кобуру. И вдруг его накрыло… Руки задрожали, губы затряслись. От внезапной слабости Ахмет едва не упал, голова закружилась. Он дернул головой. Ухватился рукой за спинку кровати, пережидая знакомый (слишком знакомый) приступ тошноты.

     Это всего лишь паника, сказал он себе.

     - Господин! Что с вами? – слуга, старый Мустафа, бросился к нему. Ахмет оттолкнул его, выпрямился. Старик посмотрел на молодого хозяина, губы дрожали от обиды.

     - Автомат! – приказал Ахмет резко. Мустафа зашаркал к оружейному шкафу.

     Опять война, подумал Ахмет. В прошлый раз он взял отцовский «макаров» и под молчаливым руководством Рамиля показал, кто хозяин на Восстании и Маяке. Тогда он лично казнил четверых. Рамиль убил больше, намного больше. А люди Рамиля, верные только ему, убили десятки.

     Он, Ахмет Второй, казнил и миловал собственной рукой. Он держал потертый «макар» горящей от пороховых газов ладонью, и ему казалось, что сквозь пальцы струится черная, жирная как нефть, отцовская тень. Накрывает все. И люди снова, как и раньше, живут в непроглядной, словно сгусток мрака, тени Ахмета Первого… и единственного.

      Вставай, царь. Ахмет словно наяву услышал голос Рамиля. Пришло время царских решений.

     Он снова почувствовал кислый привкус железа на языке.

     Власть.

     Она не дается просто так.

     - Царь? – Мустафа с ломким стариковским поклоном подал «калаш». Деревянные приклад и цевье покрывала тончайшая резьба, на металле ствольной коробки неведомый мастер вытравил суру из Корана. Аль-Мульк. «Благославен Тот, в Чьей Руке власть, Кто способен на всякую вещь». Ахмет взвесил оружие в руках. Наконец-то приличное оружие.

     - Царь, вам нужно бежать. Спасаться.

     - Это Веган? – Ахмет выпрямился. Шелк рубашки холодил шею. По затылку прошла сладкая дрожь предвкушения. Похоже, вот он, момент, когда все меняется. Плохое время… для приморцев.

     Пусть все рушится, но они – они! – ничего не получат.

     Ахмет помотал головой. Все еще висит на волоске.

     - Зови Рустема, - велел он Мустафе. – И Юру.

     БУМММ. С потолка опять посыпалась пыль. Далекие автоматные очереди. Резкие команды. Топот ног. Похоже, приморцы действуют лучше, чем его люди. Недаром они притащили на станцию столько своих солдат. Надменные сукины дети.

     Когда телохранители вошли, склонили головы – Ахмет выпрямился.

     Рустем и Юра, два верных нукера, два товарища по детским играм. Теперь же – телохранители. Крупный, огромный Рустам и гибкий, жилистый, невысокий – ростом с Ахмета – Юра. Оба в настоящих шелковых рубашках – как их господин.

     - Вы знаете, что будет. Вы со мной? – спросил Ахмет.

     - Мы умрем за тебя, царь, - Юра всегда соображал быстрее друга.

     - Несите саквояж, - приказал Ахмет. - Мы уходим. Сейчас!

     - За мной, - велел он телохранителям. – Не отставать.

     Коридоры, коридоры. Платформа Восстания тускло освещена редкими фонарями. Люди проснулись. Желтоватые пятна лиц плавали в полутьме вокруг идущего царя. Ахмет стремительно шагал, не оглядываясь. Он слышал тяжелое дыхание телохранителя за спиной. Рустему не мешало бы подтянуть живот, впрочем, ему в любом случае пришлось бы нелегко.Саквояж весит немало. Юра шагал бесшумно.

     Знакомая дверь с надписью «КПК-ИП». Пришли.

     Ахмет кивнул. Юра, верный нукер, шагнул вперед и аккуратно постучал в дверь служебки. Затем отступил на шаг.

     Через некоторое время внутри зашелестели, вздохнули, протопали к двери. Щелчок взводимого курка.

     - Кто там? – спросили глухо. Ахмет холодно улыбнулся. Кто-то боится, похоже?

     - Это Ахмет.

     Через долгую паузу дверь скрипнула, отворилась.

     На пороге стоял Геращенко, представитель приморцев. Халат был запахнут в спешке. Глаза красные. В руке пистолет. Посол оглядел компанию, стоящую за спиной Ахмета. При виде оружия брови его на мгновение вздернулись вверх.

     - Царь? – посол выпрямился, опустил пистолет. – Почему вы здесь?

     Ахмет улыбнулся. Лицо приморца застыло. Губы побелели. В следующее мгновение Ахмет вскинул «макаров» и наставил послу между глаз.

     - Я… - начал посол. – Вы не смеете…

     Б-бах!

     Вспышка. Отдача толкнулась в ладонь. Ахмет моргнул, когда обжигающая кровь брызнула ему в лицо. Перед глазами оплыли черные пятна.

     Тело посла повалилось назад. Глухо ударилось об пол. Металлически звякнул выпавший пистолет. Вот и все.

     - Здесь я царь, - сообщил Ахмет мертвецу. Ладонь ныла от отдачи. И не только это…

     Знакомое ощущение. Черная, густая как нефть, отцовская власть заполняла каморку, изливалась в вентиляционные трубы, ползла по перекрытиям. В каждый крысиный ход проталкивались черные вязкие щупальца отцовской тени. Ахмет стоял, чувствуя, как высыхает на лбу кровь приморца и стягивает кожу. Площадь Восстания, Маяковская – все это накрывало черным пятном.

     Ахмет чувствовал себя центром этого пятна. Пауком, вбирающим в себя колебания паутины и жизни сотен мух.

     Он повернулся к нукерам. Теперь они становились его личной армией.

     В глазах телохранителей Ахмет увидел уважение и страх. И еще – знакомый огонек. Жирный черный отблеск отцовской власти.

     Я знаю, как надо.

     - За мной, - велел Ахмет. Нукеры, зачарованные жирным блеском власти, последовали за ним без колебаний. Повинуясь сигналу, оттащили тело посла к стене – на полу остался кровавый след. Мустафа закрыл дверь. Теперь, кажется, все. Он выдохнул.

     - Тебя будут искать, царь, - напомнил Мустафа. Дыхание его прерывалось, он еле успевал за молодым хозяином. Но старик был прав. Ахмет поднял брови:

     - Верно.

     Старик кивнул и отступил назад. Поклонился.

     Что хорошо в старых слугах – они всегда знают свое место. Ахмет выпрямил спину.

     - Мы поступим так, - он поднял отцовский «макаров». Большим пальцем взвел курок. Щелк.

     - Что?.. – Рустем замолчал, когда Ахмет повернулся.

     Телохранители попятились. Пока еще сами не понимая, почему. Почувствовали, что происходит что-то неправильное.Люди всегда чувствуют. Ахмет сделал шаг вперед, к нукерам. Поднял пистолет…

     - Пусть все решит случай, - сказал он. - Но сначала… сначала я расскажу вам одну историю. А вы слушайте.

     - Царь, мы… - начал Юра. Уставился в черное, воняющее порохом дуло ПМ и закрыл рот. Оружие всегда делает слова доходчивее.

     Ахмет покачал головой.

     - Помолчи, когда я говорю. Помните, мы в детстве играли в мифы Древней Греции? Вы знаете историю одного из подвигов Геракла? Ахмет, мой тезка, был царем плодородной и богатой страны. Но Ахмету, другу великого Геракла, было предсказано, что он умрет молодым – если не найдет добровольца, готового спуститься в подземный мир вместо него. Такой шанс дали царю боги. И что же?.. Ахмет ходил и спрашивал: детей, стариков, взрослых, мужчин, женщин. Все было бесполезно. Все отказывались. Никто не хотел умирать за царя. Даже смертельно больные цеплялись за оставшиеся им последние минуты…

     Ахмет замолчал, вглядываясь в лица нукеров. В лица друзей детства. Они слушали. Все-таки, какой недостаток историй в метро! Просто голод.

     - Приходит день смерти, и в это время на берег с корабля сходит Геракл, сын Зевса, великий герой. Ахмет с женой встречают старого друга.

     Они пируют, а потом... Молодая и красивая жена решила заменить Ахмета в подземном царстве. Пожертвовать собой ради любимого мужа…

     Великая жертва.

     За ней должен прилететь ангел смерти. И вот-вот это случится. Одна из служанок рассказывает Гераклу, что произошло… и тот решает действовать. Герой сидит в засаде около мертвой жены Ахмета – и ждет. Когда прилетел посланник подземного царства, чтобы забрать душу девушки, Геракл вступил с ним в борьбу. И победил, это же Геракл. Жена Ахмета спасена. Конец истории. Все счастливы. Но… если бы не было жены Ахмета, он бы просто умер – и все. Без жертвы невозможен подвиг. Поэтому я еще раз спрошу: кто готов умереть за своего господина? А? Молчите?!

     Если приморцы найдут убитого посла, они захотят отомстить. Если веганцы займут станцию, им тоже буду нужен я. Значит, и те, и другие должны меня найти. Скажем, здесь, мертвым. Рядом с послом. Понимаете? – Ахмет оглядел телохранителей. – Ангел смерти не улетит с пустыми руками. Поэтому мне нужна жертва. Кто из вас готов? Ну же! - Ахмет посмотрел на телохранителей. Бледные мертвые лица, Юра оскалился. – Не двигаться. Стоять, я сказал! Сейчас мы посчитаемся… чтобы никому не было обидно.

     На самом деле выбора не было изначально.

     Ахмет внезапно вспомнил. Когда они были мальчишками, то однажды, играя в заброшенном тоннеле, натолкнулись на гнильщиков. Тринадцатилетний Рустем дрался с шестью взрослыми, он тогда уже был здоровым, а маленький Юра протянул будущему царю руку. Улыбнулся, показывая выбитый в драке зуб. Вставай, брат. Мы с тобой вместе. Навсегда-навсегда. Ахмет сжал зубы. Глупые ненужные воспоминания. Кому они интересны? Кому они нужны? Жить надо будущим. Один из них обречен, тут ничего не изменишь…

     Потому что сейчас рост и телосложение важнее, чем сила и воспоминания. Важнее, чем происхождение. Важнее всего, даже старой дружбы.

     Ахмет взвесил пистолет в ладони. Старый отцовский «макаров» вдруг показался ему огромным и тяжелым, как…

     «Благославен тот, в чьей руке власть».

     …как целая станция.

     - Осталось выяснить, кто умрет вместо меня? Кто добровольно пойдет в подземный мир? - Ахмет обвел взглядом подданных, покачал головой, криво усмехнулся. - Как понимаю, никто? Нет желающих?

     Подданные молчали. Лицо у Рустема было такое, словно великан вот-вот заплачет. Юра выглядел злым и, пожалуй, опасным.

     - Хорошо, - сказал царь. Щелкнул отключаемый предохранитель. – В таком случае, ради старой дружбы, я выберу сам.

      …Кто способен на всякую вещь.

     Мустафа неторопливо и осторожно, чтобы поберечь ноющие суставы (артрит!) вышел за дверь. Он в царские избранники не годился, поэтому даже не стал ждать позволения выйти.

     В старости есть свои преимущества.

     Невидимость, например. Никто не обращает на тебя внимания. Старик и старик, что с него возьмешь.

     Мустафа подождал, прислушался. Тишина. Снова зашаркал распухшими усталыми ногами в мягких тапочках, присел у стены. Ноги почти не держали, проклятая старость. Выстрела все не было. Неужели Ахмет дал слабину? Мустафа покачал головой. Плохо, очень плохо. Его отец бы этого не одобрил. Нельзя быть слабым. Нельзя показывать слабость.

     Нельзя допускать даже мысль о слабости…

     Или – Мустафа поморщился – о милосердии. Потому что люди часто путают «милосердие» и «мягкость». А от мягкости до безволия всего один шаг…

     Разве не этому учил наследника старый Ахмет?

      - Вышел месяц из тумана, - услышал он голос молодого господина за дверью. Детская считалочка. - Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…

     Выстрел. Звук падающего тела.

      - Все равно тебе водить.

     Хороший мальчик, подумал Мустафа. Утомленно прикрыл веки. Сердце стучало неровно, часто, словно надорвалось. Как хочется спать. «Мы вырастили хорошего мальчика, Ахмет, старый друг. Теперь и умирать не жалко».

     «Жаль только, что он не твой сын».

      Глава 4. Ведьма и жонглер

     

      Станция Сенная, 31 октября 2033

     Мучительно хотелось есть. Желудок, ссохшийся в крошечный неровный камушек, застыл посреди живота, вывешенный в оглушающей пустоте. Артем уже забыл, когда ел в последний раз. Может, два дня назад. Может, три…

     Может, вечность.

     «Интересно, что сейчас делает Лали?» Артем с трудом выпрямился, сел на лежаке. «Наверное, готовит рыбную похлебку». От этой мысли кишки сплелись в тугой узел.

     Господи. Господи, как больно.

     Он прикрыл глаза и как наяву увидел руки сестры – красивые, ловкие – над котелком. И запах варева…

     Электрических угрей в Новой Венеции не только использовали как батареи. Их ели. Во всяком виде – жареных, вареных, копченых, сырых. Лали ложкой размешивает мутное густое варево, кусок угря всплывает, поворачивается мясистым боком… Артем сглотнул и проснулся.

     Проклятье.

     Так можно и сознание потерять. Он снова ощутил горький, с нотками тошноты, привкус во рту. Как хочется спать. Уснуть, чтобы хоть во сне не чувствовать голода… Нет, не выйдет. Уже не помогает. Теперь он хотел есть даже во сне. Ложился, закрывал глаза и видел похлебку, разваренный кусок угря... Видел руки сестры над котелком, крошащие в бульон сухие водоросли. У тех, коричнево-красных, был резкий кисло-жгучий вкус. В Венеции их использовали как приправу. Крупинки, летящие в бурлящее варево…

     Надо вставать. Давай!

     Артем ощупью выбрался из палатки, выполз на четвереньках. Не выдержал, упал грудью на платформу. Боль. Казалось, ребра скребут по камню. Бетонный пол отдавал пронизывающим тоннельным холодом.

     - Встал? – Доходяга, местный знакомец, сосед Артема по гостиничной палатке, сидел на катушке от кабеля. Длинный и тощий, он выглядел умирающим от голода, однако был совершенно здоров – и, насколько Артем знал, – вполне себе сыт.

     Артем, превозмогая слабость, подтянул под себя ноги, сел. Махнул рукой – привет!

     - Эй, Птаха! На представление пойдешь? – Доходяга поскреб подбородок. – Хотя где тебе. Там мани стоит. А тебе даже менять нечего.

     Птаха. Артем уже много раз пожалел, что назвался на станции «Орлом». Орел – Арц’иви по-грузински. Красиво. Только вот местные перекрестили его в Птаху. Стоп. Что Доходяга сказал?

     Артем повернул голову. «Самое важное», неровно билось сердце.

     - Представление? Какое? Где?

     - Да здесь, недалеко. Ты чего, с луны свалился? Цирк же приехал!

     Артем пошатнулся.

     - Что-о?! Где?!

     - Успокойся ты, крезанутый. Всего лишь цирк. Понял? Там, на служебке.

     Служебкой местные называли служебную платформу, что находилась дальше по тоннелю в сторону Пушкинской.

     Доходяга почесал в затылке, потом решился. Покопался в сумке, нехотя протянул руку:

     - На, держи, пока я добрый. Смотреть на тебя страшно. Скелет, блин.

     Артем сразу же отвел глаза. Но взгляд снова, как притянутый магнитом, возвращался к ладони Доходяги. К сушеному грибу, лежащему на той ладони. К аппетитному, ноздреватому, вкусному куску гриба. Рот наполнился слюной. Желудок сжался так, что, казалось, он сейчас стремительно схлопнется в одну точку, как Вселенная из рассказов учителя.

     Голова закружилась.

     Нет. Нельзя. Нет. Артем стиснул зубы и помотал головой. Выпрямился, в живот отдалось болью. Затем, чтобы оборвать мучительный момент, сказал:

     - Н-нет, спасибо.

     Доходяга удивился.

     - Нет?

     - Спасибо, я… - Артем сглотнул. – Не хочу. Правда.

     - Не врешь?

     Артем покачал головой. Не вру. Хотелось вскочить на ноги, схватить Доходягу за грудки и заорать прямо в вытянутое, желтое от курения травки лицо:

     «Блин, я сытый! Сытый, блин! Убери на хер эту фигню!!»

     Видимо, Артем изменился в лице. Потому что Доходяга вдруг отпрянул, словно увидел Черного Санитара. Но зато убрал проклятую руку. И на том спасибо.

     - Гордый он, да. Ну и иди ты нахер, гордый. Гордый он. – Доходяга, похоже, всерьез обиделся. – Я ему… блин… а он… тварь такая…

     Артем заставил себя сесть прямо.

     - Извини, друг. Так что ты там… говорил о цирке?

     Доходяга отвернулся, задрал нос. «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье», вспомнил Артем. Пушкин, кажется. Или Лермонтов.

     Он с усилием разлепил губы:

     - Я же сказал: извини. Извини, друг. Я очень… на самом деле. Просто… я не могу. Нельзя мне.

     Доходяга мгновенно повернулся:

     - Нельзя?

     - Обет такой.

     - Обе-ед? – протянул Доходяга мечтательно. – Обед – это хорошо.

     - Да не, ты не понял. Обещание. Клятва.

     Лицо Доходяги осветилось пониманием. Затем он усмехнулся. Глаза у него стали нехорошие, мутные. Артем поежился. Он до сих пор не привык к резким переменам, что случались с людьми при упоминании слов «клятва, обет». Как и «честь, совесть, долг». Видимо, это были какие-то неправильные, несъедобные слова.

     - Я бы на твоем месте махнул такой «обет» на нормальный обед, - заговорил Доходяга с какой-то холодной жестокой мстительностью. Словно то, что у Артема было что-то выше желания пожрать, задевало его, Доходягу, лично. Словно это «нечто» делало его меньше, унижало.

     - Клятва, значит? И что за клятва? Сдохнуть из гордости?!

     Артем вздохнул. «Как с вами сложно, странные люди».

     - Ты не понимаешь. Это… другое.

     Доходяга отвернулся, словно Артема больше здесь не было. Тот вздохнул. Бесполезно. А ведь Доходяга еще из лучших. Вон, грибом хотел поделиться…

     Артем покачал головой, выбросил Доходягу из головы. Прежде чем идти в цирк, стоило сделать еще одно дело.

     Тренировка. Обязательная, как движение небесных тел. За все голодные дни и недели, с момента, как он покинул родную Венецию, Артем ни разу не пропустил тренировку.

     Он кивнул Доходяге и отправился к палатке. Главное, чтобы мячики были на месте, когда он пойдет в цирк. Старые, засаленные, с надписью tennis. Два желтых и один зеленый.

     Иногда приходится придумывать повод собой гордиться. Он бы и гордился… если бы смог наконец собраться с мыслями и думать не только о еде.

     «Ты бы гордился мной, папа?» - спросил он в тоннельную пустоту.

     Ответа не было.

     Как всегда.

     Артем залез обратно в палатку. Лег на тонкий матрас, отдающий вонью немытого тела и застарелой мочой. Холод бетона сквозь тонкую прослойку синтепона пронизывал тело.

     Артем нащупал пальцами прореху в матрасе, засунул руку. Где же?

     В первый момент его пронзило холодом, что драгоценную заначку могли украсть. Тот же Доходяга. Как украли все его вещи в первый же день на чужой станции. Это было всего полтора месяца назад, а казалось, прошла вечность… Испуг был таким сильным, что сердце замерло. На пару мгновений. А потом застучало резко и быстро, по нарастающей.

     Все пропало, подумал Артем. Столько ждать, искать… чтобы так бездарно, в последний момент…

     И вдруг его пальцы наткнулись на холодный цилиндрик патрона. Артем выдохнул. Есть! Один единственный. Девять миллиметров, от «макарова». Артем сжал его пальцами – до боли. Облегчение было таким сильным, что парень почувствовал себя полностью вымотанным.

     Один патрон. Сколько это еды?

     Намного больше, чем у него было в последнюю неделю. Он сейчас превратился в тень прежнего Артема.

     «Оно того стоит?» - спросил он сам себя. И ответил: да, несомненно.

     Как она на него посмотрит? Что увидит? Неужели опять смущенного, красного, взъерошенного, смешного мальчишку? Как в тот раз, в палатке.

     Холод патрона в ладони.

     …Он попросил тогда погадать ему – на будущее. Разноцветная палатка, украшенная аляповатыми магическими символами. Он откинул полог, шагнул, пригнувшись, в полутьму. Гадалка сидела в глубине, на цветном коврике. Рядом, в железной плошке, тускло горел масляный светильник.

     Глаза женщины в полутьме поблескивали.

     - Подойди, - сказала она. – Смелее.

     Артем неловко подошел, чувствуя, как отказывают ноги, сел перед ней. Гадалка смотрела, не мигая. Темные глаза, смуглая кожа. Половина лица словно растворялась в темноте. Артем вдруг вспомнил и, торопясь, вытащил жирного угря, завернутого в кусок полиэтилена. Плата за предсказание. Плата за будущее. Неуклюже бухнул на огромное, порыжевшее от времени, серебряное блюдо.

     Щедрая плата.

     Пауза.

     - Меня зовут Лахезис, - сказала гадалка.

     Она подняла взгляд. Лицо ведьмы оказалось на свету. Лицо было наполовину изуродовано…

     В тот же миг Артем, сын Георгия, понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно.

     Провалился в бездонный взгляд изуродованной гадалки – и с тех пор падает, падает, падает…

     - Спишь? – его толкнули в плечо. Артем вскинулся:

     - А? Что?!

     Доходяга неловко повел головой, словно ему жали плечи. Пока Артем блуждал мыслями где-то далеко, он следом забрался в палатку и сидел теперь на своем лежаке – темный сгорбленный силуэт с острыми коленями.

     - Ну, ты идешь, нет? – спросил Доходяга нарочито грубовато. – В цирк свой?

     Артем вспомнил. Мгновенно проснулся:

     - Иду.

     Платформа под ногами качнулась, словно была из мягкой резины. Артему казалось, что ноги проваливаются в камень. Легкое головокружение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться рукой в стену. От рези в животе Артема согнуло. Не выпрямиться. Он прислонился головой к холодном камню, пережидая приступ. Стало немного легче.

     Доходяга смотрел на Артема с жалостью.

     - Эх ты, Мимино, - сказал он.

     Отлично, подумал Артем с легкой горечью. Теперь я уже Мимино – «ястреб-перепелятник», самый мелкий и жалкий из хищных птиц.

     Ну, хоть какой-то прогресс после «Птахи». Только не вперед, а куда-то… в сторону.

     Усилием воли он выпрямился, оторвался от стены.

     - Ладно, пошли, - сказал. – А то опоздаем.

     Они почти успели.

     Служебная платформа была освещена фонарями, расставленными по окружности огромного ковра. Артем вспомнил, ему говорили. Такой ковер – главное сокровище цирка, священная вещь, без которой цирка не существует. Ковер был грязно-зеленого цвета, местами с заплатами. Над платформой циркачи натянули канат. Еще несколько фонарей были закреплены под сводом станции на веревках, так, что тусклый свет падал на ковер, оставляя зрительскую часть в темноте. Зрители сидели прямо на полу.

     Представление уже началось, парад-алле они пропустили. Жаль. Артем с Доходягой отдали плату за вход лысоватому мужику с лицом клоуна, протолкались поближе к ковру. На них шикали и ругались. Доходяга на ходу моментально и метко огрызался. Артем сел и выпрямил спину. Помни. Ты – гордый, сильный, резкий. Ты – наполовину грузин, наполовину русский.

     Угу. Худой, с выступающими скулами, с мрачно горящими голодными глазами. Угрюмый и злой. Весь в синяках и царапинах, в лохмотьях. На ладонях кровавые следы от постоянного сжимания кулаков.

     Я… - напомнил он себе.

     (витязь в тигровой шкуре, рыцарь в шкуре леопарда)

     …жонглер.

     Зазвучала музыка. Представление началось.

     Он сидел среди зрителей и ждал ее. Ему было все равно, кто и как выступает, какие номера или фокусы показывает. Он ждал ее. Гадалка, изуродованная предсказательница. Ведьма. Артем задохнулся на миг. Он бы любил ее, будь она все еще красавицей… но по-настоящему он любит ее такой, как сейчас – изуродованной, наполовину нечеловеческой. Темной и опасной, вспыльчивой и сварливой…

     Прекрасной.

     Зрители зааплодировали, заулюкали. «Браво! Браво!» Артем поднял голову и наконец-то увидел, что происходит на арене.

     Левое предплечье силача было обмотано бинтами почти до локтя. Артем тоже иногда так делал, чтобы не повредить запястья, когда тянешь из воды тяжелые клетки с бьющимися угрями. Он вдруг ясно представил мертвенный запах угрей, холодный и влажный,смешанный с назойливым душком озона и горелой изоляции.

     НоваяВенеция, дом. Электрические угри. Голубые вспышки. Искры, пробегающие между пальцами. Холодное утро Новой Венеции. Над водой стелется туман – вентиляционные установки опять нагнали теплый воздух с поверхности, дальше двух метров уже ничего не видно. Огни в тумане кажутся размытыми. Нос лодки бесшумно рассекает воду. Из тумана медленно, как во сне, выплывают плоты, сделанные из пластиковых бутылок и досок. На плотах высятся крошечные домики, сколоченные из хлама и кусков пленки, они кажутся игрушечными. Артем так ясно представил это, что почти услышал неумолчный тихий плеск воды под досками настилов и легкий скрип дерева.

     Он помотал головой. Вернулся гул цирка, дыхание и возгласы сидящих вокруг людей. Вернулась тяжелая горячечная атмосфера восторга и любопытства.

     Аплодисменты. Гулкие хлопки…

     Артем посмотрел на арену и присвистнул. Даже погруженный в лихорадочное ожидание, он не мог не оценить: силач вынес на плечах настоящее древнее деревянное пианино! Силач размеренно ступал, лицо сосредоточенное, а на пианино, изогнувшись самым соблазнительным образом, возлежала полуобнаженная юная блондинка. Светлые волосы ее (вымытые! Артем даже отсюда чувствовал как они пахнут сухой чистотой и цветочным мылом) струились по пианино.

     В толпе восхищенно присвистнули, но, как оказалось, совсем по другому поводу:

     - Смотрите, карлики!

     Только тогда Артем оторвал взгляд от изгибов девушки и заметил, что на пианино она не одна. На верхней крышке, по разным краям устроились лилипут и лилипуточка. Лилипут был в белом смешном пиджаке с бабочкой. Артем однажды видел такой костюм на обложке древнего журнала, только там вместо лилипута был суровый белобрысый мужик с лицом как рельса и с голубыми глазами убийцы. В руке у мужика был незнакомый автомат с оптическим прицелом. Надпись под фото гласила: «Бонд. Джеймс Бонд». Круглое детское личико лилипута украшали морщинки, отчего этот мини-Бонд казался постаревшим ребенком – но с такими же глазами убийцы, как на фото.

     Артем поморгал. Да нет, ерунда. В следующее мгновение лилипут улыбнулся, и ощущение исчезло. Он был очарователен. Хотя явное уродство… Артем поморщился. В Новой Венеции мутантов не особо жаловали. Заглядывал к ним однажды на станцию великан с зеленой кожей… Шуму-то было! Чуть стрелять не начали.

     Напротив, лилипуточка выглядела не ребенком, а суровой взрослой женщиной – только маленькой. Она была в детском розовом платьице с блестками и лихо курила толстую самокрутку. Дым клубами плыл над ее головой и над пианино.

     Похоже, этот номер был одним из гвоздей программы. Зрители кричали и аплодировали.

     Силач дошел до центра ковра и выпрямился. Пианино он по-прежнему держал на плечах. Зазвучала музыка.

     - Ап! – сказала блондинка. Она изящным движением встала на ноги и выгнулась так, что белое платье обрисовало гибкую фигурку.

     Зрители сходили с ума. Артем решил, что скоро оглохнет.

     Кто-то бросил на арену патроны, они сверкнули в лучах фонарей и со звоном рассыпались у ног силача. Тот учтиво поклонился вместе с пианино. Вслед за этим полетели еще патроны, ручной фонарик и даже батарейки. Блондинка благодарила дарителей воздушными поцелуями. Зрители кричали и неистовствовали…

     Нравится? – подумал Артем. – А что вы скажете, когда выйдет Она?

     Душно. Холодный пот выступил на лбу, Артем вытер его дрожащей рукой. Тошнота снова подступила к горлу, горечь тлела на языке. Словно от громкой музыки, света, смеха, ярких костюмов, радостных выкриков и всей цирковой атмосферы Артему становилось хуже. Дурацкая слабость, не вовремя…

     Держаться.

     Осталось немного. Скоро выйдет она.

     Она не появилась. На номере с пианино закончился первый акт, медленно, как угорь, вытянутый за хвост из воды, протянулся антракт… Начало второго акта. Артем равнодушно, как в сонном бреду, пропустил и зверей, и укротителя с желтой ленивой змеей. Змея называлась питоном. Питон, лежащий на плечах укротителя, медленно изгибался, стягивал кольца и поднимал плоскую желтую голову с равнодушными, холодными глазами. В какой-то момент Доходяга, подскакивая в избытке чувств, заехал Артему локтем по ребрам – тот дернулся, на мгновение вырвался из мучительной жаркой дремы… и увидел, что у питона на самом деле две головы…

     Артем вздрогнул.

     Ее все не было. Вот и финал. Отзвучали последние хриплые аккорды циркового гимна. После представления Артем некоторое время сидел, не в силах поверить. Катастрофа. Зрители расходились, шумно обсуждая увиденное, лица их были живые и азартные, но Артем не замечал ничего. Его толкали и задевали, он равнодушно сидел.

     Ее не было.

     Что происходит?

     Кто-то тронул его за плечо. Потом усиленно затряс. Артем поднял взгляд… Доходяга! Вернулся.

     - Не пойдешь? – спросил Доходяга.

     Артем покачал головой.

     - У меня здесь дело.

     - Еще один обет? Ну, ты крейзи, - сказал Доходяга. – Зачем тебе цирк? Циркачи, они знаешь, какие резкие? Один тут со станции пробовал подкатить к их беленькой… грубовато, правда. Так потом его в дальнем тупике нашли…

     - Мертвого? – спросил Артем машинально. На самом деле его это совершенно не интересовало.

     - Хуже! Живого. Только ему руки с ногами местами кто-то поменял.

     - Угу.

     Артем помолчал. Потом протянул руку:

     - Спасибо тебе. За все.

     Доходяга растерянно покачал головой.

     - Ну, ты крейзи. Честное слово, таких крейзи как ты, я еще не видел…. Ладно, бывай… Орел.

     Доходяга пожал Артему руку и ушел. Все так же качая головой, словно не мог понять, откуда берутся такие чокнутые. Все ушли. Артем помедлил, мягко вскочил на ноги. Несмотря на холодный пот, дрожь, как в лихорадке, он все еще мог двигаться и действовать быстро. Артем молниеносно, пока его не заметили, перебежал через неосвещенное пространство на другую сторону ковра. Здесь, недалеко от арены, светились несколько палаток. Здесь жили циркачи. Если Лахезис жива, ее надо искать в этих палатках.

     Артем прошел между палатками. Только голова кружилась и сердце больно билось в грудную клетку… Проклятая слабость, одышка.

     Сколько он не ел? Долго.

     Сейчас бы пригодился тот Доходягин гриб… Артем выдохнул. Еще немного, и он грохнется в голодный обморок. Он усилием воли заставил себя выпрямиться. И вовремя. Между палаток появился помятый и седой, в некоем подобии красного мундира, служитель цирка. Он принес метлу и начал сметать мусор, кряхтя и поминая чью-то (возможно цирковую) мать.

     Артем, незамеченный, смотрел, как прутья метлы касаются мраморного пола, сгибаются… Служитель мел. Старательно, но довольно бестолково. Затем он, видимо, притомился. Сел на сваленные горой баулы и достал из-за пазухи маленькую стеклянную бутылку. Артем подождал, пока служитель выпьет. По опыту он знал, что алкоголь делает некоторых людей добрее. Некоторых – наоборот, но тут уж не угадаешь…

     Когда бутылочка исчезла за пазухой, Артем вышел на свет.

     - Здравствуйте, - сказал он.

     - Ты чего хотел, парень? – служитель не удивился. Артем заподозрил, что тот выпил уже не в первый раз и теперь совсем-совсем добрый.

     - Где она? Гадалка?

     - А тебе зачем? – служитель оперся на метлу и нахмурил брови.

     Артем вздохнул. Потом объяснил, что сам издалека и пришел специально на представление – ради ее номера. Номера, который он когда-то видел и был поражен… Артем рассказывал и, в общем-то, ничего не придумывал. Он до сих пор был под впечатлением. Хотя номер тут, в сущности, ни при чем.

     Причина была в ней. И только в ней.

     - А ты не врешь, парень?

     - Нет.

     - А! – сказал служитель. И Артем понял, что он поверил. – Здесь твоя гадалка. Приболела она, парень.

     - Ч-что? – он покрылся холодной испариной. Неужели? Что с ней?!

     Наверное, он изменился в лице. Служитель замахал рукой:

     - Не-не! Все будет в порядке, Эзра сказал. Только ты никому, ладно? Торгаши больных не любят, сразу заберут. Карантин, все дела… Она в палатке отлеживается. Лерка цирковая. А мы своих не сдаем… - служитель спохватился, что только что это сделал. – Э… я тебе ничего не говорил! Понял, паря?

     - Где она?

     Служитель почесал затылок. Подумал и сказал:

     - Я тебе про палатку со змеями тоже не говорил? Так вот, если спросят, Лерки там нет и никогда не было. Понял, парень?

     Артем кивнул. Он понял.

     - Я могу… к ней?

     - Только… - служитель вдруг протрезвел, остро взглянул Артему в глаза: – Ты смотри, аккуратней, питону не попадись. А то нам обоим достанется на орехи. Если вдруг попадешься, ты меня не видел, я тебя не видел. Ферштейн?

     Питону? Артем покрутил головой, не понимая. А! Это та ленивая желтая змея! С Двухголовая, вспомнил он. Легкий холодок пробежал по спине. Ерунда. Она же должна быть в клетке? Или в этом… как его? Аквариуме?

     Артем пожал плечами и согласился.

     Это была самая большая палатка. В палатке с черными силуэтами изогнутых змей на ткани – нарисованных грубо, но с какой-то странной мощью – горел слабый свет.

     Артем мгновение помедлил. Сжал кулаки.

     Потом откашлялся и шагнул внутрь.

     - Кто там? – спросил женский голос. Ее голос.

     Артем жадно вгляделся. Она полулежала на подушках, в тени. Страшно худая. Красивая – но какой-то уже страшной обреченной красотой. В руке у нее была зажата сигарета с длинным мундштуком.

     - Это… это я, - сказал Артем.

     - Кто я?

     Сердце билось так громко, что он боялся не расслышать. Голова кружилась.

     - Это… - он прокашлялся. – Мы с вами… Помните? Венеция, восемь месяцев назад… Вы мне еще нагадали… помните?

     - Ты пришел ради меня? – она совсем не удивилась.

     Он с вызовом посмотрел на Лахезис. «Да, ради тебя».

     - Возьмите меня с собой, - сказал он твердо.

     Лахезис выпустила дым и медленно подняла голову. Усмехнулась – совсем устало. Изуродованное лицо казалось постаревшим, истонченным.

     - Зачем?

     - Вы же можете видеть будущее? – он помедлил. – Тогда… почему спрашиваете?

     Лицо ее изменилось. Дрогнуло.

     Шелест ткани за спиной. Негромкое:

     - Та-ак.

     Артем обернулся. За его спиной, откинув полог, стоял силач – тот самый, с пианино. Вблизи он оказался не таким высоким. Ростом лишь чуть выше Артема – но мощный, налитый силой, и потому выглядел настоящим великаном. Был он по-прежнему в синем костюме для выступления, только накинул на шею полотенце. На мгновение Артему вспомнилась желтая двухголовая змея и ее холодное касание…

     Силач перевел взгляд на гадалку, поднял брови. Мол, что происходит?

     Вот и все, подумал Артем. Сейчас она скажет «не знаю, кто это» и меня выкинут отсюда.

     Лахезис сказала:

     - Возьмем мальчика с нами.

     «Мальчика?» Кровь бросилась Артему в лицо. Он для нее – всего лишь мальчик?! Он сам не заметил, как оказался на ногах.

     Невыносимо захотелось выбежать отсюда. И уйти подальше, на другой конец метро. Выйти на поверхность, в мертвый заброшенный Петербург и задохнуться там от радиоактивного воздуха… Завербоваться к диггерам и рвануть в обреченный поход к Москве. Чтобы они все… Чтобы она… Тогда она пожалеет!

     «Мальчик?!» Артем постарался взять себя в руки. Что ты какмальчишка, на самом деле. Но обида осталась…

     Силач поднял взгляд. Глаза у него оказались маленькие, глубоко утопленные в мощный череп. Светлые и тусклые, как глаза сторожевой собаки. Артем поежился.

     Силач почесал забинтованное предплечье.

     - Зачем? – по лицу великана можно было подумать, что Артем ему смертельно надоел.

     - Игорь, ну что за вопросы? Каприз у меня такой. Могу я немного покапризничать, а?

     Великан тяжело вздохнул.

     - А что он умеет? – Артем сообразил, что великан, названный Игорем, не стал мягче. Просто постарался смягчиться – ради нее.

     Лахезис усмехнулась, бордовые губы изогнулись. Страшноватая полуулыбка.

     - Спроси у него сам.

     Игорь повернул голову, покатал желваки.

     - Ну? – спросил он наконец.

     «Это мой шанс!». Вместо ответа Артем сунул ладонь за пазуху и вытащил мячики. Глаза силача на мгновение расширились, Лахезис улыбнулась. Артем начал жонглировать. Подкидывал, ловил, снова подкидывал. Он чувствовал, как дрожит у него щека в нервном тике. Но продолжал работать.

     Великан смотрел внимательно. Но глаза – Артем сглотнул – глаза были равнодушные. Это выбило его из спокойствия духа, из того состояния отрешенности, что необходимо жонглеру. Артем растерялся. И вдруг едва не уронил один из мячиков. Черт!

     Ругнулся про себя. И черт побери – следующий мячик выскочил из руки и укатился под ноги силачу. Игорь даже бровью не повел, продолжая смотреть на Артема своим холодным, тусклым взглядом…

     Не собака, подумал Артем. Змея. Большая ленивая змея.

     Артем остановился.

     - Все? – спросил великан. И Артем понял, что свой шанс он только что проморгал.

     - Я… я… Все.

     Силач уже не смотрел на него. Лахезис поникла, словно он, Артем, как-то ее подвел.

     - Игорь, - сказала она и замолчала. Силач кивнул. Словно они вели разговор, понятный только им двоим.

     Это был провал.

     Артем вышел из палатки, не чувствуя под собой ног. Остановился перевести дыхание, оперся ладонью о стену… с удивлением отдернул руку.

     Перед входом в палатку стояло пианино. Древнее, поцарапанное, с облупившимся на краях лаком. Настоящее, из красного дерева, с латунными педалями. То самое пианино, что силач выносил на плечах во время представления. Крышка была откинута. Артем видел черно-белую улыбку старого инструмента.

     Что это меняет? Ничего.

     Артем подошел к пианино. «Фоно», называла это мама. Положил руки на клавиши. Медленно, вспоминая, каково это, погладил теплые, словно из слоновой кости (как рассказывается в старых книгах), клавиши... Потом осторожно нажал.

     «ДООО», вывело пианино, просыпаясь. Пауза. Артем, не поворачиваясь, вдруг понял, что силач и Лахезис стоят за его спиной. «Ну и пусть!К черту!»

     Запинаясь, он сыграл начало «К Элизе». Только одну мелодию, без басовой партии.

     Иногда забывал ноту и искала на ощупь. Словно путь в темноте заброшенного тоннеля. Где-то там должны быть люди, нужно только найти к ним дорогу. Артем находил и двигался дальше. Инструмент был расстроен, но не так сильно, как можно было ожидать…

     Дойдя до финала, Артем остановился. Он слышал негромкие голоса – циркачи собрались со всех сторон лагеря. Спиной он чувствовал их взгляды – удивленные и озадаченные. Потом мысленно плюнул, вернулся к началу сонаты и начал играть «К Элизе» уже по всем правилам – в две руки.

     …И звуки поплыли над головами, вкрадчивые, как смерть…

     Это была странная, хромая, неровная, со сбитым ритмом «Элиза». Но это была его лучшая «Элиза». Прекрасная, как умирающий рассвет обреченного мира. Артем играл. Финальная нота отзвучала под сводом заброшенной платформы, в тесном, сыром и душном метро. В последнем убежище загнанного в угол человечества… В аду.

     Наступила тишина.

     Потом раздались аплодисменты.

     Артем помедлил и повернулся.

     Они смотрели на него. Все. Циркачи маленькие, и циркачи большие, красивые и не очень, нелепые и совершенно нелепые. Лицо Лахезис было странным. Словно мучительное воспоминание исказило черты гадалки. Лахезис медленно кивнула Артему и прикрыла глаза: и живой, и мертвый. Затем повернулась и ушла, хромая, обратно в палатку.

     - Играешь? – произнес Игорь. Артема неприятно удивило выражение, мелькнувшее в глазах силача – словно наконец-то он сделал что-то стоящее. Словно в этом тренканьи на старом пианино было нечто особое, непостижимое для обычного человека.

     Какое-то волшебство.

     Артем выпрямился. Голова кружилась настолько сильно, что он боялся в любую секунду потерять равновесие. А это… нельзя. Он мужчина. Он воин. Он сильный.

     - Немного.

     На мгновение ему показалось, что Игоря пробило насквозь.

     Но великан уже справился с собой. Лицо вновь стало скучающим.

     - Ну, сыграй еще… твое немного.

     На смену радости пришла злость. Ах, так. Нашли себе ученую обезьянку!

     Он резко дернул рукой... Помедлил и мягко, аккуратно закрыл крышку. Пианино что, пианино не виновато. Это все люди.

     «Гордый?», вспомнил он слова Доходяги. «Иди на хер, гордый».

     Хорошо, подумал Артем зло. Пойду на хер.

     Резь в желудке стала невыносимой. Артем повернулся и сделал шаг. В следующее мгновение пол под ногами качнулся, полетел прочь. Земля больно ударила по затылку…

     И все исчезло.

      Глава 5. В клетке

     

      Станция Владимирская, час X + 32 минуты

     БУММ. БУММ. Пыль плавала над головами. Толчки горячего воздуха. При каждом разрыве люди, сидящие на платформе, пригибались. Серое поле ныряющих голов…

     Герда растерянно огляделась. Она закончила перевязывать раненого, забросила на плечо тяжелую медицинскую сумку, пошла к следующему. Люди на платформе расступались, давая Герде дорогу. Постоянный госпиталь некогда было ставить, в любой момент мог прийти приказ об эвакуации станции.

     Похоже, мы проигрываем, подумала Герда. Приморцы проигрывают.

     Сумка оттягивала плечо. Час назад посыльный приморцев доставил ящик медикаментов, вручил Герде и отбыл, даже расписки не взяв. Чего в ящике только не было! Бинты, пластыри, жгуты, степлер для ран (!!), пол-литровая бутылка с темным, видимо, кустарной перегонки, спиртом. Перекись водорода с истекшим сроком годности, полувысохший йод, даже антибиотики и обезболивающие. И почему-то целая связка таблеток канефрона, словно в полевых условиях есть время лечить хроническое воспаление мочеполовой системы. Ящик был поистине золотым. Герда так набила сумку, что теперь с трудом таскала её. Но своя ноша не тянет.

     Только повод совсем не радовал.

     Когда дают столько, значит, понадобится в десять раз больше. Первый закон начальственной щедрости. А когда чего-нибудь не хватит, спросят с тебя. Второй закон.

     Елки зеленые! Опять!

     БУММ. Далекие выстрелы. Крики. Опять БУМММ. Хлопок по ушам. Толчок теплого воздуха был настолько мощным, что Герда едва не упала. Тусклый свет карбидок заколыхался. Центральное освещение станции было отключено, несколько минут назад мимо пробежала команда техников. Возможно, они отправились демонтировать генератор, чтобы вывезти его в тыл, в Большое метро.

     БУМММ. Герда уже перестала пригибать голову, как делала каждый раз вначале. Ко всему привыкаешь. До этого владимирцы жили в ожидании войны, сейчас будут жить в военное время. БУММММ. Особенно сильный взрыв. И вдруг – тихо. Люди на платформе начали переглядываться. С тревогой и недоумением. Ко взрывам уже привыкли, но что означает тишина?

     Вдруг, на выходе в сторону Достоевской, раздался шум. Герда повернулась и увидела, как какой человек в сером камуфляже что-то крикнул и махнул рукой. Долгая пауза. В следующее мгновение сидящие на платформе люди разом поднялись. Как роботы. Заплакал ребенок. Шелест и тихая ругань. Какая-то женщина запричитала воющим голосом «Что же это делается… что же делается?!» Люди молча затоптались, почти на месте...

     - Что происходит? – долетело до Герды. И в ответ: «Эвакуация, эвакуация».

     Эвакуация. Какое неуютное слово.

     - Вперед! Вперед! – приказал военный. В этот раз девушка расслышала слова. – Двигаемся медленно, но не останавливаемся. Не спешите! Все успеют! Все уйдут! Никого не оставим… Никого не…

     Люди начали потоком вливаться на лестницу к переходу, исчезали между огромных колонн. Паники не было, было какое-то жутковатое оцепенение, словно из человеческих тел выпустили всю кровь и энергию, и они теперь переставляют ноги по инерции, как автоматы. Герда покачала головой. Только что все жили налаженной привычной жизнью… и вот этой жизни больше нет. Ничего нет.

     Весь свой нехитрый скарб люди тащили с собой. Дети жались к родителям. От карбидок, оставленных на платформе, метались по потолку станции чудовищные, искаженные тени.

     - Быстрее! – приказал вдруг военный, словно забыл, что только что приказывал не спешить. – Быстрее! Не останавливаться!

     Поток ускорился. Герду едва не сбили с ног. Ее задевали и цепляли баулами. Она протолкалась сквозь человеческий поток и выскочила в пустое пространство, прямо к человеку в камуфляже. Сердце колотилось как бешеное.

     - Куда?! – закричал военный, увидев Герду. Он оказался молод, лет двадцати. Лицо осунувшееся и серое, под глазами черные круги, словно у военного были проблемы с почками. – Быстро за остальными!

     - Я… - начала Герда. Ее оборвали.

     - Без разговоров! Вперед! – от крика на его губах выступили белые капельки слюны. – Я сказал!

     Люди шли.

     …Достоевскую, темную и страшную, владимирцы проходили на автопилоте. Герда почти не успела ничего увидеть. Местные миновали станцию, не глядя по сторонам, они избегали Достоевской даже в мирное время. Жутковатый черный лик Петербурга Достоевского смотрел на проходящих с мозаичного панно. Со скорбной усмешкой. Герде казалось, что давно умерший писатель злорадствует… Как приморцы вообще здесь находились и даже жили? Герда увидела сложенные мешки с песком, пулемет на станине, свернутые армейские койки. Работал генератор – по воздуху плыл удушливый привкус дыма. Значит, приморцы устроились здесь основательно. Рядом стояли солдаты с оружием. Они провожали беженцев взглядами...

     Сочувствия в этих взглядах не было.

     Тоннель в сторону Спасской. Люди, люди, люди. Топот множества ног, лучи фонарей, мечущиеся по потолку и стенам. Плеск воды под ногами, дробящийся эхом по тоннелю…

     Впереди нарастал какой-то мощный звук, пульсирующий, ритмичный, мощный.

     Люди останавливались. Теперь, когда беженцы растянулись по всему тоннелю, стало свободнее – и масса утратила импульс, заданный страшным словом «эвакуация». Людей начали одолевать сомнения.

     Шум приближался. Громче и громче.

     - Смотрите! Смотрите!

     Люди останавливались, вытягивали шеи.

     Потом Герда увидела. Рослые парни в черном бежали по тоннелю колонной, держа подобие строя. Бухали сапоги и ботинки.

     Герда узнала их. Морские пехотинцы с Чкаловской, выходцы с погибшего острова Мощный. Вчера Василий Михайлович говорил, что они придут. Моряки единственные двигались в сторону Владимирской. Колонна крепких молодцов в черных бушлатах промчалась мимо Герды, бухая сапогами по залитому водой тоннелю. Грязные брызги летели во все стороны, попадали на одежду и лица. Люди молчали.

     Вооружены моряки были на загляденье. Новенькие черные автоматы, на бушлатах жилеты с множеством карманчиков, запасные магазины, на поясе чуть ли не у каждого – гранаты... Может, и не сдадим станцию, подумал Герда с надеждой. Такие молодцы разве не удержат «зеленых»?

     Колонна пробежала.

     Какой-то человек с искаженным лицом внезапно закричал им вслед:

     - Зачем вы это делаете?! Уходите на хер отсюда! Что вам здесь нужно?!

     Эхо летело по тоннелю. Владимирцы молча смотрели.

     Человек продолжал кричать. Багровое лицо казалось безумным, диким. Наконец, какая-то старушка в серой шали, похожая на учительницу, подошла к крикуну. Помедлила и – залепила пощечину. Бац!

     Мужик замер. Заморгал круглыми удивленными глазами, поднял ладонь к лицу, словно не веря…

     - Постыдитесь, - сказала старушка негромко, но ее голос разлетелся далеко по тоннелю. – Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую.

     Тишина.

     Мужик, наконец, пришел в себя, замахнулся… Герда шагнула вперед, чувствуя, что не успевает. Прежде чем мужик успел ударить, его сбили с ног. Удар. Плеск. Рядом со старушкой встал голенастый подросток. Герда его узнала: Коля из соседней палатки. Он всегда казался девушке чересчур скромным и тихим.

     Больше он тихим не был. Кулаки подростка были сжаты, в темноте белели костяшки.

     - Даже не вставай, - сказал Коля мужику. Голос его вибрировал от баса к тенору и обратно, но это почему-то не казалось смешным. Коля повернул голову к старушке. – С вами все в порядке, Нель Иванна?

     Старушка улыбнулась.

     - Все хорошо, Коленька. Пойдем. Оставь его… бог с ним.

     Коля шагнул к мужику. Тот был выше его ростом и намного крупнее, и в другое время Коле бы точно не поздоровилось, но тут…

     - Трус, - тихо и отчетливо сказал Коля. – Жалкий трус.

     Мужик сжался и промолчал. Только смотрел исподлобья с ненавистью.

     - Черт с тобой, - сказал подросток. Повернулся к старушке, забрал ее баул и подставил локоть. – Пойдемте, Нель Иванна. Я вас провожу, можно?

     Вслед за этой парой пошли остальные. Герда споткнулась. Елки зеленые! Сумка сорвалась с плеча, плюхнулась в грязь…

     Герда с трудом выпрямилась. Проклятая тяжесть. Все плечо оттянула. Девушка наклонилась, чтобы поднять сумку…

     - Разрешите? – мужской голос.

     Сильная рука вздернула сумку вверх – легко, как невесомую. Герда подняла взгляд.

     Перед ней стоял один из моряков со Чкаловской. Рослый, белобрысый, с насмешливыми морщинками-«лапками» в уголках глаз.

     - Ого, - сказал морпех. – Сестричка, да у тебя тут кирпичи, что ли?

     - Спасибо, - Герда кивнула, протянула руку. Морпех аккуратно повесил ей сумку на плечо, отпустил. Герда еле удержалась, чтобы не охнуть. Все жадность, жадность…

     - Щеглов, догоняй! – долетело из тоннеля. Белобрысый морпех подмигнул Герде, потом вдруг посерьезнел.

     - Уходите быстрее, - сказал он негромко. Насмешливые «лапки» в уголках глаз дернулись. – Сейчас начнется.

     Морпех кивнул ей, развернулся и побежал. Через несколько мгновений от его присутствия остался только легкий мужской запах пота и табака. И, кажется, соленого дальнего моря…

     Надеюсь, с тобой все будет хорошо, подумала Герда с тоской. Пожалуйста, морячок, выживи.

     Сумка оттягивала плечо. Герда поставила ее на землю, перевела дыхание и сходу, словно атакующий лемминг, забросила ремень на другое плечо. Раз, два!

     Исход с Владимирской продолжался. Герда вдруг вспомнила, что не видела сегодня шерифа. Где Василий Михайлович? Неужели отстал? А как же… Герда остановилась. А как же мой пациент? А как же раненые? У приморцев, конечно, есть свои медики. Но... вдруг ее помощь будет не лишней?

     «Все бы тебе котят спасать… или тигров», вспомнила она слова Василия Михайловича.

     Герда развернулась и пошла против потока. Люди иногда смотрели на нее с недоумением, но никто не окликнул. В сущности, никому не было до нее дела.

     Через некоторое время Герда увидела толпу, идущую в сторону Спасской. И вздохнула с облегчением. Все-таки шериф не забыл. Это топали заключенные из местной тюрьмы, на некоторых были наручники. Впереди шел тощий нескладный парень в голубой рубашке. Кеша, помощник шерифа. Остальные помощники подталкивали заключенных дубинками и прикладами автоматов.

     - Пошевеливайся, убогие! Вперед! – командовал Кеша. В руке у него был пистолет. – Живее, живее, мать вашу!

     Они прошли мимо Герды. Герда огляделась, снова пробежала взглядом по колонне заключенных. Все на месте, кажется… кроме одного.

     Герда обогнала колонну, окликнула помощника:

     - Кеша! Кеша!

     Помощник нехотя повернул голову, остановился, посмотрел надменно.

     - Чего тебе?

     - Где Василий Михайлович?

     - Там, - Кеша вдруг расплылся в злорадной, мерзкой ухмылке. Мотнул головой. – Сзади. Догоняет.

     Что означает эта ухмылка, Герда не поняла.

     - А где этот… - она на мгновение замялась. - Дьявол который?

     - Кто? Дьявол?.. Лысый, что ли? Шеф его увел.

     - Куда? Зачем?

     Кеша оскалился.

     - Я откуда знаю? Начальство приказало. Перевели этого урода из общей камеры к нам в шерифскую, там еще один бродяга сидел…

     - Но шериф должен их вывести! Если веганцы…

     - Откуда я знаю?! – закричал вдруг Кеша. – Это вообще не мое дело! Не стой на дороге! – он отпихнул ее сторону, грубо. – Не до тебя. Вперед, вперед!

     Герда отступила в сторону. Вот мелкий засранец. Ладно, потом.

     Василий Михайлович отстал от своих помощников метров на пятьдесят. Он шел неторопливо, словно никуда не торопился. И шел один. Значит, заключенные… и дьявол тоже, остались на Владимирской…

     Герда встала перед шерифом. Тот нехотя остановился, поднял голову. Лицо его было помятым, бесформенным.

     - Василий Михайлович! Василий… - Герда замолчала. – Где этот… Дьявол? Индеец?

     Шериф посмотрел на нее взглядом с хитрецой, улыбнулся. Герда внезапно поняла, что от него бьет перегаром. Словно дубиной, наотмашь.

     - Василий Михайлович, вы опять?!

     Шериф пьяно мотнул головой.

     - Н-не твое… д-дело.

     - Где он?!

     Глаза шерифа были пустые. Мутные. Мертвые.

     - Василий Михайлович!

     - Т-тебе какое дело? Что ты вечно… л-лезешь? Ничего с ним не будет. О себе… п-подумай. Б-будешь?

     Шериф достал металлическую фляжку с гербом, протянул девушке.

     - Т-ты только попробуй, сразу п-полегчает… Я…

     Герда не дослушала. Развернулась, обогнула шерифа и побежала вперед, на Владимирскую.

     - Вот же д-дура, - сказал шериф. Покачнулся, не удержал равновесие и сел задницей между рельсами. Прямо в лужу.

     Шериф поднес фляжку к губам, запрокинул… потряс надо ртом. Пусто!

     Он отбросил фляжку в сторону.

     - И ты д-дура, - сказал он и вдруг заплакал. Мимо брели беженцы. – И я д-дурак.

     

     * * *

     

      Ему снился Васильевский остров, ночь, зима и снег, падающий крупными хлопьями. Ему снился черный человек, стоящий посреди улицы, снежинки опускались на его плечи и волосы – так, что они почти уже превратились в сугробы. Слева и дальше темнел покосившийся силуэт Лютеранской церкви. Кажется, на его крыше застыли крылатые тени.

      Убер пошел вперед. Веки залепляло снегом, ноги проваливались в свежие сугробы.

      Почему-то было важно дойти до этого человека. Убер не знал, почему, но это… это было нужно сделать.

      Убер шел.

      Уже было видно, что на человеке – разодранный во многих местах рабочий комбинезон «мазута». Человек стоял спиной к Уберу, глядя на темную громаду Лютеранской церкви.

      В последний момент человек обернулся.

      Убер сделал шаг назад. Замер. Даже во сне он чувствовал, как холод пробежал по выбритому затылку.

      - Мандела… - он запнулся, потом заговорил снова. – Юра, ты?

      - Привет, - сказал Мандела холодноватым, потусторонним голосом. – А ты кого ждал… брат?

      Лицо его было изуродовано. Половины лица не было, через дыру в щеке виднелись остатки зубов. Убер почувствовал дурноту.

      «Твари выкопали тело и объели», подумал он. «Они разрыли камни и сожрали его лицо». Прости, Юра. Прости, брат.

      - Кого ты ждал? – повторил Мандела.

      На самом деле я ждал Ивана, подумал Убер. Почему-то ему внезапно показалось, что его друг давно мертв. Погребен глубоко в тоннеле, и черви объели его лицо.

      Черт. Только этого не хватало.

      Мандела склонил изуродованную голову на плечо и сказал:

      - На твоем месте, Убер, я бы открыл глаза. Прямо сейчас.

     

     * * *

     Стены дрогнули. Посыпалась пыль. В первый момент Убер даже подумал, что пошел снег. Прямо как в его сне…

     «Черт возьми, как оказывается, давно я не видел снега!»

     Бетонной крошкой попало в лицо, Убер заморгал, начал тереть глаза. БУМММ.

     Далекий гул разрыва. Да что тут такое происходит?! Поспать не дают.

     Он сбросил ноги с койки, сел.

     - Эй, есть кто-нибудь? – позвал он, не особо надеясь на ответ.

     Тишина.

     Убер осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить больную голову, огляделся. Бетонная конура, забранная решеткой. Судя по остаткам креплений на стене, здесь когда-то были измерительные приборы метро. Сейчас от них ничего не осталось. С другой стороны от решетки была комната местного шерифа.

     Решетки заржавленные, словно навсегда забытые.

     И никого.

     Факт оставался фактом: местные ушли, оставив заключенных на волю веганцев. Хочешь, не хочешь – сиди.

     Через решетку Убер видел заваленный хламом стол шерифа, смятую постель, на которой тот оставил рубашку. Убегая (или уползая?) шериф оставил даже горящую карбидку, желтый свет которой заливал комнату. Ну, спасибо и на этом. Дожидаться прихода веганцев в кромешной тьме было бы уже слишком.

     Убер облизал пересохшие, растрескавшиеся губы. Пить-то как хочется… сушняк, брат.

     На столе шерифа, словно в насмешку, стояла банка, наполовину заполненная водой. На пыльном стекле отчетливо выделялись следы пальцев.

     - Что… что случилось? – сосед по камере поднял взьерошенную темную голову. Убер обернулся – и поморщился.

     Таджик. Еще не хватало!

     Везет, так везет. Мало того, что теперь они закрыты в местной тюрьме, так их еще и оставили на произвол наступающих веганцев. К тому же сосед – явно из теплой Азии. Мощный кисловатый запах пота распространялся по камере. Убер и сам благоухал далеко не розами, но тут уж было… хмм, чересчур.

     - Ты кто? – Убер почесал нос. Таджик открыл рот… Убер продолжил: – Хотя черт с тобой, не рассказывай. Я же вижу, ты из молчаливых. Люблю таких.

     Таджик закрыл рот.

     - Почему я вас всегда путаю? – спросил Убер, пытаясь одновременно просунуть руку сквозь решетку как можно дальше. На стене на шурупе, вогнанном в бетон, висели ключи. Если дотянуться до ключей… черт. Далеко. Плечо уперлось в прутья, дальнейшая попытка чревата вывихом сустава. – Но ведь на одно же лицо! – продолжал рассуждать скинхед. - Что азеры, что армяне, что турки. Что, блин, итальянцы. Только Челентано уважаю. Укрощение строптивой, все дела. Сетте джорни портофино!

     Провозившись, Убер так и не смог дотронуться до ключей. Черт, может, хоть проволокой какой зацепить?

     - Вот сволочи, оставили все-таки нас. Забыли. Придется ждать веганцев.

     Мда. Убер почесал затылок. О-очень не хотелось бы снова повстречаться с веганцами.

     - Я бы определил ситуацию немного другими словами, - сказал вдруг кто-то за спиной. Голос был негромкий, прекрасно поставленный, с легкими бархатными интонациями. Убер от неожиданности даже забыл, что делает. Выругался. Повернулся. Да нет, никакого третьего. Только сидящий на кровати Таджик. Убер с подозрением оглядел соседа. Неужели это он заговорил?

     - Нас оставили в живых. А могли и расстрелять, – сказал голос.

     Убер присвистнул, почесал затылок. Интеллигентный дикторский голос принадлежал Таджику. Чтобы это не значило.

     - Слушай, Таджик, а ты откуда здесь такой умный?

     Секунду или две Уберу казалось, что сейчас тот ответит «я не таджик», но тот лишь дернул щекой. Снова лег на койку, отвернулся к стене.

     - Здесь есть кто-нибудь? – раздался женский голос. Знакомый. В дверь осторожно выглянула девушка с медицинской сумкой. В руке у нее был тусклый светодиодный фонарик.

     Убер мгновенно оживился.

     - А, сестричка!

     - Вообще-то, я врач, - сухо поправила Герда.

     Убер улыбнулся. Герда почувствовала приступ ненависти к этой наглой бритоголовой морде.

     - И ничего смешного!

     Убер продолжал улыбаться. Герда неожиданно для себя решила, что улыбка его не лишена обаяния. Она помотала головой, отгоняя непрошенные мысли. Сказала:

     - Мне вас, что – кипятком ошпарить, чтобы вы в себя пришли?

     Убер проигнорировал. Вместо этого выпрямился и спросил:

     - Вы зачем вернулись?

     Герде вдруг показалось, что он совсем близко. Проклятые ярко-голубые глаза…

     - Я не могла оставить вас… здесь. Я…

     Убер поднял брови.

     Неожиданно заговорил Таджик:

     - Извините, что вмешиваюсь в ваш полный аллюзий и игры слов высокоинтеллектуальный разговор, но не пора ли нам – как это сказать помягче? – свалить отсюда нахрен?

     Убер с Гердой переглянулись. Губы девушки вытянулись в вопросительное «о».

     - Чувак просто золото, - сказал Убер. – Не правда ли? – и добавил с гордостью: - Моя школа.

      Глава 6

      В логове

     

      Вентшахта 523, перегон Достоевская-Лиговский проспект, час X + 2 часа

     

     Вдалеке капала вода. Кап, кап. Кап, кап.

     Эхо от падающих капель гулко разносило эхо.

     Затем появились звуки. Комар поморщился, не открывая глаз. Звуки были неприятно мягкие, рыхлые, точно угодил рукой в огромный гниющий гриб, пальцы погружаются, влага течет, вонь…

     Вууух. Буль. Тыыых. Дуууу. Булх.

     Пауза. Кап, кап. И снова:

     Вууух. Буль. Тыыых.

     Но проснуться Комар не мог. Он плыл в полной темноте, проваливался сквозь пространство и время. Огромная мягкая тьма была ему словно подушка, словно лучший друг с заботливыми объятиями…

     Белесое мелькнуло перед глазами.

     Комар открыл глаза и ничего не увидел. Сполохи. Цветные пятна. Сквозь багровую мглу медленно проступало окружающее пространство. Это было большое помещение. Тут и там развешаны большие черные мешки в рост человека. Комару показалось сначала, что стены медленно пульсируют, точно больной зуб. Он закрыл глаза, пережидая головокружение, снова открыл. Где я? Что случилось?

     Внезапно он ясно вспомнил свой сон: блокпост, тушенка, белесые куски жира, выстрелы «печенега», вспышки огня на медленно летящих гильзах. Раскатистый, дробный стук гильз по бетону… И Сашка Фролов… И что-то в темноте, надвигающееся на блокпост… Белесое щупальце…

     Девочка…

      (мертвая корова)

     …с куклой. Комар вздрогнул. Холодом окатило с головы до ног.

     Надо выбираться отсюда.

     Он зашевелился. Перед лицом Комара была что-то похожее на прозрачную полиэтиленовую пленку. Резкий кисловатый запах…

     Комар поднял руку – пленка упруго натянулась. Комар повертел головой. От долгой неподвижности все тело занемело, но главное он понял. Он висел, подвешенный к потолку в прозрачном мешке, вроде резинового. Словно гриб, выращенный на продажу.

      (Мертвая корова пасется на мертвом лугу. Пам-пам).

     Выбраться из мешка! Бежать! Бежать немедленно! Приступ паники был неожиданно сильным и резким, словно удар под дых.

     Он забился в мешке, закрутился на месте. Подожди, так все испортишь!

     Комар заставил себя остановиться и подумать. Вращение медленно остановилось.

     Голоса.

     Комар замер. Медленно повернул голову, прислушался. Слух у него с детства был удивительный, друзья завидовали. Это где-то там, справа. Значит, рядом люди.

     - …исакий.

     Рокот. Чей-то мужской голос, низкий и повелительный. И при этом поразительно мягкий, словно обращался этот «кто-то» к ребенку:

     - Ты пойдешь туда.

     В ответ – Комар покрылся мурашками, стиснул зубы, чтобы не выдать себя – в ответ тонко заговорил плаксивый голос. Словно ребенок, отвечающий строгому взрослому:

     - Леди пойдет. Честно-честно.

     - Хорошо. А теперь, пожалуйста, объясни мне, что произошло.

     Кап, кап. Кап, кап. И опять детский голос:

     - Я не котела.

     - Чего же ты не хотела?

     - Не котела есть зеёный. Но я котела кушать. Леди кушала.

     Спина Комара покрылась слоем льда. В этом полудетском-полубезумном голосе ему почудилось что-то знакомое.

      (поиглаем?)

     - Что я тебе говорил? – продолжал мужской голос. – Каких человечков нельзя кушать?

     - Не помню.

     - Леди!

     Хнык. Хнык.

     - Подумай ещё раз. Каких человечков нельзя кушать?

     - Лазных.

     - Правильно, разных. Но каких нельзя? Ну, же!

     - Зе… зеёных.

     - Умница девочка. Нельзя кушать зеленых человечков. Зелёных – нельзя. Что Леди сделала? Леди кушала зелёных. А это значит, что Леди плохо себя вела. Не слушалась.

     Мужской бархатный голос. Низкий, очень спокойный. И такой… заботливый.

     Комар представил, кто может заботиться об этой твари, и ему поплохело.

     Кап. Кап. Тыыых. Дуу. И опять кто-то дышит в темноте.

     - Леди плохая, - детский голос.

     - Нет-нет. Леди – хорошая девочка. Леди умница. Леди просто больше не будет кушать зелёных человечков. Договорились?

     - Папа любит? – в детском голосе прорезалась надежда. Комару вдруг стало душно, тошнота подкатила к горлу, уперлась в кадык.

     - Папа любит Леди. Папа очень любит Леди. А теперь… иди покушай.

     Поку… что?! Комар сглотнул. Правильно он услышал? Покушай?!

     Больше всего пугало даже не слово «покушай». Больше всего пугала нежность низкого голоса к жуткой твари по имени Леди. К твари, что убивала и ела защитников Владимирской. И, похоже, хранила их в заброшенном служебном помещении, как живые консервы.

     Или остальные вокруг мертвы, и только ему повезло? Везение, нафиг!

     Усилием воли Комар выбросил эту мысль из головы.

     Так, надо успокоиться. Прийти в себя. И действовать.

     Для начала вылезти из мешка. Комар уперся ладонями в прозрачную стену перед собой. Поднатужился до звона в ушах. Пленка тянулась, но не рвалась. Комар сложил пальцы острием, нажал. Еще, еще! Наконец, пленка не выдержала. С треском лопнула. Комар вывалился из мешка лицом вперед, плашмя, едва успев выставить перед собой руку, чтобы не врезаться носом.

     От удара об пол в глазах потемнело. Твою мать.

     Боль белой молнией прострелила через всё тело и – вылетела из плеча куда-то вправо и вверх, в темноту.

     Черт. Тише!

     Комар встал, прошел несколько шагов на занемевших, заплетающихся ногах и, наконец, побежал. Вслепую. Прочь от голосов.

     Врезался во что-то твердое, отлетел назад. Дыхание перехватило. От ужаса задеревенело все тело. Показалось вдруг, что это всё, финал, чертова тварь добралась до него… Комар лежал в темноте, скрючившись, подтянув колени к груди… Сейчас меня будут «кушать»! Но ничего не происходило. Желтые сполохи прыгали перед глазами.

     Кажется, он врезался в… точно! Это был человек в военной форме.

     Веганец! Черт!

     Комар перевернулся на живот и пополз, пальцы скребли по бетону. Если тут еще и веганцы…

     Некуда бежать.

     Сердце разогналось на триста оборотов, в голове стучало. В следующий момент его рука наткнулась на что-то металлическое, рефлекторно отдернулась…

     Комар застыл, пережидая. Видимо, сбитая с накатанной колеи неожиданным препятствием, паника отступила. Теперь нужно глубоко вдохнуть и досчитать до десяти.

     Раз, два, начал он считать. Три, четыре… Пять, шесть.

     Сердце стучало. Семь, восемь. Девять. И десять.

     Комар протянул руку к темному пятну впереди. Аккуратно сжал пальцы. В ладони оказалось нечто металлическое, с острыми краями. Угловатый корпус, рыжачок. Это же… Комар не поверил сам себе. Это фонарь! Простейший динамо-фонарик. Комар взял его правильно и несколько раз сжал рычаг. На короткое мгновение вспыхнула маленькая лампочка, тут же погасла. Исправен, только давно не заряжался.

     Вот это да. У кого-то из висящих в мешках при жизни был динамо-фонарик. Который не требует батареек, только знай, работай пальцами.

     Комар почти успокоился.

     Потом начал вставать. Встал, отряхнулся. Глаза уже привыкли к темноте, он различал смутные очертания предметов вокруг.

     Комар повернулся.

     Перед ним был человек в полной веганской форме. Голова его была откинута на плечо, глаза широко открыты. Словно веганец задумчиво разглядывал Фёдора Комарова и даже собирался сказать что-то остроумное. Комар медленно подошёл, поднёс фонарик ближе… Нажал старт. На мгновение зажегся свет. Комар отшатнулся. Глаза веганца были белые и мутные.

     Мертвые.

     «Леди очень плохо себя вела», вспомнились слова, сказанные низким мужским голосом. Вот что голос имел в виду.

     Остроумно, блин.

     К сожалению, для веганца время остроумных шуток осталось далеко позади.

     Видимо, кроме владимирцев, проклятая тварь угробила и нескольких веганцев-солдат. И развесила сушиться про запас, здесь, в логове…

     «…исакий. Пойдешь туда». Временном логове?

     Шуууух, ш-шууух. Комар застыл. Шорох бетонной крошки. Сюда кто-то двигался.

     Кто-кто… Комар медленно опустил фонарь и поежился. Кто-то очень большой.

     И голодный.

     - Кто там? – детский голосок. Комар вздрогнул всем телом.

     Да, для веганца время остроумных шуток закончилось. Зато для Комара – только началось.

     Он поднял руку и коснулся лба. Холодная испарина.

      (поиглаем?)

     - Кто там? – снова спросил детский голос. От звука этого голоса зашевелились волосы на затылке. Комар отступил от веганца… замер…

     Куда спрятаться?! Куда бежать?!

     Шорох все приближался. Что-то огромное, тяжелое, мягко двигалось в темноте к нему, к Комару.

     - Где ты? Человечек! Давай поиглаем. Ну, пожа-а-ауста!

     Комар представил, как там, на одном из щупалец огромной твари, свисает хрупкое тело девочки лет пяти… Глаза как кровь…

     Представил – и побежал.

      Глава 7

      Бегство из рая-2

     

      Станция Площадь Восстания, час X + 2 часа

     - Рассудок, плачь, ты — колокольчика рыданье. Ведь караван моих надежд...

     Ахмет дрогнул лицом, уперся ладонью в холодную бетонную стену.

     - …уходит в дальнее скитанье…

     Желудок мучительно сжался, Ахмет напряг мышцы, чтобы не обделаться — позорно, недостойно мужчины и правителя.

     Царь. Я царь.

     Тогда и веди себя, как царь.

     Он снова почувствовал, как стены сжимаются вокруг него, словно в спазме. Словно взбунтовалась не только его прямая кишка, а этот тоннель — длинный, ледяной, темный, — изгибается и сжимается вокруг него, Ахмета, как податливая, упругая резиновая кишка.

     "Я внутри червя", подумал он внезапно. "Мы все живем внутри гигантского червяка".

     Который прогоняет через себя землю и грязь, кубометрами и кубометрами — чтобы в итоге переварить кого-то вроде него, маленького мальчика Ахмета, который называет себя царем Площади Восстания.

     «Когда я наконец вырасту и начну ощущать себя взрослым?»

     - Мой господин, - старик Мустафа неслышно материализовался рядом, протянул полотенце. Ахмет вздрогнул, с усилием оттолкнулся от стены. Хватит, хватит, приди в себя. Взял полотенце и вытер холодное, лишенное чувствительности, словно бы пластиковое лицо.

     Касание шершавой жесткой ткани полотенца привело его в чувство.

     Давай, Ахмет. Давай, царь. Ты взрослый. Действуй.

     Он в последний раз провел полотенцем по лицу, затем бросил его Мустафе. Лови, старик.

     Тот неловко, узловатыми старческими пальцами, поймал. И тут же выронил. Наклонился поднять. Ахмета на мгновение охватил гнев. Чертов старый болван! Толку от него…

     Ахмет замер.

     Мустафа смотрел на него в упор. Когда понял, что замечен, отвел взгляд. Обычной покорности в этом взгляде не было. Ни на грош. Куда подевалось извечное: «Да, господин. Как прикажете, господин»?

     - Молодой господин, - Мустафа снова посмотрел на него. В этот раз обычным, вопрошающим взглядом старого слуги. - Нам лучше не задерживаться.

     Ахмет помедлил и кивнул.

     …уходит в дальнее скитанье.

     Он заставил себя встряхнуться.

     - Быстрее. Рустем!

     Прежде чем покинуть станцию, нужно было пройти блокпост приморцев. Они ждут нападения из тоннеля, а не со стороны станции, но – все равно. Задача непростая. Тем более сейчас, после объявления военной тревоги…

     - Быстрее! – он шагал по платформе.

     Позади хрипло, с присвистом дышал Мустафа.

     Голова болела. Ахмет потер висок, там билась набухшая вена. Отец под конец жизни мучился давлением, слабел на глазах. А ведь когда-то лично выходил на поверхность вместе с диггерами. И даже однажды взял с собой маленького сына, его, Ахмета Второго. Отец был сильный. Маленький Ахмет считал тогда, что его отец – круче всех на свете. Даже круче мифического Блокадника. Или того чудовища…

     Ахмет сглотнул. Он вдруг снова, до мурашек в затылке, вспомнил тот выход с отцом на поверхность. Целая бригада диггеров охраняла их тогда. Отца, грузного, тяжелого, с оружием. И его – десятилетнего мальчишку в противогазе. И как они встретили… это. И как бежали в ужасе.

     Зловещая, огромная темная фигура, шагающая по забитой ржавыми машинами улице.

     По Невскому проспекту.

     Скрежет раздавленных машин.

     Треск и звон лопающегося стекла. И запах метана — сильный, раздражающий (откуда он в противогазе?). Жуткая, химическая вонь, словно выжигающая слизистую носа. Скорее всего, это просто иллюзия. И никакого запаха на самом деле нет…

     Но фигура идет. Шагает. Две ноги. Словно человек на ходулях.

     Только это был не человек.

     Ахмет моргнул. Открыл глаза. Черт, почти задремал. Нервы.

     Похожа на человека. Две руки, две ноги… Только намного больше человека. Где-то вровень с памятником толстому хмурому мужику на толстом хмуром коне. Тому, что высится перед Исакиевским собором. Александр Третий, кажется? Или Второй?

     Царь. Коллега, блин.

     Выстрелы, смолкнувшие было, зазвучали с новой силой. Потом опять что-то взорвалось. Пол дрогнул под ногами. Бетонная крошка посыпалась сверху. Интересно, сколько продержатся позиции приморцев? Ахмет желчно усмехнулся. Чтобы выйти к блокпосту в сторону Гостинки, нужно пересечь платформу. В другое время это было бы самоубийством. Ахмета сразу бы вычислили. Взяли бы под арест, а там обнаружилось бы, что комендант убит, а рядом труп, очень похожий на труп царя Восстания… То, что должно было спасти Ахмета в будущем, сейчас могло обернуться для него доказательством вины.

     Но начавшаяся стрельба все изменила.

     Сейчас вся станция гудела в панике. Толпы желающих покинуть Площадь Восстания. Вот уж не думал, усмехнулся Ахмет, что буду радоваться тому, что с моей станции бегут.

     Но тут, в общей неразберихе, когда толпа беженцев пытается пробиться в тоннели, ведущие к Гостинке, Владимирской и Чернышевской… Все складывалось как нельзя лучше. Ахмет кивнул Рустему и Мустафе. Телохранитель тащил тяжеленную сумку с добром, что выгребли у мертвого коменданта приморцев. Медикаменты, патроны для калаша и пистолетов. Мустафа нес баул с вещами. Вперед. Вперед!

     Блокпост они проскочили без проблем. Забинтованное, измазанное кровью лицо Ахмета никого не заинтересовало. У солдат хватало своих забот. Один из них толкнул женщину, та отлетела к стене, упала на колени. Закричала скорее от испуга, чем от боли. Солдат равнодушно посмотрел на нее, пожал плечами и вернулся на пост. Беженцы шли мимо, опускали головы, словно ничего не замечая.

     Несколько приморцев в сером камуфляже пробежали против потока, распихивая толпу плечами. Командир кричал что-то злое и непонятное, грозил расстрелом. Ахмет краем глаза отметил нашивку с серым кулаком, отвернулся. Не хватало еще, чтобы его узнали. И так забот хватает… Беженцы продолжали движение, опустив головы. Как стадо баранов из детской книжки, подумал Ахмет. Прав отец. Люди хотят, чтобы ими управляли. Чтобы их вели. Труднее всего решать что-то самостоятельно.

     Благословен тот, в чьей руке власть. Ахмет кивнул. Верно. Ему подвластна всякая вещь. Очень правильная сура шестьдесят семь. Аль-Мульк.

     Тоннель втянул их в темное свое нутро, спрятал в темноту. Беженцы брели медленно, молча. Эхо шагов повторялось, возвращалось, нашептывало что-то мрачное и темное. Надежды нет. Надежды… Мы все умрем. Позади все так же звучали выстрелы. Каждый такой щелчок заставлял сердце екнуть, отзывался болью. Ахмет потер грудь.

     Им преградили дорогу. Бродяга встал на пути, на ржавых рельсах, широко расставив ноги и засунув руки в карманы драной армейской куртки. Лицо в язвах, неровная рыжая борода. И ухмылка. Увидев эту ухмылку, Ахмет внутренне нагрягся.

     - С дороги, - сказал Рустем хрипло.

     Всего лишь бродяга. Не гнильщик, но – почти. Ахмет поморщился. Даже отсюда он чувствовал вонь немытого тела. Этого только не хватало.

     Только вот почему в голосе Рустема нет привычной уверенности? Почему он дрожит?! Ахмет уже начал злиться, сделал шаг вперед…

     И тут бродяга вынул из кармана пистолет. Нукер замер, держа саквояж на весу. Выражение его лица напоминало выражение… да, именно. Лицо проигравшего. Телохранитель выглядел жалко.

     Ахмет поразился перемене, что произошла с верным телохранителем. Раньше, до сегодняшнего утра, Рустема бы не остановил какой-то бродяга с каким-то там пистолетом. Прежний Рустем был наглым и жестоким. И храбрым. Нынешний – выглядел неуверенным. Сдавшимся.

     - Руки, - сказал человек.

     - Че? – тупо повторил нукер. Рустем до сих пор словно не оправился от шока – после смерти друга детства и товарища. Похоже, я не того пустил в расход, зло подумал Ахмет. Юра бы не стал мычать, словно корова, а стал бы злиться и драться.

     - Руки подними, дубина, - повторил человек. Рядом с ним оказался еще один бродяга, заросший бородой так, что лица не видно. Откуда они все берутся?!

     Засада! Ахмет перетянул автомат из-за спины, мягко отступил на шаг. Ствольная коробка синевато светилась в полутьме. Взгляд Ахмета привычно зацепился за арабскую вязь надписи, вытравленной на металле «калаша». Так, еще шаг, сейчас, пока они заняты его людьми…

     В следующее мгновение он спиной уперся в твердый холодный ствол. Больно.

     Вздрогнув так, что зубы лязгнули, Ахмет замер. Чтоб тебя! «Благославен тот, в чьей руке власть…» Слова суры вдруг показалась ему насмешкой. Над ним, над Ахметом Вторым…

     Власть уплывала в темноту, испарялась, словно дым.

     - Вот так и стой, красавчик, - сказал женский голос. – И опусти оружие.

     Ахмет вздрогнул. «Не может быть!» Мучительно и сладко знакомый голос. Низкие нотки отдались дрожью в груди.

     Чертова сука. Чертова красивая сука.

     «Илюза?» Он начал поворачиваться…

     И тут его ударили. Вспышка света. Падение. Боль…

     Ударили так, что наступила долгая-долгая ночь.

     Полная темнота. Никаких звезд.

      Глава 8

      Ученик воина

     

      Ему снился океан, полный гигантских извивающихся угрей. Темные гибкие тела скользили в мутной воде, как в садке на Новой Венеции – рассеянный свет пронизывал толщу воды. Одно из мускулистых тел задело его – Артем вздрогнул от омерзения, внутри все занемело. Угорь был гигантский – во много-много метров, может быть, даже в километр длиной. И толщиной с тоннель метро.

      Когда угри двигались, Артема толкала неумолимая стена воды.

      Артем медленно повернулся, медленно поднял руки – и выдохнул.

      Выдох уплыл вверх с гулким «буллб».

      Артема окатило волной озноба и ужаса. Он был совершенно один – в этом гигантском садке, полном электрических великанов. Даже в мутной воде с плавающим в ней мусором Артем видел, как ослепительные вспышки электрических разрядов освещают темноту. Вода вокруг была насыщена электричеством – словно загустевший прозрачный сироп в лейденской банке.

      Угри были голодны и смертельно опасны.

      Они были бы опасны, даже будь нормального размера. Эти твари жрали все – окажись в воде человеческое тело, его раздели бы до костей в считанные мгновения.

      Этим же гигантам Артем был на один укус.

      В груди сперло, загорелось, словно там, в глубине грудной клетки, вспыхнул огонь. Это выгорали остатки кислорода.

      Артем медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь внимания тварей, развернулся и поплыл прочь, мягко и плавно загребая руками и ногами. Там, в мутной чернильной тьме, было спасение…

      Там могло быть что угодно, на самом деле.

      Он плыл и плыл, и уже чувствовал, что воздуха не хватает. Кислород в легких превратился в удушливую черную горечь, в кислоту, проедающую любой металл. В нижних отделах легких, в ребрах уже зияли дыры, черная горечь с шипением разъедала мясо и кожу… вытравливала дорожки в окровавленной плоти. Еще, еще. Еще! Артем чудовищным усилием рванул себя вперед, к темнеющей в мутной воде громаде причала… Уткнулся в нее. Кислорода уже не было. Черная кислота заливала внутренности. Артем открыл рот и выбулькал в мутную воду чернильные клубы. Последним усилием он уцепился ногтями за каменную стену причала, обросшую водорослями. Рванул себя вверх, к воздуху…

      Вода словно загустела, сопротивляясь.

      …Артем выскочил из воды, вытягивая шею, чтобы вдохнуть.

      Хватанул ртом воздух и снова ушел под воду. Булллб.

      Артем замер. В мутной воде перед ним была морда угря. Гигантская. Серебряные глаза неподвижно смотрели на человека. Артема окатило ужасом. Угорь медленно придвинулся, в полной тишине раскрывая гигантскую пасть, полную зубов… Артем решил, что сейчас умрет. Сердце проваливалось куда-то внутрь…

      И падало.

      Падало.

      Пасть мучительно медленно надвинулась на Артема. Раскрываясь… расширяясь… поглощая его без остатка…

      Темнота.

     

     * * *

     

     Он дернулся в ужасе и проснулся. Сердце билось в груди, словно загнанная в угол крыса.

     - Лежи, лежи, - произнес женский голос. – Все хорошо.

     Артем облизнул пересохшие, лопнувшие губы. Почувствовал медный вкус крови. Открыл глаза. Потолок уплывал вбок, снова возвращался...

     - Где… я? – говорить было трудно. Горло ссохлось так, что слова выходили исцарапанными. От пережитого испуга внутри до сих пор все дрожало.

     - Спокойно. Ты в безопасности.

     Очаровательный голос.

     - Давай, я помогу тебе сесть. Вот так.

     - Т-ты… кто? – Артем еще не полностью овладел речью. Выходил какой-то полусип-полухрип.

     Над ним склонилась худенькая девушка чуть постарше его самого. Cерые глаза. Круглолицая, симпатичная. Если бы еще перестала так смущаться… Румянец алел на ее щеках, словно вспышка ядерного взрыва.

     - Я… я Изюбрь.

     - К-кто? – Артем откашлялся. К его губам поднесли железную кружку. Вода! Он сделал пару глотков, кружку тут же убрали.

     - Пока хватит… Изюбрь. Так меня зовут, - сказала девушка.

     «Да какая там девушка? Девчонка!», подумал Артем.

     - Где я?

     - В цирке.

     Артем вздрогнул. «Возьмите меня с собой». Неужели это случилось?

     - В цирке?!

     Изюбрь занервничала.

     - Д-да… в цирке. А что?

     Он лег обратно. Все-таки он здесь, рядом с Лахезис. Даже если это только на пять минут.

     - Хорошо.

     Койка, на которой он лежал, находилась в небольшой палатке. Армейская, на отделение, определил Артем. Потолок в пятнах – словно потеки краски.

     - Ты с какой станции… - начала Изюбрь.

     В этот момент кто-то вошел в палатку – шелест ткани, негромкое «кхм». Изюбрь взвилась, как ужаленная, отскочила от Артема на пару метров. Залилась краской, став ярко-пунцовой. Артему даже показалось, что в полутьме палатки лицо девушки светится тревожным красным огнем.

     - Я… - сказала Изюбрь. – Мне…

     - Иди, - сказал вошедший. Девушка кивнула и выскочила из палатки.

     Вошедший выпрямился. Это был прежний силач Игорь. Мощный, спокойный. Артем снова поразился, насколько тот крепко сбит, словно до краев налитый грубой неумолимой силой. Человек-отбойник. Человек - стальной тюбинг.

     Игорь молча разглядывал парня равнодушными сонными глазами. Артем попытался выпрямиться под этим взглядом, но не смог. Даже такое простое движение пока ему не давалось. Словно из Артема вынули все кости. Он упал на подушку.

     - Ясно, - сказал Игорь. И вдруг сделал резкое движение рукой, словно выхватил что-то из воздуха.

     Мелькнуло желтое. Плюх.

     Артем с удивлением посмотрел на свою правую руку.

     В пальцах был зажат засаленный желтый теннисный мячик.

     В следующее мгновение мяч выпал. Пальцы не слушались. Рука Артема упала на одеяло,в глазах потемнело.

     Головокружение. Артем с трудом заставил себя выпрямиться.

     - Хорошая реакция, - сказал наконец Игорь. Повернулся и вышел из палатки.

     «Черт, - подумал Артем. – Кому нужен больной жонглер? Кому вообще я нужен?!»

     Опять накатила знакомая черная волна отчаяния.

     Артем без сил откинулся на подушку. Слабый луч, что осветил его существование при словах девушки«ты в цирке», исчез. Фонарь выключили.

     Осталась одна кромешная тьма разочарования и одиночества, в которой он, Артем-Арц’иви, неудавшийся Орел, витязь в тигровой шкуре, обречен бродить до конца своих дней.

     «Как я устал». Повеситься бы, с тоской подумал он. Или застрелиться. Чтобы она… чтобы они все… Чтобы… Не знаю, что.

     Лали, бедная сестра. «Лали… будет плакать».

     Он представил, как сестра, сидя в своем плавучем домике, закрывает лицо руками. Ее плечи вздрагивают. Лали воет. Часы-ходики – желтая пластмассовая кошка с глазами – продолжают за ее спиной отстукивать «тик-так», «тик-так». А его, Артема, нет. И больше никогда не будет. Он представил это, и ему вдруг стало жаль Лали до слез.

     «Она такая красивая». Такая хорошая. Воображает себя взрослой и всезнающей, глупышка. Наивно уверена, что знает, что лучше для него, Артема, а сама не понимает даже, как найти свое счастье. Почему тот диггер Иван, взрослый и крутой мужик, не остался в Венеции? С ним сестра могла быть счастлива. Артем вздохнул. Иван сильный. С ним бы Лали, по крайней мере, была под защитой – теперь, когда Артем ушел из Новой Венеции…

     Ушел, как когда-то их с Лали отец.

     После его исчезновения внутри Артема точно появился клубок колючей проволоки. Воспоминания царапали до крови. Стоит их коснуться – обдерешь все руки, оставишь на колючках обрывки кожи и кусочки мяса… И, шипя от боли, отползешь подальше.

     - Ушел?

     Артем поднял голову. В палатку заглянула Изюбрь, настороженно огляделась. Артем кивнул. Девушка скользнула внутрь, опустила полог.

     - Пугает он меня, - сказала Изюбрь. – Питон… он такой, знаешь…

     - Питон? – Артем растерялся. Какой еще Питон? И тут вспомнил слова поддатого униформиста. «Только питону не попадайся». Замечательно. Оказывается, служитель имел в виду не двухголовую желтую змею…

     - А почему тебя Изюбрем назвали?

     Девушка замолчала. Лицо пошло пятнами от смущения.

     - Извини, - сказал Артем. – Я не хотел тебя обидеть. Это не мое дело.

     - Да нет, - девушка пожала плечами. – Ничего такого. Нормальный вопрос. Изюбрь – зверь был такой до Катастрофы. Редкий. Изысканный. Его еще называли «благородный олень».

     Оленей Артем видел только в книге. Впрочем, они уж точно все вымерли. Или их сожрали эти, клыкастые, что сейчас властвуют в зараженном Питере…

     - Красивый?

     Лицо девушки вспыхнуло. «Ну, вот», с досадой подумал Артем.

     - Необычный скорее. Они же рыжие были иногда. И даже почти красные...

     Артем поднял брови. «Теперь понятно, почему ее так назвали». Из-за этой самой краски в лице.

     - Интересно, - сказал Артем, чтобы не смущать девушку еще сильнее.

     - Ага, мне тоже нравится, - она кивнула. – А ты… - Изюбрь наконец посмотрела на него прямо. Глаза у нее были серые и круглые, челка падала на брови. – Ты теперь с нами останешься, да?

     - Не знаю, - Артем вздохнул. После того, как он выронил этот дурацкий мячик…

     «Если бы знать».

     

     * * *

     - Встал? – силач Игорь по прозвищу Питон окатил его равнодушной волной внимания. – Садись, ешь.

     На табурете у лежанки, старом, разрисованном человечками, стояла жестяная миска с кашей. От запаха горячей еды у Артема закружилась голова.

     Еда. Внутри словно вспыхнул прожектор, разогнал темноту. Артем подался вперед. С трудом заставил себя остановиться.

     Нельзя. Стой, помнишь…

     Артем с усилием, преодолевая сопротивление занемевших мышц, покачал головой. Нет.

     - Интересно, - сказал Питон. И посмотрел на Артема по-новому.

     - Я плачу за свою еду. Всегда.

     Питон помедлил, глядя на Артема неподвижными, тусклыми, словно погасшие прожекторы, глазами. Парень поежился. Это было… неуютно. Неожиданно вспомнился сон – огромный угорь, смотрящий на Артема серебряными глазами…

     Питон наконец кивнул: хорошо. Движение головой, и вот он уже развернулся и двинулся прочь – замедленным, гипнотическим движением. При своих габаритах силач двигался удивительно бесшумно. Словно всегда заранее знал, в какой точке пространства нужно оказаться.

     Действительно, большая змея. Питон. Который, насколько помнил Артем из детской книжки, питается раз в год, зато по-крупному. Оленя там переварит (иллюстрация в книге: красивый) или человека. С человеком картинка представлялась нагляднее.

     Артем вздохнул.

     Питон на пороге задержал шаг, повернулся – огромный, сильный. Холодный, как большая змея.

     - Ешь, - велел он.

     - Но я…

     Питон легонько качнул головой.

     - Метлу видишь?

     Артем кивнул. Метлу он видел.

     - Теперь ешь, - сказал Питон. – Потом – за работу.

     Силач повернулся на пятках и вышел из палатки. Полог колыхнулся за ним. Артем перевел взгляд на инструменты. Метла. Ведро. Итак, начинаем новую жизнь.

     Теперь ты в цирке, ага.

     Он с трудом выпрямился, постарался встать ровнее. Он был еще очень слаб. Палатка норовила уплыть в сторону. Но хотя бы не штормило, как раньше. Уже хорошо. С палаткой Артем как-нибудь справится.

     Он медленно пошел к выходу, упираясь ладонью в стену палатки, чтобы не упасть. Голова почти не кружилась. Почти.

     Когда протянул руку к метле, то едва удержался на ногах. Подметальщик из него пока так себе. Но еду надо отработать. Это важно. Есть хотелось зверски. Сейчас бы ложку каши, чтобы хватило сил махать метлой… Живот свело. Артем покачал головой, отгоняя искушение. Сначала принципы, потом голод. И никак иначе.

     В следующее мгновение в палатку шагнул Питон. От неожиданности Артем выронил метлу, она со стуком упала на землю, покатилась…

     - Оставь, - велел силач.

     - Но я… я сейчас все сделаю… - Артем понял, что еще чуть-чуть, и заплачет.

     - Потом, - сказал Питон.

     А вот теперь он меня точно выгонит, подумал Артем в отчаянии.

     - Бери тарелку и пошли со мной. Не отставай.

     - Я… - Артем заставил себя замолчать. Стиснул зубы, чтобы ни один звук не прорвался. Он, Арц’иви, витязь, выдержит.

     Цирк раскинулся на захламленной служебной платформе. Цветные палатки циркачей стояли полукругом, словно маленький городок. Артем огляделся. Станция была незнакомая. Коричневый мрамор, светильники под потолком. Несколько рабочих под руководством тощего человека с желтым, словно после гепатита, лицом, сноровисто разбирали тюки и расстилали ковер. Ковер – ярко-алый, местами потертый, в десятке мест заштопанный, –выглядел огромной заплатой на сером выщербленном бетоне. Несколько циркачей поодаль готовили реквизит и репетировали номера, болтали и смеялись.

     При виде силача болтуны замолчали. Питон медленно кивнул, циркачи закивали в ответ.

     - Что это за станция? – шепотом спросил Артем. Силач покачал головой.

     - Что я должен делать? - Питон не ответил и в этот раз. – Куда мы идем?

     Молчание.

     - Питон…

     Великан остановился. Медленно, пугающе повернулся. Немигающие глаза его смотрели на Артема полусонно.

     - Как ты меня назвал?

     Артем почувствовал, что вспотели ладони, вытер их о штаны. Беспричинная тревога… нет, именно страх, что внушал ему силач, не поддавался разумному объяснению. Словно перед Артемом был не человек, а ледяная глыба, черный провал на сто метров под землю… Или… Артем вспомнил гигантского угря с серебряными глазами, словно кусочки фольги. Пасть раскрывается… Это только сон, напомнил Артем себе. Но пережитый во сне страх засел под кожей.

     «Неужели только со мной так?» Нет, конечно. Наверное, все циркачи это чувствуют – вроде Изюбря. Леденящий холод от этого человека.

     - Не парься, шнурок. Правильно назвал, - силач медленно кивнул. - Для своих я – Питон.

     - Так я свой?

     - Видно будет, - сухо ответил Питон.

     Дальнейший путь они проделали в молчании. Когда они вышли к дальней палатке, Артем еле дышал. Ноги подкашивались, сердце гулко, иногда сбиваясь с ритма, стучало в груди. Слабость в коленях. Хриплое, с надрывом, дыхание. Артем закашлялся, постучал себя по груди ладонью, затем с трудом догнал Питона.

     - Пришли, - сказал тот.

     Палатка – старая, латаная-перелатаная. Они прошли внутрь, полог закачался. Артем едва не уперся в спину Питона, сделал шаг в сторону и огляделся. В палатке был только один человек. И сейчас этот человек завтракал. Мелко жевал уцелевшими передними зубами кашу. При виде вошедших человек поднял взгляд, поморгал слезящимися старческими глазами.

     - Акопыч, вот тебе ученик, - сказал Питон.

     «Что?»

     Сухощавый старик отставил тарелку с кашей в сторону, вытер жилистые руки грязной тряпкой, критически оглядел Артема.

     - Слишком высокий. Я просил маленького роста.

     - Зато он ловкий. Не веришь?

     Старик покачал головой. Сказал сухо:

     - Посмотрим.

     То есть… Артем не поверил ушам.

     - Я остаюсь в цирке?!

     Акопыч усмехнулся. Взглянул на Артема прищурившись, так, что лицо пошло морщинами.

     И промолчал. Снова взялся за свою кашу.

     - Так все же…

     Питон медленно покачал головой, словно говоря: даже не надейся. Артем замер, заморгал. В животе неожиданно образовался огромный угловатый кусок льда. То есть, все это было напрасно?!

     - Остаешься, - произнес Питон нехотя. Артем выдохнул. Силач неторопливо оглядел парня с ног до головы.

     - Посмотрим, что из тебя можно сделать.

      Глава 9

      Лорд Вегана

     

      Перегон Достоевская-Лиговский проспект, час X + 2 часа

     Герда не понимала, как получилось – бродяга, вытащенный в последний момент из камеры, вдруг превратился в лидера маленького отряда. Это что, врожденная мужская уверенность в собственном превосходстве?

     Они шли по служебному тоннелю, тянущемуся вдоль путевого; если слышали голоса, сворачивали в сторону.

     Запутанный лабиринт служебных ходов и заброшенных помещений пока позволял маленькому отряду маневрировать. Но что будет, когда они столкнутся с по-настоящему серьезным препятствием? Герда вздохнула. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И вернуться к своим будет очень непросто.

     Кажется, она уже начала жалеть, что поддалась порыву.

     «Дьявол» шел впереди, собранный, ловкий. И веселый. Словно война была его стихией, родной и привычной. Но что он собирается делать дальше? Есть у него план? Он вообще знает, что делает?! Герда сомневалась. В путевой тоннель до Пушкинской хода нет, там – Провал. Служебная ветка в обход Провала блокирована веганцами. К Площади Восстания тоже не сунешься – они попытались, но, услышав выстрелы и взрывы, повернули обратно.

     Чудо, что они до сих пор не столкнулись с патрулем веганцев.

     Но даже чудо не может длиться вечно.

     - Бодрее, бодрее! – покрикивал «дьявол». – Спать будем на рабочем месте!

     Герде, наконец, это надоело.

     - Подожди, - она остановилась. – Тебя как зовут?

     Он повернул голову, замедлил шаг.

     - Уберфюрер.

     - Как?!

     «Дьявол» ухмыльнулся. Сукин голубоглазый сын. Герде снова захотелось приложить его чем-нибудь тяжелым.

     - А что? – поинтересовался он невинно. – Ты недолюбливаешь скинхедов?

     - Я недолюбливаю шутников!

     Таджик молча ждал финала перепалки.

     - Но меня действительно так зовут, - сказал «дьявол». Погладил себя по бритому затылку, поморщился. – Я – большой и страшный скинхед. Зови Убером – так короче. А ты – Герда, правильно? Как в «Снежной королеве».

     Она оглядела его с ног до головы. Ноги босые, почти черные от грязи, джинсы рваные,голый торс – мускулистый и в шрамах. Бритая голова, щетина и наглая ухмылка.

     Девушка пожала плечами. Потом вскинула голову:

     - Так теперь ты все помнишь?

     - Местами, - ответил Убер туманно. – Местами помню, местами – нет. Я весь такой противоречивый. Таджик, подтверди!

     Названный Таджиком невозмутимо поднял брови. Потом отвернулся, словно его это не касалось.

     - Видишь? – сказал Убер. – Таджик понимает.

     Прежде чем Герда собралась с ответом, скинхед взвалил на плечо заржавленный железный прут, двинулся вперед. Прут был их единственным оружием. Времени на тщательные поиски не было, пришлось схватить то, что под рукой. Теперь Герда тащила медицинскую сумку, Убер – железный прут, а Таджик – невозмутимое молчание.

     - Но куда мы…

     - Скоро увидишь.

     «Так я и думала». Герда покачала головой. Импровизация, нет у него никакого плана. Любовь мужчин к планированию сильно преувеличена.

     - А что ботинок у тебя нет – этого тоже вполне достаточно?

     Скинхед ухмыльнулся. Голубые глаза блеснули.

     - Надо же, заметила.

     

     * * *

     

     - Тихо, - приказал Убер. Рослый скинхед мгновенно присел, влился в бетонный тюбинг – с двух метров не различить. Словно тень, а не живой человек.

     Герда с Таджиком последовали его примеру – хотя девушка не видела причины…

     И вдруг увидела.

     Путевой тоннель расширялся здесь до огромного, по меркам метро, открытого пространства. Два путевых тоннеля сходились вместе, уже не разделенные стеной, и бок о бок пронизывали гигантскую пробку из серого крошащегося бетона, чтобы за ней снова пойти каждый своим путем. Межлинейник. Сбойка. Лучи прожекторов расчерчивали пространство на неровные черно-белые участки. Ржавые рельсовые пути образовывали сложный и запутанный геометрический узор.

     И там были люди. Герда вздрогнула. Веганцы!

     Платформа отсюда видна как на ладони — занимайте места согласно купленным билетам. Герда случайно оперлась на ржавую коробку, заросшую пылью так, что рука провалилась в мягкое... Девушка брезгливо отдернулась, едва не вскрикнув.

     Таджик мгновенно зажал ей рот широкой, как Нева в разливе, ладонью. Герда повращала глазами…

     Сквозь ладонь не пробивалось ни звука.

     - Тихо, - сказал Убер одними губами. Поднял заржавленный прут. – Сюда, за мной.

     Пути отхода перекрыты веганцами. Герда в отчаянии огляделась. Ничего не поделаешь. Теперь волей-неволей придется ждать – и смотреть.

     Перед самой войной на Достоевской – мрачной, унылой станции, заброшенной так давно, что на Владимирской уже и забыли, когда это случилось, – приморцы устроили военную базу. Местные наотрез отказывались ходить на эту станцию, кроме пары-тройки отмороженных. На Владимирской о станции-соседке ходили нехорошие слухи…

     Недавно произошел жуткий случай. Трое путников, решив сэкономить на проживании, остановились на пустой Достоевской. Разбили лагерь, зажгли карбидку, приготовили горячую еду. Люди опытные, у каждого оружие.

     Утром патруль, отправленный на поиски, нашел место стоянки. Все было на месте: спальные одеяла, вещмешки, продукты, личные вещи, даже карбидка все еще горела, в котелках лежал ужин, к которому едва притронулись…

     Все было на месте. И только люди исчезли.

     Потом их нашли. Одного в дальнем тупике, второго в служебном помещении вентшахты, третьего – у гермозатвора, с ободранными до крови пальцами. Бедняга пытался выбраться на поверхность.

     На всех телах были следы ударов пожарным топором.

     Ходили слухи, что несколько раз рядом со станцией замечали унылую, сгорбленную фигуру человека в сером пальто. Он кашлял.

     Кто-то говорил, что сквозь человека просвечивала стена.

     А еще кто-то видел у него в руке топор. Тот самый. Пожарный.

     Так что решение приморцев разместить контингент на Достоевской, местных озадачило. Отговорить их не удалось.

     Теперь приморцы были в плену или мертвы. А с ними и моряки.

     Отряд морской пехоты со Чкаловской. Герда видела их спустя несколько минут после начала войны, этих морячков – в тельняшках и черных бушлатах, руки в татуировках с якорями и дельфинами. Некоторые в бескозырках (Герда подозревала, что бескозырки были скорее для форса), другие в черных беретах. Отлично вооружены.

     Теперь моряки были в плену у веганцев.

     Морячок с Чкаловской. Тот самый, что помог ей с сумкой. Герда охнула, вытянула шею. «Щеглов, догоняй!», вспомнился ей крик.

     Значит, Щеглову, белобрысому красавцу-морпеху, сильно не повезло.

     «Что же ты, морячок».

     Офицер веганцев кивнул. Морпеха вытолкнули из строя. Офицер достал пистолет из кобуры – огромный, черный, странно рифленый. Герда не знала о пистолетах практически ничего, но тут явно напрашивалось что-то вроде слова «тактический».

     Веганец наставил пистолет в лоб морпеху:

     - Встань на колени, ты, питерский!

     Моряк поднял взгляд. Сказал спокойно:

     - Я – из Ленинграда. Вставай на колени сам, урод.

     Щелкнул взведенный курок. Еще мгновение… Герда притихла, закусила губу до крови.

     - Нет, - повелительный голос. Низкий и спокойный. Эхо от этого голоса разнеслось по тоннелям. – Не сейчас.

     Офицер медленно повернул голову.

     - И кто это говорит?

     - Возможно, тот, кто имеет на это право, - в голосе явно прозвучала ирония.

     Веганец переступил с ноги на ногу.

     - Покажись, - потребовал он.

     В ответ говорящий сделал шаг вперед и вышел из тени. Рослый, выше офицера на голову, – и даже чуть выше морпеха. Веганец узнал, вздрогнул – едва заметно, и тут же опустил оружие. Выпрямился.

     - Милорд! – сержант тут же опомнился, повернулся к солдатам.

     - Смирно! – приказал сержант. – Равнение на…

     Веганцы с грохотом автоматов и щелканьем каблуков выпрямились. Раз! Два!

     - …середину!

     Убер вытянул шею. Таджик и Герда, словно завороженные, подались вперед.

     Высокий, которому оказывались такие почести, сделал еще шаг – и его лицо снова оказалось в тени.

     Убер чертыхнулся. «Что он, заколдованный?»

     И все-таки… Убер задумчиво почесал подбородок, дернул себя за мочку уха. Мысль не приходила. Что-то с высоким типом было не так.

     Шаг. Другой.

     Веганец, наконец, оказался в свете ламп. Тусклый синеватый свет лег на его высокий лоб. Обрисовывал прямой нос с горбинкой, выразительные, как у кинозвезды прошлого, черты лица. Почти белые, коротко стриженые волосы. Светлые глаза.

     На лице высокого веганца были шрамы.

     От него шло ощущение власти и недоброй силы.

     - Какой красивый, - выдохнула Герда. Рядом зашевелился Таджик, хотел что-то сказать – но не сказал, замер.

     - Ага, - Убер хмыкнул. – И жестокий. Теперь ты в него втюришься. Вы случайно встретитесь и займетесь садомазохистскими упражнениями, чтобы в итоге узнать, что в душе он глубоко несчастный, добрый и ранимый, а плетки, наручники и раскаленное железо обожает из-за детской травмы и потерянной первой любви к школьной учительнице физкультуры.

     Герда передернулась. Открыла рот, чтобы ответить – едко, колко и…

     - Тише вы, - сказал Таджик.

     - А чего он?!

     - Я просто читал «Джейн Эйр», - сообщил Убер, словно это что-то объясняло.

     Герда подумала, закрыла рот и стала смотреть дальше.

     - Милорд, - офицер вытянулся по струнке. – Простите, я…

     - Ничего, - взмах руки в темной перчатке. Высокий, названный «милордом», прошел мимо застывших по стойке смирно веганцев, не удостоив их взглядом.

     Он направлялся к пленному моряку.

     Несколько долгих мгновений они смотрели в глаза друг другу. И моряк не отвел взгляда.

     Высокий кивнул, растянул тонкие губы в улыбке:

     - Знаешь, а ты мне нравишься, ленинградец.

     - Серьезно?

     - Совершенно серьезно.

     Морпех хмыкнул.

     - Ты, вообще, что за хер с бугра?

     Лорд улыбнулся в ответ, словно это была отличная шутка. Затем коротко кивнул солдатам за спиной моряка. Морпех дернулся, но – не успел. Поздно. В следующее мгновение два веганца заломили морпеху руки за спину...

     Лорд неторопливо достал стеклянную баночку, поднял ее, посмотрел на свет. Там извивался маленький червь. Морпех, несмотря на свое мужество, побледнел и дернулся – конвоиры едва его удержали. Лорд неторопливо снял крышку, ухватил червячка двумя пальцами и вынул из банки. Поднес его к лицу морпеха. Червяк извивался.

     - Открой, пожалуйста, рот, - сказал Лорд. Морпех зарычал, забился. Ему силком разжали челюсти…

     Герда от ужаса зажмурилась.

     Морпех задергался.

     Закричал от боли. Выгнулся, забился – словно в припадке эпилепсии.

     Через несколько секунд он застыл – в чудовищной позе.

     Лорд смотрел на это с полуулыбкой.

     Тишина.

     Сначала Герда решила, что морпех мертв. Через некоторое время, однако, тот зашевелился. Медленно встал. Выпрямился. Пленные морпехи с ужасом смотрели, как тот встает рядом с Лордом. Что с ним?!

     - Протяни руку, - велел Лорд. Морпех вздрогнул, по лицу пробежала гримаса… Затем рука его медленно, но неуклонно поднялась. В глазах морпеха отразилась паника. Он с ужасом смотрел на свою своевольную руку.

     - Черт, я…

     Лорд, не глядя, вытянул руку в перчатке в сторону – и офицер вложил в его ладонь пистолет. Пальцы Лорда сжались.

     - Ну что, Ленинградец, - Лорд протянул пистолет рукоятью вперед пленнику. – Покажи, на что ты способен. Это твои друзья?

     Морпех против воли – словно у него свело мышцы шеи – кивнул. Взял пистолет. Лорд улыбнулся:

     - Отлично. Они мне нравятся. У тебя хорошие друзья. А теперь, пожалуйста, будь добр… Убей своих друзей.

     Пауза. Герда слышала, как мертвой тишине гулко и отчетливо стучит ее сердце.

     В следующий момент морпех в отчаянном рывке развернулся к веганцам, вскинул пистолет…

     - Не стрелять, - велел Лорд.

     Он был совершенно спокоен. Рука морпеха тряслась, пистолет ходил ходуном.

     - Ну, что же ты ждешь? – поинтересовался Лорд.

     «Ну, же. Давай», мысленно попросила Герда.

     Долгое мгновение. Выстрела нет.

     - Убей. Своих. Друзей, - раздельно повторил Лорд.

     Лицо морпеха исказилось. Механически, как послушный автомат, он развернулся к пленным. Поднял пистолет… Морпехи смотрели в ужасе. «Щеглов, ты охренел?!» Герда зажмурилась, снова открыла глаза. Это хуже, чем пытки, хуже, чем мучительная казнь – когда из человека делают такое.

     - Огонь!

     Ленинградец начал стрелять. Б-бах. Б-бах. Гулкие удары, словно лупят кувалдой по железной бочке. Крики, вопли, стоны.

     Пять трупов.

     Ленинградец опустил пистолет. В глазах морпеха – слезы.

     - Прекрасно, - сказал Лорд с улыбкой. – Я доволен тобой, ленинградец.

     Внезапно морпех вскинул пистолет к собственному виску, палец лег на спуск…

     Герда затаила дыхание.

     - Нет, - сказал Лорд властно. Морпех застыл, словно окаменев. – Это уже лишнее.

     Герда сглотнула. Никогда она не видела такой страшной борьбы…

     Ленинградец боролся изо всех сил, но ничего не мог сделать. Палец его замер. Морпех прикладывал чудовищные усилия, но – тщетно. Все его тело напряглось, как струна – до дрожи. Бешеное напряжение. На лбу выступила толстая вена…

     Герда закрыла глаза, не в силах видеть ужас в глазах морпеха. Словно он пассажир в собственном теле. А за рулем сидит кто-то другой.

     И этот кто-то подчиняется Лорду.

     Бессилие.

     - Теперь ты понял?

     Молчание.

     - Отвечай, пожалуйста, - мягко произнес Лорд. Бархатный тембр голоса. – И убери оружие от виска.

     - Да, - сказал Ленинградец с усилием. – Я понял.

     - Охренеть, - лицо Убера застыло, словно на морозе. Он облизнул треснувшую губу.

     И тут Лорд повернулся к компаньонам боком... Герда открыла рот. Таджик вздохнул. Похоже, и на него это зрелище подействовало.

     У высокого, красивого командира веганцев был огромный безобразный горб.

     - Город мастеров, - сказал Убер едва слышно. – Горбатый герцог. Нет, вы точно издеваетесь.

     «Вот что с ним не так»

     Убера изначально насторожила походка Лорда. Некая искусственность движений, словно веганец нарочито аккуратно переставляет ноги. Высоко поднимает колени, пауза, ставит. Как большая длинноногая птица – вроде цапли…

     - Эй, Ричард Третий, откуда ты взялся-то? – пробормотал Убер.

     Словно в ответ на его слова, Лорд повернулся в сторону беглецов. Глаза его посмотрели прямо на Убера.

     «Не может быть!»

     Убер бы мог поклясться, что с такого расстояния горбун не мог видеть их в темноте, но…

     Но он, черт побери, все равно видел!

     - Там кто-то есть, - сказал Лорд.

     - Уходим, - шепнул Убер. – Быстро! Ну же… ну, давай. Таджик! Бери ее!

     Скинхед взял под локоть обмякшую, полуобморочную Герду. С другой стороны девушку подхватил Таджик. Вместе они подняли ее и понесли прочь, в тоннель. На ходу Герда вскинула голову, нелепым, пьяным движением. Огляделась и вдруг – слезы потекли по ее лицу. Такое лицо бывает у пластиковых кукол. Невозмутимое, спокойное, глаза широко открыты. А слезы текут и текут…

     - Вот они! – закричали вдруг сзади. – Там!..

     - Таджик, придется тебе, - сказал Убер. – Я прикрываю.

     Тот кивнул. Подхватил с земли и повесил на плечо медицинскую сумку Герды.

     - Ну же, девочка, - сказал Таджик мягко. - Давай, помоги мне.

     - По… поставьте меня, - Герда всхлипнула. – Я… сама пойду.

     - Вперед!

     Они побежали.

     Следующий поворот. Ветхий ремень лопнул. Сумка с грохотом рухнула на бетонный пол. Внутри что-то звякнуло и раскололось.

     Вот и все.

     - Беги! – приказал Убер.

     Время остановилось. Герда мгновение смотрела на упавшую сумку, затем повернулась и побежала.

     Они миновали поворот в путевой тоннель, свернули в служебный. Некоторое время слышалось только тяжелое дыхание.

     Герда вдруг опомнилась, затормозила — взвилась бетонная пыль из-под ботинок — помедлила и побежала обратно. Ей наперерез кинулся скинхед, замыкавший маленький отряд.

     - Куда?! - Убер зацепил ее под локоть, заорал: - Вперед! Вперед! Не останавливаться!

     - Моя… сумка! Там... - она задохнулась. «…Вся моя жизнь», хотела сказать Герда.

     - Нет!! Нельзя! Быстрее!

     Он почти тащил ее вперед, в глубину тоннеля. Выстрел. Пуля взвизгнула над головами беглецов и ушла куда-то далеко, в темноту.

     Герда сжалась. Вырвалась из рук скинхеда и пошла сама.

     - Не ждите меня, - крикнул Убер. И исчез в темноте.

     - Убер!

     – Я скоро, – донеслось издалека.

     Герда покрутила головой.

     - Ты понимаешь, что он делает? – спросила у Таджика. Тот пожал плечами. – Вот и я не понимаю.

     …Сумка осталась позади, в тоннеле.

     Герда опустила плечи. Ей показалось вдруг, что она утратила часть себя, потеряла вместе с сумкой половину личности. Оглушительная пустота.

     Словно камень врезался в лужу, брызги, и на мгновение обнажилось дно в месте удара…

     Вода смыкается, камня больше не видно.

     Но ты продолжаешь чувствовать, как внутри тебя разбегаются круги.

     В сумке была ее жизнь. Бинты, нарезанные, как два века назад, из застиранных до белизны тряпок. Инструменты – настоящие хирургические скальпели и зажимы для остановки крови, иглы разного размера. Степлер для ран. Нитки, вата. Деревянный молоток для анестезии. Безотказное средствона случай, когда других обезболивающих под рукой нет. Мази, таблетки (большая часть просрочена), шприц, миска для кипячения инструментов. Стетоскоп.

     Все. Герда-врач закончилась.

     Теперь она стала просто девушкой Гердой. Которая бежит от войны.

     Мысль об этом заставила ее остановиться.

     - Быстрее! – Таджик потянул за руку. Девушка упрямо покачала головой.

     - Он сказал: ждать его.

     Таджик вздохнул.

     - На самом деле, он сказал: не ждать, - мягко произнес Таджик. Герда вздрогнула. Дикторский голос включался у него в самые неожиданные моменты.

     - Я подожду.

     Таджик мотнул головой, открыл рот… Закрыл и ничего не сказал. Сел у стены на корточки, откинулся. Закрыл глаза и замер, словно задремал. Герда присела рядом. Они стали ждать.

     Вспышки выстрелов. Едва слышные щелчки.

     Звучные рикошеты. Взвизг пули, попавшей в чугунный тюбинг.

     Затем чей-то вскрик. Потом – тишина. Долгая, опасная тишина.

     - Кхм, - раздалось рядом.

     Таджик развернулся удивительно быстро для своей комплекции, вскочил на ноги. Герда подняла голову.

     - Спокойно, свои, - Убер вышел из тоннеля с поднятыми руками, помахал всем. – Кажется, оторвались.

     Герда поднялась.

     «Выпить бы ей для снятия стресса», - Убер мимолетно пожалел, что не захватил с собой ничего алкогольного. Впрочем, глоток-другой ему бы самому не помешал. Жажда. Убер облизнул губы. Иногда так хочется выпить. Хотя, на самом деле, кому он врет? Выпить ему хочется всегда. Просто иногда об этом как бы забываешь, задвигаешь жажду подальше в затылок, прячешь в пыльный чулан…

     Но когда случаются неприятности, она тут как тут. «Рядом, сука! Я сказал: рядом».

     Он выпрямился.

     - Кра… красавчик, - Герда все не могла отдышаться. Девушку начало трясти. – Нет, вы видели его? Какое жуткое чудовище. Вы видели?!

     - Да.

     - А представляете, - сказал Убер мечтательно, - ведь есть на свете кто-то, кого он любит… по-настоящему.

     Герда с Таджиком переглянулись. Таджик пожал плечами.

     Герда покрутила пальцем у виска.

     - Ну, ты и скажешь. Ты серьезно?

     Убер ухмыльнулся. Он снова стал тем отвратительным типом, которого Герда вытащила из камеры.

     - Почему нет? Я верю в людей.

     - Трепло ты, - сказала Герда. - Я серьезно, Убер! Говорят, у каждого, даже самого мрачного чудовища должна быть своя белая пушистая любовь. Сын там… жена, любовница или… ну не знаю… теща…

     Убер хмыкнул, засмеялся. Даже невозмутимый Таджик на мгновение растянул губы в улыбке.

     - Но тут? – Герда остановилась. – Что вы ржете?!

     - Мы не ржем, - совершенно серьезно сказал Убер. Выпрямился. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду в упор. – Только ты хоть представляешь, что это должен быть за монстр?