Сумрак...черные башни - высотницы освещались большими факелами - кострами. Прислонившись к окнам бойниц, спали арбалетчики, получив привычную дозу хмельного вина. Мрачные клыкастые тучи сыпали вниз мелкой крошкой холодного снега. Тишина....Даже ветер стих, перестал брякать незакрытыми оконными ставнями. Лишь вдали слышны обертоны грустного мотива, кем - то напеваемого.
Черный ворон, хлопая большими крыльями, деловито уселся на верхушку деревянного, только что срубленного креста, стоящего прямо в центре огромной, вымощенной красным гранитом, площади. Невероятно большая для этих краев птица почистила клювом иссиня - черные перья, придирчиво окинула недобрым взглядом пролетавшего рядом белого голубя и опустилась вниз, выискивая на отшлифованном до блеска камне крошки чего-нибудь съестного. Голубь в свою очередь приземлился на край остроконечной стрелы, вокруг которой был очерчен круг - символ католической церкви и её страшного оружия...инквизиции, все карающей и всесильной святой мессии.
А время все шло и шло. Секунду за секундой отсчитывали за собой настенные часы городской ратуши. Мгновение за мгновением бежало в погоне за страшной участью, которая была уготовлена несчастной, бессильно висевшей на том самом кресте в центре гранитной площади.
Еще три дня назад мрачные палачи - инквизиторы сантиметр за сантиметром вбивали ржавые толстые гвозди в тонкие почти прозрачные руки и ноги девушки. Чтобы та не скончалась раньше времени от потери крови или заражения, ее регулярно, два раза в день отпаивали настоями и зельями. Но все, сегодня её муки должны были прекратиться. По приговору архипрелата города: согрешенная в прелюбодеянии, несчастная должна была в страшных мучениях, в течение трех дней молить всевышнего о прощении, а жители города в то время, под надзором неусыпной стражи, избивали и издевались над молодкой.
И вот сейчас в ночи раздавались мелодичные, пропитанные тоской, болью, грустью...и еще чем-то, нотки, льющиеся из уст девушки.
Несчастная происходила из очень бедной семьи. На хлеб и воду зарабатывала тем, что мыла посуду в местной таверне, куда захаживал люд самого разного статуса и социального положения. От роду бедняжке не суждено было выбраться в высший свет, вкусить все прелести сытой жизни. Одним ветреным холодным вечером в таверну зашел хорошо одетый молодой человек...при шпаге и коне...и как бывает в любой хорошей сказке...золушка влюбилась в очаровательного принца.
Но, к сожалению, не вся та сказка, что со славным концом. Девять месяцев прошло с той поры, родился ребенок... и все превратилось в кошмар.
Под ударами палок, под ударами плетью, под крики и плач несчастной был убит младенец. Теперь настал её черед....
Часы пробили шесть утра. На площади, как на балаганной ярмарке открывались ларьки, появлялись первые зеваки,...народ стремился занять лучшие места. Казнь за прелюбодеяние,... не каждый день увидишь такое шоу. Зрители, как в театре перед представлением, обменивались одобрительными кивками и обсуждали вслух перечень пыток, которыми собирались потчевать девушку отцы - экзекуторы. Маленькие ребятишки бегали вокруг молодки, смеялись и тыкали в нее пальцем. Не было ни единой семьи, которая не привела бы с собой детей,... инквизиция сызмальства приучала к вере, к поклонению; просвещала невинные души чад своих малых.
Пробило девять утра. Раскрылись арчатые двери, из которых в ярко-алых плащах, неспешным шагом начали выходить преподобные отцы. Народ волной попадал на колени,... и все, как один, дружно затянули утреннюю молитву. Все, кроме висевшей, нагой на кресте девушки. Та лишь отвернула голову, и её взгляд устремился на белого голубя, который так и не улетел с перечёркнутой стрелы.
Подул северный холодный ветер, пронизывающий до самых костей.
Кто-то крикнул в толпе: ничего, сейчас будет очень жарко. Выкрикнувшего эти слова немедленно наградили бесплатной кружкой светлого разбавленного пива из местной пивоварни.
Архипрелат взметнул ввысь руки и громовым голосом произнес: да свершится суд.
Трое палачей в черных масках, держа в руках молотки, клещи, щипцы, ножи, и многие другие инструменты, которым просто невозможно было подобрать название, медленно начали подходить к стенающей и дергающейся на деревянных брусьях девушке.
--
Сознаешь ли ты, чадо божьей матери нашей, что совершила тяжкий грех, выжечь и испепелить который до конца, неспособны даже мы, скромные служители отца нашего.
Толпа дружно подхватила: кайся ведьма, кайся,... что золотишка захотела, жечь её в синем пламене, жечь...
Архипрелат высоко поднял руку, и народ умолк.
--
Каешься ли ты чадо пред всевышним, дарующим нам тепло и свет, направляющий нас на путь истинный...
Несчастная лишь отвернула голову, и взгляд её упал прямо на того самого молодого человека, что вечером при шпаге и коне заскочил в таверну.
Служитель божий все воздевал руки к небесам, и монотонно читал литанию. Девушка ничего не слышала, лишь по щекам стекали капельки слёз. Разочарованная толпа даже не услышала её криков, когда холодные лезвия одно за другим вонзались в низ живота, а щипцы и ножницы начали вырезать один за другим "грехи", в обилии имеющихся у виновницы. Несчастная лишь сжала стальной хваткой губы и молча плакала. Экзекуция длилась весь день...
Во время этого редкого зрелища была выпита и съедена большая часть провианта маленького городка. Церковь в сегодняшний день была щедра, как никогда.
Ближе к вечеру, когда солнце завершило свой обыденный яркий путь и стало опускаться за косогор, палачи, под бурные овации и громкий стук пивных кружек, в аккурат сложив под крестом заранее просмолённые еловые поленья, зажгли костер.
Пламя медленно, но верно взбиралось вверх по ступеням. Огненными стрелами охватывало ступни, колени, бедра дергающейся в конвульсиях несчастной.
--
За что... за что! - раздался сквозь плотную завесу дыма сдавленный крик, - будьте вы все прокляты.
--
А,...закричала таки бестия...
Пламя тем временем окончательно скрыло дергающееся тельце.
Толпа начала расходиться по барам и кабакам, активно обсуждая тот или иной момент, наиболее запомнившийся в этот день. Архипрелат, утерев трудовой пот со лба, созвал святую дружину и поспешил удалиться во свои покои. Площадь опустела за какие - то мгновения.
Возле обгорелого креста остался лишь один молодой человек, так некстати зашедший девять месяцев назад в одну маленькую таверну, при шпаге и белом коне. Он медленно, озираясь по сторонам подобрал горстку еще теплого пепла - все что осталось от его первой и последней любови - упал на колени, прижимая серую массу к груди, и громко заплакал.
Взошла вечная спутница ночи, луна, освещая невесть откуда взявшийся в правой руке отличнейшей выделки кинжал.
Окинув в последний раз взглядом пустынные улицы маленького городка, тот с силой вогнал его в сердце.
Почему - то стало хорошо, совсем хорошо... Замаячили вокруг хороводом призрачные тени, послышались трели до боли знакомой песни. Воздух стал густым и мягким, почему же раньше не был таким???... Взор тускнел, тело не слушалось и постепенно опускалось все ниже и ниже, в конце концов разпластавшись на холодном ярко - красном граните.
Редкий взмах крыльев... Черный ворон приземлился на край обгоревшего креста. Громко каркнув, принялся клювом до блеска начищать и без того иссиня - черные, сияющие серебристым отливом в свете проснувшейся луны, перья. Еще один взмах крыльев... На другой конец креста приземлился белый голубь, держа в клюве маленькую, только что срезанную розочку. Придирчиво окинув черную бестию, тот опустился рядом с мертвым человеком. Сделав несколько коротких прыжков, он осторожно положил цветок в открытую ладонь, и, издав короткий, но пронзительный всхлипывающий крик, вспорхнул и исчез вдали...
Ворон, почесав лапой горбатый клюв, прохрипел про себя что - то неодобрительное и испарился во тьме...