Хай френды. Меня зовут Роб. Если официально, мой серийный номер: "ROB02.1345.7800". Первые буквы, как вы уже догадались, означают мою принадлежность к братству роботов. Биороботов, если быть точным. "02" - это номер модификации. Говорят, серия "01" была полный отстой - тупые неуклюжие уроды, отдалённо похожие на людей. Их состряпали всего пару десятков и до наших дней никто не дожил. Вторая серия - это супер! Меня, например, многие принимают за человека, особенно, когда я в тёмных очках. Без очков всем становится понятно, кто я. Потому что радужка моих глаз имеет серебристый оттенок - чтоб выдержать вспышку ядерного взрыва.
Говорят, что академики готовили третью серию. Вот это были бы настоящие терминаторы, но, как говорится, не судьба. С началом войны наш инкубатор в Дубне разбомбили первым и с тех пор мы размножаемся естественным, так сказать, способом. У нас это почти как у людей, только гораздо быстрее. Жалею ли я о том, что так получилось? Нет, наверное. Приятно ощущать себя венцом творения. Правда, в последнее время расплодилось много тварей, готовых этот венец стащить, но ведь и мы не лыком шиты, а биологическим аналогом кевлара.
Вид из моего нынешнего рабочего кабинета открывается просто зашибись. Наша радиоточка находится в музее почвоведения МГУ, под самым шпилем главного университетского корпуса. Когда мы здесь только появились, все стёкла были выбиты и ветер свистел по закоулкам. Мы заложили оконные проёмы кирпичом (для этого пришлось разобрать несколько перегородок в музее) и ради естественного освещения, вмуровали в кладку бронестёкла, снятые с разбитого лимузина. Стёкла, то ли изначально имели желтоватый оттенок, то ли приобрели его со временем. Так или иначе, весь мир за окном мы видим в золотисто-жёлтых тонах.
Из моего окна видна плоская тарелка стадиона "Лужники". Его купол уцелел при бомбёжке и ещё долго укрывал трибуны. Там, в подтрибунных помещениях даже успели поселиться какие-то полуразумные мутанты. Но пять лет назад купол окончательно прогнил и рухнул, похоронив обитателей "Лужи".
Москва-река из музея почти не видна, только отдельные изгибы блестят в отдалении. Впрочем, ничего интересного там нет. После бомбёжки встали насосные станции на канале, питающем реку и Москва-река обмелела. Сейчас между остатками бетонных набережных и урезом воды выросли камыши выше человеческого роста, над которыми стоит плотный туман, не рассеивающийся даже в редкие погожие дни. Без огнемёта там лучше не появляться - сожрут. Если глянуть вправо, за метромостом и проспектом Вернадского можно увидеть кроны Нескучного сада - очень нескучное место. Деревья в саду вымахали до ста метров и фауна там соответствующая. Слева за руинами Кутузовского видны огрызки небоскрёбов Москва-сити - они выступают из мглы как скалы или как призраки былого мира.
Кремль, как ни странно, уцелел. Если он не закрыт завесой дождя и туманом, можно разглядеть шатры крепостных башен и колокольню Ивана Великого, укоротившуюся после обрушения ровно вдвое. Похоже, нападавшие знали, что за кремлёвской стеной не осталось ничего стратегического, кроме Царь-пушки, и не тратили "томагавки" зря. Зато правительственные кварталы вокруг Старой площади они сровняли до фундаментов.
- Роб!
Это зовёт меня начальник радиоточки, капитан Баринов. Заспинное прозвище, естественно, Барин. Наш вечный капитан, древний, как бивень мамонта. Его призвали перед войной прямо из университета, обозвали лейтенантом и велели служить. Он и служит. Сорок лет подряд. Сейчас люди столько не живут, а ему хоть бы хны. Сразу видно, человек довоенной сборки.
- Роб..., твою мать!
- Шо?
- Не шо, а хде! Кончай выкаблучиваться. До начала вещания час. Дизель запускай.
- Есть, запустить дизель!
После обрушения Останкинской телебашни, МГУ - самая высокая постройка в Москве и поэтому на ней установили нашу радиостанцию. Собственно говоря, основная радиослужба находится в бункере Генштаба. Но в войну весь центр разровняли ядерными фугасами, а Генштаб удостоился персонального "томагавка". Ракета, хоть и упала с большим отклонением - там, где раньше был ресторан "Прага", но зданиям Генштаба мало не показалось. Ни старому, ни новому. Устоял Военторг благодаря своей монолитной железобетонной конструкции и на нём установили радиорелейную аппаратуру, направленную на МГУ. А в МГУ - станция-ретранслятор, работающая на всю территорию, некогда называвшуюся Россией. Увы, сложные метеоусловия и примитивная техника вынуждают нас забираться повыше.
Дизель-генератор стоит в помещении бывшего музея почвоведения. Как мы пёрли его от бункера до МГУ, а потом поднимали в музей - тема для отдельного приключенческого романа. Зато сейчас в дизель-генераторной чисто и уютно. Дежурная лампочка освещает лоснящийся картер дизеля, ребристый генератор, стеллажи с аккумуляторными батареями. Ночью радиостанция работала на приём и аккумуляторы основательно подсели. Чтоб не разряжать их "до воды", я раскручиваю дизель сжатым воздухом из баллона - танкисты называют этот способ "воздушным пуском". Несколько секунд в помещении стоит невыносимый грохот, который сменяется ровным утробным урчанием. В помещении отчётливо пованивает дизельным выхлопом. Выхлопная труба в виде ржавой коленчатой кишки выведена в заложенное кирпичом окно. Но когда ветер восточный, выхлопные газы задувает через трещину обратно в музей. Мне это по барабану, мы, роботы к угарному газу, а так же к зарину-зоману относимся толеранственно. А вот пацаны-радисты могут угореть. Надо будет или нарастить выхлопную трубу или замазать трещину. Кстати, о пацанах:
Кубрик радистов мы устроили через стенку от генераторной. Когда работает дизель, там очень шумно. Зато тепло. Тёплый воздух от радиатора поступает в кубрик по жестяному коробу через пролом в стене. Зимой можно погреться и просушиться, а летом народ перебирается повыше, в "барабан" под шпилем. Там у нас летний кубрик.
В кубрике темно так, что чёрт ногу сломит. В темноте слышен надсадный кашель и ругань в полголоса. Проснулись уже. Трудно не проснуться, когда за стенкой грохочет дизель. Нынешнюю смену сформировали из салажат, завербованных в периферийных анклавах, где вечная недостача электричества и света. Они никак не могут привыкнуть к мысли, что нормальный человек должен жить при нормальном освещении. Я нащупываю лампочку и вворачиваю её до упора в патрон: Да будет свет!
- Здорово, пацаны! Как спалось?
- Да ничего, товарищ сержант. Нормалёк.
В кубрике семь раскладушек. Из них две заправлены. Одна заправлена кое-как, на ней спал Климчук, который сейчас сидит на "фишке", охраняет лестницу на этаж. Вторая, идеально заправленная - моя. Роботы не нуждаются во сне, но раскладушка положена мне как сержанту и помощнику начальника радиоточки. Среди раскладушек бледными привидениями бродят полуодетые солдаты, занятые мыльно-рыльными процедурами. У умывальника бреется Чупринов по прозвищу Чубака. Причём, бриться он начал ещё до того, как я включил свет. Ума не приложу, как он до сих пор умудрялся промахиваться опасной бритвой мимо сонной артерии?
- Значит так, народ, - знакомлю я солдат с делами на сегодня, - Чубака идёт со мной сменять Климчука. Грин - в радиорубку, Барину помогать. Стас занимается завтраком. Макс и Петро, после завтрака берите тряпки и начинайте генералить кубрик.
- Мы ж его на прошлой неделе генералили! - возмущается Макс, бледный и сухощавый интеллигент со Славянского Бульвара, озабоченный правами человека и тем, как бы не работать.
- Макс, ещё слово, и будешь один мыть весь "барабан" до самого купола.
Некоторые недотёпы считают меня тупым роботом, дорвавшимся до власти и обожающим тиранить бедных солдатиков. На "тупого" я не обижаюсь. "Не тупой, а узкоспециализированный" - уточняю я. Ну да, некоторые вещи, вроде эстетики постмодернизма, я не допетриваю. Зато устав внутренней службы знаю до последней запятой (буквально). А Макс не знает. И ботинки чистить не умеет. Что же до мытья полов, то вы не забывайте, в каком мире мы с вами живём. Главный корпус МГУ - это вам не изолированный генштабовский бункер. Здесь всегда полно сквозняков, которые натягивают с улицы радиоактивную пыль и если её постоянно не смывать, к концу смены у бойцов начнётся самая настоящая лучевая болезнь.
Я завтракаю с радистами, потом мы с Чубакой идём на "фишку" сменять Климчука. Климчук полулежит, навалившись грудью на баррикаду из мешков с песком и вглядывается в полумрак под лестничной площадкой.
- Ты чего?
- Там внизу сидит. Студент.
"Студент" - это местная разновидность полуразумных мутантов. Есть мнение, что они потомки студентов, пересидевших бомбёжку в подвалах МГУ. Не знаю, по мне так больше похожи на обезьян из старых книжек. Рассмотреть что-то под лестничной площадкой невозможно - обзора никакого. Я медленно втягиваю воздух. Пахнет влажной цементной пылью, ржавчиной и гнилым паркетом. К обычным эмгэушным ароматам примешивается чуть заметный мускусный запах. Я не знаю, как в действительности пах мускус, но мне кажется, раз его использовали вместо духов, он мог пахнуть именно так - не отвратительный, но сильный и отчётливо звериный запах.
Я сдёргиваю автомат с плеча и прыгаю через перила. Хлоп - и я у же внизу, на лестничном марше. Мутант тут как тут. Невысокий но плечистый, с ручищами до колен и глубоко посажеными обезьяньими глазками. Наблюдатель. Явно не ожидал моего манёвра. Я бью его затыльником автомата в переносицу и шагнув назад, с пол-оборота - ногой в живот. "Студент" отлетает в полумрак коридора. Поднимется или нет? После моих ударов может встать далеко не каждый, а мне не охота заморачиваться похоронами. Мутант встаёт на четвереньки, пару секунд стоит, пьяно покачиваясь и потом по-обезьяньи - с опорой на руки и на ноги, улепётывает за угол. Одной проблемой меньше.
Помещение радиорубки просторное, но почти сплошь заставлено радиоаппаратурой, между которой остались узкие проходы. Всё время надо смотреть под ноги, чтоб не споткнуться о кабель. Звуки полутора десятка кулеров сливаются в монотонный гул, пахнет припоем и горячей изоляцией. Среди аппаратных корпусов неуклюже движется Барин, похожий на престарелого профессора в своей лаборатории, которого шутки ради одели в офицерский китель. Всё же военный из Барина как из меня валенок - т.е. абсолютно никакой. Но в вопросах коротковолновой связи он гуру, каких больше нет. По крайней мере, нет в обитаемых бункерах и тоннелях Москвы. Барин плохо выглядит в последние дни. Недавно у него кончились таблетки нитроглицерина.
- Квитанции не было, - как бы между прочим говорит Барин. Он старается выглядеть спокойным и даже безразличным, но я вижу - начальник радиоточки растерян дальше некуда.
Радиоточка круглосуточно в автоматическом режиме записывает все "радиоголоса", доносящиеся до Воробьёвых гор. Иногда это переговоры сталкеров, мародёрящих цеха "Автофрамоса", иногда - передача мощной радиостанции откуда-то из-под Варшавы. Записи сжимаются в пакеты и каждое утро, до начала вещания мы перегоняем их по радиорелейной линии в Генштаб. Пусть тамошние аналитики разбираются в записях и готовят сводку о происходящем в мире. С тех пор, как рухнул интернет, прослушивание эфира - единственный способ узнать, что творится в Обитаемом Мире. Если передача пакета завершилась успешно, радиоузел Генштаба отвечает кодированным сигналом. На сленге радистов он называется "квитанцией". Если нет - мы повторяем передачу. Но всю последнюю неделю связи с радиоузлом на Воздвиженке нет. Наши сообщения уходят в никуда.
- Будем имитировать? - спрашиваю я.
Барин кивает и я сажусь к микрофону.
- Говорит Москва! - записанный на диск голос не менялся с начала прошлого века, с тех пор, как заработала первая радиостанция на Шаболовке. - Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует шести часам московского времени.
За звуком таймера следует бой кремлёвских курантов, играет короткий саундтрек. Всё это, естественно в записи, у нас на радиоточке хранится великое множество аудио-файлов из тех времён, когда человек мог пройти по Москве без противогаза и автомата Калашникова. Красная лампочка перед микрофоном гаснет и зажигается зелёная. По правде говоря, мне эта доморощенная сигнализация не нужна: У роботов великолепное чувство времени.
- Хай френды! И с вами снова Вячеслав Бобс, для вас просто Слава! Можно просто Бобс или просто Славик, я не обижусь. От перемены мест слагаемых Славик не меняется. Сегодня я познакомлю вас...
На протяжении часа я треплюсь ни о чём, сообщаю последние новости, которые тут же выдумываю или вспоминаю. У роботов отличная память, я помню все байки, истории, происшествия, о которых я когда-либо слышал. Роботы - не фонтан интеллекта, но того, что есть, хватает пересказывать их так или этак, чтобы слушателям казалось, будто им рассказывают последние столичные сплетни. Иногда я прерываюсь, чтобы поставить очередной саунд. Наконец, звучит последний хит. На закусь я обычно ставлю что-нибудь позитивное, из репертуара "Весёлых ребят". Бобс предпочитал "Led Zeppelin", но нынче я главный в эфире. Последний саунд пошёл в эфир и я оборачиваюсь к Барину.
- Ну как?
Барин сидит откинувшись на стуле и запрокинув голову, его рот широко открыт и виден верхний ряд подгнивших зубов. Он мёртв. Умер, пока я развлекал вас, френды. В радиорубку заходит Макс. Опасливо косясь на мертвеца, он докладывает: