|
|
||
ВНИМАНИЕ!
ГОЛОСОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО
ОЦЕНКИ ОТКРЫТЫ
|
1 |
Перед походом решили навестить Петровича. - Вот так клюква! - обрадовался старик, засуетился, зашаркал на кухню за рюмками: ребята, зная о слабости учителя, принесли бутылочку коньяка. - Ну, рассказывайте, - окинул взглядом всех шестерых, задержал его на единственной женщине - Тамаре. Выцветшие льдистые глаза проникали в самую душу. Виктор заговорил о траверсе хребта, называя вершины, дни и километры между ними, перевалы и точки будущих ночёвок. Остальные гости молчали, но их глаза светились волнением предвкушения. Озвучивая маршрут, Виктор не ждал одобрения или порицания, в этом он уже давно не нуждался. Просто привык держать старого учителя в курсе своих передвижений. Старик внимательно слушал, слегка наклонив седую голову, видел взволнованность молодых людей, и она подпитывала его, как глоток коньяка или собственные воспоминания. - Вшестером пойдёте? - уточнил он. - С тёткой? - вновь уколол девушку льдинкой-взглядом и остановил его на руководителе группы: - Баба на корабле... - Да эта тётка всем нам фору даст, - начал было заступаться за подругу Мишка, но Виктор перебил, объясняя и как бы оправдываясь: - Валерка Ефимов ещё собирался, да недавно аппендикс вырезал. Впятером не справиться: серьёзный маршрут... вынуждены... - Кому ты, Витя, рассказываешь про серьёзный маршрут! - Старик пожевал сизоватыми сухими губами и, повернувшись к Тамаре, спросил: - А тебе, дочка, зачем - туда? Зимний поход - это тебе не "Клуб кинопутешественников" по телевизору! Алтай зимой - не каждому мужику по плечу. Девушка вспыхнула и некстати пролепетала: - У меня в феврале - отпуск... Ух, как ненавидела себя Тамара в этот момент! За то, что вечно терялась и пасовала перед наглостью спесивых павлинов. Нет, вообще-то они нормальные мужики. Она с ними - хоть куда. Но вот как начнут хвост распускать! А в чём, собственно, их преимущество? Она не уступала им ни в технике, ни в выносливости... Но мужчины даже не допускали сомнений в собственном превосходстве. И этот старый хрыч туда же... - А-а-а... - ехидно протянул Петрович, - понятно. - Ну, что ж, давайте выпьем - за отпуск! - хмыкнул он, наполняя рюмки. - Да уж, нашему Петровичу на язык лучше не попадаться, - засмеялся Виктор. - Но и мы не лыком шиты! Выше нос, Тома! Тамара смущённо пожала плечами, чокнулась со всеми и, слегка пригубив, отставила рюмку: - Вы же меня совсем не знаете, а они знают. Я смогу. - Не обижайся, дочка, - повернулся к ней Петрович, - я ж как лучше. Подумай крепко, взвесь. Горы - это мужская игра! И свеч не всегда стоит. Иногда пользы бывает больше, когда дома ждут мужика - с пирожками. - Нелепо, будто сморщился от боли, подмигнул девушке и поставил за диван, к десятку уже имеющихся там бутылок, ещё одну, опустевшую. - Как твоё здоровье, Петрович? - озабоченно покосился в угол Виктор. - А что мне сделается? - кашлянул старик. - Ходить - туда, - махнул рукой за окно, - силы уже не те, а здесь, - кивнул в сторону телевизора, - скучно, серо. Все глаза высмотрел, без толку... Вот и скрашиваю. На это здоровьишка пока хватает! Горный Алтай встретил ярким солнцем, чистым морозным воздухом и ослепительным снегом, сминаемым лыжами с особенным, вкусным, хрустом. Тамара, сильная здоровая девушка двадцати пяти лет от роду, не позволяла никаких поблажек по отношению к себе: и рюкзак тащила не меньше других, и тропила - прокладывала в пухляке лыжню - наравне со всеми. А груз: верёвки, снаряжение, питание на полмесяца, бензин для примусов, - был приличный. Парни и сами сгибались под тяжестью рюкзаков, но всё будто ждали, не отстанет ли Томка, заглядывали на привалах в глаза - словно проверяли, не дрогнула ли, выдержит, не подведёт ли на маршруте. Вот она и старалась изо всех сил, доказывала, что женщина - ничуть не слабее и ничем не хуже мужика. Шла по петляющей между деревьев лыжне, и молодое сердце пело: как славно проходит отпуск! Позади - задыхающийся от дыма город, работа. А здесь, под высоким ярким небом, она идёт навстречу сияющим горам, дышит полной грудью хрустальным воздухом. Да ещё вместе с друзьями. И особенно с одним из них, самым лучшим, Мишкой... Иногда, правда, уставала. Останавливалась тогда у какой-нибудь рябинки, стряхивала варежку, прижимала ладошку к стволу, совала в рот мёрзлую ягодку, глядь - а парни уже далеко. Пугалась, что будут ругать: отстала, мол, тётка! Собирала силы, догоняла. Ждали, свалив в снег рюкзаки, со смехом оборачивались: - Ну, Томка, ну лосиха! Прискакала уже? - Конечно, у неё вон какие ноги длинные, - и непонятно, чего было больше в их словах - восхищения или досады. На четвёртый день пути вдоль спрятавшейся среди запорошенных пихт реки вышли к озеру. Переночевали в большой бревенчатой избе метеостанции и, оставив там лыжи и часть снаряжения, вышли на первое, акклиматизационное, кольцо маршрута. В муаровой дымке плавилось холодное февральское солнце, и в его лучах ослепительно сверкала Белуха. Возвышаясь на целый километр над всей горной системой, она притягивала взгляды, манила. Вершины Аккемской подковы в предвкушении ждали своего часа. А пока - простой перевал Звёздочка, ледник Текелю, выход на хребет, набор высоты и увеличение сложности. Снова и снова отрабатывали технику горного туризма. Виктор требовал от маленького коллектива слаженности и автоматизма в работе, когда каждый чувствует и без слов понимает командира и остальных. Только при таком единении можно выжить на гребне. Окончательному превращению шести разных человек в сплочённую команду пока ещё что-то мешало. Тамара смутно ощущала, что между ней - женщиной, а на туристском сленге, попросту тёткой, - и мужской частью команды тонкой, но прочной перегородкой стояли какие-то мелочи, досадные пустяки, о которых в нормальной городской жизни и говорить-то не принято ввиду их приземлённости и незначительности. Поднимались на перевал Новосибирцев двумя связками, по три человека. Впереди - Виктор, Костя и Славка. Тамара шла в тройке с Мишкой и Игорем. Кропотливая работа со снаряжением, тяжёлая пахаловка. Девушка работала ледорубом, страховала, вкручивала ледобуры, - и делала всё не хуже, а порой даже лучше парней. Игорь вон - зевнул, упустил карабин вниз по склону. На перевале Виктор провёл разбор полётов. Пожурил Игоря, Тамару похвалил. Мишка глянул с одобрением и чмокнул девушку в щёку... А потом завертел головой, будто что-то ищет, отстегнулся и побежал за скальный выступ. Через несколько мгновений раздался его крик. Подскочили. Мишка провалился в трещину и держался на локтях за ломкие края. Парня вытащили, Виктор сделал внушение: - Ну, сколько вам говорить: нельзя отцепляться от связки! Ледник не дремлет, он всегда начеку: караулит зазевавшиеся жертвы! - Пописать пошёл, - оправдывался Мишка, пряча от Тамары глаза. - Вот-вот, баба на корабле!.. - подхватил Игорь. - И никуда от ней не деться: не подристать, не подтереться! - Нет здесь ни мужиков, ни баб! - мягко сказал Виктор. - Где стоите, там и сс... справляйте свои нужды! На гребне - ни шагу без страховки! Для ночёвки выбрали относительно ровную площадку со снежным надувом и вырыли в нём две пещеры, в которых можно спрятаться от морозных ветров, вольготно гуляющих по горному хребту. Ветра уже несколько дней облизывали лица, заползали в рукава, щупали животы и спины, охлаждали суставы, сердца и ослабляли волю. В противоборстве людей и гор они явно были на стороне последних. На примусах сварили блёвчик, вскипятили чай. Быстро, чтобы не расплескать тепло, поели. Разместились в пещерах теми же тройками, как шли. Постелили полиэтилен, коврики, спальные мешки. - Ложись в серединку, Томочка! - предложил Мишка. Она втиснулась между парней, благодарно прижалась к Мишке. Какая щекотная у него борода! - Спокойной ночи, принцесса! - ласково шепнул в ухо. Игорь долго возился и ворочался с другого бока. Наконец, всё стихло. Ночью заныла спина. Внизу живота заворочалась тянущая боль. Тамара проснулась, но лежала неподвижно, боясь потревожить спящих. К утру зябко зашевелился Игорь, отодвинул рюкзаки, которыми был заткнут вход в пещеру, вылез наружу. Журчащий звук льющейся в снег жидкости. Потом тихий разговор: - Ты, Игорян? И охота тебе вылезать? Мы прям внутри - отодвинем полиэтилен - и... - говорил, кажется, Костя. - А в нашей пещере - принцесса живёт! - ответил Игорь. - А сам-то чего вылез? - Да я сегодня дежурю, сейчас начну варить завтрак. - А что, уже утро? - Ну да, смотри, над горами небо светлеть начало. Скоро солнце взойдёт! К вечеру третьего дня вышли к метеостанции. Соорудили праздничный ужин, отличающийся от обычного только тем, что можно есть, не торопясь, не опасаясь, что ветер выстудит содержимое ложки прежде, чем донесёшь её до рта. Расселись вокруг стола - хорошо, уютно, тепло! - Ну, давайте! За успешное прохождение первой части маршрута! - провозгласил тост Виктор. Сдвинули кружки - чокнулись. Ели и одновременно разговаривали: - А я на перевале... - А, помнишь, в трещине... Тамара тоже выпила. Спирт обжёг рот, пищевод и побежал дальше по кровяным сосудам, приятно согревая промёрзшее тело. Боль внизу живота немного отступила. - А теперь, - заговорил Виктор каким-то особенным, строгим и даже торжественным голосом: - Я прошу каждого из вас хорошо подумать. Завтра мы выходим на основное кольцо. Мы готовились целый год: мечтали, думали, строили тактику. Мы здесь, чтобы сделать траверс Аккемской подковы. Прекраснейшие вершины: Белуха и Корона Алтая - ждут нас. На первом кольце я увидел, что в целом группа к походу готова. Но я не могу заглянуть в душу каждому из вас. Поэтому прошу: если кто-то чувствует себя плохо или неуверенно, или просто передумал, скажите об этом сейчас. Там, на гребне, будет поздно. Сойти с этого маршрута невозможно. И если кто-то по какой-то причине, - Виктор обвёл взглядом всех, останавливая его на лице каждого, - даст сбой, налажает, занервничает, заболеет, - он подведёт всю группу. Мы все окажемся в заложниках этого одного. Руководитель замолчал, и в наступившей тишине стало слышно потрескивание дров в печи и попискивание приборов за стенкой - у метеорологов. И вдруг все головы, как по команде, повернулись к Тамаре. Все пять пар глаз с одинаковым выражением ожидания уставились именно на неё... И оттого, что она не увидела ни в одном из своих товарищей, и даже от Мишки, поддержки - девушка дрогнула, сломалась. Так бывает: часто тебя не задевают насмешки, не могут обидеть самые грубые шутки, ты спокойно даёшь отпор или поворачиваешь разговор так, что обидчикам самим становится неловко, но иногда... ты становишься такой тонкой, проницаемой, незащищённой, что один только взгляд твоих друзей может ранить в самое сердце. Проглатывая комок и стараясь не разреветься, Тамара сказала: - Да, ребята. Простите меня. Прав был ваш Петрович: зря я полезла в мужские игры. Буду с вами честной, - она помолчала, набрала в лёгкие воздуха и решительно продолжила: - Я плохо себя чувствую: месячные начались преждевременно. Боюсь, что там буду для вас обузой... Мне очень жаль... После признания, которое далось непросто, Тамара ожидала, что ребята сочтут её проблему несерьёзной. Они же видели её в деле. Взрослые, знают, что такое недомогание - не навсегда. Через пару дней она уже снова будет в норме. И лишать того, к чему она стремилась вместе с ними - из-за таких пустяков - нечестно, несправедливо. Надеялась, что хоть один из них скажет: "Да, ладно, Тома, не парься. Мы же вместе. Справимся!" Но услышала только дружный, в пять мужских глоток, вздох облегчения. Никто не сказал ни слова в защиту. Двумя неудержимыми дорожками покатились по щекам слёзы. - Ладно, Том, ты это... не расстраивайся. Ты была с нами не зря. Ты здорово нам помогла на первом этапе: без тебя мы не смогли бы дотащить сюда снарягу, да и вообще... Ну, не сложилось у тебя в этот раз, получится в следующий, - пытался утешить её Виктор, но получилось только хуже. Девушка уже не могла больше сдерживать рыдания, выскочила из-за стола и забилась в угол, где на дощатых нарах лежал её спальник. Мишка бросился было догонять, но Виктор остановил: - Пусть поплачет. Потом! Рано утром ребята уходили. Без неё. Тамара уже не плакала. Вышла проводить на крыльцо. Когда скрылись из виду, вернулась, свернулась клубочком на нарах. Природа словно мстила, отыгрывалась на организме девушки за то, что та насиловала его: тащила неподъёмный рюкзак, сутками находилась на пронизывающем ветру и, пытаясь угнаться за мужчинами, предавала в себе женщину. Она корчилась на нарах в нестерпимых муках: до тошноты болел живот, ломило поясницу, густыми чёрными сгустками выходила из неё кровь. Тамара видела в этом что-то мелкое, низменное, даже унизительное по сравнению с величием гор, которые ушли покорять мужчины, и ощущала себя самым несчастным человеком в мире. Но это же не навсегда! Через два дня обновлённая, здоровая и полная сил девушка уже ходила на лыжах вдоль замёрзшего озера, поглядывая в сторону, куда ушли её друзья, и куда так стремилась, но не попала она. Подпирающие небо горы завораживали, а разочарование обжигало грудь почище того спирта. "Что же в тебе такого, госпожа Белуха, что не даёшь покоя, заставляешь забыть маму с папой, издалека манишь к себе, неудержимо влечёшь человека. И нет тебе разницы, мужчины это или женщины. Или всё-таки есть?" В избе достала карту. Ещё раньше изучив маршрут в мельчайших подробностях, Тамара представляла себе, чувствовала, знала, где сейчас ребята, что делают: двигаются ли по гребню, ожесточённо штурмуют перевал или уже стоят, опьянённые победой, на очередной вершине. Её душа будто отделилась от тела и была там, рядом с ними. Она переживала те же эмоции, что и они. Почти те же. Потому, что они там, а она здесь. Девушка решила разведать путь, по которому должны возвращаться парни. От озера лыжня уходила в долину ручья и вскоре вывела к леднику. Там она запетляла, обходя трещины и ледяные торосы. Странные существа - ледники. Тамара представляла их огромными белыми чудовищами, которые распластались среди гор и жадно пожирали снег, просыпанный небом или принесённый лавинами вместе с каменными обломками, превращали его в лёд и медленно, веками, сползали на брюхе вниз. Протягивали в долины длинные языки, с кончиков которых стекала вода горных речек. Лыжня неожиданно закончилась. Пять пар лыж торчали из снега - будто передавали привет. Цепочка следов уходила налево, на Делане. А возвращаться парни будут справа. Отсюда, с места, где они оставили лыжи, был виден перевал. И Тамара пошла к нему. Пытаясь укрыться от резкого, дующего с горы ветра за мореной, стала её обходить стороной и за грядой каменных обломков обнаружила щитовой домик. В нём была одна небольшая комнатка со щелястыми стенами, железной печкой и двумя маленькими окошками. К счастью, стёкла уцелели. А вот дров не было. Мебели тоже. Вероятно, её давно распустили на щепы и сожгли. На одной стене висела потрепанная карта ледников, местами утыканная флажками. В углу свалены кучкой детали каких-то приборов. Девушка прислонилась к стене, пытаясь представить себе прежних обитателей. Муж и жена, учёные-гляциологи, жили и работали, бурили скважины во льду, производили всевозможные измерения. А долгими ночами слушали звуки за окнами: шуршание ползущего ледника, завывание ветра, грохот лавин. Потом что-то случилось, и они ушли. Вероятно, иногда домик служил временным пристанищем для туристов, укрывал кого-то от непогоды. Без движения стало холодно. Тамара наскоро перекусила консервами с сухарями и тронулась в обратный путь, на метеостанцию. У неё созрел план - собрать всё необходимое: дрова, аптечку, пищу, отнести в щитовой домик и ждать своих там. Весь следующий день девушка занималась приготовлениями. А ночью повалил снег, застонала и завыла вьюга. О том, чтобы выйти в такую погоду из избы, нечего было думать. Тамара заходила время от времени к метеорологам, спрашивала прогноз. Ничего утешительного они сказать не могли: над Алтаем навис циклон. Девушка металась, представляя себе, каково сейчас там - на гребне. Зашевелились и уже не отпускали тревожные предчувствия. Через три дня, едва стих ветер, и вышло из-за гор солнце, Тамара, сидевшая наготове с давно собранным рюкзаком, вышла из избы, направляясь к домику гляциологов. Дров принесла с собой столько, сколько смогла утащить. Нащепала лучинок, сложила в печь, но затапливать пока не стала: берегла поленья до прихода группы. Ребята, которых задержала непогода на гребне, должны были вот-вот появиться, холодные и голодные. Разожгла примус: сварила суп, вскипятила чай. Укутала котелки спальником, чтобы подольше не остыли. Тревога усиливалась. В голове рисовались страшные картины. Отгоняя их, Тамара подмела пол найденным в углу голяком, в очередной раз выглянула в оконце. Кто-то спускался с перевала. Один. Подождала. Больше никто не появился. Выскочила на улицу - встречать. Человек едва двигался, неестественно скрючившись и делая остановки после каждых трёх-четырёх шагов. Когда добежала до него, сердце колотилось в груди испуганной птицей. - Костя? Почему один? Что с ребятами? - Потом расскажу. Помоги мне: кажется, сломал рёбра да коленку зашиб: кувыркнулся на перевале пару раз. Добрели до домика. Тамара расстелила на полу спальник, помогла парню сесть, начала наливать в миску суп. - Подожди. Дай сначала попить. Хорошо, что ты тут. Мог бы и не дойти до станции, несколько раз думал: сдохну сейчас, и ребятам не смогу помочь, - сказал Костя, возвращая кружку. - Да, говори толком, что случилось? Где они? - закричала девушка и тише добавила: - Живы?.. - За перевалом, на плато, лежат в пещере. У Виктора что-то со спиной - отказали ноги, Мишка бредит, температура под сорок, Игорь ногу сломал. Я уходил - были живы. Только Славка... Он умер сразу. Я его снегом присыпал. Сначала куртку с него снял, чтобы укрыть Виктора, смотрю, под курткой у него - анорак красный, тоже снял, привязал к ледорубу да в снег воткнул. С вертолёта сразу увидят... А потом присыпал... Ну, давай, что там у тебя - жрать хочу! Костя прислонился к стене, приготовил ложку, и продолжал рассказывать: - Перевал Делане сделали легко, потом вершину, на третий день взяли Восточную Белуху. Спустились в седло. На четвёртый... да, на четвёртый день, мы уже поднимались к Короне, и тут началось: снег, ветер, ни черта не видно, и холод такой, что кости стынут! Что делать? В промежутках - были там короткие оконца, когда видимость более-менее налаживалась - могли бы спуститься и уйти. Но обида грызла, понимаешь, вот она, Корона, одна осталась, как завершение - и не взяли. Да нет, ты не понимаешь! Вам, бабам... то есть, женщинам, это сложно понять. Налей добавки, Том! Потом, позже, можно будет, конечно, на Корону отдельно сходить. Но это будет уже не то. Тут, когда год готовились, настроились, такой путь прошли к ней - и на тебе! Вот она, рядом - и такой облом! Короче, решили ждать, когда прояснеет, и идти на вершину. День ждём, два - нет погоды! Тут Мишка стал кашлять, затемпературил, похоже, подхватил воспаление. Костя ел и говорил одновременно. От совмещения обыденной, даже приятной картинки: как держит и подносит ко рту ложку проголодавшийся мужчина - с жутким рассказом - подробности выглядели ещё страшнее. Тамара слушала, боясь прервать, желая и страшась приблизить финал истории. Молча подлила ему супу, подвинула кружку с чаем. - Тут опять окошко: солнце вроде выглянуло. Мнения разделились. Игорян со Славиком хотели на Корону идти, но Виктор сказал: "Нет, линяем вниз, на плато". А там - стена. Сколько метров - фиг её знает, мы ж не планировали - там... Короче, не хватило верёвки. Все верёвки, что были, навесили - и не хватило, представляешь, Том? Виктор первый шёл, а как верёвка закончилась - узел на конце позабыли завязать - покатился кубарем, да с маху в бергшрунд влетел. Там у него спина и... Но он ещё крикнуть успел, чтоб не разгонялись: узла нет. Да какое там! Славка сразу, следом за Виктором спускался, тоже сильно разогнался, ледоруб у него на руке, на темляке висел. Закувыркался, сам же на свой ледоруб наткнулся. А нам сверху и не видать ни черта. Опять запуржило. Слышим только крики. Что-то не то. Ну, а как быть? Полгруппы спустилось, остальным что делать было, Том? Игорю ещё повезло: только ногу сломал. А мы с Мишкой задержались малёхо наверху, Мишка горячий - температура, не соображает ничего, я его заставил со спусковухой идти, мало ли что, вот он помедленней спускался, поэтому целый дошёл. Ну и я замыкающим. Тоже нормально. У Игоря нога вывернута, неестественно так. Стали с Мишкой Славку поднимать, перевернули, а он неживой уже. Ледорубом висок пробило. Тамара охнула, зажала себе рот обеими руками и смотрела на Костю полными ужаса глазами. Костя замолчал, словно засомневался, правильно ли он сделал, что рассказал эти подробности - ей, тётке. Обхватив кружку ладонями, с шумом отхлебнул. - Ну, а дальше?.. - прошептала девушка. - А что дальше, Том? Полная жопа - дальше. Виктора кое-как из трещины вытащили, он без сознания. Стали рыть пещеру: Игорь ползком, да Мишка еле-еле. Пока рыли, Виктор замёрз совсем: без движения, на ветру. Затащил его, Мишке с Игорем помог залезть, примус зажёг. Я один здоровый. Даже стыдно как-то, Том. И что делать с ними, не знаю. Кое-как переночевали. Виктор то приходил в сознание, то снова выключался. Стонал жутко. Мишка бредил, тебя звал, прощения просил. А я метался между ними ночью и целый день вчера. Все таблетки скормил. Воду кипятил, чтоб согрелись. Ну и спирт... тоже давал. Игорь помогал, конечно, да ведь всё равно, что совсем без ноги - ползком только. Сегодня с утра погода вроде наладилась. Сказал Игорю, что пойду вниз. Если сумею дойти до метеостанции - вызову вертолёт. Перевал этот, чтоб ему! Крутой больно! Одному, без страховки... Кувыркнулся там, кажется, рёбра сломал, - повторил Костя. - Думал, не дойду уже. А тут - ты, - он с благодарностью взглянул на девушку. - Сейчас переночуем, завтра пораньше выйдем, вдвоём-то мы ловчее, сподручней... Дойдём! - Ладно! - выдавила из себя Тамара, оглушённая жуткими известиями. - Ты полежи пока, я сейчас печку затоплю, согреешься. Печурка, в промёрзлом одиночестве давно отвыкшая от работы, сначала капризно задымила, потом отогрелась, раздобрилась и стала отдавать тепло с уютным потрескиванием. Тамара велела Косте раздеться, осмотрела, ощупала покрывшееся гусиной кожей тело. Смазала ссадины, туго забинтовала грудную клетку. Коленку для завтрашней дороги сочла вполне пригодной. - Спи, Костик! Завтра, чуть рассветёт, тронемся! Ночью девушка не спала. От ужаса и безысходности хотелось выть, орать, лезть на стены! Но нет, нельзя. Даже плакать - нельзя! Слезами горю не поможешь... Мысли путались. Мишка... Виктор... Даже Игоря было жалко! А Славка - вообще в голове не укладывалось! Подкидывала в печку дрова, прислушивалась к дыханию Кости и думала. Снова и снова прокручивала в голове его рассказ. Как они там? Все трое - беспомощные. Столько времени - на холоде. Костя сказал, бензин и лекарства закончились. Из еды - несколько сухарей. Кругом - только камни и лёд. И пурга. Утром разбудила Костю: - Ешь и собирайся. У тебя всё более-менее. Ничего, дойдёшь потихоньку. Отсюда до ваших лыж - один переход вокруг морены. А на лыжах под горку, налегке - к вечеру до избы докатишься. - А ты? - спросил он, оглядывая её, одетую, с рюкзаком, и уже зная ответ. - Я пойду к ним. Бензин у меня есть, маловато, правда. Аптечка. Еда кой-какая. Буду вместе с ними ждать вертолёт. Ну, всё, я пошла. На перевал предстоит царапаться. Сам же говорил, что крутой. Да, ледоруб твой забрала. Тебе теперь не скоро понадобится. Не задерживайся! - и вышла из домика. Подъём на перевал начинался не круто - градусов тридцать. Тамара в кошках, работая двумя ледорубами, на три такта, легко прошла метров пятьсот. Крутизна склона резко увеличилась: сорок, шестьдесят градусов. Впервые она работала на склоне без страховки, одна. С силой вгоняла в лёд ледорубы: правый, левый, правый, левый. Примерно через час почувствовала страшную усталость. От дикого напряжения дрожали ноги. Где упирается в небо верхняя кромка перевала - ещё не видно. Надо отдохнуть, а то не дойти. Девушка закрутила ледобур, встала на самостраховку. Нагнулась и вырубила ледорубом удобную полочку для ног. Устойчиво встала, вцепившись в лёд кошками, и откинулась назад на всю длину репшнура. Потрясла кистями рук, заставила себя максимально расслабиться, отдохнуть. Напряжение понемногу отступило. Взглянула вниз. Лучше бы она этого не делала! Висеть вот так на стене, когда под тобой - полкилометра до горизонтальной поверхности - очень страшно! Так, страшно, что можно потерять разум. Заорать в панике, завыть от бессилия. Забиться в истерике, как трепещет бабочка, когда её, ещё живую, накалывают булавкой, пришпиливая к коллекции. Написать от страха полные штаны. И чего она сюда полезла? Нет, никакая сила не может заставить её отстегнуться от самостраховки и продолжить путь наверх! "Ну, что же ты, сучка! - заговорил внутренний голос. - Захотелось поиграть в мужские игры? Считала, что сможешь, - так давай! Доказывай, что ты супер-тётка! Только кому доказывать-то? Болтаешься тут одинокой сарделькой... И никому нет до тебя дела!" Девушка ругала себя последними словами, пытаясь пересилить, унять противную дрожь в коленях. Правы, тысячу раз правы парни - не женское это дело! Парни! - вспомнила она. Тревога за них, умирающих в снежной пещере, потихоньку вытеснила мерзкий парализующий страх. Она выпрямилась. Со всей мочи вогнала ледоруб левой рукой, а правой - сняла самостраховку и выкрутила ледобур. Только движение вперёд может спасти её поломанных друзей. Постепенно склон начал выполаживаться. Тамара вышла на перевальное седло и увидела вдалеке, на белом плато, красный флаг - анорак погибшего Славки. Бегом, не дав себе отдохнуть, рванула туда. Последние метры до пещеры бежала, задыхаясь и хватая ртом морозный воздух. Сердце колотилось, стремясь выпрыгнуть из груди и добежать первым. В сознании был только Игорь. Он открыл глаза, как только она протиснулась в пещеру и направила луч фонарика. - Ты? Как ты здесь очутилась? Шума вертолёта я не слышал. - Встретила Костю под перевалом. Вот и пришла. Сейчас... Буду вас кормить... Подержи фонарь! Тамара пыталась выровнять дыхание, одновременно рассмотреть серые бескровные лица лежащих в спальниках людей и распаковать рюкзак. Здесь же, в пещере, разожгла примус. Плотнее заткнула вход - чтобы не выпускать тепло. Растопила снег, слила его в кружку, протянула Игорю - запить таблетку. Добавила снега в котелок, и пока он плавился, Тамара осмотрела повреждённую ногу, наложила фиксирующую повязку, обмотала сверху шерстяным свитером. Потом, заставив работать фонариком "жучком" Игоря, осторожно ощупала Виктора. Кольнула его ноги шпилькой. Руководитель ни на что не реагировал. Надсадно и продолжительно закашлялся Мишка. Девушка помогла ему сесть, дала антибиотик, Мишка зачмокал распухшими обмороженными губами: - Ты? - блаженно улыбнулся и снова впал в забытье. Тамара со свойственным женщинам умением превращать любое, даже временное, пристанище в уютное жилище, прибрала в пещере, нашла для каждой беспорядочно валяющейся вещи своё место, потом сварила блёвчик. Кормила больных с ложки, поддерживая головы. Игорь ел сам, благодарно глядя на девушку. - Ну, Том, даже не верится, что ты, тётка, одна, пришла сюда... Как думаешь, Костя дошёл уже до метеостанции? - Должен дойти к вечеру. Сообщат по рации спасателям. Может, завтра уже прилетит вертолёт. Нам надо ночь продержаться! - Хорошо бы! Но спасатели сразу обычно не прилетают. Ждут ещё сутки. - Ну, значит, сутки будем держаться. А у вас что, совсем бензина не осталось? - Нет, Том. Я жёг его, чтоб хоть как-то ребят согреть. Последние сухари сегодня размочил в тёплой воде и дал им выпить эту тюрю. Всю ночь Тамара поила своих подопечных лекарствами, щупала пульс. Переволокла горячего Мишку в серединку, чтобы от его жара и эти двое могли как-то согреться. Сама лежала бочком у самого входа. Было тесно и холодно. Задремала только под утро. С рассветом вышла наружу. Холодное солнце обвело тонкой золотой кромкой горный хребет, подчеркнув завораживающую красоту снежного плата, как это делало всегда, день изо дня, из века в век. Для него ничего не значило, что где-то лежал присыпанный снегом мёртвый Славка и развевался на ветру его красный анорак. А в толще надува копошились, дышали пока ещё живые люди - букашки, невесть каким ветром принесённые в царство камня и льда и вынужденные забиться в щель, спасаясь от стужи. Солнцу всё равно, что освещать. Оно выполняло свою обычную солнечную работу. Тамара вернулась в импровизированный госпиталь. В нос ударил запах давно немытых больных тел и мочи. Девушка вскипятила чай. Сварила жидкую кашу из остатков гречки с единственной банкой тушёнки, которую она принесла с собой. Нужно растянуть эту еду на целый день. Нужно экономить бензин. Время от времени Тамара растирала варежкой Виктора, чтобы усилить кровообращение. Обтирала сжигаемого внутренним жаром Мишку. Поила талой водой, чтобы избежать обезвоживания организма. Ночью согревала собственным телом, залезая по очереди в спальные мешки то к одному, то к другому, преодолевая отвращение и сдерживая рвотные позывы. Вытаскивать парней наружу для того, чтобы они справляли естественную нужду, у неё не хватало сил. Спасибо, что хотя бы Игорь пока обходился сам. На следующий день солнце не появилось на низком небе. Зато снова закружила пурга, завыла и замельтешила крупными хлопьями вперемешку с крупой. Усилился ветер. Он слизывал снег с плато и уносил его дальше, трепал и рвал в клочья флаг, обозначающий стоянку людей. Стало очевидно, что сегодня вертолёта не будет. Тамара выложила всё имеющееся продовольствие и лекарства. Еды почти не осталось. Бензина - на две заправки примуса. Аптечка почти пуста. Марганцовка, алюминиевый цилиндрик с валидолом, клочок ваты, резиновый жгут, стерильный бинт и шприц в контейнере со спиртом. Правда, спирт она уже отсюда брала, чтобы протирать Мишку и Виктора. Что ж, будем обходиться малым. Тамара кормила, лечила и ухаживала за парнями, как за маленькими, беспомощными ещё детьми. Проснувшийся инстинкт материнства, женская интуиция подсказывали ей, что нужно делать, чтобы поддерживать в ослабевающих телах волю к жизни. Она поила их тёплой водой из талого снега, кормила, честно разделяя скудную пищу поровну. Рассказывала сказки. Люди, выдернутые из привычной городской жизни неодолимой тягой к покорению вершин и потерпевшие поражение, могли теперь опереться только на её дружбу и заботу. На ночь Тамара дала каждому по глотку спирта - слила последний из контейнера со шприцем. Долго пела колыбельные песни: пусть добрые детские сновидения вытеснят хотя бы на время холод, голод и страдания. Ночью пришёл в себя Виктор. Отстранил её руку с водой: - Им дай, Том. Не жилец я уже. Ног совсем не чувствую. - Прекрати! Слышишь, прекрати. Не смей так говорить! Живи! Завтра прилетит вертолёт... - Знаешь, Тамара, даже если и выживу, куда я такой - остаток жизни на инвалидной коляске... У меня жена... Здорового поедом сжирала: мало приношу денег. На двух работах работал, Том, а ей всё мало! А теперь... Думаешь, будет со мной возиться? Нет, на такое способна только настоящая женщина, Том. Я счастлив, что понял - такие, как ты, ещё бывают... - Да, повезло нам с тобой, Тома, - сказал Игорь, - зря мы тебя гнобили! - Да чего там, спите, давайте! - Тамара повернулась к Мишке. Беспокоило, что всё время парень был в забытьи. Утром Виктор и Мишка снова были без сознания. Взгляд Игоря - злой от безнадёжности: обнаружилось, что начала чернеть его сломанная нога. - Брось нас, Тома. Иди. Ты сможешь спастись. Ты дойдёшь. - Ну что ты такое говоришь, Игорёк? Вот прилетит вертолёт. Самому стыдно будет, что рассопливелся тут! Девушка ловко засунула в рот каждому из лежащих по таблетке валидола - в отсутствие еды пусть хоть пососут сладенькое, протянула на ладони Игорю, взяла одну себе. - Не прилетит он, Том. Слышь, как завывает? - сказал он, запихивая таблетку под язык. Тамара вылезла из пещеры. Села прямо в сугроб, бессильно опустила руки. Терпение и силы бороться покидали её, она уже была готова сдаться, отречься от парней и от борьбы. Мучили сомнения: права ли она, продлевая их страдания, вытягивая за тонкую ниточку надежды, которой всё равно суждено оборваться? А может, правильнее будет оставить их наедине с судьбой, позволить им умереть, сократить мучения? Ведь совершенно ясно, что вертолёта не будет. Кто полетит в такую погоду? Она одна ещё может спастись. Она сумела подняться на перевал, сумеет и спуститься с него. Как Костя. Нет у неё больше сил наблюдать, как жизнь по капельке уходит из сильных, здоровых прежде людей! Как медленно и неотвратимо они превращаются в ничто, в пищу для всеядных ледников! А она... Она только растягивает эти их мучения. Есть ли в этом благо? Тамара решительно направилась к пещере, взяла свои вещи. Все трое спали. Никто не открыл глаз. Тем лучше. Она сделала уже для них всё, что было в её силах. Ей больше нечего им дать. Тамара брела к перевалу. Мысли, душа, сердце по-прежнему оставались там, на плато, в узкой пещере, где остались умирать её друзья. Вот оно, перевальное седло. Присесть на дорожку. Всё. Надо спускаться, пока ветер окончательно не превратил её в сосульку. Тамара поднялась и, будто вспомнила что-то, резко зашагала обратно. Влезла в пещеру, достала аптечку. Закрутила резиновый жгут у себя на левой руке выше локтя. Долго тыкала иголкой от шприца, ища вену, наконец, попала. Показалась первая капля. Девушка вложила в левую руку фонарь "жучок", начала работать кистью, одновременно выталкивая из себя кровь и освещая лучом пространство. А правой - подставила под струйку кружку. Нацедила почти полную. Вынула иглу. Зажала локоть, посидела, справляясь с головокружением, и стала поить тёплой живой кровью полумёртвых людей, поднося кружку по очереди к губам каждого. Отбросила её в сторону и без сил повалилась рядом с ними. Вот теперь она действительно сделала всё. На следующий день стих ветер, появилось солнце. В середине дня прилетел вертолёт. Тамара с трудом выползла из пещеры, услышав стрёкот. Спасатели, почти не надеявшиеся найти кого-то в живых, увидели её, ползущую по снегу, и стали снижаться. - Ну, ты монстриха, тётка! Человечище! - восхищённо сказал начальник спасотряда уже в вертолёте. - Уважаю! Тамара обвела взглядом своих друзей. На них было страшно смотреть: обмороженные почерневшие лица, впалые, заросшие грязной щетиной щёки. Но они были живы, дышали! А когда открывали глаза - в них светилась надежда! Девушка отвернулась к иллюминатору, пряча слёзы. Вертолёт сделал круг над белым плато, гдё алел на снегу Славкин анорак, полетел над обрамлённым золотой кромкой горным хребтом. Корона Алтая сияла в солнечных лучах алмазным светом и неудержимо притягивала взгляд, манила, влекла к себе, дразнила предвкушением будущих встреч. Штерн В. Продавцы Саттвы 32k "Рассказ" Проза, Киберпанк, Постмодернизм
2
Продавцы Саттвы*
12.10, 11:31
До вокзала Хуа Лам Пхонг оставалось несколько минут. Обшарпанный вагон забит людьми в марлевых масках - несчастные надеются, что пандемия их пощадит. Как бы самому не подцепить заразу! Если бы не чертов фанатик, взорвавший себя (а попутно еще пару тысяч человек) портативным ядерным зарядом в Суварнабхуми на той неделе, не пришлось бы толкаться в этом допотопном вагоне. Старая железная дорога - кто бы мог подумать! Сквозь грязное стекло уже пробивались огни города. Я не раз слышал поговорку: "Бангкок никогда не меняется". Но это не совсем так. Очертания Хрустального Бангкока, причудливым соцветием, футуристической конструкцией из стекла и металла застывшего на расстоянии четырехсот метров над землей, действительно, не менялись - один-два новых шпиля, для которых удалось выкроить место на платформах, не в счет. Ведь число лепестков Лотоса всегда остается неизменным. Зато Старый Бангкок стремительно разрастался в ширину раковой опухолью, захватывая побережье Сиамского залива, словно жуткими метастазами, своими ульями-многогранниками... И, пресытившись совершенством Верхнего города, его строгой, продуманной красотой и изысканной игрой света на гранях Лотоса, туристы рано ли поздно сходили в эти круги Нараки - царство старых неоновых реклам, едкого сернистого смога и ядовитого дождя. Здесь развернулся самый большой рынок на территории Новой Азии, где продавалось все, что угодно: от дешевых копий самых последних имплантов и легальных наркотиков до оружия или рабов любого пола, какой только придет тебе в голову, хочешь - на ночь, хочешь - на все 14 дней предоставленного Корпорацией отпуска. Главное, не забыть уточнить, какое количество металла и пластика на массу тела ты считаешь приемлемым. А то дождешься - впарят механическую игрушку, у которой от человека разве что фаланга мизинца! А еще тут жила она. Женщина, которая перевернула мою жизнь. А затем ушла - чтобы через два года написать мне: "Приезжай в наш отель, срочно". Резкий толчок выдернул меня из воспоминаний - поезд прибыл на вокзал. Я запахнул плащ, надел респиратор и вышел навстречу тропическому дождю. * * *
- Вы писатель? Томаш вздрогнул и аккуратно закрыл старомодный блокнот в потертом кожаном переплете. Каждый раз, возвращаясь в Варшаву, он привозил десяток таких, исписанных мелким, убористым почерком. Натуральную кожу можно было достать разве что в Азии. В Старой Европе за это полагался сумасшедший штраф - но это был его собственный маленький бунт против корпоративной этики. - Вроде того. Собеседник кивнул, удовлетворившись этим ответом. На нем было традиционное одеяние нео-буддиста, а гладкую оливковую кожу его головы покрывала янт - татуировка, в линии которой органично вплетались разъемы и металлические нити. - Мастер Лаа ждет Вас, - он поклонился, отодвигая ширму и пропуская Томаша. После крошечного, бедно обставленного помещения, окуренного благовониями, кабинет в традиционном европейском стиле прошлого века смотрелся по меньшей мере странно. Широкий письменный стол (настоящее дерево или качественная подделка?), глубокие кресла, портрет Алана Тьюринга на стене. И стеллажи с книгами... - Моя скромная коллекция. Некоторые, подозреваю, сохранились в единственном экземпляре. Томаш не сразу смог отвести взгляд от корешков книг и посмотреть на мужчину, сидевшего за тяжелым столом. На вид тому было около пятидесяти: невысокий азиат в строгом и старомодном - под стать его кабинету - костюме, чертами лица напоминающий скорее потомка японских эмигрантов, чем аборигена. - Господин Навроцки? Его английский был совершенным. - Можно просто Томаш. - Могу я поинтересоваться, как вы узнали о нас? - Увидел проспект в каком-то из баров... - Понимаю, - мужчина кивнул и указал на свободное кресло. Кресло было кожаным.... - Пытаетесь что-то забыть? Или кого-то? - Спросил мастер Лаа. Томаш задумался, вновь пробежался взглядом по комнате. Забавно, почему-то он ожидал увидеть здесь лабораторию, мигающую мониторами и забитую аппаратурой, центром которой будет стационарная имплантационная капсула. Но уж точно не кабинет психотерапевта из середины двадцатого! И еще, в этой комнате было что-то неуловимо знакомое. В комнате - и в человеке... И оттого ему было не по себе. - Да нет, скорее, ищу... В том проспекте было сказано, что ваша компания помогает обрести себя. Его собеседник улыбнулся. - В каком-то смысле... Смотрите, - голос мастера Лаа сделался мягче, сильнее, и Томашу подумалось, что именно так читают мантры в старых храмах. - С каждым годом мир все больше заполняется информацией. Рекламные слоганы, Сети, TV! Человек никогда не остается в одиночестве. Сны и те транслируются - дети понятия не имеют, что значит видеть кошмары. Мы настолько привыкли к "белому" шуму, что не помним, что бывает как-то иначе. И если наступит полная тишина, люди попросту станут сходить с ума... Он задумался на мгновение и вновь заговорил: - Наш разум буквально забит лозунгами и идеями, которые подкидывают нам пресс-центры корпораций и ведущие всевозможных реалити-шоу. Человека с самого детства учат слышать других, а не себя. Да и откуда в этом гаме взяться собственному голосу? Он замолчал, снова открыто улыбнулся. Сказано было и правда убедительно. - Чаще всего в этот кабинет приходят те, кто хочет просто забыться, выкинуть из головы неудачный роман или позор увольнения. Но иногда встречаются и другие - те, кто готов взглянуть на реальность без фильтров. - Он перевел дыхание. - И тогда мы убираем этот шум... - Каким образом? - Выдохнул Томаш. - Небольшие, я бы даже сказал, простейшие манипуляции с сознанием и памятью. Не буду вдаваться в технические подробности, все равно для непрофессионала они будут набором терминов... Проще говоря, мы убираем из вашего сознания всю чужеродную информацию. - А как же сумасшествие? Вы сами говорили... - Разумеется, мы избегаем жесткого воздействия на разум. Это серия процедур, каждая из которых призвана очищать сознание от "шума" слой за слоем. Вы научитесь распознавать любое влияние извне, а затем отделять его от своей личности. А не растворяться в нем, как другие. Понимаете? - Честно говоря, не очень, - признался Томаш. Ощущение смутного беспокойства не проходило. - Знаете... Наверное, я ошибся, придя к вам, - он поднялся. - Но вы все-таки пришли... - Я никогда никому не позволял ковыряться в своих мозгах! - В ваших мозгах ковыряются ежедневно, а вы не обращаете на это никакого внимания! Потому что вы сами - всего лишь обертон этого шума, часть современного дискурса. Вы не сможете отделить свои собственные мысли от прочей грязи, пока не выйдите вовне. Мы предлагаем вам всего лишь пустоту. Платить за пустоту смешно, скажите вы? Но ведь именно в пустоте рождается новое! Как писатель, вы должны это понимать... Томаш медленно сел на место. - Как это происходит? - Абсолютно безболезненно, - мягко ответил ему мастер Лаа. - Вы просто заснете на несколько минут. И ваше сознание окажется в состоянии абсолютной чистоты, Саттвы, как называют его буддисты. Вы сможете слышать себя. Ни одной чужой идеи, только ваши собственные. Голос вашего вдохновения! Возможно, это состояние станет доступно не сразу, иногда требуется время, чтобы идеи проявились в сознании, поднялись с более глубоких уровней. Но рано или поздно это случится. В каждом из нас есть та пустота, которую никто не может заполнить. Ваше уникальное "я", истинная сущность... За окном что-то кричали по-китайски. Дождь прекратился также внезапно, как и начался. Томаш вытер пот со лба, зачем-то взглянул на старинные наручные часы - еще одна деталь его продуманного до мелочей образа... - Хорошо, - он сглотнул, - хорошо, черт возьми, я согласен! - Прекрасно, Хонг подготовит вас. Мастер Лаа поднялся, и в то же мгновение часть стены отошла в сторону. И за ней, действительно, была и сияющая чистотой лаборатория, и то самое жуткое имплантационное ложе, ощетинившееся десятками металлических отростков, проводов и игл... * * *
12.10,13:45
...Сгорбленный седой китаец заполнял какие-то бланки, и его искусственная рука поскрипывала при каждом движении. За моей спиной хлопнула дверь, зазвенели "поющие ветра", но он даже не поднял головы. Стянув защитный плащ и сняв респиратор, я облокотился на стойку и включил старенький переводчик. Он кошмарно искажал голос, но произношение было сносное: "Добрый день. Для меня должны были оставить ключи от номера "312". Китаец бросил на меня быстрый взгляд, буркнул что-то и вновь уткнулся в свои чертовы бумажки. "Вы ошибаетесь", - с задержкой проскрипел переводчик. "Что?!" - Мне показалось, что я ослышался. Да что это значит, мать вашу? Два года назад мы провели две безумных недели в крошечном номере частного отеля, в самом сердце старого китайского квартала... "Послушайте, мне нужен ключ от триста двенадцатого. Меня должны были ждать. Но если он все еще свободен, я готов снять его", - как можно медленнее произнес я, надеюсь, что механическое старье переводит мои слова верно. "Я уже сказал вам, вы ошибаетесь. Это невозможно. Я не могу сдать вам этот номер", - китаец на мгновение поднял глаза и тут же отвернулся. - Ни черта не понимаю... Он что, кем-то занят? Китаец продолжал писать, не обращая на меня никакого внимания. Я понял, что выяснять что-то сейчас бессмысленно - скорее всего, старик что-то скрывал. Обычная уловка - сделать вид, что он не понимает твоих слов. Ничего, разберусь с ним позже. "Хорошо, тогда просто любой свободный номер", - я положил на стойку несколько помятых бумажек. К счастью, карты здесь были не в ходу - за это мы с ней и ценили китайский квартал Бангкока. Никому и в голову не приходило спросить твое имя... Китаец сразу оживился, по его лицу скользнула быстрая лисья ухмылка. "Номер "205", господин. По лестнице и налево", - он протянул мне карту-ключ от номера. Двести пятый был почти таким же, как и тот - драконы, вечно взмывающие в одни и те же рубиновые небеса, вазы с отколотыми краями, потертые ширмы и лампы-фонарики, а в центре - огромная, рассчитанная, вероятно, на любителей групповухи, продавленная кровать. Я подошел к окну, выходившему во внутренний двор - его противоположная стена терялась за плотной стеной дождя... Мне нужно было сосредоточиться. Собрать воедино все факты, что у меня были. Ее сообщение пришло по каналу, код к которому знали только мы - я не отключил его лишь потому, что верил - когда-нибудь она свяжется со мной. Неделю назад она написала мне, пара дней ушла на оформление документов, затем - перелет в Лаос, поиск билетов, железная дорога... Если бы не взрыв в аэропорту, я был бы здесь вовремя! И все-таки я добрался... И, как бы глупо это ни звучало, не могу получить ключ от номера, где мы должны были встретиться еще позавчера! Пытался ли узкоглазый лис что-то скрыть, прикинувшись идиотом - или старенький переводчик окончательно рехнулся? Я мог бы потребовать показать мне записи - но в этом отеле никогда не регистрируют жильцов. Впрочем, все, что мне нужно - выйти из комнаты и подняться на третий этаж... И все-таки я почему-то медлил. А за окном шелестел бесконечный дождь. * * *
За окнами кабинета шелестел бесконечный дождь. Он вновь вдыхал непривычные запахи дерева и кожи, благовоний, табака - и еще ни с чем несравнимый запах старинных книжных переплетов. - Я ничего не слышу. - Так и должно быть, - улыбнулся ему Лаа. - Нет, вы не поняли, я слышу только эту вашу пустоту! Но за ней ничего нет! Никакого моего голоса, никакого истинного "я", о котором вы мне тут плели! - Я предупреждал вас, что это может случиться не сразу. Кроме того, требуются и ваши собственные усилия. Вы делали что-то из того, что я перечислил? - Да, - уже спокойнее ответил Томаш. - Я пытался писать. Снял номер в каком-то отеле, тут, неподалеку, и все дни напролет бродил по Чайнатауну, останавливался в самых злачных барах и пил, пил... И знаете, та тишина все время была со мной, вот тут, - он коснулся ладонью лба, - но кроме нее там ничего не было. - Вам надо отвлечься. Попробуйте ощутить биоритм города, услышать биение его сердца за рекламными объявлениями и грохотом подземки, увидеть, что скрывается за неоновыми огнями его реклам и сумасшествием красок. Слова сами придут к вам, когда вы научитесь смотреть, не задерживая взгляд. Смотреть сквозь... - Сердце города... Наверное, вы правы, - задумчиво произнес Томаш. - Но каким образом научиться "смотреть сквозь"? Я не понимаю... Мастер Лаа смотрел на него так долго, что Томаш уже отчаялся получить ответ. - Я вижу, вы цените все настоящее. Натуральное, - наконец улыбнулся тот. - С чего вы это взяли? - На вас льняной костюм, часы с кожаной вставкой, которые вы так старательно прячете... Могу поспорить, что у вас нет ни единого импланта, даже из "базового комплекта"... Мне продолжать? Томаш покачал головой. - Я могу порекомендовать вам рестораны, где подают натуральные морепродукты. Никакой клонированной дряни. Мы ведь все-таки в Таиланде, - он рассмеялся. - Пройдитесь по барам, где предлагают настоящий алкоголь. Выдержанный виски, только представьте! Нельзя очистить мозг, продолжая пичкать свой организм химией! Все в нас неразрывно связано. Побольше безмятежности! Побольше простой детской радости, в конце концов... Лаа порылся в одном из ящиков своего стола и протянул Томашу проспект. "Эксклюзивно-натуральная кухня Бангкока", - прочел тот и машинально сунул рекламку в карман. - Хорошо, я попытаюсь... Надеюсь, вы знаете, что говорите. - Разумеется, - кивнул мастер Лаа, - тем более, в следующий раз вам будет проще. Хонг, проводи, пожалуйста, господина Навроцки на процедуру! Уже в имплантационной капсуле, соединенный десятками проводков с мониторами и готовый окунуться в первозданную чистоту, Томаш прошептал - то ли Хонгу, выполняющему последние проверки, то ли самому себе: - Как я могу найти что-то там, где ничего нет? Там же совсем ничего не было... * * *
13.10, 03:21
Ничего не было! Бог мой, там ничего не было! Ни-че-го! Я пил то ли в третьем, то ли в четвертом баре - я давно уже сбился со счета... Ведьмино пойло, химическая смесь, у которой даже названия не было - лишь пометка "для людей с модификацией печени". Я был согласен на всё, только бы позабыть, как бился о стену, словно мальчишка, выплевывая проклятия. Там должна была быть дверь триста двенадцатого! Я прекрасно помнил ее - я помнил каждую чертову трещинку на ее поверхности! Но вместо нее была сплошная стена. "309" номер, затем поворот коридора - и пожарный выход... Этого не может быть! Наверняка кто-то играет против меня. Но кому это на руку? Я отошел от дел - теперь только пропавшие собачки и неверные мужья. Значит, кто-то из прошлого? Скольким я перешел дорогу, выполняя свою работу? И почему она? Зачем ее втянули во все это? Кто мог знать о нас с ней? Так или иначе, теперь мой ход. Нужно найти хоть одну зацепку. Ах да, китаец! Он не понравился мне с самого начала... Надо было еще тогда вырвать из него правду о комнате... Не важно! Я все равно получу эти сведения - даже если придется вспомнить старые методы... Я накинул плащ и вышел под дождь. Меня шатало - наверное, стоило бы сначала проспаться. Плевать! Я должен был узнать правду! Отель был всего в паре кварталов, но путь к нему дался непросто: ноги не слушались, я скользил по грязи и меня мутило от дрянного алкоголя, флуоресцентных огней, от музыки и смеха, рвущихся из дверей дешевых притонов. Ко мне тянулись, пытаясь схватить за плащ, худые, покрытые какими-то язвами и дешевым металлом вместо биопластика руки десятка шлюх - женщин, детей, подростков... Если Ад существует, то, похоже, я уже умер... Или это сама Бездна вырывается из-под земли? Добравшись до отеля, я не стал тратить время на лишние разговоры. Китаец не спал, несмотря на поздний час - очередной торчок, сидящий на стимуляторах, чтобы не нанимать сменных работников? Впрочем, какая разница! Он даже не сопротивлялся - лишь пытался закрыть руками голову. Итак, номера "312" в гостинице не было. Здесь никогда не останавливалась женщина, похожая на неё. Да, он прекрасно помнит меня, но два года назад со мной не было никакой дамы... Одни и те же ответы на одни и те же вопросы. Я понимал, что китаец не лгал, по крайней мере, частично - на всех этажах его отеля было по десять номеров. Но ведь мы были здесь с ней! Это не могло быть сном или игрой моего воображения! Я пришел в себя внезапно - будто очнулся от жуткого сна. К счастью, я не успел убить старика. Отшатнувшись от бесчувственного китайца, я выбежал из отеля. Руки были липкими от крови, меня тошнило, и вся тяжесть проклятого города, казалось, легла на мои плечи... Где же она? Как мне её найти? Это невыносимо! * * *
- Это невыносимо! Я перепробовал всё, что только можно - самые роскошные рестораны Хрустального Бангкока, где подают эту вашу так называемую "натуральную" пищу - и привокзальный фастфуд (полностью синтетический, зато абсолютно "аутентичный"!), "чистых" женщин из частных ночных клубов, куда пускают лишь по рекомендации - и "модифицированных" шлюх с бархатной искусственной кожей. Только что в портовый город за этим не спускался, но, простите, я же себе не враг... Мастер Лаа внимательно смотрел на Томаша, периодически внося какие-то пометки в его электронную карту. - Ваши советы никуда не годятся! Пульс города, биение сердца! К черту! Хватит с меня этих сказок о пустоте! - Томаш вскочил и зашагал по небольшому кабинету. - Раньше каждая написанная мною страница была битвой, мучительными родами... а теперь и это мне недоступно. Только эта тишина в голове... - Прошу вас, успокойтесь, - голос мастера Лаа звучал мягко, почти вкрадчиво, - вы считаете, что вы в тупике, но на самом деле вы стоите на пороге. "Путь, который можно пройти, не есть настоящий Путь", - улыбнулся он. - Не будьте так настойчивы в своем желании постичь себя - вы только отдаляете этим... - К черту эту чушь, - прервал его Томаш. - Вы думаете, одна цитата из Дао дэ цзин - и я снова лягу в вашу чертову капсулу, чтобы окунуться в эту кошмарную, невыносимую, нечеловеческую пустоту - а после в очередной раз переведу на ваш счет кругленькую сумму? - Я не держу вас. Быть здесь - ваше осознанное решение. Вы вольны уйти в любой момент, - невозмутимо ответил Лаа, - особенно если вы уверены, что это поможет вам писать. Вы ведь сами бросились изучать ночную жизнь Таиланда, стали искать на поверхности, пытаться смотреть сквозь очередные фильтры... А ведь я говорил вам про постижение сути города - а через нее и самого себя. Не важно, Бангкок или любое другое место, это не имеет, в сущности, никакого значения. Это всего лишь инструмент для погружения в себя - вы же спутали инструмент с целью... Томаш молчал, барабаня пальцами по столу. - Может быть, есть какие-то другие пути? - Разумеется, - с готовностью ответил Лаа. - Я бы посоветовал вам еще одну-две процедуры. А в промежутке между ними вы можете побывать в одной из буддийских святынь. В городе тяжело сосредоточиться, возможно, в тишине, во время медитации, вы сможете найти Путь. Попробуйте съездить в Ангкор-Ват, недаром он веками вдохновляет людей! * * *
13.10,16:50
"Отправляйтесь в Ангкор-Ват - место, веками вдохновляющее людей..." Я наклонился и поднял обрывок какого-то рекламного проспекта - разноцветные буквы проявлялись и исчезали на стереобумаге. Я стоял под бесконечным дождем, среди теней, бегущих куда-то, сжимая в руке эту грязную рекламку - обрывок моего прошлого, мою последнюю, бессмысленную надежду... Уже несколько часов я метался по городу, пытаясь найти хоть какое-то свидетельство ее существования. Станции метро, на которую я провожал ее в последний день, не было, вернее, ещё не было - ее должны были достроить только следующим летом. На месте дома, где она жила вместе со своим мужем, располагалась больница - в приемной меня заверили, что здание стоит уже лет пятнадцать... Разумеется, крошечного семейного ресторанчика, в который мы заходили по вечерам, тоже не было - обанкротился года три назад, сообщила мне хозяйка соседней прачечной. Я понимал, что сплю - это попросту не могло быть правдой. Ведь были и безумные ночи в "нашем" отеле, и дьявольски-острый Том Ям, от которого у нее текли слезы - и то невыносимое расставание на станции два года назад, когда мне пришлось отпустить ее... И верить, что она свяжется со мной снова. Вот какой была моя правда. А всё остальное - только жуткий, невыносимый сон, который рано или поздно должен закончиться. Ангкор-Ват мог быть моим ключом к пробуждению, паролем, который позволит вырваться из дурной бесконечности, из чертового колеса этой безумной сансары. Я впервые увидел ее на экскурсии в этом храме - и она стала для меня единственным спасением на этой сходящей с ума планете. До границы с Бирмой шел всё тот же древний поезд - кажется, такие ходили здесь еще в двадцатом веке. Потертые сиденья и заплеванные окна больше не раздражали, наоборот, знакомая обстановка успокаивала. Пока существуют такие поезда, мир будет прежним... Кроме меня в вагоне был один-единственный человек. Немного странно для такого популярного направления - Ангкор-Ват ежедневно собирал десятки тысяч паломников и туристов. В прошлый раз тут было не протолкнуться от всех этих потерянных, одиноких, разочарованных и ищущих - а по большей части просто стремящихся сделать пару кадров на фоне древней святыни. В Бирме я пересел на еще более допотопную рухлядь - автобус с бензиновым двигателем. Для меня оставалось загадкой, почему жители страны, которая умудрялась создавать компактные атомные заряды, вынуждены ездить на подобных архаизмах. Я был единственным пассажиром. Я ненадолго задремал, а когда проснулся от того, что автобус накренило на повороте, понял, что я не один - на соседнем кресле сидел какой-то мужчина. Странно, что я не почувствовал его во сне - обычно я сплю очень чутко. Это тот же человек, что и в поезде. Впрочем, я не удивлен. "Вы что, преследуете меня?" - Я потянулся за револьвером. "Можно сказать и так", -немолодой, одетый в какое-то тряпье мужчина повернулся ко мне и обескураживающее, открыто улыбнулся. Мои пальцы нащупали пустоту - пистолета во внутреннем кармане не было! "На кого вы работаете? Отвечайте, иначе я вышибу вам мозги!" - мне оставалось только блефовать. "В насилии нет смысла", - он продолжал улыбаться. "Есть", - прошипел я сквозь зубы, - "если это подстроили вы или те, на кого вы работаете!" "Нужно ли идти в храм, чтобы обрести истину? Твой храм внутри тебя. Ты, как всегда, ошибся дорогой...", - прервал меня мужчина. "Да кто ты, черт побери, такой! Что тебе от меня нужно!" - Заорал я. В это мгновение автобус дернулся и остановился. Водитель открыл двери. Я грубо оттолкнул мужчину и выскочил на дорогу, надеясь только на то, что тот не выстрелит мне в спину. Вначале я почувствовал запах гари. А уже потом увидел... Храма не было. На его месте зияла громадная воронка - несколько километров в диаметре. Вывороченные и расколотые куски песчаника частично превратились в стекло, а землю покрывал слой пепла... Я опустился на колени, закрыл руками лицо и глухо застонал. Конец мира наступил, бездна всё-таки вырвалась на волю... Я наконец понял - я не терял ее. Её никогда и не было. На мое плечо легла рука. "Ее ведь не было?" - повторил я вслух. "Жизнь - это бесконечная боль", - ответил спокойный, бесчувственный голос. "Ты выдумал ее, чтобы не испытывать боли. Все это время ты лгал самому себе. Пришло время проснуться". "Кто ты?" - Спросил я, хотя это не имело уже никакого значения. "Мое имя Майтрея". Я поднял голову и посмотрел в его глаза. Оттуда на меня смотрела невыносимая пустота... * * *
- Невыносимая пустота, - прошептал Томаш. - Что вы сказали? - Откликнулся мастер Лаа. - Не важно, - он закрыл лицо руками. Молчание затягивалось. - Так вы последовали моему совету? - Да, - усмехнулся Томаш, - последовал. - Я ездил в Ангкор-Ват, побывал еще у нескольких святынь... И знаете что? Я ни черта не почувствовал. Ни черта! - И все-таки что-то в вас изменилось, - с сомнением произнес Лаа. - Вы правы. Я кое-что понял там... - Он замолчал, собираясь с мыслями. - Поиски сути, чистый взгляд на мир - чушь собачья! Всё, что я искал - это вдохновение. Я ведь говорил, что я писатель? Вряд ли вы читали хоть одну мою книгу, но в Европе мое имя известно. Я пишу в классическом жанре XX века. Сейчас его название обзавелось десятками приставок, но суть осталась прежней - город, застывший под бесконечным дождем и потерянные души в его пустом чреве... Сделай хоть шаг в сторону, забрось своего героя из мрачного Нью-Йорка в солнечную Бразилию - пусть даже все остальные слагаемые - одиночество, падение, безнадёга - останутся прежними, и вашу книгу не купит ни одна Сеть! Читатель не ожидает от вас откровений, нуар в его понимании - не более чем набор расхожих клише. Поэтому я просто тасую сюжетные ходы - перестрелки и драки, погони по извилистым грязным улицам и выкуренная в одиночестве последняя сигарета. И люди жрут это! Жрут - и просят добавки! А я сажусь и пишу очередной бессмысленный роман о частном детективе, который в одиночку борется с преступностью... Меня давно тошнит от этого мертворождённого ублюдка. И от читателей, для которых я пишу это дерьмо! А больше всего - от самого себя! Томаш перевел дыхание. Мастер Лаа хотел сказать что-то, но тот знаком остановил его. - Когда я пришел к вам, я думал, что где-то там, внутри, найдутся и другие сюжеты. Другие слова. Настоящие. Пусть не для массового читателя, а для какого-то узкого круга... А потом я заглянул в пустоту, не испоганенную информационными потоками. Туда, где не существует никаких слов... И знаете, что я понял? - Он резко поднялся, глаза его лихорадочно горели. - Ни хрена во мне нет, мать вашу! За чужими сюжетами и бессмысленными клише, за плоскими героями и штампованными диалогами нет ничего! Я думал, что сумею обрести свое собственное звучание - а оказалось, что я немой. Я пишу вещи, похожие на тысячи других, не потому, что мой мозг забит чужой информацией. В нем попросту отсутствует что-то свое! Никакого внутреннего храма нет и в помине... Я не могу найти вдохновение не потому, что оно покинуло меня - его никогда и не было. Все это время я лгал самому себе... Он устало опустился на кресло, закрыл лицо руками. - Послушайте, Томаш, - не сразу заговорил мастер Лаа, - вы же не станете требовать, чтобы мы вернули вам деньги? Я с самого начала говорил вам, что мы продаем только пустоту - и ничего больше. Никто не виноват, что в вашей душе не нашлось никакой основы, краеугольного камня, который мог бы стать фундаментом... Томаш поднял голову. Глаза его были пусты. - Вы правы, никто в этом не виноват, - сказал он чуть слышно. - Не волнуйтесь, я не стану ничего требовать. Свою часть договора вы выполнили. Но я хотел бы еще раз воспользоваться вашей капсулой... Лаа чуть заметно улыбнулся. - Вы говорили, что чаще к вам приходят те, кому нужно что-то забыть. Или забыться. Знаете... ведь в той пустоте не было даже намека на то, что я существую. Или на то, что в моем существовании есть какой-то смысл. Я не знаю, как с этим жить. Я просто не сумею выдавить из себя ни слова, пока во мне живет та... безначальность, - шепотом закончил он. - А я всего лишь хочу писать! Пусть мой герой продолжает говорить штампами и убивать нехороших парней! Я просто хочу, чтобы мои слова звучали. И чтобы мир был прежним. Разве это так много? - Хотите, чтобы мы стерли ваши воспоминания? - Тихо спросил Лаа. Лицо Томаша было совершенно белым, но голос звучал твердо: - Да, черт побери, именно этого я и хочу! Когда он ложился в капсулу, ему вдруг подумалось, что он уже не раз делал этот выбор, а всё происходящее - знакомый и затасканный сюжет. Впрочем, через мгновение он уже ничего не помнил. * * *
- Я посадил его на такси, - сказал Хонг, вернувшись. - Он не сразу смог назвать отель, в котором остановился. - Хорошая работа, - устало поморщился Лаа и потер руками виски. "Когда же это закончится!" - Послушайте, мастер, - осторожно начал Хонг, - может, стоит повременить с этой... продажей Саттвы? Эти бедняги никогда ничего не найдут... - Разумеется, не найдут, - подтвердил Лаа, - а потом вернутся, чтобы забыть, что они пустышки. - Который раз он приезжает? Третий? Четвертый? Вы не боитесь, что когда-нибудь мы просто сожжем ему все мозги? Его воспоминания накладываются друг на друга, уже сейчас в них слишком много пустот и шума. И чем дальше, тем фрагментарнее они будут. Его мир разрушается, а он даже не догадывается... - Пока он помнит, как пользоваться кредиткой, это не имеет значения, - отрезал Лаа. - Не стоит волноваться о нашем друге Томаше, в конце концов, он сам раз за разом выбирает незнание. У всего есть цена, Хонг - и у покоя тоже. Пойдем, - он поднялся и закрыл кабинет, - как насчет жареного риса у Тхаксина? * * *
12.10, 11:31
До вокзала Хуа Лам Пхонг оставалось несколько минут... Примечания: Саттва - "чистота", в буквальном переводе "существование, реальность". Нарака - в древнеиндийской мифологии и в буддизме - ад или совокупность адов. (с) Виктория Штерн, Александр Штерн,
2013-02-26.Аникеева А. Эмерин. Дети Шестого Солнца 38k Оценка:8.53*4 "Рассказ" Детектив, Эзотерика
3
Приходи - Эй-эй! - Детский голосок переливается, как звон колокольчика. - Есть такая старинная игра: "Приходи". Знаешь? Я верчусь на месте, пытаясь понять, откуда раздаётся голос. Бесполезно, кругом сплошная стена тьмы. - Кто здесь? - Я кричу во всё горло, но мой голос еле слышен. Такое ощущение, что темнота поглощает его. - Эй-эй! Есть такая старинная игра... - теперь невидимый ребёнок произносит эти слова вкрадчиво, будто бы делится большим секретом. - "Приходи?" - выкрикиваю я. - Да, знаю! - Эй-эй! - Голос будто не слышит меня. - Есть такая старинная игра: "Приходи". Знаешь? - Да знаю я! - Эй-эй! - Он снова повторяет ту же фразу. Я начинаю паниковать. Сколько раз я уже слышал эти слова? Сколько времени я здесь нахожусь? И где вообще это "здесь"? Выставив перед собой руки, я осторожно продвигаюсь вперёд. - Эй-эй! - Снова заводит голос, и я понимаю, что слышу его не в десятый, не в сотый, и даже не в тысячный раз. Я заперт в этой темноте уже много лет. И всё это время невидимый ребёнок спрашивает у меня одно и то же. Только я постоянно забываю об этом. Также как снова и снова забываю о том, что выхода отсюда нет. Уже бесчисленное множество раз я осознавал, и сейчас опять осознаю это. И каждый раз, стоит прийти пониманию, мной овладевает паника, а голос невидимки начинает сводить с ума. - Эй-эй! Есть такая старинная игра: "Приходи", знаешь? - А-а-а! - Вцепившись руками в волосы, я истошно воплю и...просыпаюсь. Я сижу в лекционной аудитории своего университета. Все взгляды прикованы ко мне. Профессор смотрит настороженно: кажется, он не сердится, скорее напуган. - Ты так страшно сейчас орал, - шепчет девушка, сидящая рядом со мной. Словно из тумана в моей памяти всплывает её имя, вернее, прозвище, которым я её всегда называю: Лиса. Мы знакомы с детства, сперва были просто друзьями, а вот теперь встречаемся. Её прозвище тоже пришло из тех лет, когда мы были партнёрами по бесчисленным шалостям и проказам. Нам нравилось представлять себя эдакой командой особого назначения, поэтому мы придумали секретные позывные, переиначив свои имена на "звериный" манер: она - Лиса, я - Кот. Даже теперь, спустя много лет, мы продолжаем называть друг друга этими прозвищами. - Прости, - нарочито беспечно говорю я. - Просто кошмар приснился. - Всё тот же? - обеспокоенно спрашивает девушка. Я не успеваю ответить - профессор делает нам замечание, - просто киваю и зарываюсь носом в конспект, делая вид, что занят учёбой. - Знаешь, - нерешительно говорит Лиса, когда после лекции мы сидим в столовой, размазывая по тарелкам не слишком-то аппетитный обед, - я подумала, что, может быть, тот голос, который ты слышишь во сне, принадлежит кому-то, кого ты знал в детстве. - Вполне возможно, - соглашаюсь я. - Но, даже если так, чей он - хоть убей, не помню. - Ну так вот, - Лиса шарит рукой в сумке. - Я подумала, что это может быть кто-то из наших общих знакомых, и прошерстила старые фотографии. - Нашла какую-нибудь зацепку? - Нет, но... - Девушка достаёт и кладёт передо мной выцветшую фотокарточку. - Вот. Ты знаешь, кто это? Я смотрю на фото. На нём запечатлены трое. Посредине стою я, справа от меня - Лиса, а слева - незнакомая девочка с длинными светлыми волосами. Всем на вид - лет по семь-восемь. - Так знаешь, кто это может быть? - повторяет вопрос Лиса. Я внимательно вглядываюсь в лицо девочки, но не могу вспомнить ни имени, ни каких-либо других деталей. Однако при взгляде на неё меня охватывает странное чувство: как будто грядёт что-то страшное и неизбежное. - Нет, - качаю головой, - без понятия. Так кто это? - Я тоже не могу вспомнить. Но когда смотрю на неё, у меня какая-то необъяснимая паника начинается. - Ага, у меня тоже. Как у запертой в клетке крысы при первых толчках землетрясения. - Чувствуешь себя крысой, хотя на самом деле Кот? - Лиса пытается пошутить, но её лицо остаётся напряжённым. - Мама тоже не знает, кто это, - после паузы продолжает девушка. - И ещё одна странность насчёт фотографий... Я хотела проверить, нет ли этой девочки на других наших снимках, и стала искать свой старый фотоальбом. Его нигде не было. Я спросила у мамы, где он, и она сказала, что его уже много лет, как нет. Сказала, что когда мне было десять, мы с тобою куда-то сбежали ночью. Я пропала на несколько часов, а когда вернулась, вела себя очень странно: ни с кем не разговаривала и чего-то очень боялась. Это продолжалось несколько дней, а потом ни с того, ни с сего меня будто прорвало: я визжала, бросалась на стены и кричала что-то вроде: "Она меня не простит", "Она заберёт меня с собой". - Кто, "она"? - Не знаю, - качает головой Лиса. - Но я думаю, это как-то связано с девочкой на фотографии. Мама сказала, что во время той истерики я сожгла фотоальбом. Наверное, боялась кого-то, кто был на снимках. - А сама ты что-нибудь помнишь? - Вообще ничего. Но когда смотрю на эту девочку... - Необъяснимая паника, да? Лиса кивает. Я снова внимательно смотрю на фотографию: - Дерево на заднем плане, это же наш секретный штаб? - Угу, - Лиса слегка улыбается. - Навевает воспоминания, да? - Надеюсь, навеет больше, когда увидим его воплоти. - Хочешь пойти к дереву? - Да, вдруг что-нибудь вспомним. После занятий мы с Лисой идём к огромному старому дубу, дупло которого когда-то служило нам тайным убежищем. С этим местом связано множество воспоминаний, но почему-то мы уже много лет не возвращались сюда. Я пытаюсь посчитать, как долго не был у дуба. Точно помню, что залазил в него перед тем, как лёг в больницу. Значит, до десяти лет мы здесь играли точно. А после? Напрягаю память, и голова начинает раскалываться... - Прости, - сбивает с мыслей голос Лисы, - собиралась помочь тебе, а в итоге только навешала дополнительных проблем. - Всё в порядке. Возможно, твоя потеря воспоминаний как-то связана с моими снами. - Я задираю голову, чтобы окинуть взглядом дуб целиком. - Ну как, припоминаешь что-нибудь интересное? - Много чего, но всё не по делу. А ты? - Тоже. Я обхожу дуб кругом. За эти годы он ничуть не изменился, разве что кажется каким-то более потрёпанным. Вон широкая ветка, скрывающая часть ствола от посторонних глаз, а за ней должно быть наше дупло. Я подпрыгиваю, подтягиваюсь на руках и усаживаюсь на ветку верхом. Верно, вот он, вход в наше секретное убежище, цел и невредим. - Осторожнее, - слышится с земли голос Лисы. Я угукаю в ответ и подползаю по ветке к дуплу. Да уж, раньше оно не казалось таким тесным. Внутри я занимаю почти все пространство, места едва хватает на то, чтобы присесть на корточки. - Ты там как? - кричит снаружи Лиса. - Нормально. - Нашёл что-нибудь? - Пока нет? - Я включаю фонарик и начинаю обшаривать убежище. По всем признакам после нас его никто не использовал. Даже дощечка, которую я выжигал, висит всё на том же месте. Как сейчас помню, что там написал: Секретная база N 1
Вход запрещён всем, кроме:КотЛисаНаправляю свет фонарика на табличку, дабы проверить свою память и не верю собственным глазам. На табличке выжжено: Секретная база N 1
Вход запрещён всем, кроме:КотЛисаСойка- Эй, ты помнишь, кто такая Сойка? - кричу я оставшейся у дерева подруге. - А? Что ещё за сойка? Я выбираюсь из дупла и показываю табличку. - Может, кто-то дописал после тебе? - пожимает плечами Лиса. - Нет, это точно мой почерк. И по бороздкам видно, что всю надпись выжигали примерно в одно время. Мы долго гадаем, кто такая Сойка, зачем я выжег её имя вместе с нашими и почему ничего об этом не помню, но так и расходимся ни с чем. Вернувшись домой, я решаю провести своё расследование. - Мам, где альбомы с моими детскими фотографиями? - Дай подумать. - Родительница прикладывает руку к подбородку. - Мы, вроде, не распаковывали их после переезда в новый дом. Посмотри на чердаке. Я беру фонарь и поднимаюсь на чердак. Разбираю покрытые слоем пыли коробки. - А-апчхи! Ага! Вот, кажется, и она. Я тащу нужную коробку вниз, намереваясь отнести её в свою комнату, но дно проваливается, и фотографии разлетаются, засыпая весь пол в коридоре. Я становлюсь на колени и начинаю разглядывать их, выискивая светловолосую девочку. К горлу подкатывает неприятный комок: она есть почти на всех снимках со мной и Лисой. Она запечатлена вместе с нами во всех памятных местах моего детства, но я по-прежнему ничего не могу вспомнить о ней. - Мам! - Да? - Родительница прибегает с кухни. -Ты знаешь, кто эта девочка? Мама вглядывается в фотографии и отрицательно качает головой: - Нет. Странно, она есть на стольких фотографиях, которые снимала я, но я совсем её не помню. - А имя Сойка тебе о чём-нибудь говорит? - Сойка? Птичка такая? - Нет, мам. Я - Кот, Лиза - Лиса, а был с нами кто-то по прозвищу Сойка? Родительница хмурится и снова качает головой: - Если и была, то я не помню. - А я когда-нибудь вёл себя странно? Ну там, разговаривать отказывался, например, или фотографии жёг? - Нет, - уверенно отвечает родительница, но вдруг делает такое лицо, будто вспомнила что-то важное: - Хотя вру, было однажды, вскоре после того, как ты вышел из больницы. - Кстати, - я спохватываюсь, что забыл ещё одно важное событие из своей жизни, - почему я лежал в больнице? - У тебя было воспаление лёгких. Ты не помнишь? Вроде, взрослый уже был: десять лет. - Я помню только то, что лежал там осенью. - Я читала, что мозг иногда стирает из памяти болезненные воспоминания. Наверное, и с тобой такое случилось, - предположила мама. - Ты ведь так плакал, когда тебя туда положили. Боялся деда, который лежал с тобой в одной палате. - Деда? - В памяти будто что-то шевельнулось. - Да, старенький такой дедушка, выживший из ума немного. Я, бывало, уходить собираюсь, а ты вцепишься в меня и ревёшь: просишь забрать домой или перевести в другую палату. Сойка, больница, провалы в памяти... Лёжа в кровати я вновь и вновь перебираю загадки, вывалившиеся на меня за день, а, когда, наконец, засыпаю, вижу свой обычный сон: я блуждаю в темноте, а переливчатый детский голосок снова и снова спрашивает: - Эй-эй! Есть такая старинная игра "Приходи". Знаешь? Но на этот раз я не пытаюсь ответить ему, просто поворачиваю голову в ту сторону, откуда, как мне кажется, раздаётся голос, и кричу: - Сойка? Сойка, это ты?! Детский голосок обрывается, так и не закончив свой вопрос. С минуту я стою в полной тишине, потом слышу всхлип, и невидимый ребёнок растроганно произносит: - Наконец-то ты вспомнил, Кот. В следующую секунду я осознаю, что лежу в своей постели с широко распахнутыми глазами, и по моим щекам текут слёзы. Весь следующий день я хожу сам не свой. Лиса волнуется за меня, просит рассказать, что случилось, но я решаю не волновать её, пока сам во всём не разберусь. Перед сном я выпиваю стакан горячего молока, чтобы быстрее заснуть. Я жду, когда вновь окажусь к темноте и смогу поговорить с таинственной Сойкой. Но сегодня меня посещает совсем другое видение. Я больше не заперт во мгле, пейзаж вокруг имеет очертания. Я нахожусь на лесной поляне, заросшей клевером. По периметру её окружают высокие деревья с вылезшими на поверхность корнями. Затянутое тучами небо цедит сквозь плотную сеть веток холодный серый свет, по земле стелется плотный белый туман. Я чувствую, что озяб, и обхватываю себя руками. Вокруг - ни души, но я чувствую чьё-то незримое присутствие. В ушах звенит знакомый детский голос. Он больше не спрашивает об игре, просто смеётся. - Сойка! - зову я. Никакой реакции. - Сойка, где ты? Мне снова никто не отвечает, но смех становится громче. Теперь мне кажется, я могу разобрать, с какой стороны он доносится. Я разворачиваюсь, иду на голос и снова зову Сойку. На этот раз она откликается. - Спасибо, что пришёл за мной, Кот. Мне было так одиноко все эти годы. Голос раздаётся откуда-то снизу. Я опускаю взгляд и всматриваюсь в рваные клочья тумана, стелющегося у самой земли. Между ними что-то есть. Я нагибаюсь ниже, пытаясь это рассмотреть. Передо мной на постели из клевера лежит мёртвый ребёнок, девочка лет десяти. Светловолосый затылок, белое платье, обескровленные руки и ноги с тёмными трупными пятнами. Я хочу перевернуть девочку и посмотреть на её лицо, но ужас и отвращение мешают это сделать. Сам того не замечая, я начинаю пятиться к краю поляны, а затем вдруг проваливаюсь куда-то, падаю, и от этого ощущения просыпаюсь. Вскочив с кровати, я хватаю альбом: нужно зарисовать увиденное, пока образ не выветрился из памяти. Я учился живописи, поэтому весьма достоверно изображаю лесную поляну и деревья вокруг. Вот только какой в этом толк, если я всё равно не знаю, что это за место и существует ли оно в реальности? Мой набросок не даёт мне покоя. Я беру его с собой в университет, и на парах довожу до ума: прорисовываю ветки и корни, накладываю штриховку. Лиса смотрит с беспокойством, но по её взгляду я вижу, что она не знает, что это за место. - О, недурно, - внезапно доносится с задней скамьи. - Очень похоже. - На что? - спрашиваю у заглядывающего мне через плечо одногруппника. - На поляну рядом с заброшенной каменоломней. Это ведь она? - Похожа, говоришь? - Один в один. - Знаешь, как туда добраться? - Давай сюда листок, нарисую карту. После пары я прошу Лису идти домой без меня, так как мне надо кое-что решить в деканате, и убегаю первым. Спеша по коридору, я изучаю карту и прикидываю, как быстро смогу добраться до поляны. Но, едва я выхожу из здания, моя девушка нагоняет меня. - Кот! - В глазах Лисы плещется отчаянье. - Что? - Не ходи туда. У меня дурное предчувствие. - Если ты про деканат, то у меня тоже, особенно после того, как заглянул туда и увидел лицо декана. - Прекрати ломать комедию. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Ты ведь сейчас собрался в то место с твоего рисунка, да? - Вовсе нет. - Тогда куда ты идёшь? - Просто... - я силюсь придумать какое-нибудь неотложное дело, но в голову ничего не приходит, поэтому, обречённо вздохнув, отвечаю: - Никуда. - Отлично, - Лиса обхватывает меня за руку, - тогда сегодня ночуешь у меня. Я чувствую разочарование, но ничего не говорю: мне не хочется заставлять любимую девушку волноваться. Сойка ждала уже много лет, подождёт и ещё один день. Подобными мыслями мне удаётся сдерживать себя до утра, но каждая клеточка моего тела будто вибрирует: "ты должен идти", и это чувство постепенно усиливается. До рассвета я лежу без сна, а, едва небо на востоке начинает сереть, аккуратно отстраняю спящую на моей груди девушку, собираю свою одежду и тихо выскальзываю из комнаты. Хмурое осеннее небо, набрякшее тучами, белый туман, стелющийся по земле, мрачные деревья с вылезшими на поверхность корнями, - всё точь-в-точь, как в моём последнем сне. Едва рассвело, но я уже могу разглядеть на поляне каждый листочек клевера. Я нахожу глазами место, где в моём сне лежало тело девочки, и направляюсь туда. С каждым шагом, что я делаю, окружающий пейзаж будто выцветает, становится монохромным. Такое ощущение, что я проваливаюсь в другое измерение. Внезапно, я понимаю, что нахожусь уже не на поляне. Я лежу на жёсткой больничной койке, и к моей руке прикреплена капельница. Мне снова десять лет. Воспоминания, преданные забвению, медленно возвращаются. Нас всегда было трое: я, Лиза по прозвищу Лиса и Соня по прозвищу Сойка. С самого раннего детства мы были неразлучны. Когда я попал в больницу с воспалением лёгких, обе девочки навещали меня каждый день. Я боялся оставаться в палате без близких и друзей. Причина заключалась в человеке, с которым я её делил. Это был сухонький старикашка с дрожащими руками и редкими почерневшими зубами. Но пугал меня не его внешний вид, а жутковатая привычка разговаривать с самим собой. Особенно страшно становилось на рассвете, потому что каждую ночь, едва небо на востоке начинало сереть, старик вставал с кровати и, раскручиваясь на месте, своим грубым, дребезжащим голосом напевал одну и ту же зловещую песенку: После этого он подходил к окну и до восхода солнца смотрел наружу, словно ожидая кого-то. Поначалу меня будило его пение, но вскоре я стал просыпаться от страха ещё до того, как старик вставал. Я лежал, накрывшись с головой одеялом, и притворялся, что сплю. Я боялся, что тот, кого призывает старик, действительно придёт, а потому не смыкал глаз до тех пор, пока он не возвращался в кровать, разочарованно бурча что-то под нос. Оставалось всего несколько дней до выписки, когда у меня неожиданно начались осложнения. Вечером мне дали лекарство, от которого мгновенно начали слипаться глаза. Проваливаясь в небытие, я умолял сидевшую рядом маму остаться со мной на ночь, но, когда я проснулся, в палате её уже не было. За окном занимался рассвет. Я знал, что старик вот-вот встанет, но мне так сильно хотелось в туалет, что, поёрзав пару минут, я не выдержал и кинулся в уборную, которая находилась в конце коридора. Там я просидел минут сорок. Просидел бы и больше, но пришла медсестра и спросила, почему я не выхожу так долго. Рассказать про деда я постеснялся, поэтому мне осталось только заверить её, что всё хорошо, и вернуться в палату. Заглянув внутрь, я вздохнул с облегчением: старик спал. На цыпочках я прокрался к своей постели, откинул одеяло и уже собирался заползти под него, когда почувствовал на себе пристальный взгляд. Я поднял голову и увидел, что дед сидит на кровати, свесив ноги, и внимательно смотрит на меня. - Оно не приходит, - разочарованно проговорил он. - Наверное, отсюда слишком далеко до его поляны. А, может быть, старики его не интересуют. Я собирался притвориться, что не слышу, и спрятаться в коконе из одеяла, но язык задвигался сам собой: - Кто должен прийти? - Не знаю, - пожал плечами старик. - Я слышал правила игры, когда ещё был ребёнком. Нужно прийти на поляну у каменоломни в час, когда тьма встречается со светом, три раза обернуться вокруг себя и позвать его, пропев заклинание. Раньше мне никогда не хватало смелости на это, а сейчас... слишком стар стал, наверное. Поляна недалеко отсюда, но оно меня всё равно не слышит. Голос старика звучал вполне дружелюбно, поэтому я отважился задать ещё один вопрос: - Почему вы хотите, чтобы оно пришло? - Мне интересно, что будет, если выиграешь. В заклинании поётся, что если проиграешь, то умрёшь, но что будет, если оно не поймает тебя до рассвета? Уже столько лет прошло с тех пор, как я узнал об игре, а этот вопрос всё не даёт мне покоя. Раньше я боялся умереть, а теперь, видимо, ему моя жизнь, как и мне, даром не нужна. После разговора со стариком мне начали сниться необычайно яркие, реалистичные сны. То я видел себя королём, то хозяином личного луна-парка, то катался на лыжах по горам мороженого. И каждый раз во сне приходило понимание, что всё это я получил от существа, о котором говорил старик. Сам того не заметив, я начал думать, что если хозяин поляны существует взаправду, именно мне предначертано судьбой выиграть у него, а встреча со стариком теперь казалась мне судьбоносной. Когда я вышел из больницы, то рассказал об игре Сойке. Я выбрал её, потому что в отличие от вечно осторожничавшей Лисы, Сойка всегда поддерживала мои затеи. Тогда мне казалось, что она делает это из-за того, что ей самой интересно, но теперь, вспоминая её поведение, я понимаю: девочка просто была влюблена в меня. Я умолчал о старике, опасаясь, что тогда Сойка точно струхнёт, просто сказал: - Эй-эй! Есть такая старинная игра: "Приходи". Знаешь? Я объяснил Сойке правила и, хотя она вся побледнела от страха, уговорил сыграть. Лису мы просто поставили перед фактом: мол, завтра на рассвете идём на поляну у каменоломни, не хочешь с нами - настаивать не будем. Конечно, это была всего лишь уловка, чтобы заставить девочку согласиться: Лиса никогда не позволила бы нам с Сойкой ввязаться в приключение без неё. Теперь я знаю, что она просто не хотела оставлять нас одних, потому как уже тогда я ей нравился. Мы боялись опоздать, поэтому вышли ещё затемно. После пугающего ночного леса укутанная белым стелющимся туманом поляна показалась нам даже уютной. Когда серые утренние сумерки разъели клубившуюся в воздухе тьму, я глубоко вздохнул и сказал: - Ну что, наверное, пора начинать. - Угу, - с наигранной бравадой кивнула Лиса. - Начинай. - Я? - У меня противно засосало под ложечкой. - А кто же ещё? - удивилась Лиса. - Ты это всё затеял, значит, тебе и читать заклинание. Только не говори, что струсил. - Конечно, нет, просто... - На самом деле, всё было именно так, как сказала Лиса. - Просто я отвратительно пою. К тому же Сойка, наверняка, тоже хочет попеть, она ведь ходит в музыкальную школу. Я посмотрел на светловолосую девочку в поисках поддержки. Сойку трясло от страха, но, тем не менее, она сжала кулачки и чуть слышно выдавила: - Да, я тоже хочу. - Я вас умоляю. - Лиса закатила глаза, демонстрируя, что раскусила нас обоих. - Ладно, давайте решим всё, как обычно. Я кивнул, и мы с Лисой синхронно выкрикнули: - Камень, ножницы, бумага! Раз-два-три! Я показал бумагу, девочки - камень. С трудом сдержав вздох облегчения, я обратился к подругам: - Теперь вы между собой. Девочки сыграли ещё кон. На этот раз победила Лиса. Сойка рассеянно посмотрела на свою ладонь, всё ещё сжатую в принесший ей поражение камень, и бесцветным голосом произнесла: - Ура, я победила. Другой рукой она взялась за складку рубашки на моей спине. Судя по виду, Сойка едва сдерживала слёзы. Мне стало стыдно, и я собрался сказать, что прочитаю заклинание вместо неё, но, прежде чем я успел это сделать, девочка подняла голову и запела. Когда голос Сойки стих, мы выстроились спина к спине и, затаив дыхание, стали вглядываться в ползущий по земле туман. Пару минут всё было спокойно. А потом вдруг с деревьев вокруг поляны сорвалась и, хлопая крыльями, разлетелась в разные стороны целая туча птиц. Мы вздрогнули и плотнее прижались друг к другу. Но больше ничего не происходило. - Наверное, никто не придёт, - спустя минут пять осмелилась заговорить Лиса. - Может, пойдём домой уже? Я открыл рот, чтобы ответить, но меня опередила Сойка. - Кот, что это? - с обескровленным от ужаса лицом спросила она. - Где? Сойка дрожащим пальцем указала вдаль. - Там ничего нет, - внимательно всмотревшись в лес за поляной, заключил я. - Нет, там... - голос девочки сорвался, - там за деревьями шевелится что-то. Я снова вгляделся в сумрак между стволами, но ничего странного не заметил. - Хватит нас пугать! - заволновалась Лиса. - Нет там ничего. - Я не пугаю, я правда... Ой, они идут сюда. Огромные птицы, похожие на стволы деревьев. Кот, Лиса, разве вы не видите? Мы с Лисой озадаченно переглянулись. Ни она, ни я не видели того, о чём говорила Сойка, но от её слов нам стало жутко. - Давайте поскорее уйдём отсюда, - заныла Лиса. Я кивнул и дёрнулся было к тропинке, но Сойка крепко держала меня за рубашку. - Что такое? - едва сдерживая панику, спросил я. - Кооот! - Рот девочки искривила болезненная гримаса, и она всхлипнула. Я хотел повторить вопрос, но вдруг заметил в наполненных слезами глазах Сойки отражение того, что она видела перед собой: моя голова и плечи, а за ними - какое-то движение. Я придвинулся ближе. Разглядеть, что движется, было невозможно, но... - Оно приближается, - упавшим голосом сказал я. - Лиса, ты, вроде, носишь с собой зеркальце? - Да. - Девочка достала из кармана маленький металлический диск. - Вот держи. Я взял зеркальце. Сглотнул. А потом резко, не давая себе времени на колебания, раскрыл его. Через поляну прямо к нам двигалось несколько тонких, покрытых серыми перьями фигур. Затаив дыхание, мы с Лисой наблюдали, как они подходит всё ближе, и не находили в себе сил даже пошевелиться: ноги словно приросли к земле. Что было дальше - вспомнить не удаётся. Следующая картинка, возникшая перед глазами: истерично визжащая Лиса, несущаяся сквозь кусты впереди меня. Потом она же, согнувшаяся пополам: мы оба пытаемся отдышаться. Затем опять темнота перед глазами и мой собственный голос, эхом звучащий в голове: - А где Сойка? И ответ Лисы: - Я думала, она бежит за нами. После этого воспоминания опять обретают чёткость. Нам страшно было возвращаться в лес одним, поэтому мы решили позвать на помощь взрослых. Первым человеком, на которого мы наткнулись, была моя мама. Она заметила, что меня нет в кровати, и вышла на поиски. Я рассказал ей, что Сойка в беде, и нам срочно надо вернуться в лес, чтобы спасти её, но мама лишь нахмурилась и спросила: - Кто такая Сойка? - Мам ты что! - возмутился я. - Сойка - это же... И тут я осознал, что тоже не помню. Ни кто такая Сойка, ни где мы с Лисой только что были. Я хотел спросить подругу, помнит ли она, но Лиса стояла с таким потерянным видом, что я понял всё без слов. Ещё несколько дней после этого меня преследовало ощущение, что я забыл что-то важное. Память дрожала, как огонёк догорающей свечи, а потом этот огонёк вспыхнул в последний раз - ненадолго вспомнив о Сойке, я снова начал умолять всех идти искать её, а Лиса уничтожила фотоальбом - и потух. Я открываю глаза и понимаю, что всё ещё стою на поляне, но она изменилась. Теперь деревья, обрамляющие её, затянуты толстым слоем паутины. "Хочешь намекнуть, что ждала слишком долго?" - мысленно спрашиваю я у подруги, но она не отвечает. Я готов к этому. Я понимаю, что Сойка не покажется до тех пор, пока я не сделаю то, зачем пришёл. Набрав в грудь побольше воздуха, я пою: Приходи, приходи,
Я приглашаю тебя в наш мир.
Раз, два, три, раз, два, три,
Я убегаю, а ты лови.
Я сбиваюсь. Давно забытый страх вновь просыпается во мне. Но другого выхода нет. Хотя я и потерял память, все эти годы я подсознательно ощущал вину перед Сойкой. Это чувство душило меня, мешая двигаться дальше. Я стал пленником сновидений, и я не освобожусь, пока не искуплю свою вину. Именно поэтому я собираюсь встретиться с хозяевами поляны и, если удастся победить, потребую у них вернуть к жизни мою белокурую подругу. Приходи, приходи,
Буду я бегать взад и вперёд.
Раз, два, три, раз, два, три,
Кто проиграет, тот умрёт.
Стая напуганных птиц взмывает в воздух, но я не обращаю на них внимания. Мои глаза уже прикованы к лесу за поляной, откуда вот-вот должны появиться куда более жуткие существа. Они не заставляют себя долго ждать. Спустя несколько минут я замечаю между стволами деревьев движение. Несмотря на то, что я уже взрослый парень, тело сковывают тиски ужаса. Что же тогда при виде этих существ должна была почувствовать десятилетняя девочка? Мысли о Сойке помогают мне взять себя в руки. Я отрываю взгляд от тонких дымчатых фигур, плывущих мне навстречу, и мой разум сразу проясняется. Сердце стучит в висках, а в крови кипит адреналин. Я готов. Старик говорил, что для того, чтобы победить в этих салочках со смертью, надо продержаться до рассвета. Что ж, пусть так. Я не проиграю. Разворачиваясь, я бегу в сторону города. Фигуры быстро отстают, но стоит мне успокоиться и сбавить темп, целая вереница древоподобных птиц выступает из-за стволов в нескольких метрах впереди. Сменив направление, я бегу к опушке леса, за которой начинается поле, но здесь меня встречает новая шеренга древоподобных птиц. Та группа, что осталась позади, тоже неспешно приближается, а сбоку, там, где поляна, тоже маячат серые силуэты. Я оказываюсь заперт внутри гигантского, медленно сжимающегося коридора. Существа словно нарочно подталкивают меня к бегству в единственном оставшемся направлении - к заброшенной каменоломне. Я чувствую, что это ловушка, но у меня всё равно нет выхода. Главное сейчас - потянуть время. Уже совсем рассвело, и до восхода солнца, наверное, остались считанные минуты. Стены живого коридора продолжают сжиматься. Я уже могу различить лица древоподобных птиц, вернее, те места, где они, по идее, должны располагаться. Вместо голов у существ - шишкообразные наросты, как на деревьях, и кое-где на этих наростах виднеются проплешины без перьев. Ни клюва, ни глаз, ни каких-то других черт, присущих людям или животным, у них нет. Когда я подлетаю к поляне, где находится вход в каменоломню, коридор сжимается настолько, что мне приходится бежать строго по прямой, дабы не задеть тянущихся ко мне существ. Коридор обрывается ровно у края поляны, там, где кончаются деревья. Небо уже совсем светлое, тучи тоже разошлись. Воспрянув духом, я делаю рывок, а когда крайние в коридоре древоподобные птицы обрушиваются на землю, пытаясь преградить мне путь, перепрыгиваю через их туловища. Коридор уже позади. Я всё равно собираюсь бежать дальше, но после прыжка ноги, вместо того, чтобы упереться в твёрдую почву, продолжают движение вниз. Я проваливаюсь под землю до пояса, барахтаюсь, пытаясь уцепиться за что-нибудь, но всё равно падаю в прикрытую травой шахту. Удар. Белая вспышка. Совсем не больно. Я открываю глаза и скептически отмечаю, что приземлился на спину плашмя. Затем мой взгляд перемещается на кусочек неба, который виднеется в зияющей где-то очень высоко дыре. Верхушки деревьев купаются в золотистом сиянии. Солнце взошло. С моих губ срывается облегчённый вздох: значит, я победил. Огромная тень закрывает кусочек неба. Я не могу рассмотреть её, но понимаю, что это одно из существ, гнавших меня. - А... - Я силюсь озвучить своё желание, но язык не слушается. Делаю попытку поднять голову, но затылок утопает в чём-то тёплом и вязком. Сознание угасает. Я уже почти ничего не вижу. Слишком устал. Нужно немного отдыха. Игра закончена, значит всё в порядке: победа никуда не уплывёт. Вздремну, поднаберусь сил, а потом сразу же попрошу вернуть Сойку. Думая так, я проваливаюсь в небытие. Я открываю глаза и понимаю, что нахожусь в квартире Лисы. Как я сюда попал? Меня перенесли, пока я был без сознания? Или же я вообще никуда не уходил и всё, что случилось на поляне, сон? За окном сгущаются сумерки. Дверь в спальню Лисы приоткрыта, и я вижу, что она сидит на кровати, сжимая в руке смятый платок. Лицо моей девушки мокрое от слёз. Я подхожу к ней: надо скорее рассказать о Сойке, и о том, что случилось. - Лиза, - мой голос звучит непривычно высоко. Девушка оборачивается, и я вижу, как её глаза становятся круглыми от ужаса. Я смотрю в зеркало и вижу на месте, где должен стоять сам, маленького мальчика с мертвенно бледным лицом. На нём белая рубашечка и шорты на подтяжках, точно такие же, какие были у меня в детстве. Его лицо - точная копия моего в десять лет. Я поднимаю руку и машу мальчику в зеркале. Он машет мне в ответ. Я подношу руку к лицу и внимательно рассматриваю её: да, это точно рука, которая только что махала мне. Ясно... Значит, я тоже умер. Лиса ещё несколько мгновений таращится на меня, а потом закатывает глаза и без чувств падает на пол. Я подхожу к ней и сажусь на корточки. Рядом, из темноты появляется ещё один силуэт: бледная длинноволосая девочка в белом платье. Я мгновенно узнаю её - это Сойка. И, вместе с этим, я понимаю, что мы будем делать дальше. Мы оттащим Лису в лес и заставим сыграть в "Приходи". Мы примем форму древоподобных птиц, дождёмся других погибших детей, и все вместе будем гонять Лису до тех пор, пока она не умрёт. И когда это случится, мы трое наконец-то воссоединимся. Deadly.Arrow Убить Рыжего 4k Оценка:6.19*10 "Миниатюра" Фэнтези
6
Было зверски холодно. Мы сидели вокруг костра: усталые, грязные и злые. Все, кроме Рыжего - он даже напевал. Ну еще бы, он полгода провалялся в постели, пока не появился я и не снял с него проклятье. Но долго ему веселиться не пришлось. Из близлежащего ельника донесся вой. Долгий, низкий. Не волчий. Парни повскакали, схватили оружие. Рыжий вызвался на разведку сходить. Все остальные, смотрю, в кучку сбились, молчат и с ноги на ногу переминаются. Когда я Рыжего одного послал, все выдохнули тайком. А я пальцы скрестил. Даст бог, загрызут сейчас моего Рыжего. Напишу родным, что помер героем, защищая отряд. Сели снова кружком. В ельнике затрещали ветки, послышался рык. Мы сидели, не глядя друг на друга. Парни стыдились своей трусости. Я же молился, чтобы Рыжий умер быстро. И тут он как закричит: - Тут стая! Уходите, я их отвлеку!