Из тех старых поцев, которые бьют баклуши в садике, что на углу авеню N и Ошен авеню, самый поцеватый - старик Баренбойм. А может статься, что и не только в садике, а во всём Бруклине. Восьмой десяток шлимазлу пошёл, а он всё не угомонится. Сегодня, чтоб у него на роже прыщ вскочил, Розалию Наумовну возьми и спроси:
- Сенечка-то ваш, не в обиду будь сказано, не из этих?
- Каких "этих"?! - всполошилась Розалия Наумовна.
Баренбойма она, как и все завсегдатаи садика, терпеть ненавидела. Грязный язык у того на удивление гармонично сочетался с феноменальным даром к наушничеству и сведению сплетен.
Розалия Наумовна ахнула и схватилась за сердце. Предположить, что Сенечка... Кровинка её. Единственная. Как только земля таких носит?!
- Как таких земля носит! - озвучила мысли Розалии Наумовны старуха Гуревич. Была она с одесского Привоза и за выражениями в карман не лезла. - Хазер, старый дрек! А ну пошёл отсюдова, шмекеле, вонючий шайцман, поц, чтоб ты сгорел!
Баренбойм, втянув плешивую голову в плечи, ретировался, а Гуревич принялась хлопотать.
- Ох, Розочка Наумовна, - причитала Гуревич, обмахивая задыхающуюся от гнева соседку по лавке последним номером "Еврейской газеты". - Азох-н-вей, Розочка Наумовна! Чтоб он сдох, этот шмаковатый Баренбойм, чтоб он уже ухезался, чтоб он своим ртом кушать не мог!
Гуревич сделала перерыв, удостоверилась, что Розалия Наумовна приходит в себя, и задумалась. Баренбойм Баренбоймом, но нет ли в словах старого склочника доли истины? Сенечке уже...
- Сколько Сенечке лет, чтоб он был здоров?
- Тридцать два, - всхлипнула Розалия Наумовна. - Он ещё киндер.
- Киндер, - задумчиво поддакнула Гуревич. - А что ж он, жениться не надумал ещё? Или не на ком?
Розалия Наумовна смешалась. "Мальчику рано жениться", - говорила она последние десять лет каждому, кому приходило на ум задать этот вопрос. И действительно, Сенечка совсем молодой, очень серьёзный и такой ответственный. Шутка сказать, работает не где-нибудь, а в банке, и не кем-нибудь, а программистом. И не за гроши, как рыжий Лёвка, Баренбоймовский внук, балбес, который баранку крутить и то не умеет, а за большие деньги. И потом, найти не шиксу какую-нибудь, а неиспорченную хорошую девочку в наше время так трудно. И, наконец, у Сени есть мама, которая постирает ему и приготовит лучше любой девочки, к тому же забесплатно.
- Так что ж не женится-то? - повторила вопрос настырная Гуревич.
Розалия Наумовна осознала, что "Мальчику рано жениться" видавшей виды рыночной торговке уважительной причиной не покажется. И аргумент, что у мальчика есть мама - тем более: Гуревич произвела на свет шестерых и сбивалась со счёту, перечисляя внуков.
- Он скоро женится, - помимо собственной воли соврала Розалия Наумовна. - У мальчика есть невеста.
По возвращении из садика она перебрала детские Сенечкины фотографии, всплакнула и занялась фаршировкой приобретённого в "Золотой рыбке" судака. Выложила его на блюдо, украсила луковыми кольцами и мучными клёцками. Закончив с рыбой, включила русский канал и принялась ждать.
- Я тут подумала, - говорила Розалия Наумовна, пока Сенечка, всегда любивший покушать, уплетал судака, - что надо бы познакомить тебя с хорошей девочкой.
Сеня едва не подавился клёцкой. Про девочек разговор не заходил с тех пор, как они с мамой выехали из Москвы в Нью-Йорк на постоянное место жительства, то есть не заходил целых двадцать лет. А до тех пор тоже зашёл всего один раз, когда конопатая Анька Петрова из пятого "Б" опростала бронзовую чернильницу прямиком Сенечке за шиворот.
- У Гореликов две дочки, - перечисляла между тем Розалия Наумовна. - Идочка и Лиля. У Раппопортов Сонечка. У Зальцманов... нет, ну их, этих Зальцманов. Потом у Баренбоймов.
Не к месту вспомнив о Баренбоймах, Розалия Наумовна расстроилась и замолчала.
- Я подумаю, мама, - вяло молвил Сенечка.
Подумать было над чем. Девочек Сеня не терпел - с тех пор, как обнаружил, что нравятся ему исключительно мальчики. Не все, некоторые. А он - им. Наглое предположение поцеватого Баренбойма было таки правдой. Той правдой, которую не пережила бы Розалия Наумовна, случись ей узнать. До сих пор обходилось. Но теперь...
Сеню передёрнуло, стоило ему подумать о женитьбе. Тем более на дочке маминых знакомых. Интересно, сколько пройдёт времени с момента женитьбы до того, как его тайна перестанет быть таковой. Минут пять, наверное. Хотя, возможно, удастся отложить до ночи. Этой, как её... Сенечка покраснел от неудовольствия. Первой брачной.
***
Утро встретило прохладой и телефонным звонком. "Я назову тебя солнышком!" - голосом Юры Хоя возвестил мобильник из-под дивана в пять утра. Выудив аппарат, я простонала умирающей лебедью:
- Кто нашёлся? Какие танцы? - одеяло свалилось на пол, и я судорожно пыталась подтянуть его рукой и ногой.
- Кандидат! - торжественно сообщила Анька.
Сон как ветром сдуло. Я подскочила и одёрнула пижаму.
- Рассказывай.
Моя старшая и единственная сестра Дашка пять лет обитала в Америке. Замужем за самым настоящим америкосом по имени Роберт, который был всего на какой-то тридцатник её старше. Как этого Роберта угораздило подцепить на Арбате Дашку - особая история. Так или иначе, одному из них повезло. Дашка почему-то считает, что Роберту.
В Штаты я хотела позарез, а гражданину этих Штатов, Семёну Нихамкину, понадобилось ненадолго жениться. Кандидат в супруги ("приличнейший человек" по словам Аньки) был оригинален. За фиктивный брак обладатели грин-карты просили двадцать пять-тридцать тысяч долларов. А мистер Нихамкин денег не хотел: он искал жену, которая понравится маме.
- Боря Фишелевич, - щебетала Анька. - Ну, помнишь, губастый такой, с параллельного потока. Этот Сеня ему дальняя вода на киселе, свояк восьмиюродный. Так вот, звонит мне вчера Борик и говорит: родственник ищет бабу. Я сразу поняла - этот родственник точно про тебя! Вы друг другу отлично подойдёте!
Сеня подыскивал временную спутницу жизни с приличным экстерьером и незлобливым характером, способную более-менее изъясняться по-английски, с верхним образованием, от двадцати семи до тридцати. Почти по всем пунктам выходило - меня. Кроме одного...
- Аня! Кого ты пытаешься приличнейшему человеку подсунуть? Какая из меня еврейка?!
- Почти настоящая, Марусь. Ты в зеркало посмотри.
Я пошла и посмотрела, сразу в большое, для надёжности. Худенькая особа в короткой пижаме с цветуём на животе, взлохмаченными тёмными кудряшками, карими глазами...
- Всё бы ничего, Ань, - отозвалась я в трубку. - Только нос какой-то арийский. И татушка на пояснице.
- Сомневаюсь, что татушку на тушке его мама углядит. А нос... Ну, с кем не бывает...
- Минутку... - я решила собрать в кучку всё, что знаю о евреях. "Семь сорок", цимес, Бабель и Шолом-Алейхем, рыба-фиш, анекдоты о Рабиновиче... Увы: анекдоты лидировали с большим отрывом
- А традиции, Аня?! А язык?
- Выучишь. Марусь, так я даю Борику твоё мыло? Где и когда ещё найдёшь такой вариант?
Через день пришло письмо - вежливое, без ошибок, зато с фотографией. На меня смотрел интеллигентного вида субчик - очки, пробор, галстук в шашечку. Приличной девушке иудейских кровей Семён обещал крышу над головой, легальное проживание в стране и примерное поведение - не лезть в душу и не тащить в койку. Предложение выглядело слишком заманчивым, чтобы быть правдой...
"Семён, а для чего вам, собственно, жена? Неужели только чтобы порадовать маму? У вас в Нью-Йорке её совсем некем порадовать?" - отправила я письмо.
Вскорости пришёл ответ: "Есть нюанс, которого мама не знает. Я гей. Вас это не смущает?"
Я ахнула вслух. Хорошенькое "не смущает". Нет, теоретически, конечно, мы цивилизованные люди, и каждый спит с кем ему вздумается, в рамках Уголовного Кодекса. Практически же... Опыта общения с геями у меня не было. Разве что с манерным и вертлявым парикмахером Олегом, да и тот, похоже, под голубого только косил.
"Геи тоже люди, - пришла уникальная по степени идиотизма мысль. - Жан Маре, Джанни Версаче, Элтон Джон", - обрела она конкретику.
Твёрдой рукой я настучала: "Не смущает. Согласна".
Ещё через полчаса поступили условия предстоящего матримониала. Сеня высылает мне приглашение, я получаю в консульстве "жениховскую визу" и лечу себе в Нью-Йорк. Далее в течение трёх месяцев надо понравиться маме. Или не понравиться, и тогда собрать манатки и улететь восвояси.
***
Легенду мы сочинили простую: сайт знакомств, прониклись, влюбились, жить друг без друга не можем. Однако приличным жениху с невестой полагается знать друг о друге чуть больше, чем имя и адрес электронной почты. Мы взялись за изучение подробностей: каждый накатал по списку вопросов, требующих освещения. Выяснилось, что Сеня работает программистом в банке, обитает в Бруклине, в Нью-Йорк перебрался двадцать лет назад. Любит Фрэнка Синатру и старое голливудское кино, по воскресеньям ходит в тренажёрный зал, имеет на ключице родинку в форме капли, спит в пижаме, пьёт грейпфрутовый сок по утрам и молоко перед сном. Мне даже неудобно было писать о неугасимой страсти к советскому панку и кофе с коньяком.
На этом мы прервались, и я принялась учиться еврейству.
- Говно вопрос, - авторитетно объяснил Боря Фишелевич, тот самый, что через Аньку сосватал меня заморскому восьмиюродному свояку Сене. - Во-первых, вызубришь идиш.
- Как идиш?! - ужаснулась я.
- Кверху каком. Из всего идиша надо знать десять слов. Слушай сюда и записывай. Аид - еврей. Гой - нееврей. Хазер - свинья. Шлимазл - мудак. Шмак - тоже мудак. Шмекеле - опять-таки мудак. Тухес - задница. Халоймес - бардак. Аникейве - блядь. Поц - э-э... ну, ты догадалась. Зафиксировала? Молодец. Далее - праздники. Конспектируй, потом пробьёшь в википедии и заучишь наизусть. Пурим. Пейсах. Суккот. Ханука. Йом-Кипур. Записала? Умница. Теперь жратва. Цимес. Тейглах. Гефилте Фиш. Клёцки. Мацу ты и так знаешь. Поняла? Азох-н-вэй. Ах, да, это ещё одно слово, одиннадцатое. Означает всё, что угодно. Всё поняла? Можешь приступать к объевреиванию.
На третий день зубрёжки я почувствовала, что достаточно объевреилась теоретически, и возобновила переписку с женихом. Заодно решила закрепить материал в руках и освоить еврейскую кухню на практике. Что-что, а готовить я умела и любила, поэтому скачанные из интернета рецепты пошли на ура. В конце концов, мы вызубрили уйму подробностей той или иной степени интимности, собрали документы, перешли на "ты" и перебрались из почты в "аську".
- Ну, что, Сеня, ни пуха, ни пера? - настукала я перед выходом в посольство.
- К чёрту. Я тут подумал...
- Что ты подумал? - подбодрила я.
- Маша, нам ведь придётся изображать взаимное влечение. Перед мамой.
- И в чём скорбь момента?
- Но ведь ты женщина! Я могу и не суметь.
- Не кисни, Сеня. Во-первых, я маленькая женщина. Хрупкая как цветок. Ну, или как пацан. Во-вторых, джинсы надену.
***
Посольский работник добродушно ощерился, спросил всё формальное и посмотрел эдак внимательно, на рентгеновский манер. А мне стало вдруг смешно. Глядя на серьёзного господина с залысинами, я думала об одном: "Только бы не заржать". Тот, с минуту понаблюдав за мной, произнёс:
- Получите визу в окошке номер три. Всего доброго.
Выйдя из посольства, я попыталась закурить и обнаружила, что руки дрожат. День стоял майский до невозможности: тёплый, деликатно ветреный, в меру солнечный. Всё было подёрнуто особенной весенней дымкой - краски чистые, но не яркие, и воздух полупрозрачный, как тонкая слюда. Я шагала по прекрасной, как никогда, Москве и потихоньку осознавала: скоро уеду. Возможно, навсегда. Больше не будет зеленоватой Яузы с липкими уточками. Больше не будет старомосковских особняков и нахальных стекло-бетонных новостроек. Больше не будет горбатых переулков и широких беспорядочных проспектов. А что там, впереди?..
***
Мы договорились, что Сеня встретит меня в "Джиэфкей". Я умудрилась проспать весь перелёт и вышла из самолёта помятая, как та пионервожатая.
Сеня ждал в зале прилёта, с табличкой для надёжности. Он оказался не таким, как на фотографии. Со своими печальными глазами в чёрных ресницах Семён выглядел трогательным как оленёнок. Таких и называют "ласточка-мальчик": парнишку хочется если не усыновить, то назначить в младшие братья.
- Маша?
- Она самая. Привет... - отчего-то я смутилась.
- Привет... - Сеня замешкался, будто решал какой-то важный для себя вопрос.
- Берём чемодан и едем?
По дороге я пыталась разглядеть Америку из окна Сениной "Хонды" и не увидела ничего, кроме не по-нашенски гладкого шоссе. Затем шоссе кончилось, и Сеня объявил: "Бруклин".
Бруклин оказался смесью аляповатых одноэтажных домиков с кирпичными многоэтажками. У одной из них Сеня припарковал "Хонду", посмотрел на меня и спросил:
- Страшно?
- Страшновато, - уточнила я.
- И мне, - признался Сеня. - Даже поджилки трясутся. Ладно, пойдём, нам на шестой этаж.
Дверь открыла невысокая полная дама в очках и с чёрными кудрями.
- Мама, познакомься. Это Маша, моя невеста, - представил меня Сеня.
- Ах, да я знаю же, что это Маша, неужели ты притащишь с собой ещё кого-нибудь? - мама всплеснула руками.
- Маша, это моя мама, Розалия Наумовна.
- Очень приятно.
- Проходи, проходи, деточка. Устала, небось, с дороги. И проголодалась, конечно. Ничего, я уже и на стол накрыла.
Розалия Наумовна ворковала, не переставая, а я даже затылком ощущала внимательный, одновременно и оценивающий, и тревожный взгляд.
После ужина мы смотрели детские фотографии Сени - два толстых альбома. На язык так и просилось: "Андель, чистый андель". Незаметно натикало девять.
- Сенечка, а как вам постелить? Раздельно? Или?.. - поинтересовалась Розалия Наумовна.
- Раздельно! - ответили мы в один голос.
- Вот и славно, - разулыбалась потенциальная свекровь.
Полночи я ворочалась в рефлексиях, и в седьмом часу утра подскочила с постели - готовить жениху завтрак. На кухне уже сидела Розалия Наумовна в бордовом халате - пила чай.
- Доброе утро, деточка. Что ты так рано?
- Доброе утро, Розалия Наумовна. Вот, решила завтрак Сене...
- А-а... Ну, давай-давай, не буду мешать.
Розалия Наумовна пила чай и "не мешала" тем же цепким, оценивающим взглядом, что и вчера. Хлопоча мордой, я поджарила омлет по-гречески, поставила вариться кофе и извлекла из холодильника грейпфрутовый сок. Через полчаса явившийся из душа жених подмёл завтрак, наскоро оделся и ускакал в свой банк, а я подверглась допросу с пристрастием.
- Бабель, - перечисляла я "любимых писателей", с трудом удерживаясь, чтобы не загибать пальцы. - Фейхтвангер, Севела, Шолом-Алейхем, Ремарк, Вайнеры, Ильф и Петров, Рыбаков, Эренбург.
Розалия Наумовна благосклонно кивала - в Москве она преподавала литературу в старших классах.
- Эйзенштейн, - перешла я от литературы к кинематографу. - Мейерхольд, Бернес, Гердт, Казаков, Фрейндлих...
***
В садик через дорогу от дома мы отправились к полудню.
- Маша, - представила меня Розалия Наумовна дородной грозного вида старухе с красным вислым носом и не менее красными борцовскими ручищами. - Маша с Сенечкой, они, э-э...
- Одесситка? - басом громыхнула старуха.
- Москвичка.
Старуха поджала губы.
- В Москве что ж, ещё евреи остались?
- Остались, - неуверенно подтвердила я. - Не очень много.
- Это хорошо, - не уточнив, что именно хорошо, кивнула старуха. - Садись, деточка. Тьфу, вон опять идёт, чтоб он сгорел.
- Кто идёт? - эхом откликнулась я.
- Баренбойм.
Я оглянулась. Баренбоймом оказался плешивый сутулый старикан, остроносый и с бегающими глазками под мохнатыми седыми бровями.
- А это кто у нас будет? - проигнорировал напутствие Баренбойм, уставившись на меня.
- Это Маша, Сенечкина невеста. Всё? Идите уже.
- Невеста? - удивился Баренбойм. - Надо же. То-то, я смотрю, пигалица нездешняя. И - к ребе не ходи - шикса.
- Сами вы шикса! - негодующе выкрикнула я, пока дородная старуха хлопотала вокруг схватившейся за сердце Розалии Наумовны. - Шлимазл, вот вы кто. Идите отсюда в тухес.
***
Незаметно прошёл месяц. Как-то вечером Сеня с заговорщицкой физиономией вывел меня погулять. В первом попавшемся ресторанчике усадил за столик, принял торжественный вид и заявил:
- Маша, ты таки нравишься маме.
- Да?
- Нравишься. Поэтому я предлагаю... осуществить главную часть договора.
В мэрии нас расписали за полчаса. В русском ресторане на Брайтоне, куда мы отправились праздновать событие, Сеня проглотил одну за другой три рюмки водки и сказал:
- Теперь мы съедем от мамы.
- Как съедем? - ошеломлённо спросила я. - Она что же, будет не против?
- Ещё как против. Только ей придётся смириться.
- М-м?.. - я подняла брови.
- Маш, я прожил с мамой тридцать лет. И устал от этого. Да-да, одна вырастила меня и дала образование. Своим нынешним приличным положением я во многом обязан маме. Тридцать два года я был ей хорошим сыном. Послушным. Я даже женился, чтобы угодить ей. И - хватит. Достаточно.
- Мама, мы собираемся переехать, - заявил Сеня едва переступив вечером порог. - Хотим жить отдельно.
- Хорошо. Но молодожёнам, - Сеня чуть заметно покраснел, - нужно жить отдельно.
Розалия Наумовна была великолепна. Она увещевала, заклинала, взывала к Сениным уму, чести и совести и даже попыталась прилечь в обморок. Сеня был вежлив, но непреклонен. В конце концов, побеждённая Розалия Наумовна удалилась в спальню, прижимая к глазам платок.
Через неделю мы перебрались в трёхкомнатную квартирку за несколько кварталов.
- Завтра у нас вечеринка - объявил Сеня, едва грузчики расставив мебель, удалились.
- Новоселье-пати?
- Вроде того. Будет только один гость.
- Ишь ты... Вам какой ужин: еврейский, французский, итальянский, немецкий, русский? Китайский не проси, в восточной кухне я не копенгаген.
Сеня как-то странно посмотрел на меня.
- Э-э... на твой вкус.
Следующим вечером Сеня пришёл в сопровождении высокого и плечистого синеглазого брюнета. Сливки генофонда, а не брюнет. Я прочитала про себя коротенькую матерную мантру и постаралась улыбнуться приветливо. Брюнет взглянул так скептически, что я обиделась.
Я, конечно, не эксперт. Но дружище Джош явственно смахивал на капризную салонную шлюшку. Ему было то прохладно, то жарко, то слишком остро, то свет резкий. Таким макаром Джош изнывал целых два часа. Потом господа устроились у телевизора - оказывается, геи тоже смотрят футбол. Я навела порядок и поскучала с ними немного, а потом ушла в свою спальню. Наутро Джоша не было.
- Как он тебе? - поинтересовался за завтраком Сеня.
- Твой? Хорошенький.
***
- У меня через неделю отпуск, - заявил Сеня, уплетая пятничный ужин.
- Поздравляю, - я сменила тарелку из-под собственноручно сотворённой гефилте фиш на чистую. - Куда поедешь?
- Не поеду, а поедем.
- Да, извини. Я упустила из виду Джоша.
- У Джоша каникулы, он улетел на месяц к родителям в Колорадо.
- Понятно. То есть ты поедешь с мамой? Или... - до меня внезапно дошло. - Неужели ты хочешь поехать в отпуск со мной?
Сеня засопел и нахмурился.
- А что тут такого? - выдал он наконец. - Мы, кажется, не чужие люди? Где, ты говорила, живёт твоя сестра?
- Ох, - я бросилась ему на шею. - Ты правда хочешь свозить меня в Солт-лейк-сити?
- Ну да. Надо же мне познакомиться с родственниками. И потом - там неподалёку Лас-Вегас. Я давно хотел побывать.
- Со мной?! - ахнула я.
- С кем же ещё? - вновь принялся сопеть и хмуриться Сеня. - Я, между прочим, как-то и где-то на тебе женат.
В Лас-Вегасе мы провели четверо суток. Это было что-то. Нет, не что-то, это было... Я завороженно смотрела на белых львов в "Мираже". Закрыв глаза, слушала поющие фонтаны в "Белладжио". Кормила с руки розовых фламинго в "Хилтоне". Визжа от страха, с лязгом неслась в вагонетке по хребтам американских горок на крыше "Нью-Йорка".
- Понравилось? - спросил Сеня в такси, везущем нас в аэропорт.
- Он ещё спрашивает. Спасибо тебе. Постой... Ты имел в виду Вегас?
- Ну, не Солт-лейк-сити же, - Сеня смутился. - Извини.
В роскошном двухэтажном особняке на берегу озера мы пробыли неполные сутки. Я, потупившись, ковыряла вилкой что-то безумно изысканное на ещё более изысканном золочённом блюде и не могла поверить, что надменная тётка напротив - моя сестра Даша.
- Я бы отсюда сбежал, - тоскливо сказал Сеня, когда после ужина мы оказались в спальне. - Этот Роберт, он действует мне на нервы. По правде сказать, он просто напыщенный павиан. И ещё мне показалось... знаешь, геи чувствуют такие вещи очень тонко. Мне показалось, что Дарья смотрит на тебя, словно... - Сеня запнулся и замолчал.
- Ну. Договаривай.
- Неважно. Забудь.
Наутро мы распрощались с хозяевами, и уже в три пополудни здоровенный чёрный таксист, улыбаясь от уха до уха, лихо вывернул с Сахара-авеню на Стрип - кипящую азартом и бурлящую жизнью артерию Вегаса.
***
Джош стал наведываться к нам всё чаще и чаще. После ужина я уходила спать пораньше - не хотела мешать. Да и не очень тянуло смотреть лишний час на физию Джоша. А по правде сказать, и лишних пять минут тоже.
- Тебе он не нравится? - спросил Сеня как-то утром, едва Джош, виляя бёдрами, скрылся за входной дверью.
- Прекрасный вопрос.
- Ладно. С понедельника начинаются курсы.
- Что? Какие курсы?
- По утрам - английского в Бруклин-колледже. Три часа в день, рассчитаны на полгода. Позанимаешься, подтянешь язык, смягчишь акцент. По вечерам там же возьмёшь какие хочешь - по специальности. Тут, правда, полугодием не отделаешься. На аккаунтера учиться года полтора. На сетевого администратора - два с половиной.
- Ты шутишь? - я от удивления едва не сыграла со стула. - У меня нет денег за это платить.
- Ты хотела сказать "у нас нет"? Найдём деньги, авось, не обеднеем.
- О господи! Представляю, что скажет мама.
- Ни черта ты не представляешь. Это как раз её идея. Ну, в смысле, наша с ней общая.
***
Как-то вечером Сеня пришёл без лица. Краше в Мавзолей кладут.
- Сень, что случилось?
Он закусил губу и посмотрел на меня.
- Мы с Джошем...
- Что вы с Джошем?
- Расстались, - Сеня привалился к двери спиной и стукнулся о неё затылком. - Он меня бросил
- Ох ты...
Ночью я не могла уснуть. Сеня ходил по квартире, стараясь не шуметь, но было слышно. Я крутилась с боку на бок и потихоньку зверела. А потом вспомнила, что где-то когда-то у меня был "Донормил"...
Я прошлёпала на кухню и включила свет. Мать честная! На столе красовалась разграбленная аптечка, таблетки были сложены аккуратными разноцветными кучками, по соседству стояла бутылка вискаря. Супружник медитировал над этим бардаком.
- Ну-ка, повернись ко мне.
Сеня послушно поднял голову. Я размахнулась и влепила пощёчину. Вторую! Третью! Сеня не сопротивлялся.
- Что ты отсюда съел?!
- Ничего, - промямлил Сеня. - Только выпил немного...
- Выпил?! Нажрался и решил, что из-за этого поца с глазами жизнь не мила? Так?
Сеня виновато кивнул.
- Шмак безмозглый, - я влепила ещё одну затрещину. - Шлимазл! Кретин! Жить он передумал, шмекеле поцеватый!
Сеня поморщился так, будто ему жал галстук.
- Маш, хватит.
- Хватит ему... Живо убирай весь этот халоймес.
Сеня принялся складывать таблетки в тубы. Пальцы у него подрагивали, таблетки не попадали в горлышки. Я посмотрела на безобразие и присоединилась.
- Давай кофе сварим? - предложил Сеня.
- Угу.
Мы навели порядок и устроились за столом с кружками. Пили кофе молча, но без напряжения - уютно, как бывает между очень своими уставшими людьми. Рассвет занимался, и вдалеке, над Ист Ривером, небо уже порозовело.
- Знаешь, Маш, я иногда забываю, что ты...
- Что я фиктивная?
- Что ты не еврейка.
Рука у меня дрогнула, кофе выплеснулся на скатерть, и пятно разбежалось по ней звездастой кляксой.
- С чего ты взял?
- Да знаю. Давно уже.
- Как?!
- Ещё тогда. До Лас-Вегаса, - улыбнулся Сеня.
- Неужели Дашка?.. - обомлела я.
- Угу. Она и сказала.
- Зачем?
- Да просто всё очень. Она тебе, Маш, позавидовала. Я это сразу понял, ещё до того, как она сказала. И не хлопай ресницами, геи такие вещи чуют не хуже баб.
- Разведёшься со мной?
Сеня вздохнул, поднялся, взъерошил мне волосы.
- И кто из нас после всего шмак и шлимазл? Дурёха ты, Машка, даром что шикса. Разведёшься, скажешь тоже. Когда мне так с женой повезло.