- Костылька идет! - заорал Селявка, вращая глазами. Дурашливо размахивая длинными подростковыми руками, он выбежал из подъезда и сиганул в палисадник. Ирка с Наташкой сидели в кустах и во все глаза глядели на дверь.
Сначала появилась палка, а за ней и вся Костылька - крупная седая старуха. Ребята рассматривали ее, какая у нее сумка-авоська смешная, а внутри - кошелек, бидончик алюминиевый на рукоятку палки надет - бряк-бряк, и ботинки огромные, начищенные до блеска, только без шнурков, чтобы поместились отекшие ноги, какое платье - синенький ситчик в меленький букетик - симпатичное. С трудом переставляя больные ноги, пожилая женщина двинулась за угол дома.
- Все равно она противная, - зашептала Наташка.
- Да, ладно тебе, нормальная тетка, - возразил Селявка.
- Нет, не нормальная. Моя бабуля говорит, что нормальные люди три кошки в квартире не держат, - сказала Наташка, выбираясь из кустов.
- А моя говорит, как Костылька заехала месяц назад, в подъезде дышать стало нечем, - поддержала подругу Ирка.
- Да, нет. Это не из ее квартиры воняет. Это из Борькиной - соседской - у него там помойка настоящая, сам видел, - сказал Селявка, усаживаясь на лавочку.
- А еще бабуля говорит, что у нее урод есть, - загадочно произнесла Ирка, - и что он - Костылькин сын.
- А давайте посмотрим, что там у нее? - предложила Наташка.
- Как? - удивился Селявка.
- Очень просто, через окно, - сказала Наташка.
Окно Костылькиной квартиры, расположенной на первом этаже, было чуть приоткрыто. Эта часть дома утопала в бурно разросшейся зелени, поэтому ребят никто не заметил. Селявка легко подтянулся, уцепившись за подоконник, и спрыгнул на кухонный пол.
- Давайте в подъезд, сейчас дверь открою, - шепотом скомандовал он девочкам, выглянув в окно.
Из опрятной кухни Селявка осторожно вышел в крохотный коридорчик. Вдоль стены стояли стопки книг, аккуратно перевязанные шпагатом. Стопок было много, Селявка даже удивился, как много книжек, как в библиотеке. Дверь в комнату была приоткрыта. Селявка просунул вихрастую голову внутрь и окаменел. На полу лежал человек.
Селявка отпрянул, заметался по коридорчику в поисках входной двери, онемевшими пальцами попытался открыть замок, руки не слушались, и замок никак не поддавался.
- Ну, же, ну! - шептал Селявка, дергая ручку и налегая плечом на дверь, холодный пот пропитал футболку, выступил на лбу и потек в глаза солеными струйками.
- Что ты там возишься? Открывай скорей, - зашипела Наташка из-за двери.
Селявка не ответил. Из страшной комнаты послышался грохот.
- Он идет сюда. Мертвый урод, - догадался Селявка и, вжавшись спиной в дверь, стал медленно оседать на пол. Крохотный коридорчик поехал куда-то в бок, от этого Селявку сильно затошнило, он силился что-то крикнуть девочкам, но только судорожно хватал ртом воздух и комкал влажную футболку на груди.
Услышав шум за дверью, девочки переглянулись.
- Давай через окно, - Наташка ухватила Ирку за рукав и поволокла во двор, - подсади! - приказала она, вцепившись в подоконник.
Скорая подъехала через десять минут. Деловитые врачи уложили больного на носилки, он лежал бледный, почти белый, глаза его были прикрыты, тонкая рука покоилась поверх простыни.
Ирка и Наташка стояли чуть поодаль, наблюдая, как к машине спешит встревоженная Костылька, заглядывая врачам в глаза:
- Что? Что с ним?
- Не беспокойтесь. Все нормально. Успели. Девочку поблагодарите. Если бы не она, последствия могли бы быть печальными, - кратко ответил врач и скрылся в кабине водителя. Скорая включила сирену и покатила со двора.
Костылька стояла перед подъездом, растерянная, постаревшая, скорбные складки в уголках ее рта чуть дрожали, она тяжело оперлась на палку, не в силах сдвинуться с места, бидончик покосился, молоко тоненькой струйкой полилось на подол платья.
- Вы не бойтесь, он поправится, - сказала Наташка, подойдя к женщине.
Селявка сидел в сараюшке на краю двора. Ирка с Наташкой насилу нашли его, обойдя двор и облазив все заветные места, ободрав коленки и ладошки корявыми ветками густых кустов.
- Струсил, да? - спросила Наташка.
- И ничего не струсил, - пробубнил Селявка.
- Почему тогда дверь не открыл? - не отставала Наташка.
- Я поскользнулся.
- Ага, поскользнулся! Не ври уж! - Наташка затрясла Селявку за плечо, - ты же видел, что он упал! Надо было помочь!
- Отстань! Сама и помогай своему уроду!
- Он никакой не урод! Сам ты урод!
- Сама ты урод! - заорал Селявка и выбежал из сараюшки.
- Наташ, а что там было? - спросила Ирка.
- Ну, я зашла в комнату, смотрю, дяденька на полу лежит. Позвонила ноль три. Вот и все.
- А Селявка? Где он был?
- Не знаю. Я его не видела. Но дверь была открыта, когда врачи пришли.
- Значит, он сбежал.
- Ага. Трус несчастный. Он такой красивый.
- Кто?
- Ну, дяденька этот.
- Да, ты что, Наташка, он же урод.
- И никакой не урод, - с жаром возразила Наташка, - у него такое лицо, как у ангела.
Вечером в дверь Наташкиной квартиры на четвертом этаже позвонили. Удивленная бабушка Соня пошла открывать. На лестничной клетке стояла Костылька с ароматными пирожками в деревянной плошке.
- Ой, Ольга Николаевна, да как же вы поднялись? - всплеснула руками бабушка Соня.
- Ничего, я к Наташеньке. Вот, пирожки принесла, - устало улыбнулась женщина.
- Сейчас вернется, за хлебом пошла, - сказала бабушка Соня, - проходите, Ольга Николаевна, чайку попьем.
Бабушка Соня проворно накрыла на стол, заварила "Трех слонов" в Дулевском чайнике с надтреснутым носиком, спросила, присев на край стула:
- Ну, как сын?
- Уже лучше. Сегодня была в больнице. Обещали в конце недели выписать. Мой Николаша разбился год назад, в аварию попал, - Ольга Николаевна смахнула слезу, улыбнулась, - мы с ним теперь оба инвалиды.
- Как же вы живете? - бабушка Соня сочувственно покачала головой, - что же врачи говорят? - спросила она, подливая чай в чашки.
- Врачи говорят, как звезды сойдутся... А живем, как все, потихоньку. Николаша у меня ученый-физик. Работает.
Через неделю Николашу привезли домой. Ольга Николаевна открыла дверь и впустила Наташку в комнату Николаши. Девочка переступила порог, смутилась, зарумянилась, пролепетала:
- Здравствуйте.
- Здравствуй, Наташа. Ну, подойди поближе. Не бойся.
Наташка подошла. Николаша взял ее руку, чуть сжал, улыбнулся:
- Ты уж прости, что напугал тебя.
- Нет. Не напугали.
- Вот ты, какая смелая! Будешь летчицей! - рассмеялся Николаша.
- Нет, я буду доктором и вас вылечу, - заявила Наташка, - честно-причестно!
- Ну, спасибо тебе, доктор! Буду ждать.
Наташка забегала после школы, тискала кошек, крутилась в коридорчике среди книжек, хваталась то за веник, то за тряпку, то вызывалась сбегать за хлебом или за молоком. Она врывалась, как маленький смерчик, со смешными ссадинами на коленках, с взъерошенной русой косицей, румяными ямочками на нежных щечках, наполняя заливистым смехом тесную квартирку Ольги Николаевны, которая после этих набегов долго еще возила тряпкой по полу, с бесконечно ласковой улыбкой на губах, приговаривая:
- Ну, не девочка, а просто чудо какое-то! Звездочка!
Как-то само собой Николаша стал возиться с Наташкиными уроками, терпеливо и настойчиво добиваясь от нее отличных успехов в школе, открывая ей все новые знания, радуясь ее способностям чутко воспринимать и постигать. Он рассказывал ей про бесконечные звезды, говорил, что там можно видеть и слышать друг друга и даже разговаривать. Наташка смеялась и не верила.
- А ты умеешь так? - недоверчиво спрашивала она.
- И ты умеешь, и я, - отвечал он.
Лечение его не приносило результатов. Обездвиженный, он был по-прежнему прикован к постели, становясь все большей обузой для матери. В свои двадцать восемь, Николаша уже защитил кандидатскую. Его научные труды охотно печатали в журналах, а одна из его серьезных работ в области физики заинтересовала ученых мужей в качестве
экспериментального изыскания. Под эту работу был создан и профинансирован проект, отдаленным руководителем которого был сам Николай.
Незаметно пролетело три года, и Наташка из угловатого подростка постепенно превратилась в очаровательную, стройную, шестнадцатилетнюю девушку, грациозную и нежную, с мягким и волнующим голосом, приветливым взглядом серых, обрамленных длинными густыми ресницами глаз, с озорными завитушками русых волос, спадающих на хрупкие плечи. Она заканчивала школу и готовилась в медицинское училище. Готовилась сама, серьезно и вдумчиво, редко имея минутку заглянуть к Ольге Николаевне и своему ангелу. После школы, входя в подъезд, нарочно убыстряла шаг, стараясь не останавливаться перед их дверью, подавляя жгучее желание постучать или позвонить, чтобы войти и взглянуть в глаза.
Селявка подстерегал на третьем этаже. Возмужавший и дерзкий, хватал за руки, прижимая коленом к стене:
- Погоди. Поговорить надо.
- Отпусти, поговорим.
Селявка нехотя отстранялся:
- Наташ, может, хватит?
- Что хватит?
- Ты же знаешь.
- Нет, не знаю.
- Ну, ладно, я скажу, - судорожно сглотнув, Селявка продолжал, - неужели не видишь? Люблю я тебя, Наташка.
- Саш, перестань. Не будем об этом говорить. Мне надо учиться. И тебе тоже.
- Правильная, да? Да, никакая не учеба! Врешь все! Не верю! Урод твой - вот в чем причина. Ненавижу его. Убью.
- Дурак ты. И трус.
- Ну, ну. Поглядим, - Селявка круто развернулся и, скатился с лестницы, перепрыгивая через три ступеньки.
Николаша видел и чувствовал Наташку где-то на уровне подкорки. Он любовался ее молодостью, свежестью, непосредственной чистотой души. Она приходила нечасто, и он видел, как она изменилась, ее взгляд, полный надежды и ожидания, прожигал его душу нестерпимо жгучим и страстным огнем. Николаша покорился судьбе и жил, превозмогая боль от сознания того, что ни близость, ни, тем более, брак с Наташкой впоследствии был невозможен. Внешне же он оставался холоден, и ни разу не выдал себя так, что Наташка даже не подозревала, насколько она дорога и близка ему. Николаше оставалось лишь держаться на расстоянии и отпустить ее. Показать ей свою слабость было немыслимо и неприемлемо. Николаша заставил себя научиться не думать об этом и закрыл эту тему для себя раз и навсегда. Он загрузил себя работой, все чаще бывал занят, чтобы времени для общения было меньше, в надежде, что и она постепенно переможет и отдалится от него.
Из Борькиной квартиры, бывшей по соседству с квартирой Ольги Николаевны, частенько раздавались пьяные выкрики. Раз в полгода, как по расписанию, Борька бывал в запое на пару недель, матерясь и кляня весь божий свет и затихая лишь по утрам. Несколько раз на глазах всего двора его забирали на принудиловку суток на пятнадцать. В свои сорок он выглядел стариком, обрюзгшим, с мутными глазами, беззубым ртом, в вечной кожаной потертой куртке, одеревенелым мешком висевшей на сгорбленных плечах. Борька играл на гитаре и пел надтреснувшим тенорком про "... на ковре из желтых листьев...", и "... вот, новый поворот...". На смрадной кухоньке, перед засаленным столом, засыпанным пеплом и покрытом чешуей от тарани, он щедро подливал Селявке в стакан мутное дешевое пиво и вещал, гнусаво шепелявя:
- Ну, будь ты мужиком! Возьми да трахни ее! Здоровый лоб-то уже. Девятнадцать лет!
- Один хрен! Я в твои годы такие хороводы водил - страшно вспомнить, - грязно ухмылялся Борька, сплевывая на пол.
- Не, дядь Борь, я не могу. Она же маленькая еще.
- Тю на него! Не могу! Она же баба уже. Вон сиськи какие выкатила, - Борька пустил слюну и утерся грязной пятерней, - эх, где мои годы, Саня? Я бы не упустил.
- Не, дядь Борь, дело тут не в этом. Она к уроду ходит, к соседу твоему. По нему сохнет.
- Плюнь и разотри! Он же урод, лежачий. А ей нормальный мужик нужен. Это же понимать надо, дурья твоя башка.
Селявка тяжело поднялся и побрел в сторону двери.
- Куда ты, Сань?
- К уроду пойду. Убью.
Селявка вышел за дверь, резко выдохнул и вжал звонок соседней квартиры. Дверь открыла Наташка. Вскинула глаза, догадалась, оттолкнула.
Селявка сдавил ей запястья, заломил руки назад, обхватил, угрожающе зашептал в ухо:
- Выйди. Жду.
- Кто там, Наташа? - Николаша, обхватив руками ноги, спустил их на пол, почувствовал пятками твердый паркет, чуть привстал, опираясь на спинку кровати, - Наташа!
Наташка вышла вслед за Селявкой в подъезд, чуть поежилась, выдохнула:
- Зачем?
- Не могу больше, - Селявка шагнул к Наташке, рванул кофточку на ее груди, пуговицы с треском разлетелись по кафелю, - моя! Моя! Никому не отдам!
Наташка стояла, не сопротивляясь, безучастная и холодная, только ресницы чуть дрожали, и на лбу появилась строгая складочка.
- Николаша! Господи! - Ольга Николаевна склонилась над сыном, - как же ты упал? Как же ты встал?
- Где она?
- Она в подъезде. С Сашей Селявиным. Позову?
- Не надо, мама. Не зови.
Вскоре Наташка уехала в другой город, где начала учиться в медицинском училище.
Николаша выправился, через год потихоньку стал ходить, сначала на костылях, тренируя и разминая мышцы многочасовыми упражнениями, потом все лучше и лучше, с палочкой выходил во двор, радуясь свежему ветерку, солнышку, щебету птичек. Его работа завершилась, солидный гонорар Ольга Николаевна положила в банк под проценты на его имя. Она сильно сдала за последние годы, и теперь сын ухаживал за ней так же трепетно и чутко, как и она за ним.
Николаша не искал Наташку, он знал, что у нее все хорошо, просто знал. Она тоже молчала. Селявка поначалу стал попивать в компании с Борькой. Потом одумался, поступил на заочный. Встречая Николая во дворе, отводил глаза. Однажды все же поздоровался. Николай ответил.
- Пишет? - спросил Селявка.
- Нет.
Утром Ольге Николаевне стало плохо. Николаша вызвал скорую. Врачи предложили больницу. Николаша согласился и, собрав необходимые вещи, поехал с матерью. Он просидел в холле до ночи, ожидая доктора.
- Ну, ничего, сердечко немного подлечим и выпустим вашу маму, - успокоил доктор, - езжайте домой, спите спокойно.
Николаша вернулся в опустевшую квартиру за полночь. Он только успел поставить чайник, как в дверь коротко позвонили. На пороге стояла Наташка с небольшой дорожной сумкой в руке.
- Как она?
- Нормально. В больнице. Как ты узнала?
- Не знаю. Только утром стало как-то не по себе. Думала, что-то с тобой.
- Со мной все в порядке. Проходи.
Николаша пропустил Наташку в квартиру и затворил дверь. Они стояли в коридоре друг напротив друга. Она, такая красивая, такая родная, единственная его Наташка, его маленькая сероглазая звездочка. Николаша хотел коснулся ее волос, провести пальцами по нежной щеке, по губам, но сдержал себя и не сделал ни шагу. Наташка прикрыла глаза, из-под ресниц блеснула слеза.
- Не надо плакать.
- Я хочу быть с тобой.
- Это невозможно.
- Ты нужен мне такой, какой ты есть.
- Мне будет легче, если у тебя появится другой мужчина.
- Я уже выбрала своего мужчину, и другого мне не надо.
Николаша молчал.
Он молчал здесь и сейчас, но там, среди бесконечных звезд, они шли рука об руку, ступая по самому краешку бездонной, лучистой тверди, и он говорил ей, что счастлив, и глаза ее сияли, как звезды. Там они любили друг друга. Потому, что оба умели так.