Аннотация: Подойдет с кадилом - кто за Минею, кто за Триодь и ну петуха давать. Кланяемся. Руку подносит повыше и скорее отнимает. "Пальцы холодные. Замерзла ? " Рука его суха и чиста. Благословение могу брать только у монаха. Истинного.
љ Copyright Татьяна Ива
Матушка (пролог)
Погост
" Я научилась просто, мудро жить... "
2 октября
Мир вам!
Вот и приехала я на жительство. Дорожкой осеннею для смирения, да под дождичком. По мосту деревянному через быструю речку, в теплую избу, на печку. Подоспела-то в самый раз к стирке, так что обсушилась маленько - и белье полоскать. Мостки залило. Сапоги выше колена - да в реку. Вода жжется! У-ух! А после - банька. Пару поддашь - в глазах дымка, усталость тает, болезни как рукой снимает.
Бабушки мои обрадовались, Наталья Ивановна да Маня. Самовар поставили, чаем напоили, спать уложили. А я не сплю, на море зеленое смотрю. Дом высоко стоит, над рекою. Видать, как небо на землю сходит.
3 октября
Всю ложбинку, что перед мостом, залило. Теперь только на плоту к нам доберешься.
Сажали сегодня сад. Яблоньки, смородину, крыжовник, малину да вишню. С молитовкой. Помогай, Господь!
Обедаем и чай пъем с батюшкой. Кошка Лизка все норовит мне на колени улечъся. Я теперь в платочке. При батюшке-то с непокрытой головой совестно. Батюшка наш - другого такого не сыскать. Не старостью - постом иссушен. Кушает только картошку в мундирах. Раз в день. Не пъет. Строгий. Монашествующий. Бабушки в нем души не чают. А как рассказывать начнет ! Дому сто лет, оказывается. А бревна - как новенькие. Оттого, что из лучшего леса строен, лесопромышленником. Он же и храм возвел. С тремя приделами. Иконостас в нем уникальный. Фаянсовый. Цветной такой весь и гладкий, будто леденец. Из Москвы специалисты приезжали смотреть. Наш храм Господь сохранил от разрушения и надругательства. По милосердию своему и вере прихожан. Еще святой Иоанн Златоуст говорил, что Церковь есть ограда: если ты внутри сей ограды, то тебя не тронет волк, а если выйдешь вон, то будешь похищен зверем. Нет ничего в мире сильнее Церкви. Она - твоя надежда, в ней твое счастье.
4 октября
Вода немного спала. По траве прошел седой иней. Жива одна быстрая речка. Да петух кричит. Вставать пора.
Ведра-то на коромысле носить как неловко. Вон батюшка у своей сторожки, дрова рубит. А мы с тетей Наташей просфоры печем да обед готовим. За семьдесят пять годков тяжелехонько уж столько теста вымесить. Вот она и не нарадуется.
- А Маня где ?
- Газету читает.
- Да ну !
Маня, в очках, на лавке:
- Гляди, теть Наташ, дед с бабой сидят, в газету попавши. Я, э-э... как на пекарне работала, мне, м-м, один там говорил: "Погоди, Мань, тебя в газету пропустют". А я г-говорю : " Это тебя, дядька, пропустют ". А он мне на это : " Не, ты же чистая уборщица, а я грязный кочегар ".
- Манька ! Поди - тка лучше спроси, батюшка идет ли кушать-то.
Благословившись у батюшки, читаем молитву и садимся за стол. Сегодня четверг - можно молочную кашку. И творог. А батюшке все одно - картошка.
- Ничего, ничего. Спасибо... Так говоришь, духовник сказал бросить твою...аспирантуру ? Вот и хорошо. Благодари Господа за то, что открыл тебе волю свою через духовного отца. Науки эти Господу не нужны. Вот, будешь нам помогать...если желание есть. Просфоры печь, да на клиросе петь, ну и по мелочи послушания. Читала когда-нибудь в храме ? Плохо. Раньше с детства приучали петь божественную службу... Вот книгу тебе принес. Старинная. На церковно-славянском языке. Твори по ней молитвы. Утренние и вечерние.
- И кафизму ?
-Да. Почаще читай псалтырь, вслух. Благословляю тебя... Читай по благословению...
У батюшки глаза чистые, блаженные. Говорит, говорит - и станет. Будто черпает силу некую.
- А знаешь, почему псалтырь Давидов ? Эти песнопения молитвенные пел Господу царь Давид. И играл на инструменте музыкальном, струнном, псалтирион называется. Вот как... А воспел он их, когда совершил уже два смертных греха, самых страшных - убийство и прелюбодеяние. Убил воина своего Урию и взял себе жену его, Вирсавию.
Тетя Наташа ручку к щечке и качает головой. Маня старательно вымакивает тарелку хлебушком, смотрит на тетушку да тяжко вздыхает.
- А после раскаялся, и по глубине покаяния, по вере Господь простил его. Даже пророческий дар вернул... Первым-то в рай кто попал ? Помнишь ? Ну,ну... В Евангелии... Разбойник, распятый рядом со Христом. Уже на кресте уверовал и просил : " Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем ". А Иисус что ответил? "Ныне же будешь со мною в раю".
Маня, строго : " Во как, Катюшка ! "
6 октября
Вспахали огород под зиму. Собрали за плугом картошки еще три ведра. Лошадка старая, притомилась.
Засолили капусты две кадки. Одну серую, для щец, другую белую - с сахарком. Поспели ко всенощной.
Батюшка-то наш, как волосы в косичку заберет да бороду спрячет, совсем молодой делается.
9 октября
За сторожкой, под березами да липами - старое кладбище. А во храмовой ограде могилки барина и прежних батюшек. Под одним камушком лежит батюшка да со своей матушкой. Тетя Наташа, как идет в храм, непременно приложится ко крестам-то. " Добрые все были батюшки. Учили меня, глупую. Семейные больше. С деточками. Мно-ого детей. Стол-то и по сю пору у нас большой... А бывали и монахи. Один, спаси его Господь, дом наш выкупил, чтоб сохранить, значить, для церкви. А после даром нам и отдал. " Помянет так всех, а уж тогда в храм заходит, трижды перекрестившись. За нами - Маня - сочно чмокает иконы и зажигает свечи.
Как на клиросе отпоешь - уходить из храма не хочется. Служили четыре дня подряд. Воскресные две службы, следом Сергия Радонежского, а напоследок - апостола евангелиста Иоанна Богослова.
Летний придел, Николая угодника, закрыли еще в сентябре. Холодновато бабушкам стало. Сейчас у Казанской поем. Батюшка нам помогает. Мы-то, бестолковыя, службы не знаем, да и гласы все попутаем. Говорят, есть у нас бас - Петр Михалыч, сын священника, да нынче в запой ушел. Зато батюшка клирос перепоет. Он прежде на эстраде выступал. Сам рассказывал - мальчишкой в ресторанах, потом в группе. Не говорит, в какой.
Бабушки его боятся : " Суров наш-то ". Подойдет с кадилом - кто за Минею, кто за Триодь и ну петуха давать. Кланяемся. Руку подносит повыше и скорее отнимает. " Пальцы холодные. Замерзла ? " Рука его суха и чиста. Благословение могу брать только у монаха. Истинного.
10 октября
Бабушки хотят, чтобы я и в храме прибирала. Батюшка привез свечи и канонный стол. Да семисвечник еще. На тракторе. Васю-то, тракториста, спаси Господи ! Уж через мост он не смог, так по нашему мосту и легковушки не ездят. Сгружать студенты пособили. Медики, что крестились недавно всей группой. Только трактор подъехал - они тут как тут. " Ба-атюшка ! Можно, мы поднесем ? Благословите ! "
Утепляли яблоньки на зиму навозом. Сухим, а тогда жирным. Да чтоб не под корешок. И земелькой сверху прикрыли. Корни-то и согреются.
Вечерами рукодельничаем в светелке. Мы с Наталией Ивановной вяжем. Тетя Наташа в молодости и ткала, и пряла. Даже Маня холсты на логу белила. А нынче горох перебирает у печки да слушает.
Тете Наташе, еще девочке, мама после Пасхи не разрешала песни петь. А только Христа славить. Заболела мама ее под Пасху. Да и говорит : " Вечером в Христову Субботу помру. Сейчас который день ? " " Четверток ". " Ох, как мне жить еще долго : ночь, да день, да еще ночь. Покрой меня пологом, не хочу больше на этот свет глядеть ". Да так в субботу и померла. Упокой, Господи, ее душу !
- Теть Наташ, а Вы только замуж вышли - и сразу война ?
- Нет, зачем же. Пять годков до войны пожила. Вышла-то девятнадцати лет... На десятую пятницу поехала я в другую деревню, на гулянье. Пообедали с девками, а потом и парни подошли. Выпили. И ссориться зачали. А был там один, хороший такой - их быстро и усмирил, успокоил... Ладно. Тогда пошли гулять. И он ко мне подошел, с ним пошла. Все. После того не видала его...
Мы молчим, ждем, что дальше было.
- А как-то уже зимой заболел отец, сердечник был, - вдруг продолжает тетя Наташа. - И говорит : " Съезди-тко за лекарством. Если за день не управишься, у тети Устиньи заночуешь ". Я и поехала. А там не мне одной нужда, прождала в очереди, смотрю - темнеет уж. Пошла искать тетку эту, Устинью, мамину подругу. Подхожу - она с девченкой дрова пилит. Я думаю себе - вроде та тетка, а, может, и не та. Спрошу. "Вы не бывали в такой-то деревне ? " " Да, была. А ты не Машина ли дочь ? " " Да, я " " Ну, заходи, ужинать будем ". А мама моя тогда уж умерла. Тетушка и говорит : " Кто ж у вас хозяйство теперь ведет ? " " Старшие-то сестры замужем, а младшая еще школьница. Я и веду. И скотинка есть ". " Ай-ай ! Как тебе рано выдалось хозяйствовать ! " А сама девочек своих стала одевать. Я и думала сначала, что погулять, после школы. А они пришли уставшие, все в снегу, вьюга была. Я и смекнула, что она их посылала куда-то. А следом парни заходят. Он, да еще два брата. Поговорили. Пойдем, говорят, в избу-читальню. А я - нет, чего это я туда пойду, скажут еще : вот, такая-сякая, в буден день гулять приехала. Я не за тем пришла, по делу. Ну, нет так нет. Те-то потом ушли, а он вернулся. Эта тетушка, Устинья, его крестная оказалась.
- Как Господь располагает ! - Маня у печки сопит от старания.
- У нас с ним был разговор. Понравился он мне. Спокойный, рассудительный. У них недавно тоже мать померла. Хозяйство большое, дом. Говорит : " Сватов зашлю, как ты ? " А я в ответ : " У меня отец есть. Я против его воли не пойду ". Приехала, отцу все рассказала. А по округе слух уже пошел. И пришла ко мне крестная из соседней деревни : " Слышу, ты не знаешь, что да как. Так я тебе скажу : это по сиротству Господь тебе посылает. Такой парень ! Добрый. Их три брата - он один. Благодари Бога ! " Потом он приезжал. Отцу понравился, сестрам... Маня ! Прикрой окошко, деревенские шалят будто.
У меня мурашки по спине пробежали, я спиной к окну сижу.
- Я уж было отказ посылала. Думаю : надо еще погулять. Женихов-то тогда много было, до войны. Но он сам приехал. Всем понравился. Значит, на то воля свыше. И венчались. Жили мы хорошо. А и хозяйство большое. Две коровы, да телята, да овцы, птица. Ох, крутилась, как веретено ! В двенадцать ложилась, в три вставала. А ночью-то раз снится мне черная женщина. На первом году это было. Подходит и спрашивает : " Хорошо ль ты живешь ? " " Хорошо ". " Будешь так же еще четыре года ". А через четыре-то года началась война. Забрали его сразу. Э-эх-ма !
- Да, Катечка, - Маня круглит глаза, - в войну-то ох как тяжко было. Лен ели, семечко.
Тетя Наташа настораживается :
- А где это вы, Мань, семя льняное брали ?
- Да... тетушка... Мы дырочку в стене сделали, да и кушали потихоньку.
- В какой такой стене, Мань ?
- Ну... это... у нас. Там. Ангар был. Нам сторожить велели.
- Ой, Маня-Маня ! Замок тебе на роток.
Маня еще маленько бурчит себе под нос : " Что уж... У Мани голова что у вола - каку шапку ни надень, то велика, то мала ". И замолкает за печкой.
- Не было ни семени, ни зернушка. У женщин от голода на лице мох рос. Меня Господь миловал от этой беды - пришла беда еще хуже. Дом немцы сожгли, а на руках двое детей. На себе лес таскала зимой - сама сруб срубила. Наши пришли - разобрали. Весной откапывали картошку с кровью из пепелищ после боя. Не уберегла детей-то, прибрал Господь обоих, мальчика и девочку. А как похоронка пришла - затряслась вся. Так и лежала два года, колотило меня. Уж после отошла, сохранил Господь...Меня и после войны сватали, хороший один человек был. Да как подумала, вспомнила - лучше не будет, а хуже не надо. Тогда позвал меня батюшка здешний, покойный, при храме работать. Ты, говорит, Наташа, все умеешь. С Господом-то быть лучше всего. Я и пошла... Мань ! Брось дуться-то. Поди-ка глянь, Лизка дома ли. Того и гляди, собаки ночью загрызут.
- Да я ж ее закрывала, тетушка...,- сюсюкает Маня, прощеная, довольная, -Нету и нет. Ах ты, кошка ! Гуляе, гуляе, глядишь - уж на улице бегает, глазенки выголивши, - Маня идет в сени и орет страшным голосом в темноту, - Лизка ! Ну-ка иди домой ! Я т-тебе !
- Любуешься красотами ? Монах не прилепляется сердцем ни к чему земному.
- Я же не монах.
- Не можешь знать завтрашний день.
- Это не мое. Не для меня.
- Тут бы тебе с духовным отцом посоветоваться. Но в монахини лучше всего в твоем возрасте уходить, потрудиться на общину.
- Мне старец не о том говорил.
- Господь с тобою... А по душе ли тебе наш монастырек ?
-...Да.
- Нам тут нужен человек... Съездим только благословения спросить у духовника. Живи у нас. Простым трудом не гнушайся. Наталию Ивановну слушай, она всю жизнь при храме. Что не по тебе - смиряйся. Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено - ни одного. Старец говорил, святой Амвросий Оптинский.
12 октября
Ходили в клюкву. На дальние Мхи, потому как всю ближнюю выбрали уж. Петр Михайлович, сосед наш, не пошел, он теперь днями-ночами на гармошке играет. Неделю целую... Так мы с его женой. И собаку взяли. По дороге меточки развесили. А лес-то старый, дремучий. Как чуть поредел - трясина началась. Шли по узенькой тропке друг за дружкой и вышли наконец к болоту. Большое, серое, утыкано худыми елками да сухими березами. Тут уж сам прыгаешь с кочки на кочку. Только бы не промахнуться. Кочки колышутся, внизу булькает. Ноги холод пронизывает, сапоги тина затягивает. Хорошая кочка вся красна. Обдираешь скорее обеими руками : чтобы не замерзнуть. Мох в изморози, колется. Клюква крупная, с ноготь, лукошко полное. Руки тоже красные : сок с кровью. Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ !
13 октября
Досаливали капусту. Батюшка сказал, голодно будет, весной-то. Велел сухарей насушить. Кадку грибов, что сам брал-солил, сейчас не дозволяет трогать: на Великий Пост.
Рубили-то капусту в дому. А печка разжарилась! Мы с тетей Наташей одни были - я возьми да сними свитер, в майке осталась. Тут откуда ни возьмись - батюшка. Глянул и глаза опустил. Я - туда, сюда, а потом думаю: "Что такого? Всю жизнь в майках ходили и ничего". Так и осталась.
И только как за стол садиться стали, перед молитвой, - "Ну-ка, прикройся," - сказал.
Чай вечером пили без него.
14 октября
- С пра-аздничком, Наталья Ивановна!
- Спаси Господи, Петр Михалыч.
- Что ж Вы даже присесть не предлагаете?
-... А и садись, куда хош. Дома-то ни капельки не осталось?
- Обижаете, Наталья Ивановна. Вы, Катенька, хоть пожалейте старика.
- Да у меня же ничего нет, Петр Михайлыч. Тут ничего моего нету.
- А я посижу. Мне идти некуда.
- Уж талоны все проглочены и забыты, небось. Неделю с половиною без тебя пели.
- Катенька! А! Вы кушаете! Я подожду, не беспокойтесь... Я вам расскажу свою жизнь, Катенька. У меня в молодости был очень хороший голос.
- У Вас и сейчас голос замечательный, Петр Михайлович.
- Да теперь уж совсем не то!.. Так вот, отец мой отдал меня учиться музыке. И учился я год. Пел. Только забрали меня скоро. По пятьдесят восьмой статье, как сына священника. И на Колыму, на десять лет. Там страшно... Страшно, Катенька!.. А пришел я - отец уже умер. Он как узнал, что меня взяли - не вынес. Мне-то было шестнадцать с половиной лет. Меня забрали, а посадить не могли, как несовершеннолетнего. Год держали в отделении в райцентре. Я там плакал. И молился. И на Колыме молился. Я ведь верующий, Катенька. Отец мой был священник. И дед священник. Духовного сословия. Это мой отец церковь нашу сохранил. В тридцать седьмом году ему дали митру... Да, а покушались на храм-то. Я даже помню, как колокола сбрасывали. Антон Ломов такой был, и еще с ним из этого ... комитета бедноты. Поставили леса, раскачали и - сбросили! Отец мой стоял на террасе, вот тут, смотрел... плакал... Культурнейший был человек, начитанный.
- У Вас, наверное, и библиотека была?
- Библиотеку нашу в войну сожгли... Вернулся я через десять лет - отца нет, мать по миру ходит. На работу нигде не берут. Контриком звали. Пить начал... Вот, Катенька, моя жизнь... А Наталья Ивановна даже угостить меня не желает.
- Не стану, Петр Михалыч, и не обижайся. В прошлый раз жена твоя плакала: она не даст, а я даю. Хоть ее пожалел бы!
- Зна-аю. Моя жена - золотая женщина. Не побоялась выйти за сына священника. Мы же когда сошлись - я контриком слыл. И детей хороших вырастили. Дочь моя тоже, аспирантуру закончила. Правда, не замужем, жизнь у нее не сложилась - сорок лет уже. Все в общежитии жила. Но недавно квартиру дали, однокомнатную. Приезжает. Не терпит, когда я выпью. Вот мать ее привыкла. Любит меня, наверное... Я же заплачу, Наталь Иванна, не даром!
- И денег твоих мне не надо. Что я ими, стены оклею?
- А у меня клюковки есть немного.
- Ах! Ты, штоль, по болоту лазил?! Бесстыжий!
- Ну, Ивановна!... - грозится сосед, - Не приду я на клирос, не ждите!.. Пойду лучше в Кувшиновский храм. Бог везде один. Меня давно-о приглашают.
- Ох, испугалась! И не надо. Обойдемся!
Я смотрю в окно. Петр Михайлыч, чеканя шаг, преодолевает двор, тяжело поднимается на крыльцо. За крышей его дома, за лугом, за синим лесом на холме садится красное солнышко. У батюшки в сторожке загорается свет. "Мо-олится! Аж заполночь кажин день", - шепчет Маня.
15 октября
Отслужили мы праздник Покров. Каков Покров, такова и зима. Денек-то нынче выдался. Солнечный и ясный. Тихий, без ветерка.
Причастилась я сегодня. Впервые без брезгливого смятения, со благоговением и страхом Божиим. Страх Божий - это боязнь оскорбить Его. Суетой и нечистотой житейской, даже после исповеди "как на духу". Это взыскательная чистоплотность и позволила принять благодатное тепло... Не могу передать, не хочу говорить более.
17 октября
Погода простояла дня три. Батюшка говорит, и летом такой не бывало.
Ходила в деревню за хлебом. Дорога-то к нам на погост почти всегда непроезжая. Поговаривают о голоде. На все ввели талоны - на масло сливочное и растительное, мясо, сахар, муку, макароны, хлеб, крупы, мыло и т.п. У нас-то крупы и муки запасено, картошки и капусты, да свеклы. Грибочков засолено полбочечки. Молока тут много. Коровьего и козьего. Простокваша. Не мешало бы, конечно, рыбы. Да иногда тоскую по цитрусовым. Хоть корочку пожевать. Да! Яиц много. С канонного стола батюшка ничего не берет, все портится... Вот такие пироги. Пироги-то были на Покров, да все уж съедены.
Убирали дрова в сарай, на зиму.
Он хмирится, не смотрит. Сердится почему-то. Почему?
18 октября
Переселили меня в зал, где потеплее. Искали доски для кровати. На чердаке. Он ... поддержал меня. За талию.
Вечером на крыльце за мной кто-то стоял.
Ночь не спала. К утру на мосту видела приближающиеся огоньки. Задернула шторы. Молилась.
20 октября
Крестили сегодня. Мальчика. Батюшка благословил меня помогать. Вычитал все серьезно, старательно помазывал лобик, шейку, ручки-ножки. Я все малышу улыбалась, чтоб не плакал. И не плакал. Новая душа православная!
Мужики все пьяные, расходились неохотно. Один забрел ко мне на кухню. Батюшка наказал в деревню мне больше не ходить.
Ночью стучали в окно.
21 октября
Вот и первый снег. Проснулась - на траве сивень. А после утрени повалил снежок, завьюжило. Хорошо, что все дрова укрыли. Лежаночки топили раз от разу, а теперь впору и каждый день.
Маня ходила в деревню, за хлебом. Вернулась к сумеркам, Наталья Ивановна была недовольна:
- Тебя где носило весь день?
- Там о-очередь, тетушка.
- Знаем мы твою очередь. Вон, глазки блестят. Небось всю деревню обошла, гуляка.
- А... м-м... на деревне говорят, какую батюшка себе завел, чего она не пришла.
- Ай-ай! Это что ж ты мелешь?!
- Да нешто это я? Это ж Тонька кувшиновская.
- Что ты?! Вот балаболка, прости Господи, всю жизнь так.
- Да! Эта Тонька всю жизню просвистела. Ни мужика, ни детей, только и знала что с батюшками...
- Мань!
-Че Мань? - и зажевала недовольно морщинистыми щечками.
27 октября
Приехал батюшка, гостинцев привез. И дров телегу, со знакомым своим. Церковь отапливать. Укладывали поленницы в ангар позади его сторожки, чтобы на виду были. Дрова пустили по цепочке, какой-никакой: батюшка - Маня - я да Петр, знакомый. Была еще Наталья Ивановна, да у нее поясницу схватило.
- Я с батюшкой вашим друг детства, - отрекомендовался знакомый, уже в ангаре. - Он сам родом из города, недалеко уехал.
- А в каком он ансамбле играл?
- Всесоюзного масштаба. Я бы вам сказал, да он не позволяет. Мы с ним в одном классе учились. У его мамаши. У него мать учительница, русского языка.
- Так он домой ездил?
- Погостил... Вообще, по секрету тебе скажу, он голубых кровей, ваш батюшка. Чуть не родственник царской фамилии. Во как!
- Вот и все дрова, - вошел батюшка, - Останешься, Петр? Сейчас будем баньку топить.
- Да нет, спасибо, мне бы вернуться засветло.
- Тогда возьми вот... сухим пайком.
- Благодарствуем, - спрятал чекушку за пазуху и подмигнул: - Счастливо оставаться!
Баньку собрали быстро. Вместе воды наносили, из речки. Я протерла пол да полки. Батюшка пришел, со спичками:
- Ты растапливать-то умеешь? Иди, покажу.
Посмотрела я на огонек и пошла белье собирать, чистое. Дома Наталья Ивановна да Маня, сидят с узелками на лавке, приготовились.
- Мы с Маней первыми ходим как я жару не терплю. Пойдешь с нами?
- Я, вообще-то люблю парку поддать.
- О нет, нет! После зайдешь. Там сама себе хозяйка, хоть в печку залезь. Воду не разливай, оставь батюшке.
Вернулись они, и верно, получаса не прошло.
- Катерина! Запирайся хорошенько, сумерками-то.
Предбанник холодный. По стенам все веники висят, тазики, ледяного вида. Приткнула на лавку свернутые вещички, еще дрожа, погружаюсь в мягкий, словно материнское чрево, банный пар. Окошко запотело, можно расправить члены. Блаженство. Окатить себя из ведра, во весь рост. Плеснуть за заслонку ковшик - другой, и на полку... В дедушкиной баньке тетка моя, Эмма Алексеевна, ох и любила же хлестаться березовым веником!
- Катерина! Ты жива ли?
- Ой! Я уже все, выхожу, батюшка... Подождите!!! Я не одета.
- Ты тогда свет не выключай.
Я уже волосы сушила, за печкой, когда батюшка пришел чай пить.
- Смотри волосы не сожги, угли из печки скачут.
Я на скамеечке сидела, почитай на полу. Схватила халат на груди, новый.
- Ничего, я осторожно.
Не уходит. Смотрит.
- Я сейчас, вернусь.
- Подожди...
- Батюшка! - Наталья Ивановна, из столовой, - Самовар на столе.
На службу вечернюю не пошла. Не могу.
Лучше бы я не шила этот красный халат.
28 октября
Утро
- Ты почему не была на службе?
- Мне нельзя, батюшка.
- Ничего, я тебя благословляю. Приходи.
- Я не пойду.
Он остановился за спиной, как и вчера. Опять я в этом халате! Уйти скорее. Куда-нибудь. Взяла платок, утюг и почти бегом - в соседнюю комнату. Он по пятам. О чем-то спрашивает, следит за движениями. Протягивает руку, чуть касается шеи. Волосы-то распущены! Убрать? Поздно. Оставляю глажение, бегу к тете Наташе - там никого. Подходит. Пячусь, пока не чуствую спиной железные перила кровати. Он делает шаг вперед, распахивает полы моего злосчастного халата. Я перебираю ногами, стесняюсь своих трусов как будто.
Кто-то входит в избу, похоже, тетя Наташа. Я бросаюсь в столовую, втисиваюсь за стол, на лавку у стены, под иконы. Батюшка проходит в соседнюю комнату, бросает сухо: "Катерина! Поди сюда."
- Садись,.. здесь! - кладет руку на тахту, рядом с собой. Сажусь. Опрокидывает меня на спину, я чувствую тяжесть, вижу длинную жесткую бороду, которая вот-вот коснется моей кожи, глаза ожесточенные... Отталкиваю его изо всех сил.
- Раз так - нам придется расстаться. Я... не могу больше!
- Но почему? Все же было так хорошо!
- Один из нас должен уйти... Меня митрополит не отпустит. Я давно прошусь на Валаам. Митрополит сказал: "Найдешь замену - уходи".
- Вам здесь не нравится?
-Мое место в монастыре. Но тут служить никто не хочет: глушь, приход бедный.
- Странно. Здесь так тихо, так красиво... Я бы осталась на всю жизнь... Но ведь нельзя решать самим, надо спросить у духовника?
- Он не благословил! Я к нему ездил-то. Не благословил...
- Вы мне не сказали... Я уеду. Завтра.
- Зачем завтра? Ты не расстраивайся. Поживи еще... Вот престольный праздник отпоем...
- Да нет, уж лучше завтра... А как Вы ему сказали?
- Сказал - молодую девушку после института берем помогать. Батюшка наотрез отказал... Нельзя женщине рядом с монахом.
- Меня с собой не взяли... А ему и не обязательно видеть, да?.. Но вначале же не было ничего... страшного? Почему все так вышло?
- Вот потому, что все было хорошо, как ты говоришь. Не ищи на земле места бесскорбного. Царствие Небесное трудится и нудится, и только нуждницы восхищают его. Когда Господь видит, что мы забыли о покаянии, о смирении - он попускает искушение. А диавол не дремлет. Здесь, на земле, его власть... Надо всегда быть готову к искушению. Один старец, авва, пустынник, уже в преклонных годах, вылечил девушку - спас от смерти, дан был ему такой дар. И впал с ней в грех...
- А Вы сегодня идете к Лизавете с Марией?
- ...Пойдем с Петром.
- Возьми-ите меня! Я у них никогда не была.
Вечер
За погостом какая-никакая дорога вовсе обрывается. Мы идем лесом, раздвигая ветви елей. Ведет батюшка. Он там частый гость. Рассказывает, как с мишкой раз повстречался, полдороги вместе шли.
Нескоро выходим на светлую опушку, к беспомощной одинокой избе. Это родной дом двух сестер, теперь старушек. Они не знают другого. Батюшка говорит: скит. Так оно и есть. Старшая была замужем давно и недолго. Младшая же - девица. С субботы на воскресенье в любую погоду, без дороги, она приходит к службе. Стоит тихонько с котомочкой на паперти. Батюшка выходит из алтаря и приглашает ее на клирос. Радость Лизаветы не теряет свежести от повторений. Когда-то у нее было меццо-сопрано. Теперь голос слабо дребезжит и часто рвется. Она кротка и несчастна. Немного не в себе. В юности ее жених оставил, ушел со свадьбы.
Хозяйки благоговейно суетятся вокруг батюшки. Большой стол под иконами плотно уставлен угощением. Все свежее, домашнее, свое - и курочки, и творог, и сметана, и даже хлеб. Пироги, оладьи, морсы, варенья, соленья - глаза разбегаются. В углу, у печки, аккуратно прикрыта вышитой салфеткой швейная машинка "Зингер". Пол устлан домоткаными дорожками. На бревенчатой стене - старинное ржавое зеркало. Батюшка приглаживает длинные русые волосы. Без рясы очень заметно, что он был рок-музыкантом.
Бабушки жалуются на лесного разбойника Ваньку, в который раз грозящегося спалить все их хозяйство.
- Ан чекушки-то все вышли, - с ужасом в глазах шепчет Лизавета.
- Шантажом занимается. Вы его не бойтесь, ничего не будет, - деловито успокаивает батюшка.
- Уж мы, верно, в последний раз вас всех видим. Простите нас, недостойных, - Лизавета тихо плачет. - Простите меня, батюшка, умру я скоро. Не доживу до другого раза, не доживу. Ох, спасибо, что пришли, навестили. Умру спокойно...
Она склоняет набок головку на тонкой шее. Сердце разрывается, я делаю беспомощные жесты и начинаю плакать сама. "Они каждый раз то же повторяют. Надо идти, поздно", - говорит мне батюшка.
Чаща хватает нас темными лапами. Батюшка идет первым, следом я с керосиновой лампой, Петр замыкает. На просеке батюшка резко останавливается, так, что я на него натыкаюсь, и показывает оконьки деревни. Я не вижу. "Вот, сюда, вот так смотри", - я чувствую его дыхание. Голос слегка дрожит... Тоскливый вой издалека подталкивает нас. У погоста встречают собаки. Идем к церковному дому. Петр заходит поговорить с Наталией Ивановной. Я следом.
- Приходи сегодня ко мне.
Я оглядываюсь: не ослышалась ли? Говорю:
- У Вас в кладовой должна быть прялка, Наталья Ивановна рассказывала.
- Пойдем, посмотрим.
Я иду, как во сне. Немного трясет. Храм нависает темной громадой. Видны пролеты колокольни. Вот и сторожка.
Вот это окошко светится каждую ночь. Там, наверное, иконы. Тут, похоже, кровать. Он тянет меня за рукав:
- ...Снимай же!
- А прялка?!
Он срывается с места, хлопает дверью кладовки. Я спешу следом.
- Вот.
- Спасибо.
Скорее на улицу и домой, домой. В светелке Петр, тетя Наташа, Маня - все поначалу удивлены, а после - увлекаются учением да рассказами о былых посиделках с песнями и прялками. Когда пол-кудели испорчено, и наконец показалась настоящая нитка, Наталья Ивановна гонит нас спать.
Захожу в свою комнату, прижимаюсь лбом к окну. Слышно, как тетя Наташа читает вечерние. Под месяцем блестит река. Лесная стена высится за мостками. Господи, помилуй мя, грешную!.. Внезапно ухает филин. Я спешно укладываю вещи.
29 октября
Батюшка в столовой долго разговаривает с Наталией Ивановной. Наконец заходит. Я сижу на чемодане.
- Едешь?
- Как видите.
- Ты... Прости меня... - он садится за стол, в руках молитвослов. - Видишь, не смог я побороть...Слишком силен навык. До сих пор дает себя знать. Я ведь лет до тридцати жил как хотел. Во грехе. Играл... Музыканты, артисты вообще, они же самые большие развратники... Привык. От дурного сразу не избавишься.