Леонтий - мой прадед, слыл человеком суровым, но справедливым. Моя память не сохранила его в воспоминаниях, но бабушка много рассказывала о нём и несколько историй я запомнил, а участником одной оказался сам.
Мы с братьями выкопали картошку и бабушка решила угостить нас церковным винцом, припасеным у неё в сундуке. Накрыв на стол, она бросилась на поиски посуды для вина. Дом, некогда многолюдный и гомонящий муравейник, опустел. Кроме бабушки в нём уже никто не жил. К концу семидесятых, как-то так получилось, что народ потянулся из деревни и она на глазах захирела. Нас не обошла стороной волна бегства и мы в последний раз собрались в доме, где прошло детство. После уборки огорода его продадут и бабушка навсегда покинет родное гнездо. Всё мало - мальски ценное уже вывезли по родным и знакомым оставив минимум необходимого, в том числе и посуды. Вынув из настенной полки пару стаканов, бабушка призадумалась. На нас троих посуды не хватало.
Бабушка вернулась к сундуку и вытащила из него чудной предмет сервировки. Стопка, не стопка - великовата, стакан не стакан - маловат, на кружку не тянет, ручки нет.
- Лявонтий, будешь пить из дедовой чарки, - напутствовала меня она, наливая в чудную посудину Кагор.
- Да что уж такие жертвы, я могу и в очередь с братами, - ответил я.
- Нет, дед порадовался бы на своих правнуков, а тебе верно разрешил бы и выпить из его оберега.
- Я взял в руки странный сосуд, чокнулся с братьями, что-то брякнул, как старший, про завершение сельхозработ и выпил. Чарка разочаровала меня, в неё при внушительных размерах входил один глоток, хотя впечатление создавалось, что она объёмная. Рассмотрев чарку , я понял хитрость её устройства.
Хрустальную, зернистую снаружи дно так перегораживало её, что ниже него оставалось пустого места больше, чем для вина. Но когда в неё что-то наливали, то иллюзия, что в ней жидкости много, создавалась полнейшая. Емкость же составляла, едва ли, тридцать граммов. Тяжёлая посудина ложилась в руку, как влитая и, казалась очень прочной. С одной стороны на зернистой, как мелкий горох бочине, был скол в два три зёрнышка.
- Бабушка, а откуда она и почему край сколот? - спросил я.
- Эту чарку привез прадед твой, Леонтий Семёнович, с Империалистической. Отчаянный рубака он однажды спас командира своей роты, отбив его, когда в рукопашной на него навалились несколько австрийских солдат. Деда наградили Георгиевским крестом, а ротный подарил ему на память свою походную чарку. Дед говорил, что командир не пожалел семейную реликвию. Такие тогда были люди. "Георгия" дед выбросил, чтоб не репрессировали после Гражданской, а посудину оставил и пил всегда только из неё, и никогда не бывал пьян.
- Баба, а сколота она на войне пулей?
- Нет это уже здесь. Командир показал деду, как его прадед этой чаркой развлекал своих ратников. В избе, когда они стояли где-нибудь на отдыхе, он, выпив чарку, с размаху бросал её в дверь и входная тяжёлая дверь открывалась в любой избе. Дед перенял трюк и иногда, собравшись с мужиками и выпив, показывал его. Однажды он попал в дверную железную скобу и чарка чуть-чуть повредилась. С той поры он никогда этого не делал, слишком она была ему дорога.
Мы ещё выпили и я испросил у бабушки разрешения попробовать повторить, что делал дед. Посмотрев на мою хлипкую фигуру бабушка улыбнулась.
- А попробуй, чего там!
Размахнувшись насколько возможно, я запустил чаркой через горницу в дверь. Тяжеленная дверь открылась. У братьев вытянулись лица, они захотели тоже попробовать, но бабушка отобрала чарку и спрятала в сундук.
На все мои просьбы и уговоры отдать раритет мне, она ответила:
- Я уеду и стану жить в людях, эта диковина - единственная вещь, что держал в руках отец, пусть она до смерти побудет со мной. Я согласился.
Бабушка умерла через много лет и о чарке я подзабыл. Её забрал мой двоюродный дед и, скорее всего, после его смерти она осталась у моих тёток. Когда-нибудь я навещу их и найду прадедовскую чарку. Я не верю, что такой неубиваемый раритет может исчезнуть бесследно.