Аннотация: Жизнь по правде без прикрас, где явь и сон переплелись.
1
Зоя Леонидовна Сычёва - серьёзная, замужняя женщина превратилась в москита.
Главное - это её ничуть не удивило.
Осматривая своё невесомое, крылатое тело, она по-человечески подумала:
-Ничего страшного не произошло, всё равно никто не заметит.
Женщина она видная, но в том возрасте, когда место в транспорте ещё не уступают, а внимания уже не обращают.
Непривычно встряхнув крыльями, Зоя Леонидовна деловито взмахнула ими, мгновенно почувствовала легкость, юрко вспорхнула и полетела оглядывать мир.
Весь её мир разместился в двухкомнатной малогабаритной квартире, в которую она переехала к своему мужу Георгию 35 лет назад.
В этой квартире выросли два её сына. Теперь один, тщетно ищет счастье за океаном, а другой изредка радует звонками с Дальнего Востока.
В этой квартире умирала её свекровь. Неприятная была женщина, даже вспоминать не хочется.
В этой квартире ушёл из жизни её любимый кот Тимофей. Он умер от старости, не дожив до марта всего два дня. Холёный, массивный, вальяжный - славный был кот. Три года его нет, и все три года ей не хватает этой совершенно бесполезной животины.
Она направилась, было в кухню, но именно в этот миг ей невыносимо захотелось взглянуть на спящего мужа:
- А вдруг он тоже превратился в какую - нибудь козявку.
" До чего же мир непредсказуем" - подумала Зоя Леонидовна, легко проскочив в узкую щель между наличниками и запертой дверью, в комнату её благоверного.
Она уже и не помнит то время, когда они спали в одной постели.
Но были же эти милые мгновения, когда её молодое, не обременённое излишним весом тело, трепетало от его дыхания рядом. И даже случайное прикосновение твёрдой руки Георгия приводило её в восторг. И всё, что было тогда между ними, было так слажено и естественно, что долго потом не унималось приятное томление в груди, и в горле жаром перехватывало дыхание, и ласковые, нежные слова шептать ему на ухо хотелось беспрестанно.
Сейчас, подлетев к нему, глянула на его долговязую, тонкую шею, с выделяющимся кадыком, и бледные, с голубыми прожилками, ножищи, торчащие голяком из - под ватного одеяла, немного пожалела, что не в состоянии прикрыть это неблаговидное зрелище.
Не пристало же ей, москиту, с одеялом возиться, да и не получится.
Ступни у него были жилистые и длинные, пальцы какие-то крючковатые, оттопыренные, ногти хоть и коротко подстриженные, но совсем не ухоженные, пятки матово - серого цвета. Она могла укусить его, но делать этого не хотела.
Муж всё-таки. Худой, хворый, но родной, и прожили с ним не мало.
Сила привычки - горе людское. Сколько судеб сломалось, густо замешанных на ненадобных привычках.
Оглядев его, она ничего не почувствовала кроме необъяснимой горечи и пустоты, жалкое ощущение потери охватило её.
- Ты смотри, а он в человеческом обличье, - удивилась она. И почему-то сразу полетела в кухню.
Крохотная кухня показалась ей вполне приемлемой и даже просторной.
- Вот видишь, дальновидный был тот правитель, который расселял семьи в так называемые "хрущебы". Он предвидел, что в третьем тысячелетии люди запросто смогут превращаться в москитов и это убогое жильё для кого-то на перевале истории станет бетонной крепостью, которую они для большей надёжности укрепят бронированной дверью.
Зоя Леонидовна вросла в эту квартиру, как врастает улитка в раковину, стала её неотъемлемой частью, а кухня была той вотчиной, убежищем, где власть её простиралась беспредельно. Здесь, в кухне ей расхотелось быть москитом. Она уже утомилась от неземной жизни насекомого.
Ей надоело беспрерывно махать крыльями, чтобы преодолевать короткие расстояния, захотелось элементарно по-человечески потянуться.
Она потянулась и... от резкого неловкого движения разорвалась.
Ощутила обычное своё тело: грузное, рыхлое, с бесчисленными складками, кренделеобразным жировиком на спине и непропорциональной, луновидной, расплывшейся на выпуклом животе, массивной грудью.
В живой природе гармонии явно недостаточно.
Бесформенные, опухшие ноги не давали покоя своей ноющей болью, руки затекли и онемели. Глаза открывать вовсе не хотелось, так опостылело это существование в человеческом обличье.
Сон ей не понравился. Он был странный и непонятный, но ощущение полёта и необузданной свободы повергло её душу в смятение.
- Дети летают во сне - растут. А к чему летала я? Неужели ещё шире и округлее станут мои бока и затрещат по швам мои последние приобретения в гардеробе?
От глубокого вздоха приподнялись и сгорбились её громоздкие плечи. Сумрачной гигантской горой она присела на перекошенной кровати, ища в рассветном пространстве свои тапочки.
Не сразу всунув ноги в нелепые плюшевые тапки ярко малинового цвета, она опять вспомнила своего кота Тимофея и неожиданно вздрогнула, и тяжело задышала:
- Славный был кошара, добрейшее существо, он всегда так деловито и искренне ластился к ней, мурлыча свои непонятные трескучие напевы. При нём она была будто защищённая, по крайней мере, не так окончательно одинока, и не снились ей такие необъяснимые сны.
Сейчас, во что бы то ни стало, надо было изловчиться, чтобы поднять свою нелёгкую массу, втиснуть её в байковый, широченный халат.
Донести этот вес в туалет, затем в ванну, и, наконец, в микроскопическую кухню.
Зачем-то вспомнила, что слово: "туалет" не нравилось свекрови, оно казалось ей грубым и полным натурализма.
Зоя Леонидовна так не считала, слово не виновато, что человек таков, каков он есть. В свекрови этого натурализма было предостаточно, а считалась образованной и культурной женщиной.
Войдя в кухню после утренних процедур, Зоя Леонидовна привычным движением включила чайник, поставила воду - отварить два яйца всмятку, разогрела вчерашний бифштекс. Оставалось позвать Георгия.
Сон тормошил её воображение, но она привыкла не выдавать своих чувств и уговорила себя: быть абсолютно спокойной, покладистой и почти довольной жизнью. Сказать, наконец, мужу ласковые, проникновенные слова:
- Худоба ты моя, иди к столу, откармливать буду, а-то до марта не дотянешь.
Всё-таки здорово, что она - Зоя Леонидовна Сычёва мыслит по-человечески в любом теле.
2
Продолжаю рассказ и точно знаю, что всё было именно так.
Завтраки у Сычёвых проходили традиционно: Георгий являлся к столу гладко выбритый, причёсанный, в галстуке.
Его мать - учитель начальной школы, с детства приучала сына к порядку. Никогда он не позволял себе быть расхлябанным, ходить по квартире в майке, в плавках, или ещё хуже, в неуклюжих мужицких трусах.
Спортивные костюмы Георгий не любил. Он всегда был в рубашке, брюках и домашних вельветовых туфлях. На ночь одевал пижаму.
Зоя Леонидовна непременно, по-домашнему, в халате и в тапочках. Поглощать пищу поодиночке здесь было не принято. Ели они молча, не глядя друг на друга, но обязательно вдвоём.
Позвав Георгия к завтраку, она удивилась, что он не идёт. Георгий никогда не опаздывал, из дома не отлучался, бывало, выпивал, но всегда дома, друзей у него не было. Не примечательный он был, не словоохотливый, обыкновенный мужчина, правильный, но обыкновенный. Других ей знать не довелось. Она в свою мать пошла.
Мать пять лет отца с фронта ждала. Он пришёл с войны: семь ранений на теле, контуженный, немощный. Правда, с Орденом "За боевые заслуги".
Мать ещё два года за ним горшки выносила, да пьяные выходки его терпела. Он, как пенсию получит, обязательно напьётся. Сначала весёлым делается, с дочкой, шестилетней Зоенькой песни военные петь начнёт, а потом истерики закатывает, по столу стучит, на мать голос повышает, хорохорится, бахвалится: " Что вы знаете? Что вы видели, крысы тыловые. Вам бы один раз глянуть, как танки в трупах солдат застревают, как тяжело от сапог отдирать, прилипшие сгустки человеческой крови".
Ужасы такие вспоминал, что Зоя Леонидовна до сих пор содрогается при слове: "Война".
И ещё всем доказывал, что без него грешного, малорослого, рыжего и неприметного, рядового солдата, забулдыги и пьяницы войну ни в жисть бы не осилили.
А мама уверяла, что до войны её Лёнчик добрым был, красивым и не пил вовсе, в деревне на тракторе работал. Это она его в город потянула, перед самой войной. А сейчас и деревни той нет, снесли.
Умер отец тихо, однажды утром не проснулся. Сердце остановилось то ли от ран, то ли от водки. Мать жутко убивалась по нему.
Сама тоже болезненная была, за служебную комнату в сыром подвале, дворником горбатилась. Дворники тогда летом целый день метлой махали, зимой ломом да скребком лёд штурмовали. А зимы снежные были, не то, что сейчас, мокреть одна. Чистые дворы в ту пору были, и люди совестливые, работящие.
- Да, что это с ней сегодня? Зачем она всех покойников вспоминает?
У Георгия отец в начале войны геройски на фронте погиб, они и квартиру за счёт него схлопотали отдельную в то время, когда весь народ в коммуналках маялся. А свекровь не часто своего лейтенанта вспоминала, всё больше на сноху внимание обращала. Ей всё не так было: и готовит сноха некудышне, и опрятностью не отличается, и приземлённая, и не образованная. Боялась свекровушка, что загубит она, пришлая, Гошеньку, чадо её, лучшее творение на земле, своим дворовым воспитанием. А Зоя Леонидовна со всем мирилась, ей деваться некуда. Комнату в подвале после смерти матери отобрали, другому дворнику отдали.
- Почему не идёт Георгий? - Всё же остывает - с досадой подумала Зоя Леонидовна и вышла, разобраться, в чём дело. Перво-наперво, она постучала в туалет - молчание. Приоткрыла дверь в ванну - никого.
Холодные испарины выступили на лбу, ноги отяжелели, неясный ужас охватил её.
Она знала, дверь в комнату Георгия заперта изнутри на щеколду и если что-то случилось, к нему не попасть.
Это всё из-за кота. Муж не любил Тимофея и на свою территорию его категорически не пускал. Кота нет три года, а Георгий запирался уже по привычке.
Разнообразные мысли одолели голову Зои Леонидовны, но в одном она была уверена: с Георгием никогда ничего не случится.
Муж был старше на шесть лет, жаловался иногда на сердце, но у кого, в наше неотёсанное время не болит сердце.
Профессия у него была отменная - токарь, хороший токарь, но и хороший токарь мало кому сейчас нужен.
Георгий работал охранником в школе, в которой когда-то служила его мать, и учился он сам. Так что организм его не изношенный.
Спит он, и всё с ним в порядке, успокаивала себя Зоя Леонидовна.
Вспомнила сон. Напрасно вспомнила. Он растревожил её окончательно. Отгоняя недобрые мысли, она толкнула дверь в комнату мужа - заперта. Стала стучать, никто не отвечал. Она стучала долго. Громко, неистово. Стучала так, что весь мир должен был услышать и содрогнуться, но мир молчал.
И тогда она почувствовала запах. Она хорошо знала этот запах.
Его нельзя спутать ни с каким другим. На земле всё живое имеет схожие запахи: аромат лаванды напоминает сирень, астры и пионы пахнут почти одинаково, ромашка впитала запах поля. А это был собственный, ни с чем несравнимый запах, который объяснить словами нельзя. Она знала его, помнила с тех пор, когда на её руках перестала дышать мать. Мать умерла от воспаления лёгких - уморил подвал.
Да, обознаться она не могла, это был - запах смерти. Как только она осознала это, человеческие мысли её покинули. Она закричала страшно, по-звериному, и, как была в байковом халате и малиновых тапочках, двинулась на улицу.
Никак не могла открыть металлическую дверь в коридоре, то ли дверь заклинило, то ли была не в состоянии, разобраться с тремя замками. Зато сразу распахнула, наглухо зашторенное окно в своей комнате, ступила на подоконник, один шаг...и ощущение необузданной свободы подхватило её. Открытая фрамуга на четвёртом этаже чуть поскрипывала, не выдерживая хлынувший сквозняк.
Приметные, яркие тапочки отлетели далеко в сторону и выглядели ещё более нелепо на обледенелом сером асфальте.
Стояло утро, людей во дворе не было. Зима уже теряла свои позиции. Ветер был студёный и злющий от беспомощности. Солнце с каждым днём набирало тепло, старясь обогреть окоченевшую землю, но земля ещё была холодной и не приветливой. Снег лежал жалкий, смертельно тусклый и чешуйчатый. Кругом виднелись рыжие проталины.
А по тротуару во дворе ходил грач. До марта оставалось ровно два дня.