- Дед, а дед. Чегой та кобель наш никак не успокоится, а? Сходи, старый, погляди. Нешто опять медведь бродит?
Старик недовольно оторвался от стакана с чаем и, прищурившись, поглядел в окно. А ведь и верно. Вона как заливается, злыдень. Остервенело. Взахлёб. Охти ж... поди и вправду медведь забрёл. По весне от этих разбойников просто спасу нет. Летом забредают реже, но тоже... случается.
- Ладно, мать, не трынди. Сейчас схожу, - дед кряхтя снял со стены древнюю тулку, - пугану стервеца.
Их домишко стоял в самом дальнем конце Золотарёвки. Улицы как таковой здесь почитай уже и не было. Широкая тропа петляла между редкими сараями, баньками и навесами, заворачивая за погост и теряясь среди ельника. Ближе к лесу стояла лишь хибара Евсея, пьянчужки-чулымца, в которой постоянно гужевались деревенские алкаши.
Старик вышел на крыльцо и, шикнув на разбушевавшегося пса, с силой втянул воздух носом. Ой, неправильно всё это. Не к добру. То грозы, будь они неладны, и Золотарёвку и Захаркино обесточили, соседи баяли что даже в Межевом всё отрубило. То бабка на кости свои жаловаться начала. А ведь такое только к холодам и бывает. А какие холода в июне? Хотя... всякое бывало. За свою семидесятилетнюю жизнь, прожитую в этих суровых краях, дед Лексей навидался всякого. И в июле-августе, случалось, снег валил. Вот и сейчас на улице было холодно и стыло. Будто октябрь на дворе. И воздух... чужой. Нехороший. Не наш.
- Чего шумишь, Бочок? Хто тут, а?
Пёс нервно махнул хвостом, настороженно глядя в непроглядную тьму.
- Что? Бочок? Что?
Старик поднял ружьё и замер на крыльце. Ой, а темень то какая! Темень! Да чтобы в девять вечера летом, да глаз выколи?
- Геля. Запрись. И лезь-ка в подпол.
Деда своего бабка Геля знала как облупленного, а потому сразу, со слезой в голосе, запричитала.
- Алёша вернись. Ну его. Пусть ходит.
- Цыц! Запрись, я сказал!
За околицей забрехали сразу несколько бобиков. Сначала визгливо залилась дворняжка Евсея, потом подключились пустобрёхи тех, кто жил ближе к реке. Бочок же, здоровенный серый кобель, прошлой зимой не побоявшийся в одиночку сцепиться с волчьей семьёй, наоборот залёг на брюхо и замолчал.
- Бочок, давай-ка я тебя с цепи...
- А-а-а-а! Помогите! А-а-а-а! А!
В доме Евсея заорали страшно. Предсмертно. С болью и ужасом. Из тьмы донёсся истошный визг дворняги, а со стороны реки раздались выстрелы.
- Да что же это?!
Дед присел на одно колено, выставив ствол в кромешную тьму, а дрожащий пёс прижался к ноге, тихо поскуливая. За околицей снова начали стрелять. Сначала дуплетом шарахнули у домишки чулымца, а затем и по всей Золотарёвке раздалась густая пальба.
- Чего? Чего?
Редкие зубы деда стучали от ужаса. Вокруг его дома шла настоящая война, гремели десятки выстрелов, кричали люди, выли псы, а у него, на улице Коммунистической, тридцать четыре, ничего не происходило.
- Дед! Дед, помоги!
Во тьме за околицей возникла неясная тощая фигурка, ковылявшая на свет свечи в окне дома Алексея Фёдоровича.
- Евсей?
- Деда, спаси!
Пьянчужка оглянулся и взвизгнул почище бабы.
- Деда, деда! Помогай!
За спиной у Евсея мелькнули чёрные тени и чулымец, не добежав до ворот какой-то пяток шагов, полетел на землю, жутко хрипя. Шесть десятков лет опыта охоты подсказали - не жилец. Сосед лежал на животе, вытянув руки к дому, и скрёб ногтями землю.
Два выстрела своего деда баба Геля узнала сразу. И близко, и знакомо. Звонко и резко. Наверху, за закрытым люком в подпол раздался шум, ругань деда, яростный лай Бочка, затем неясные гортанные крики, звон разбитого окна и лёгкие быстрые шаги над головой.
- Господи помилуй! Лёшенька!
Последнее, что в неверном свете свечи увидела Ангелина Васильевна, выбравшись из подпола наверх - это выпученные глаза, высунутый язык и разукрашенное татуировками лицо смуглого человека.
Глава 1.
- Нет, мам, я не звонил. Нет. И мне он тоже не звонил. Я не знаю, мам!
Мама, как это водится, решила позвонить в самый неподходящий момент. Андрей задавил растущее раздражение и глазами попросил прощения у Мимишки. Та в ответ нагло, дразняще, раздвинула ноги, продемонстрировав свою красоту, и показала сначала язык, а затем фигу. Андрюха закряхтел и отвернулся.
- Алло. Прости, я прослушал... что ты сказала?
- Позвони отцу. Он хотел с тобой поговорить.
Андрей насторожился: мамин голос был... серьёзный голос, одним словом. Уж если отец, разыскивая его, звонил маме, то повод явно был весьма весомый.
- Мам, случилось что?
На том конце провода помолчали.
- Позвони ему, ладно? Я тебя прошу.
Номер отцова мобильника у Андрея Миллера пребывал в глухом игноре вот уже пять лет. С тех самых пор, как удачливый бизнесмен Иван Миллер счёл, что ему будет гораздо лучше и веселее жить на исторической родине, да ещё и с новой молодой женой. Андрей до сих пор помнил шок, который испытал, вернувшись из отпуска и узнав такие сногсшибательные новости. Хорошо помнил. Звонить отцу, честно говоря, совершенно не хотелось. Что ему скажешь после пятилетнего молчания?
Привет, как дела? Или... о, у меня всё зашибись! Закончил с отличием, работаю фрилансером, денег хватает, жениться не собираюсь. Тьфу!
Но мама просила... ладно. Придётся звонить в Германию.
- Ми, мне надо срочно...
- Без проблем.
Мимишка завалилась на живот и, положив подбородок на кулачки, вопросительно уставилась на Андрея. Тот только пожал плечами - сам не в курсе. Вот чем Машка хороша - так умением молчать, когда нужно. Золото, а не девчонка. Отношения между ними все, включая их самих, называли, мягко выражаясь, странными. Встретились они на первом курсе худграфа, сразу после зачисления в студенты. На первой же 'картошке' переспали. Разбежались. Потом снова переспали. И так далее, и снова и снова. Андрей долго пытался понять, чем его эта девчонка 'берёт'. Любви между ними никогда не было, как не было и ревности к другим. Дружбой их отношения тоже назвать нельзя. С друзьями же вроде не спят?
Машка то появлялась в его жизни, то вновь исчезала на многие месяцы, начисто забив на опасность вернувшись в следующий раз из какой-нибудь Мексики или Австралии, встретить Миллера с кольцом на безымянном пальце. Такие мелочи Мими, похоже, не волновали вовсе, хотя, как как-то раз признался ей Андрей, то, что он до сих пор не окольцован, иначе как чудом не назвать. Потому как к двадцати семи годам своей жизни Андрей обзавёлся прибыльным ремеслом, любимым хобби, кучей подружек и всем тем барахлом, которые полагается иметь потенциальному мужу с точки зрения любой женщины.
Ну там квартира, машина, дача.
Квартиры у Миллера как таковой не было, зато имелся большущий пентхауз на двадцать втором этаже, перестроенный на западный манер в лофт. Вид из окна и высота потолков этой холостяцкой берлоги приводили всех без исключения девиц в экстаз и вызывали дикое желание немедленно этого видного парнягу захомутать. А вот по городу Андрей передвигался скромно. На Mini Cooper S красного цвета. Дорогой костюм, носимый им с элегантной небрежностью, часы и обувь, сшитая на заказ, завершали образ ценного приза среди незамужних дам околокультурной тусовки столицы.
- Алё? Алё! Андрей!
В груди у Андрея потеплело, а по спине побежали мурашки.
'Как давно я его не спышал! Папка!'
- Привет, пап. Это я... ммм... привет, как дела?
'Тьфу! Дебил! Ты это всё-таки сказал'
- Андрейка! Я так рад тебя слышать...
Остановить отца было невозможно. Он говорил без умолку, задавая вопросы и тут же на них отвечая. Андрей лишь успевал изредка гукать, поддакивать, кивать головой телефонной трубке и тихо поражаться тому, что Миллер-старший прекрасно осведомлён о его жизни. Через пятнадцать минут папа 'устал' и Андрей осторожно поинтересовался.
- Пап, случилось что?
Отец, так же как и несколькими минутами ранее мать, долго молчал.
- Случилось, сынок. Дед умер.
В животе у Андрюхи разлился жидкий азот.
Дед!
Откровенно говоря, свою родню Андрей Миллер не жаловал. Вообще всю. Слишком свежи были воспоминания, когда одуревшая от постоянного безденежья сибирская родня бомбила маму телеграммами с приглашениями погостить. Мама родственникам (и своим и отцовым) отказать не могла и регулярно летала за Урал, гостя то в Омской области, то в Томской, то в Хакассии а то и вообще - в Чите. Из поездок она возвращалась с круглыми глазами и немедленно начинала собирать гуманитарную помощь. Собственных сбережений у учительницы рисования после развода, разумеется не было и в спонсоры ею принудительно верстался сын. Для только что окончившего худграф молодого художника, ударно вкалывавшего на росписях стен и потолков в замках новых русских аристократов, такой налог 'на родню' был неподъёмен, но супротив мамы Андрей идти не мог. Приходилось впахивать по ночам, выходным и по праздникам. Хвататься за любую халтуру. Писать портреты с фотографий, заниматься чеканкой по металлу, тиснением по коже, татуировками и собственноручным изготовлением витражей. С трудом, едва не надорвавшись, но из чёрной полосы всю свою родню Андрей вытащил. А затем все эти двоюродные, троюродные дядья, зятья и племяши со свояками устроились и помаленьку поток телеграмм, СМСок и звонков сошел на нет, чему Андрюха на самом деле был несказанно рад. Так что, уйдя с головой в увлекательный процесс зарабатывания денег, Миллер последнюю пару лет о родственниках не вспоминал вовсе.
Но дед. Дед!
Андрей вполуха слушал отца. Его жалобы на здоровье и сетования на то, что он никак 'из санаториума' вырваться не может, да и денег на билет нет и то, и сё, а дед перед смертью очень просил, чтобы на могилку приехал кто-нибудь из Миллеров. Неважно старший или младший. Лучше, конечно, чтобы оба, но дед знал о размолвке сына и внука и на такое счастье не надеялся.
- Там ещё бумаги надо подписать. Андрей, ты меня слышишь?
- А? Что? Да, слышу. - В груди у Андрюхи ныло и болело. - Да, я поеду.
- Выпей!
В губы ткнулся бокал, а в нос шибануло коньяком. Миллер чихнул и отвис. Глаза у Мимишки были на мокром месте - разговор с отцом она прекрасно слышала.
- Спасибо.
- Андрюша, мне так жаль...
- Мне тоже.
Своего деда, Вильгельма Гансовича Миллера или, попросту деду Вилли, маленький Андрейка и любил и боялся. Очень уж суровым казался ему этот худой как палка старик с лохматыми бровями. Нос у него - крючком. И глаза - острые, с прищуром, так и зыркают по сторонам.
Ух я тебе! Шалун ты эдакий!
От всего этого Андрюша робел и в присутствии деда даже сидел по стойке смирно. Но на самом деле дедушка Вилли своих внуков любил и никогда не повышал на них голос. Тем более на него - единственного внука с его фамилией!
С дедом всегда было безумно интересно. По вечерам, когда вся семья собиралась за круглым столом, на который ставился тазик, доверху заполненный кедровыми шишками, деда Вилли рассказывал разные истории из своей жизни и о бабушке, которая умерла задолго до Андрюшиного рождения. Обо всём понемногу. Причём рассказывал то это всё дед взрослым. Своему сыну Ивану и дочерям Елене и Ольге, родным тёткам Андрея, но внуки и внучки всё равно никуда не убегали, а сидели рядом слушая деда с открытыми ртами.
А шкаф? А шкаф?! Огромный, запиравшийся ключ. Там было столько всего интересного! Там висел мундир деда. А на нём - ордена и медали. Дед редко их показывал, но Андрюша хорошо их запомнил. Медали были тяжёлые и исцарапанные, а на орденах кое где облупилась эмаль...
Из воспоминаний Андрея вывело позвякивание посуды. Мими быстро и молча собирала на стол. Салат, хлеб, маринады и водка. Дежурная бутылка, которая дай бог памяти, болталась в холодильнике с Нового года. Женщина разложила вилки, протёрла и поставила две рюмки.
- Миллер, одевайся и иди к столу.
Выпили не чокаясь. Помянули.
- Сколько ему было?
Андрей призадумался. Если он ничего не напутал с датами, то цифра выходила трёхзначная.
- Сто два года.
- Сколькооо?! Сто два? - Маша покачала головой. - Хорошо пожил. Расскажи о нём, а? Я ведь про него ничего не знаю.
Андрей растерялся. Что он мог сказать? Что дедушка был добрый и хороший? Что возле его дома находилась единственная в деревне детская площадка с качелями и каруселью, сделанная дедом специального для внуков. Что от него вкусно пахло табаком, и что он учил его косить траву маленькой литовочкой?
- Я не...
- Вы из Поволжья родом?
- Нет, Ми. Прадед мой инженером был. Железную дорогу на Алтае строил. Да так там и осел. Дед, насколько я знаю, в Барнауле родился. Там педучилище закончил, там же учительствовал. А в тридцать седьмом его лес отправили валить. Он мало об этом говорил. И очень неохотно. Год в лагере, потом перевели на спецпоселение. Туда, в Межевое. Тогда там вообще ничего не было, только тайга, болота да комарьё. Бабушка как узнала - следом за ним уехала. У них до войны трое детей родилось. До года ни один не дожил. Голодовали сильно. А жили - в землянках. Вот так. В сорок втором поражение в правах с него сняли и на фронт отправили. Где он воевал и что он там делал даже моему отцу не рассказывал. Два ордена, три медали. Куча нашивок за ранения. В сорок пятом он вернулся. Нашёл бабушку. А его из Межевого ещё дальше на север, на поселение опять законопатили. Орденоносец - не орденоносец. Похрену. Мда. Первые послевоенные дети тоже все умерли. Их двое, кажется было. Дед им даже имена не давал - так быстро они умирали.
Андрей прекратил раскачиваться на стуле и пялиться в точку за горизонтом. Маша сидела напротив, как-то очень по-бабьи прикрыв рот ладошкой, и тихо плакала. Миллер хмуро разлил остатки водки и продолжил.
- Отец мой уже после амнистии родился. В Межевом. Деда туда вернули. Посёлок то отстроился. Леспромхоз. Все дела. Больницу выстроили и школу. Дед там тридцать лет директором был. Мда. Там же и тётки мои родились. Сразу после папы - тётя Лена. А позже - тётя Оля. Поздние дети. Вот бабушка после родов и умерла. Дед один детей поднимал. Бобылём. Хорошую он жизнь прожил.
Миллер одним судорожным глотком добил остатки водки и, шмыгнув носом, отвернулся.
- А я, скотина, последний раз его пятнадцать лет назад видел...
Маша на ночь не осталась. Накормив Андрея плотным ужином и уложив его, изрядно окосевшую от выпитого, тушку в кровать, Мимишка укатила прочь по своим мимишечным делам. Впрочем, Андрюха этого не увидел. Стоило голове коснуться подушки, как его моментально сморило. Последней мыслью Миллера было: нафига я напился?
Утро началось со звонка.
- Андрюша, подъём!
- Да, мама...
Миллер продрал один глаз и огляделся. Летнее солнце заливало студию ослепительным светом, на перилах террасы дрались и чирикали воробьи, а через приоткрытую дверь с улицы дул приятный свежий ветерок. Странно, но голова не болела и самочувствие у Андрея было вполне удовлетворительным. Затем раздался сигнал домофона и Андрей, пожелав маме доброго утра и пообещав перезвонить, почапал к двери.
Ми ворвалась к нему маленьким ураганом. Бодрым, улыбчивым и болтливым.
- Я всё придумала!
Подружка носилась по кухне, гремя сковородками, кастрюлями и поварёшками.
- Билет я сдала. Ну этих норвегов к чёрту!
Андрей продрал второй глаз и навёл резкость.
- В смысле?
Завтра утром Мими должна была улететь на пару месяцев в Барселону, где, как она сама утверждала, её ожидали четверо норвежских студентов жаждавших с помощью Марии изучить русский язык, русскую литературу и русское изобразительное искусство. С этими ребятами Машка скентовалась прошлой зимой в Мексике и, по-видимому, произвела на них неизгладимое впечатление. И это притом, что никакими особенными модельными внешними данными Мими не обладала. Обычная девчонка. Среднего роста. Стройная и... и... и всё. Но любой человек, неважно мужчина или женщина, уже после двухминутного общения влюблялся в неё по уши. Не влюбиться в этот концентрат хорошего настроения, позитива, лёгкого характера и звонкого открытого смеха пока получилось только у Миллера. Остальной народ падал к ногам Мимишки просто штабелями.
- Андрейка, я поеду с тобой! Ты сам говорил - тебе только документы подписать и награды забрать, так?
- Ага.
- Всё, - Маша вытащила из шкафа старый миллеровский этюдник и с сомнением принюхалась к засохшим краскам, - ты когда им в последний раз пользовался? Всё. Решено. Я поеду в Сибирь!
- Как жена декабриста?
- Размечтался!
Она оставила этюдник в покое и вернулась к готовке завтрака.
- Я Европу всю объездила. Северную и Южную Америку. В Китае была. В ЮАР была. Даже в Австралии и то была, а в Сибири - нет. И когда ещё у меня подвернётся такая возможность... ой! Прости!
Мимишка прикусила губу и замерла. На глазах навернулись слёзы. Андрей знал, что она не хотела его обижать и потому просто буркнул.
- Понятно. А приятели твои как?
- А они, - Маша снова весело загремела посудой, - подождут! Нам ведь недели на то, чтобы съездить в эту... в это... э... Межувое, хватит? А кстати, это Межувое вообще где?
Глава 2.
- А ты думала, здесь по городу медведи ходят?
Андрей насмешливо посмотрел на спутницу. Та озадаченно изучала стайки легко, по-летнему, одетой молодёжи, дефилирующей по бульвару возле торгового центра. В поездку в страшную и дикую по её мнению Сибирь, Ми собралась как на войну: тяжёлые берцы, крепкий камуфляж и рюкзак со всякими женскими причиндалами на все случаи жизни. Вдовесок ко всему Миллер тащил её этюдник доверху забитый бумагой, красками и кисточками - Мими горела желанием написать штук сто акварелей на тему sibir, taiga и medved.
Маша кивнула и звонко рассмеялась.
- Думала. И где этот твой... родственник?
Андрей зевнул. Июньская жара долбила так, что вылазить из-под зонтика летнего кафе и идти куда-то что-то делать не было ни малейшего желания. В конце концов, он только с самолёта! Можно же и отдохнуть... спешить вроде бы, некуда.
Вопреки предварительным договорённостям в Богашёво их не встретили. Сверхдальний родственник спел по телефону арию о сломавшемся автомобиле и предложил Андрею добираться до центра на такси, клятвенно пообещав встретить их в городе.
- Вон он, - Миллер снова зевнул во весь рот и потянулся, - бежит.
- Есть один вариант, - дядя Лёша хмурился и морщил ум, - по реке. Но это долго. Вам же быстро надо...
- А самолётом? Никак? Или вертолётом?
Родственник развёл руки. Извини, мол, специально для тебя расписание менять не будут. И вообще, сидел бы ты, хлыщ столичный, в своей златоглавой и не лез бы ты в эти епеня! Ишь, вырядился! Как в кино. Возись тут с тобой...
Всё это запросто читалось на лбу родственничка. Андрей внутренне поморщился, но виду не подал.
- Так какие варианты?
По малолетству Андрей не задумывался над тем, какие усилия прилагал отец, чтобы привезти его на летние каникулы к деду в Межевое. Андрей просто куда-то ехал, где-то пересаживался, как-то шёл, держась за руку отца. Всё, что помнил маленький Андрейка это сначала большой самолёт, затем электричка, а потом маленький самолёт. Затем они с папой садились, вроде бы, на вертолет и, наконец, последним пунктом в программе путешествия на край земли значилась телега со свежескошенной травой укрытой брезентом, на которой они и прибывали к дедову дому.
Мда... Миллер почесал затылок. Russian extreme.
- Так какие варианты, а?
Родственничек только крякнул и просветил Андрея, что вариантов два. Даже три. Нет. Четыре.
Во-первых, рейса местных авиалиний можно было дождаться до морковкиного заговенья ибо все полёты в этот посёлок, стоявший на высоком берегу Оби, отменили лет десять тому назад. Можно было попробовать рискнуть и поехать на автобусе, но дядя Лёша честно предупредил, что треть пятисоткилометрового пути дорогой может считаться очень условно. И если вдруг пройдёт дождь... Кроме того, совсем непонятно было, как потом добираться от райцентра до Межевого. Там, если верить карте, по прямой километров сто двадцать, а, как известно, прямых дорог в тайге нет. Там, насколько помнил Андрей, вообще никаких дорог нет. А летают ли там сейчас вертолёты - один бог ведает...
Во-вторых, река. Дядя Лёша явно хотел сбагрить обузу побыстрее, а потому брался посадить парочку на первую подходящую лоханку немедленно. То есть - сегодня.
И, в-третьих, можно было пойти пешком. Всё.
Четвёртый вариант, предложенный дядькой, был, по его мнению, наиболее предпочтительным. Развернуться и ехать домой.
- Андрей. Пожалел бы ты девушку свою, а? Что вам там делать? Да и...
Родственник замялся и отвёл глаза.
- Что?
- От Межевых уж года три ни слуху ни духу.
- В смысле?
Андрей удивился. Насколько он знал - отец регулярно общался с сёстрами по телефону.
- Знаться не хотят. Супруга моя в речном диспетчером работает. Говорит и Ларионовы и Шацкие регулярно в город наведываются. А мы ж им тут одни сродственники... А раньше завсегда... и гостевать зазывали и сами у нас... да... То ли секта у них какая, то ли ещё что...
У Миллера засосало под ложечкой.
После недолгого раздумья Андрей всё же решил плыть по реке, отчего Мими пришла в полнейший восторг, а облегчённо выдохнувший родственник презентовал Миллеру резиновые сапоги и старую брезентовую штормовку с капюшоном.
На этот раз родня не подкачала - нужный кораблик нашёлся почти сразу. Причём не пассажирский теплоход, который ещё нужно было дождаться, а грузовая самоходная баржа, которая должна была доставить в райцентр продукты питания. С капитаном сговорились быстро, тот хрустнул купюрой и с удовольствием принял на борт пару пассажиров. Посудинка эта была невелика размером, но шла довольно бодро. Мими, пользуясь полной поддержкой экипажа и длинющщим июньским световым днём, успела сделать пяток этюдов и тут же раздарила их млеющим от счастья речникам, а Андрюха вдоволь надышался свежим речным воздухом и накормил своей кровушкой кучу комаров.
- Вон тот. Да, вон тот длинный про Золотарёвку спрашивал...
'Странные они тут какие-то... нервные. Вроде нормальная тётка - сидит себе в своей кассе, улыбается, куда, мол, тебе касатик? И на тебе! В полицию стукнула'.
Миллер сидел на лавке, в маленьком вагончике речного вокзала и ждал некоего 'Михалыча', который, по уверению кассирши, точно знает, как можно попасть в верховья Васюгана. До сих пор путешествие проходило вполне нормально. До Томска - бизнес-классом. До посёлка - в каютке капитана. А вот что делать дальше...
Как выяснилось по прибытии, весь транспорт райцентра был заточен на северо-западное направление. К нефтедобытчикам Стрежевого и Нижневартовска. Туда вовсю летали местные авиалинии, ходили комфортабельные паромы и даже иногда ездил автобус!
Цивилизация!
Вообще, посёлок на берегу Оби произвёл на Андрея самое благоприятное впечатление. Пьяные под заборами не валялись, избы в землю не врастали и медведи по улицам не шастали. Большим минусом разве что было отсутствие в расписании рейсов Межевого или, хотя бы, Золотарёвки.
'О. Родной. Куда ж без тебя...'
- Сержант Игнатьев, - Полицейский бросил взгляд на мирно посапывавшую на соседней лавке Мими и укрутил звук, - попрошу документы.
- Москвич, значит, - сержант трепал паспорт Андрея и возвращать его явно не собирался, - а это, - он показал на коробку этюдника и фотосумку Canon, - видео? Корреспонденты? В Золотарёвку зачем?
С полицией Андрюша никогда дел не имел и всячески её избегал. Особенно на фоне информационных сообщений о произволе в органах. Сержант Игнатьев, к примеру, выглядел классическим мелким царьком. Хочу - казню, хочу - милую. Фуражка набекрень, глазки масляные, да ухмылка многообещающая.
Миллер поднапряг память. По всему выходило, что нагрешить в вотчине сержанта он не успел, так что волноваться, наверное, не стоит.
- Нет. Мы не корреспонденты. И надо нам не в Золотарёвку, а в Межевое.
- Грмм!
Полицейский изменился в лице, прокашлялся и, вернув Андрею документы, откозырял.
- Извините. А вы на вертолёт опоздали. Ваши час назад улетели.
'Наши? Какие ещё 'наши'?
Решив ничему не удивляться и сделав морду кирпичём, Андрей поднялся с лавки и изобразил раздумье.
- Опоздали, значит... что же делать...
Это сработало. Сержант немедля предложил помочь уважаемым путникам в поиске транспорта. Видимо в устах людей с московской пропиской название 'Межевое', являлось неким паролем. Ничем иным такую предупредительность и служебное рвение полицейского Миллер объяснить не мог. Через пять минут после вызова по рации, в здании вокзала нарисовался мужик с опухшей мордой профессионального алкоголика.
- Этих?
Сержант кивнул.
- До Межевого их подбросишь.
- Э! Об этом уговора не было! Ты сказал 'Золотарёвка' - значит едем в Золотарёвку!
Игнатьев побурел. Было видно, что его так и распирает от желания дать 'таксисту' люлей, но в присутствии Мими ему приходилось себя сдерживать. Мужики препирались ещё минут пять, до тех пор пока у Андрюхи не лопнуло терпение.
- Поехали!
До Золотарёвской пристани сговорились за совершенно бешенные по местным меркам деньги. За пять тысяч рублей плюс бензин. Неимоверно довольный хозяин лодки взял аванс и убежал к реке готовить свою посудину, напоследок по свойски перемигнувшись с сержантом. Отчего у Андрея сложилось стойкое убеждение, что его один чёрт развели на деньги.
'Ладно, не обеднею!'
Положа руку на сердце, Миллеру уже очень хотелось, чтобы это бесконечное путешествие закончилось. На то, чтобы долететь до Томска, перетереть с дядей Лёшей и устроиться пассажирами на баржу у них ушло почти восемнадцать часов. Сплав, сначала по Томи, а затем по Оби отнял у Миллера еще сорок часов жизни. На разборки в посёлке ушло ещё полтора часа. Семён же клялся и божился что до Золотарёвской пристани его катер будет подниматься часов восемь, никак не меньше.
Блин!
Миллеру ОЧЕНЬ хотелось нормально выспаться, нормально поесть и сходить в баню. Хотелось Машку, наконец! Ради этого Андрею не жалко было никаких денег.
- Вы, Андрей Иванович, не сомневайтесь. Сёмка хоть частенько и закладывает, но реку до самых болот знает, как свои пять пальцев. Да и катер у него самый шустрый здесь. И каютка имеется. Не замёрзнете.
Сержант снова козырнул и, пожелав на прощание счастливого пути, не торопясь удалился.
Восьмичасовое путешествие вверх по Васюгану разительно отличалось от плаванья по Оби. Самоходная баржа в сравнении с катером Семёна теперь казалась Андрею настоящим круизным лайнером, а крошечная каютка капитана - люкс апартаментами. Катер местного алкаша в длину был от силы метров шесть. К дюралевому корпусу с кучей приклёпанных заплат сзади была присобачена металлическая рама на которой был установлен громоздкий двигатель. Заметив скептический взгляд клиента, хозяин гордо расправил плечи.
- От 'Москвича'.
Сёма беззубно улыбался и с наслаждением подставлял красное обветренное лицо неяркому солнышку. Что характерно, комарьё и гнус, висевшие над лодкой буквально столбом, его не трогали. Наверное, они боялись отравиться алкоголем в его крови...
- Машина у меня была. Разобрал. Куда на ней тут ездить?
Громадным плюсом, который Андрей успел заценить сразу после отчаливания, стала каюта. Над средней частью лодки Сёма надстроил деревянный гробик (как нервно пошутила Мими, ныряя в люк) полтора на два метра. Всю площадь 'каюты' занимал мягкий топчан, застеленый свеженьким и чистым 'серым' солдатским одеялом. У Миллера с души камень упал. За Мимишку он очень переживал. Сам то Андрей был уверен в том, что он крепкий мужик и такие... э... такие трудности он может и должен перетерпеть, а хрупкая женщина страдать не должна.
'Бррр! А местные то ТАК живут!'
В общем Мимишку обильно полили репеллентом и заложили в каюту отдыхать, а сам Андрей, как следует задраив лючок, чтобы сквозь щели внутрь не лезла мошкара, устроился на скамейке рядом с Сёмой. Вид налево-направо и назад открывался прекрасный, а смотреть вперёд мешал 'гробик'. Миллер не успел озадачиться этим вопросом, как местный самоделкин прицепил к скамье обыкновенный стул и, усевшись на него как на трон, дал газу.
'Кулибин! Кулибин натуральный одна штука!'
Движок не тарахтел, не вонял маслом и выхлопом и почти не вибрировал. Он мягко, успокаивающе заурчал, за кормой вскипел бурун воды и катер быстро набирая ход, пошёл вверх по реке. Вот тут то до Андрея и дошёл весь ужас разницы между более чем километровой ширью Оби, с её простором и свежим ветром, и стометровым Васюганом, петлявшим средь таёжной глухомани. Размышления на тему 'богата земля русская самородками' и 'чего ж Семён, с его золотыми руками так пьёт?' были гнусно прерваны.
В смысле - прерваны гнусом.
'Мама!'
Над головой висела чёрная жужжащая ТУЧА. Мошкара лезла в глаза, в рот и в нос. Штормовка, затянутая на все шнурки и капюшон натянутый до бровей, не спасали вообще. Репеллент насекомые также нагло игнорировали. Те вечерние комарики на Оби, которых изредка с берега заносил ветер, сейчас казались сущим ничего не значащим пустячком.
- Эх... городской...
Над Семёном тоже висел столб мошкары, но ему было пофиг.
- На, держи, - кэп бросил Андрею сумку, - и рукавицы надень. Хоть и жарко, но хоть кусать не будут. Дальше хуже будет.
'Куда уж хуже!'
В сумке нашёлся накомарник, очень похожий на те, что носят пчеловоды и пара грязных рукавиц, которые Андрей моментально надел.
Уффф! Стало сильно легче. Миллер наконец смог отдышать и полностью открыть оба глаза.
'А жизнь то налаживается!'
Навстречу протарахтел буксир.
- Часто здесь плавают?
- Случается, - отвечал Сёма неохотно, часто сплёвывая мошку, - река то не маленькая, больше тысячи километров...
- Сколько?
Миллер не поверил. Речка, как речка. Где плёс в двести метров, а где всего то от берега до берега не больше полусотни. Петляла эта тысячекилометровая река так, что Андрей очень скоро окончательно запутался в направлении движения. Иногда ему казалось, что они развернулись и плывут обратно, вниз по течению. Кроме того, Семёну приходилось уворачиваться от топляка и прочего мусора болтавшегося в воде, так что работал рулём хозяин лодки непрерывно.
Через час пути Миллер окончательно решил, что пять тысяч, что он заплатил Сёме, это ещё мало за такой труд.
- В верховьях народ ещё живёт. Да и среднем течении тоже. Километров триста отсюда будет... А здесь почитай уж никого не осталось...
- Что так? - Андрей, облокотившись локтем на скамью, полулёжа обозревал берега. Места здесь были, прямо скажем, невесёлыми. К берегу то подступала тайга. Мрачная и унылая. То всё залепляли осинники. Деревья хоть и лиственные и подлесок светлый, но, почему-то, в заросли осины Миллеру соваться хотелось ещё меньше, чем в ельники. Временами берег реки был и вовсе - лыс и гол и подозрительно блестел водой сквозь траву.
- А что здесь делать то? Там, - рулевой неопределённо махнул рукой, - ввёрху и нефть есть и зимники пробиты. До города добраться можно. А здесь что... Только в старицких и живут. А их раз-два и обчёлсси.
Старицкими здесь, как припомнил Андрей, иногда называли коренные сёла. Те, что стоят на этих землях по триста, а то и по четыреста лет. Эти посёлки, крепкие своими корнями жили, развивались и чахнуть не собирались в принципе.
- Да самоеды кое-где ещё живут. А из могильных яров тут только Межевое с Золотарёвкой и держатся...
Что такое 'могильный яр' Андрей тоже знал. Так называлось село спецпереселенцев километрах в двухстах отсюда выше по течению. Потом село переименовали, а после - закрыли. После амнистии народ бежал отсюда толпами. Кто мог, конечно... Село переименовали а название - осталось. Все они тут 'могильными' были...
- Здесь леспромхозов было... и-эх... чтоб не соврать, десятка три. Колхозы были, артели всякие. Ничего не осталось. Я на трелёвщике двадцать лет отработал...
Семён пригорюнился, а Андрей решился, наконец, задать самый главный вопрос.
- Слушай, Семён, а чего ты так в Межевое везти нас не хочешь?
Хозяин лодки вздрогнул, сгорбился и, отвернувшись, буркнул.
- Просто.
- Да там же рядом совсем! Семён! Я тебе ещё штуку доплачу. Или две!
Золотарёвская пристань, куда они сейчас плыли, стояла неподалёку от устья речки Паръях, выше по течению которой и стояло Межевое.
- Не надо, Андрей Иваныч, мне ваших денег.
- Семён!
- Бьют меня там. Местные чужих на Паръях не пускают. Мимо по реке - пожалте, а к ним - ни-ни. Говорят ещё раз сунешься - убъём. С-с-су...
'Мда. Тайга - закон...'
- Что так?
Идея прокатиться в места своего детства, нравилась Андрею всё меньше и меньше.
На все дальнейшие заходы Миллера Семён лишь отмалчивался, мотал головой и вполголоса матерился, ворочая руль. Обсуждать тему Межевого и его обитателей он наотрез отказался.
- Ты приехал и уехал, а мне тут жить, понял Андрей Иваныч?
'Тьфу ты! Что ж там такое?'
- Да и не так там близко по реке то. Петель там столько, что эти, - рулевой заложил круто влево, - ерундой покажутся. Километров шестьдесят по реке будет. А напрямки, через Захаркино, по просеке всего километров десять. По ней раньше из Межевского леспромхоза дерево возили. Леспромхоза нет, лесопилки нет, а дорога - осталось. О, как...
Мертвые деревни, коих Андрей насчитал по пути аж восемь штук, производили жутковатое впечатление. Низкие, покосившиеся дома со слепыми провалами окон, брошенная прямо на берегу насквозь проржавевшая и заросшая кустами техника начисто отбивали желание поговорить. Так что почти всю дорогу Миллер занимался только тем, что щёлкал на свой новенький фотоаппарат следы, увы, УЖЕ исчезнувшей цивилизации. К вечеру небо затянуло сплошной свинцовой пеленой и зарядил мелкий колючий дождик. Маша заявила, что устала 'валяться', достала из чемодана две ярко-жёлтых, режущих глаз, накидки и, прильнув к плечу Андрея, печально смотрела на проплывающий мимо лес.