Константин ЗАГОРОВ
ОТЕЛЬ "НОСТАЛЬЖИ"
(название условно)
"Земная жизнь объята снами..." Тютчев ГЛАВА 1 Такси остановилось возле гостиницы. Егоров расплатился с шофером и вышел из машины. Гостиница имела вполне презентабельный вид: свежевыкрашенное, двухэтажное здание с двумя эркерами по бокам. Вопреки подспудному ожиданию, ничего зловещего в фасаде здания не наблюдалось, разве что была одна странность: упреждая темноту ночи, которая еще наступит только через несколько часов, над входом ярко горели неоновым синим огнем русские буквы нерусского названия гостиницы: "Ностальжи". По бокам оранжево мерцали откровенно заморские надписи: "Hotel" и "Restaurant". Тяжелая дубово-стеклянная дверь нехотя отворилась и впустила гостя в довольно мило и со вкусом оборудованный вестибюль. Евродизайн! За шикарной стойкой работал человек в белом смокинге. Его набриолиненные волосы блестели и переливались от света потолочных модерновых фонариков. Стеклянная с золотом вывеска сообщала, что клиентов обслуживает "Портье". Гость выложил документы на стойку. Набриолиненный человек сейчас же оказался рядом, по ту сторону барьера, любезно поздоровался и профессионально быстро занялся новым клиентом. Сохраняя улыбку на молодой хитроватой физиономии, еще раз оглядел лицо прибывшего, чтобы сверить натуру с паспортными данными. Николай Витальевич Егоров выглядел поджарым мужчиной сорока пяти лет с густыми еще волосами, кое-где тронутыми благородной сединой. Концы небольших усов, слегка загнутые вверх, придавали его лицу несколько самоуверенный, даже бравый вид, хотя Николай Витальевич с годами подрастерял былую лихость, раскованность и способность идти почти на неоправданный риск. Теперь он чаще вел себя осмотрительно, не искал приключений, чем часто грешил в молодости. - Надолго к нам? - спросил человек в белом смокинге, держа над раскрытой конторской книгой авторучку с золотым пером. Неужто Паркер? - Как пойдут дела, - расплывчато ответил гость. - Цель приезда в наш город? - продолжил допрос молодой человек. Его перышко с изящной легкостью порхнуло по странице, оставляя отлично читаемые буквы. - По служебным делам или... - По личным... - еще более расплывчато ответил гость, потом спохватился и пояснил: - У меня некоторые расстройства... психического характера... Хочу обследоваться в клинике у доктора Паранойтова. Говорят, он большой специалист в своей области, даром что живет и работает в провинции. - Вы, наверное, имеете в виду доктора Понайротова? - Точно! - смущенно усмехнулся гость. - Спутал фамилию... Говорю, у меня с головой что-то... - Сейчас все немного с приветом, - без тени улыбки произнес молодой человек. - Век такой: стрессы, шиз, абстиненция... Да, Понайротов, самородок наш, быстро вас поставит с головы на ноги. К нам даже из Москвы и Питера приезжают... Значит, так и запишем: "цель приезда - лечение". А сами-то откуда будете? - Э-э... из Саратова. - О, Саратов! - встрепенулся служащий гостиницы. - Я там был проездом. Замечательный город! А какая там архитектура... - Вы меня спрашиваете? - нахмурился клиент. - Нет, это я восхищаюсь архитектурой. У вас там замечательно красивые дома. Модерн, начало века... Ну, в смысле, того века еще... - Да, у нас красивые дома, - вроде бы благожелательно согласился приезжий. Подумал и добавил уже более оживленно: - А какая у нас набережная!.. - Вы меня спрашиваете? - удивился портье. - Нет, это я вам отвечаю. Просто изумительный вид на Волгу. Такая ширь, такая ширь!.. - Ну-с, так и запишем - "Саратов". Вот и всё. Распишитесь... Приезжий взял у портье ручку, наклонился над стойкой и поставил в книге подпись: "Егор..." - и длинный росчерк. - О'кей! - воскликнул удовлетворенный портье. - Получите ключик. Ваш номер - двадцать пятый, двухместный, полулюкс. Один из лучших на сегодняшний день... - А что, одноместных нет? - Одноместные временно опечатаны. - Клопов травят? - вежливо поинтересовался, пришибленный на голову приезжий, пряча ручку в карман. - Что вы! - совсем как старая бабушка всплеснул руками молодой человек. - Чего-чего, а с клопами покончено еще в прошлом веке. Просто... там сейчас ремонт. Обновляемся ха-ха-ха... Желаю приятно провести у нас время. Если заскучаете, ну, в смысле женского пола... - Спасибо, мне не до этого... - Понимаем-с, извините, - сказал человек в белом смокинге, низко к плоскости стойки пригибая набриолиненную голову, словно кладя ее на плаху. Вновь прибывший клиент взял ключ у портье, подхватил легкий походный - командировочный - чемодан и, поднявшись по лестнице, направился по коридору на поиски своего номера, располагавшегося на втором этаже отеля. Пластиковая бирка, прикрепленная к ключу на короткую стальную цепочку, точно имела номер 25. Егоров остановился против двери с аналогичными цифрами, без проблем открыл дверь, очень умело выкрашенную в шоколадный цвет, но уже обшарпанную снизу ногами многочисленных постояльцев, - и вошел в свое временное жилище. Номер был небольшой и не такой шикарный как холл отеля, но приятный. Обстановочка более чем спартанская. Но Егоров и не страдал тягой к излишней роскоши, чего нельзя было сказать о его жене Луизе. Одна кровать, стоящая в глубине, была заправлена с мужской небрежностью, другая - по соседству с окном - хранила неприкосновенность, чистоту и строгость линий, приданные умелой рукой горничной. Стало быть, это место еще не занято, и хорошо, что у окна. Егоров любил спать у окна. Привычка с пионер-лагерных времен. Прибывший без колебаний покусился на девственность своего будущего спального места - бросил чемодан на койку. Следя как он подпрыгивает, оценил мягкость ложа средним балом. После чего снял плащ, повесил на плечики, водворил одежду в пустой шкаф - вещей старожила номера нигде не наблюдалось. Дверца шкафа, как всегда и везде, скрипела и не хотела закрываться без бумажной прокладки. Она лежала на полу, очевидно, выпала, когда Егоров открывал дверцу. Николай Витальевич, кряхтя, опустился на корточки, так, что хрустнуло в коленях, поднял жгутиком свернутую бумажку и хотел было уже отправить в тесную щель, но его внимание привлекли латинские буквы, написанные от руки черной пастой или, скорее, гелем. Любопытства ради, Николай Витальевич развернул бумажку и прочел открывшийся текст. Это было какое-то изречение на латыни, кажется, отрывок из молитвы. Егоров, в свое время в университете немало потративший сил, заучивая латынь, легко прочел и перевел написанное: "Dona nobis paсem" - "Ниспошли нам покой". Интересно, подумал Егоров, кто этот человек, несомненно, грамотный и, возможно, религиозный, упражнявшийся в латыни? Больше на этой стороне листка ничего не было. Лишь на обороте была нарисована забавная рожица тем же черным гелем, но явно детской рукой. Возможно, какой-то папаша с ребенком останавливался в этом номере, и оставили они после себя такой вот забавный документ, лучшего применения которому не нашлось, чем придерживать капризную дверцу шкафа. Николай Витальевич, удовлетворив свое любопытство, свернул бумажку по имеющимся уже сгибам и отправил ее по назначению - притиснул дверцу. И тут всколыхнулось предчувствие и мозг обожгло озарение. Он мысленно обратился к тексту ориентировки, с которой его ознакомил руководитель отдела по борьбе с похищениями при МУРе полковник Незлобин, его непосредственный начальник. Там значилось, что второй пропавший без вести гражданин по фамилии Толмачев, был профессиональным писателем. Писатель, писатель... Ну, конечно! Кто же еще, кроме писателя, у нас балуется в обиходе латынью?.. Все сходится, все сходится... Кроме рожицы. Впрочем, почему я решил, что рожица нарисована детской рукой? Может, просто писатель не умел рисовать. Не то, что Игорь Пикур - первый пропавший без вести человек из гостиницы "Ностальжи" за короткий период с апреля по август сего года. Пикур был художником и довольно известным... В общем, неплохая находка, стоит ее проверить - сличить почерк на бумажке с почерком рукописей писателя, изъятых сотрудниками местного уголовного розыска из номера пропавшего. Хорошо, что он писал по старинке - ручкой, а не печатал на машинке, или того хуже, с помощью ноутбука. Только есть тут маленькое "но". Писатель жил в номере 28. Каким образом его бумажка могла попасть в другой номер, в номер 25-й? Вот, кстати, почему она не была приобщена к вещдокам загадочно исчезнувшего Толмачева. Егоров вновь открыл дверцу шкафа, заранее подставив руку, чтобы поймать сразу выпавший бумажный жгутик. Развернул его снова и внимательно прочел несколько раз. "Dona nobis pacem". - "Ниспошли нам покой", - тихо проговорил Егоров. - Похоже ли это на предсмертную записку? Особенно, если учесть смешную рожицу? Что бы это все могло значит? А может, это у него такой юмор своеобразный - смех сквозь слезы... Николай Витальевич почесал в затылке, потом сложил бумажку и спрятал себе в карман брюк. Господи, - сказал он себе через полминуты, - почему это обязательно что-то должно значить? Он же писатель. Сидел, думал, черкался на листке, ничего путного в голову не приходило, вот и писал всякую муть. Рожи рисовал. Как Пушкин. Как Гоголь, Как Достоевский... - все они были большие любители рисовать профили, анфасы и разные фигуры на полях рукописей. Это общеизвестный факт... Егоров хотел было закурить, полез по карманам, но вспомнил, что бросил и огорчился. Машинально вытащил ручку и сжал кончик её зубами. Грызя ручку, стал сопоставлять имеющиеся уже факты. Плащ и костюм писателя не обнаружили. Только чемодан. Вещи (запасные рубашки и нижнее белье) и деньги были на месте. Похищение с целью выкупа? Чего ж тогда деньги не взяли? Может, просто сам ушел? Ночью. Тайком? Портье... хм... портье... утверждал следствию, что постоялец из номера не выходил, ключа не сдавал. Вечером зашел в номер, а утром не вышел... Случай повторился в точности как и с художником, пропавшим ранее. Серийность получается... Дьявол! Егоров швырнул ручку на стол, подошел к окну, придирчиво оглядел вид из него. На узком, загаженном карнизе соседнего дома толкались, изредка взмахивая крыльями, голуби. Новый постоялец поменял угол зрения, расплющив нос о холодное стекло: обычная провинциальная улица, спланированная и застроенная в прошлом веке, вернее, уже в позапрошлом, с ничем не примечательными двух-, трех- и более -этажными домами. Кое-где виднелись небоскребы в двадцать этажей, как примета нового времени. На этом долговременном фоне суетилось мимолетное - цепочки прохожих, юркие автомобили. Николай Витальевич минуту-другую боролся с оконными задвижками, как всегда залитыми белой краской, которая теперь засохла и держалась насмерть. Евродизайн сюда еще не добрался. Задвижки были стойкими, упрямыми, как русский мужик. Одержав наконец победу (с небольшой травмой пальца), гость отеля с треском распахнул створки и вдохнул теплый, слегка пахнущий бензином, воздух. В комнату сразу же ворвался шум и гам деловой улицы, гудки автомобилей и восклицания энергичных прохожих, иногда непристойного характера. Мягкое, теплое несмотря на сентябрь солнце висело в небе, уже склоняясь к закату. Где-то вдали так же открылось окно, и стекло отразило блеск солнца. Приезжий подумал о зеркале, а от него - о том, что не мешало бы привести себя в порядок. Николай Витальевич достал из чемодана свою любимую электробритву "Филипс", сходил в ванну, но не обнаружил там розетки. Пришлось бриться, стоя возле окна и глядя на себя в маленькое зеркало, приклеенное к внутренней стороне футляра от "Филипса". Егоров отметил, что щеки его несколько отвисли (как у собаки, говорила Луиза), глаза потускнели, лоб изрезали морщины. Как быстро, однако, бежит время, подумал Николай Витальевич, ведь еще недавно, помнишь гостиницу в Вентспилсе? казак был хоть куда! Буфетчица Эльза, эстонка, была от тебя в восторге. Впрочем, что это я, с той поры столько лет пролилось, как вода в бездонную бочку. И я не был еще женат... Он гладко выбрил щеки и подбородок. Тщательно подбрил усы. Каждый раз, когда он проделывал эту процедуру, вспоминались слова друга молодости: "Мужчина без усов - все равно, что без штанов". Потом он вернулся в ванну и принял душ, состоявший почти из одного кипятка. Холодная вода бежала еле-еле. Хорошо хоть не наоборот. Егоров боялся холода, не переносил сквозняков и вообще - резких перепадов температуры. На холод у него закрывалось левое ухо и начинало звенеть в голове. На сырость болью отзывалось коленная чашечка левой ноги. В общем, старость не радость. Но разве он стар? То ли будет, когда стукнет 70. А ведь стукнет. Еще как стукнет. Время не схватишь за хвост, не остановишь, и тем более не повернешь вспять. А как бы хотелось... вернуться туда, в туманную даль юности... в розовую невинность, в стыдливую неопытность... Когда все в первый раз: машина, самолет, первая папироса, украденная из коробки на столе у отца. Неясные грезы половой близости, обязательно со взрослой женщиной, чьи черты сначала были абстрактны, а потом решительно приняли облик Милы. Она жила тут же в проулке, в соседнем доме, напротив, за железным узорчатым забором, сделанным из отходов металлоизделий. Мила, Мила, Мила Петухова, давно твой прах истлел в могиле, сгнил и рассыпался деревянный крест, даже холмика не осталось, осела и сравнялась земля, заросла густой травой забвения. И знать теперь никто не знает, где Мила, будто и не жила. У Милы была несчастная любовь с одним непутевым парнем. В минуту отчаяния и непростительной глупости она вскрыла себе вены. В общем, обычная женская трагедия. Летом их переулок зарастал травой: листья - зеленые метелочки, сверху зеленые горошины. Названия травы Коля не знал, но очень она ему нравилась. Невысокая, упругая, по ней приятно было ходить босиком. Трава была выносливой, только и позволила протоптать в своей плотной массе узкую тропку, тянувшуюся через весь проулок. Машина здесь проезжала на памяти Коли раза два. Один раз, когда они приехали сюда, когда еще дом не был построен, когда еще стояла времянка-землянка; второй раз проехали собачники и чуть было не поймали Боба - его любимую собаку, полуовчарку, полудворнягу, но крупную и сильную. Боб задремал на травке под забором Милы, и тут нагрянули душегубы собачьи. Один с длинной палкой в руке, на конце которого была сделана страшная петля из стальной проволоки, подло подкрался к жертве сзади. Колька крикнул: "Боб! Беги!" Боб вскочил, но петля уже накрыла его. Однако умный пес, наклонил голову и выскользнул из петли, бросился бежать. Колька верещал тоненьким голосом, что этого его собака, что живодеры - плохие люди. А те отвечали бездушными голосами: почему, дескать, собака без ошейника и без намордника? В общем, на этот раз Боб спасся. Лишь через несколько лет его все-таки убили. Какой-то мужик, сволочь, застрелил его из ружья на чужой улице. Говорили, возвращался с неудачной охоты, был зол, а тут навстречу ему бежит этакий волчара... Два ствола прогремели разом, слившись с предсмертным визгом несчастного животного. Так погиб Боб. Геройской смертью. В его лице, вернее, морде, Николай потерял лучшего друга. Друзья детства. И потом... Их было много. И в школе и в универе, на юридическом, и в академии МВД... А чуть раньше, когда работал опером, еще не обстрелянный, потерял еще одного друга. Такого же молодого опера, как и он сам. И ведь не в бою с преступниками, вот что обидно. Николай там не был, но рассказывали - поехали на пикник, девочки, водка. Купались, катались на лодке. На моторной. Гена, его близкий друг, попал под винт... Глупая, страшная смерть. Остались жена и ребенок. Вовка. Между прочим Николай Витальевич приходится ему крестным. Жена Генки, Ольга, при редких случайных встречах на улице, попрекала: "Крестный, называется, никогда в гости не зайдет, пацана шоколадкой не угостит..." Николая Витальевича всегда при этом охватывал жгучий стыд, и он начинал лепетать в оправдание, дескать, опер завсегда испытывает острую нехватку времени на личную и общественную жизнь. Только работа, только проклятая работа!.. Это правда. Он вечно куда-нибудь опаздывает, едет, бежит, догоняет... Из-за перманентной спешки, жена Луиза завет его Кроликом. Вечно спешащим Белым Кроликом из книги Кэррэла "Алиса в стране Чудес", который на бегу вынимает из жилетного кармана часы и восклицает: "Боже! Я опять опаздываю..." ГЛАВА 2 Николай Витальевич переоделся в свежую рубашку, запер номер и пошел прошвырнуться по городу, а заодно "войти в контакт" кое с кем. По пути (в холле) ему встретилась довольно миловидная женщина, лет, этак, тридцати пяти, с явно романтическим прошлым и неясным будущем. Потому что была слишком отзывчива на взгляды встречных мужчин, хотя золотое кольцо на ее руке говорило об узах брака, которыми она была связана с кем-то неведомым. "Хорошо бы с ней... - подумал Николай Витальевич, - провести время... Жаль, что некогда". Николай Витальевич немного лгал самому себе. Не так уж он был и занят, особенно сегодня, особенно в этот вечер. Будучи от природы симпатичным на лицо, при высоком росте и спортивной фигуре, Егоров имел постоянный успех у женщин, но привязан, почти физиологически, был только к одной женщине - к своей жене Луизе Серафимовне, в девичестве Бобруйская. Она знала об этом болезненном свойстве натуры мужа и иногда даже злоупотребляла этим, доходя временами до легкого шантажа. Когда Николай Витальевич уезжал в служебные командировки, Луиза была спокойна за целостность их любовного храма, знала, что ни трещинки нигде не возникнет и никакие колонны не рухнут. * * *
Возвращаясь с конспиративной встречи, Егоров заглянул в ресторан при отеле. Найдя его уютненьким, решил поужинать. Цыпленок-табака был жестковатым, а аджика слишком горькой. Николай Витальевич все-таки догрыз цыпленка, запивая его минеральной водой, вместо обычного в таких случаях бокала марочного вина. Это все, что Егоров мог теперь себе позволить в свои теперешние годы. Пр-р-роклятая старость! Наконец-то заиграли музыканты. Местный, провинциальный оркестрик. Они немилосердно фальшивили, и Джон Леннон, чью мелодию они уродовали, будучи живым, непременно застрелил бы их всех из револьвера 38-го калибра. Чтобы сразу и чтоб не мучались. К сожалению, Леннона самого застрелили. Как собаку. Как Боба. Почему убивают именно хороших людей и хороших собак? Как писатель сказал бы по-латыни? Corruptio optimi... - погибель лучших... Кто так неправильно устроил наш мир? Егоров так огорчился, что неожиданно для себя заказал у жопастой официантки, обслуживающей его столик, порцию коньяку. Молодящаяся официантка принесла ему в тяжелом бокале жидкость чайного цвета и сразу попросила оплатить счет. Пока трезвый. А то знаем мы вас, говорило ее лицо - широкоскулое, с хитрыми зеленого цвета глазками, подведенными черным косметическим карандашом. Клиент заплатил по счету с астрономическими цифрами, дал еще на чай, получил сдачу в виде ослепительной улыбки. Золотые фиксы официантки тепло блеснули в свете софитов. Оркестрик заиграл подвижную "Риориту", и Егоров машинально оглядел зал в поисках подходящей партнерши для танца, хотя вовсе не имел желания танцевать и вообще двигаться. К счастью, подходящих партнерш не было, даже неподходящие отсутствовали, очевидно, по причине нынешней дороговизны во всем. Сидели почти только мужики с бандитско-жуликоватыми мордами и уж слишком молодые девочки, готовые на все. Тоже примета нынешнего времени. Мужики зарабатывали деньги, тратили их на девочек. Жены сидели дома. Как его, к примеру, жена Луиза. Кстати, чем она сейчас занята. Егорову как-то никогда не приходило в голову, что Луиза ему с кем-нибудь изменяет. Интересно, способна ли она на измену? Или он проецирует склонности своего характера на ее персону. Он однолюб. А она совсем другой породы человек. Она скорпион по знаку зодиака, а ведь скорпионы... Ох, уж эти скорпионы! Если кого-нибудь зацепят своим ядовитым коготком, как его в свое время... Егоров полез в карман за сигаретами и сморщился от досады, не найдя в кармане привычной пачки. Зато под руку попался сотовый. Что ж, придется позвонить домой, тем более что жена настаивала на постоянных сеансах связи. Кроме того, вести себя надо естественно. А что может быть естественнее, чем звонок жене. Волнуется, ведь, и всё такое... Луиза взяла трубку почти сразу. - Привет, Лу! Что делаешь? - Привет, Кролик, смотрю телевизор... Ну, а как у тебя дела? Рассказывай. - Да пока еще особо нечего рассказывать. Только приехал. Устроился неплохо. Приличный номер. Сейчас поужинал и пойду спать. Завтра поеду в санаторий, на прием к Понайротову... - Ну и молодец, умница. Веди себя прилично... в смысле спиртного... - Обижаешь, Лу... - Ладно, ладно, я тебя знаю... - Честное слово Кролика. - Ну, хорошо. - Ну, пока. Спокойной ночи. - И тебе тоже приятных сновидений. Луиза не знала об истиной цели его поездки, о его служебном задании. И хорошо, и так слишком часто приходится ей переживать за него. Два года назад при обследовании вдруг обнаружилось, что у нее был микроинфаркт. Вот так, а она и не заметила. Не хватало, чтобы это повторилось в более серьезной форме. Родных надо беречь. А себя... что ж, такова его работа. Никто его в ментовку насильно не тянул. Друг Генка сагитировал. Хотя изначально планировал поступать на исторический... Слегка подшафе, он пробирался к себе в номер по холлу отеля "Ностальжи" мимо витрин с импортной косметикой, местными сувенирами, музыкальными дисками, аптечными товарами и полупорнографическими журналами. Молодого лощенного человека за стойкой уже не было. Его сменила женщина. Ночной портье. Именно та женщина, которую Егоров повстречал по дороге в ресторан. Вот, значит, кто она, отметил про себя Николай Витальевич. Женщина проводила его долгим взглядом бдительной хозяйки. Стало быть, продолжил анализ Николай Витальевич, тот первый взгляд, в коридоре, вовсе не был призывом к романтическим приключениям. Как же он мог так опростоволоситься. Это с его-то опытом знания человеческой психологии! Впрочем, окончательные выводы делать рано. Она ведь человек только prima facie [на первый взгляд (лат.)], на самом деле она женщина - существо из другого мира. Может, с Марса. У этих марсиан совсем другая установка на жизнь. Любят сочетать utile dulci [полезное с приятным (лат.)]... Счастье для них в жизни самое главное. А для мужчины - дело. Мужчина без дела, как член без тела. "Вай, Нико! Харашё сказал!" Николай Витальевич Егоров остановился у журнального лотка. - Куанто косто? [сколько стоит?. (итал.)] спросил он у молоденькой продавщицы, указывая на ближайшую обложку с обнаженной красоткой. - Вы, что ли иностранец? - продавщица заговорила на повышенных тонах. Почему-то считается, что с иностранцем надо говорить громко, точно с глухим, тогда они поймут смысл. - Си, синьорина. - Это по-каковски вы говорите, по-испански? - Итальяно... - 42 рубля, - ответила синьорина, имея в виду стоимость журнала. - Вы, значит, итальянец? Бизнесмен? - Servitor di tutti quanti [покорный слуга всех, вместе взятых (итал.)]. - Папарацци? - Скорее уж патфайндер [следопыт (англ.)]. - А-а, дак вы русский, - слегка разочарованно сказала продавщица. - Не то чтобы чисто русский... - Ну да, я смотрю, вы говорите с акцентом. - Сейчас все говорят с каким-нибудь акцентом. Время такое... Скажите, а почем нынче "Плейбой"? - 76 рублей, - доложила продавщица, не дрогнув ни единым мускулом на гладком лице. - и то уцененный... - Однако... - сказал Егоров в точности тем голос, каким говорил Киса Воробьянинов, заказывая соленые огурцы в ресторане. - Простите, а не найдется ли у вас какого-нибудь журнала, если хотя бы не для ума, то, по крайней мере, для души, а не для тела? - Не поняла... - озадаченно сказала продавщица, ее тонкие красивые брови придвинулись к переносице. - Ну вот раньше были журналы, к примеру: "Техника-молодежи", "Знание-сила", "Нева", "Октябрь", "Вопросы философии"... - Вот, пожалуйста, журнал с кроссвордами. - К сожалению, я не умею разгадывать кроссворды. - Господи! Да их сейчас разгадывает каждый дурак. Любимое занятие трудящихся. - Уговорили. Сколько с меня? - 10 рублей. - Вам в какой валюте? - А что, у вас разве разная есть? Если желаете выгодно поменять, я могла бы вас кое с кем свести... - Я пошутил. - То я и смотрю, вы такой шутник, прямо... Егоров отдал деньги, сунул журнал под мышку и пошел к себе. "Портьерша" опять подарила ему взгляд: быстрый, потаенный. И тревожный. Смотри, смотри, запоминай, подумал Николай Витальевич о ней, играя роль человека с придурью, приехавшего лечиться у самого Понайротова. Прямо по курсу Николай Витальевич увидел совсем уж молоденькую, как бы это помягче сказать - putain [проститутка (франц.)], которая стояла между колоннами аркады, возле лавки с пестрым хламом китайского производства. - Salut! - приветствовал ее Егоров. - Скажите, милая, вы верите в coup de foudre? - Чего? - встрепенулась девушка, и глаза ее разбежались в разные стороны, быстро оглядели зал и вновь сосредоточились на бородке подошедшего к ней мужчины. - Я говорю: верите ли вы в любовь с первого взгляда? - повторил Егоров. - Иностранец, что ли? двадцать баксов за раз, в губы не целуюсь, без резинки не даю, - быстро отрапортовала девица свою дежурную программу. - Согласны? - А чем займемся post coitus? - Чего? - Ну, после того... - Разбежимся, естественно. - Вы полагаете, что это естественно? - Можно еще раз, опять двадцать баксов. Ну дак сниматься мне или как? Егоров смутился, оттого что попал в неловкое положение. Он просто хотел блеснуть шуткой перед хорошенькой девушкой и гоголем пойти к себе в номер, но получилось, однако, так, будто старый хрен собирается прочесть лекцию на тему нравственности. И тогда, за такой срыв, Егоров решил себя покарать. Прямо и честно глядя в глаза девушке, он сказал: - Прошу прощения, мадемуазель, я сегодня под градусом и, кажется, переоценил свои силы. - Да ничего, случается хуже, - миролюбиво ответила putain. - Я здесь до утра работаю, если замаячит, звякните Эльвире. Девушка кивнула в сторону стойки. - А-а, так ее Эльвирой зовут, - догадался Николай Витальевич, - значит, она в курсе? - Естественно, - ответила putain. - Я ей отстегиваю... "Естественно!" - размышлял Николай Витальевич, поднимаясь по гостиничной лестнице. - "Как быстро все неестественное стало для них естественным... Так же, как убийства средь бела дня, похищения людей... Естественно..." Егоров вернулся к себе в номер. Вечерело. День кончился, последние лучи золотили крыши. Сторожила все еще не было. Жаль, подумал новый жилец, не с кем потрепаться перед сном. В дороге, в чужом городе, перед чужим человеком легко раскрыть душу, в чем-то покаяться. Хорошо помогает. Очищает. К тому же, чужие обычно прощают почти все ваши грехи и с легкостью дают индульгенции. Что ж, ляжем спать без покаяния. Только вот немного почитаем перед сном. Тут он вспомнил про рацию, достал ее из кармана плаща - черная массивная коробочка с короткой толстенькой антенной наверху. Николай Витальевич щелкнул миниатюрным переключателем. Рация ожила, захрипела, как мучимый приступом астматик, атмосферные разряды, насыщенные озоном, помогли ей прокашляться. Чувствовалось, что к городу приближается гроза. Егорова охватило нестерпимое желание заорать в микрофон что-нибудь несусветное, объявить ложную тревогу или отдать какое-нибудь дурацкое приказание, чтобы переполошить их всех там, засевших в соседних номерах, чтобы обосрались со страху, - но подавил в себе это хулиганский позыв, выключил рацию и спрятал ее под подушку. - Нет, черт возьми, пить мне совсем нельзя... Да, если бы не это пагубное пристрастие, Николай Витальевич Егоров давно бы уже занимал высокую должность в Министерстве Внутренних Дел. Мог стать хоть генералом - с его-то умом и легендарной интуицией... но не стал. В свои сорок пять лишь майор, а должность и того проще - все тот же старший опер. И то, если бы лично не взял убийц-отморозков Моторика и Зубаткина, оставаться бы ему капитаном. Все потому, что начальство частенько его ловило на работе выпивши... Парадокс - на Петровке пьют все (даже иногда легендарная Анастасия Каменская из соседнего отдела), а попадается всегда Николай Витальевич. Такая уж у него планида. Нет, он не запойный алкоголик, может держать себя в руках. Даже никогда не зашивался. Ну, в смысле антабуса. Но иногда срывался на рюмку, другую, третью, четвертую... Особенно, когда был без Луизиного присмотра. Сами понимаете, что доверить руководство каким-нибудь отделом такому человеку начальство не решалось, и по-видимому, никогда не решится. С другой стороны это даже хорошо для дела. Зато Николай Витальевич не превысил уровня своей компетенции, как это часто бывает с продвиженцами на высокие должности. Напротив, уровень его компетенции намного превышает его служебные обязанности. (Главное, не превысить уровень своей потенции, как любит шутить один знакомый опер) И чисто технически ему работалось легко. Он часто видел свет там, где для других был абсолютный мрак. За это, собственно, начальство его и ценило, поэтому он до сих пор и не вылетел со службы с позорным билетом в зубах. Более того, частенько из других отделов приходили к Егорову за советом и товарищеской помощью. Редко кому Николай Витальевич отказывал. Разве что самым бестолковым. Начальник отдела, Иван Евгеньевич Незлобин, его любил и всё жалел, что Николай не его зам. Вообще все в отделе его любили и уважали. Ну, почти все. Кроме разве что замначальника отдела Стрекозина, по кличке Стрекозёл. Ну, так он ко всем плохо относится. Сволочь и карьерист. Подполковник Стрекозин спит и видит, как уходит на пенсию начальник отдела Иван Евгеньевич Незлобин, чтобы занять его место. Стрекозёл дурак, того не понимает, что замы никогда, ну, почти никогда, не становятся начальниками. Если ты второй, то быть тебе вторым вечно. А новые первые приходят со стороны... За окнами исчезли последние лучи солнца. В комнате быстро темнело. Егоров почистил на ночь зубы, разобрал постель, зажег ночник-фонарик над кроватью, взял со стола журнальчик, купленный в холле, и с наслаждением растянулся на чистых прохладных простынях. Как приятно было лежать в неподвижном помещении - ни качки, ни тряски, ни стука колес. Сюда, в Семисадов, в столицу Семисадовской области, Егоров из Москвы приехал поездом, да еще дал крюк через Саратов (по легенде, он из города на Волге - Саратова), а всё потому, что боялся летать на самолетах. Да, бесстрашный опер, не раз и не два выходивший одни на один с вооруженным бандитом, Николай Витальевича просто жуть охватывала, когда надо было садиться в самолет. Поэтому, если была альтернатива, он выбирал всегда поезд. Или машину. Открыв журнал и вооружившись карандашом, Егоров сразу взялся за суперкроссворд. "По горизонтали: 1. Живопись первобытных людей. "Ну, это просто - граффито". 3. Муж, которому кажется, что жена изменяет ему даже с буфетом". Егоров усмехнулся. Это про него сегодняшнего. Сегодня он приревновал. Ладно, а ответ, стало быть, будет - "ревнивец". Восемь букв... Подходит. Действительно, ничего сложного нет. Смотрим дальше: "6. Эстрадный певец-эмигрант, исполняющий народные песни". Кто такой? Фамилия короткая, всего из четырех букв. Скорее всего еврейская, типа Герц, Кац - нет, это уже на три буквы. А, черт! Не так-то все просто... Примерно через час из открытого окна потянуло холодком и сыростью. Егоров нехотя поднялся с постели. На улицах уже горели фонари, с каждой минутой становилось все темнее. Черное покрывало туч надвигалось на зеленоватый клочок чистого неба. По ногам дуло, Николай Витальевич притянул рамы и юркнул в теплое свое гнездышко. ГЛАВА 3 Ночью он внезапно открыл глаза, ему показалось, что его разбудил какой-то шум. Голова его была ясной, как бывает, когда просыпаешься внезапно. Тем не менее ему потребовалось несколько мгновений, показавшихся вечностью, чтобы сориентироваться в обстановке. Прислушался. Что-то с шелестом упало на пол - журнал, который он читал. Темнота комнаты была очень глубокой и какой-то вещественной, почти осязаемо давящей на глазные яблоки так, что иногда мерцали не то искры, не то отблески молний - на дворе бушевала гроза. Издалека доносилось завывание ветра. Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел очертания стола и одного стула, который он передвинул, когда раздевался. Казалось, на стуле кто-то сидит, вроде как человек в шляпе. У Егорова слегка ёкнуло сердце. Послышался гул автомобиля, проехавшего по улице мимо отеля. Под колесом хлопнула крышка канализационного люка, которые почему-то всегда располагаются на дорогах, свет от фар мазнул по стенам номера, высветив на мгновение истину: сразу стало видно, что никто на стуле не сидит, просто на спинке висели брюки Егорова, пиджак и рубашка. Абажур настольной лампы зрительно соединялся со спинкой стула и играл роль шляпы. Все просто объяснялось. Машина проехала, свет угас, и на стуле опять кто-то сидел. Егорову это надоело. Он включил ночник, убрал одежду в шкаф, уговорил дверцу не открываться, настольную лампу передвинул, стул поставил возле своей кровати. Он словно готовился к бою: примерялся к своему окопчику, укреплял бруствер, убирал из под ног камушки, проверял оружие... Кстати об оружии, ему так и не позволили взять его с собой. А на робкую просьбу Николая Витальевича, предоставить ему какие-нибудь средства самозащиты на крайний случай, майор Бузырев из местного УФСБ, ответственный за операцию "Черная дыра", ответил: - Как ни странно, без оружия иногда надежнее. Особенно, если человек психологически не готов к его применению. - Это я-то не готов? - обиделся Егоров. - Да у меня на счету такие задержания с применением оружия, что вам и не снились, при всем моем уважении к вашему департаменту... - Тем более, - возразил Бузырев. - Нам не нужны лишние трупы. Нам нужна разгадка тайны этого проклятого отеля. Нам нужны научные объяснения всей этой чертовщины, или хотя бы псевдонаучные. Обычные оперативные методы не дали результатов, поэтому мы и обратились за помощью к вам. Вы не только опытный оперативник... О вас ходит слава, как о человеке с феноменальной интуицией... - Бог с вами, какая там слава... Я ведь не Кашпировский или там Чумак... - На кой черт нам эти шарлатаны! - сказал Бузырев. - Нам нужны скромные, но крепкие специалисты. Профессионалы. А что касается ученых, то на данном этапе, сами знаете, по закону мы не имеем права привлекать гражданских лиц к операции. Вот и получается - вы для нас редкая находка... Контрразведчик достал сигареты "Кэмел", закурил. Егоров с завистью глядел, как тот бесстрашно вдыхает ядовитый, но чертовски ароматный дым и лихо выпускает его через волосатые ноздри. - Если вы боитесь, то так и скажите, - проговорил майор толстым голосом, ставшим еще более грубым из-за дыма сигареты, - мы поймем... А если надумаете - поддержим всей мощью нашей организации. СОБРовцев дадим в прикрытие, в любом случае премию выпишут, небольшую, правда, но в валюте. Может, вы сумеете в этом разобраться. Наш оперативник месяц прокантовался в отеле, заводил всякие знакомства, в том числе и более чем подозрительные - все попусту. Может, вам повезет... Тут, действительно, нужно какое-то сверхчутье, наверное... Бузырев остановился, оперся локтями на парапет набережной, провожая взглядом отходящий от причала водный трамвайчик. На верхней палубе уже танцевали отдыхающие, в основном пенсионеры, - веселились в последнем всплеске уходящей жизни. - Пропавшие - художник и писатель - приезжали на прием к нашему светиле, Понайротову, - заговорил вновь майор ФСБ. - Надеялись у него восстановить нервишки, расшатанные столичной богемной жизнью... - Странно, - пробормотал Егоров, словно делая для себя пометку в невидимом блокноте. - Что именно? - А то, что пропавшие оба - представители так называемого мира искусства. - Да, мы на это тоже обратили внимание, но никаких разумных объяснений этому не нашли. Может, просто совпадение. Хотя лично я не очень-то верю в случайности подобного рода... - Скажите, почему вы уверены, что в отеле происходит чертовщина, а не обычная уголовщина? - Потому что мы держим этот отель, впрочем, не только этот, держим под столь крепким оперативным колпаком, что даже мышка без документов там не поселится, не войдет и не выйдет. Весь персонал - от швейцара до управляющего гостиницы - наши нештатные информаторы. Кроме того, в нескольких номерах живут наши штатные сотрудники - и все как один доклады не выявляют наличие криминальных элементов. Зато в записях, оставшихся от Толмачева, имеются прелюбопытнейшие сведения совершенно фантастического характера... Егоров с любопытством взглянул на майора ФСБ, одетого в штатское, делавшее его похожим на обыкновенного обывателя, а вовсе не на романтического героя шпионских боевиков. Бузырев выкинул до фильтра докуренную сигарету - щелчком стрельнул ее в воду - и совсем неинтеллигентно сплюнул в след. Николай Витальевич вернулся взглядом на противоположный берег реки, заросший в основном соснами и кое-где застроенный частными домами. Некоторые из них чудесным образом превратились в шикарные виллы. А кое-где и в дворцы. Впрочем, уж здесь-то точно никаких чудес нет. Просто Хомо новус скупает дома-развалюхи у Хомо советикус, сносит их и на этом месте воздвигают памятники самим себе. Все это было бы замечательно - рост благосостояния и всё такое - если бы при этом не рушились школы и не погибали бы дети под обломками. Вот и выходит, что никакой это не рост благосостояния народа, а просто новые хапуги разворовывают всё, что еще осталось не разворованным прежними хапугами. Егоров отвернулся от реки, стал спиной к парапету. Первые краски осени тронули лиственные деревья, толпящиеся в узкой полосе парковой зоны, которая тянулась вдоль набережной. Густая зелень сменилась багрянцем. Все было настолько обыденно, что повествование Бузырева казалось алкогольным бредом, хотя спиртным от него не пахло. - Толмачев писал о странных голосах, о звуках, которые раздавались по ночам в его одноместном номере-люксе. Звуки эти рождались как будто из запредельного пространства, - спокойным тоном продолжал нести несусветное майор государственной безопасности. - Подождите, может, в соседнем номере буянили, а ему черте что показалось, - вставил Егоров. - Думаю, этот Толмачев, как и все творческие люди, был слегка с приветом. Знавал я одного художника, в своей области совершенный гений, а когда выпьет - приходит к нему Мадонна, да еще с Младенцем... И начинает этот гений биться головой о стенку и каяться в тяжких грехах, связанных с абортами его многочисленных любовниц. - Эти очевидные предположения проверялись и не подтвердились, - прервал Николая Витальевича майор. У него было сердитое лицо человека, уверенного, что он всегда прав. - Пьянства и дебошей в номерах не было. И галюнов у жертв тоже не было. Зато было кое-что посущественней. Мебель начинала двигаться сама собой. Открывались и хлопали дверцы шкафа... - Хм, вы описываете типичные проявления "шумного духа", - сказал Егоров. - Что за дух такой? - Так переводится слово полтергейст, явление давно открытое, но до сего дня так и непризнанное учеными официально. - Ну вот это как раз по вашей части. - Вы, я смотрю, меня принимаете за какого-то парапсихолога... а я всего лишь... - Принимаем, принимаем... Вы и есть парапсихолог. Пока ОФИЦИАЛЬНО такой штатной должности в силовых структурах нет, но поверьте, жизнь заставит их ввести... - Скажите, а Толмачев жил в номере один или с ребенком? Дети часто являются наводчиками полтергейста. Иногда - осознанными, иногда помимо своей воли. - Нет, детей с ними не было. Художник вообще был холост, а писатель - в разводе. У него девочка. Проживает с матерью. Из родного города к нам не приезжала. Вообще все это проверено: и насчет тайных свиданий с родственниками, и... с любовницами... Все чисто, никаких зацепок... Но слушайте дальше. Бузырев устало потер глаза и продолжил: - Потом его стали посещать странные существа, которых он называет "знакомыми" или "старыми знакомыми". На первый взгляд то, о чем пишет Толмачев в своих заметках - торопливо, с сокращениями, неразборчивыми буквами - похоже на невнятное бормотание человека, который, действительно, не совсем что ли в своем уме. Упоминает о каком-то потустороннем мире, якобы открывшемся ему, и тут же без всякой связи бормочет что-то о Фаусте и Мефистофиле, о том, что не собирается продавать душу дьяволу... Но это только на первый взгляд. Сверхъестественные события в номере имели место! Бузырев схватил себя за густую кудрявую шевелюру, словно хотел снять с себя скальп, потом пригладил волосы и спокойно закончил: - Утром дверь взломали, потому, что постоялец не показывал носа два дня. Окна и дверь были закрыты, ключ торчал с внутренней стороны двери. Писателя нигде не было. Все повторилось в точности, как с художником. С той лишь разницей, что тот исчез, не оставив после себя буквально ничего. От Толмачева остались вещи и его записки. Писатели, они молодцы, первым делом позаботятся, чтобы их труды не пропали для потомства... - Мне дадут почитать эти записки? - Нет, их содержание - государственная тайна. Виталий Николаевич, как гражданин, как патриот, ведь вы патриот?.. - Разумеется, я патриот... - ответил новоиспеченный парапсихолог. - Вы должны нам помочь. В это трудное для Родины время, любой наш ответ, даже несимметричный, зарвавшимся американским ястребам, может стать спасительным для нации... Егорову теперь были предельно ясны подлинные интересы ФСБ и, разумеется, правительства. Несомненно, их интересовал мир, открывшийся Толмачеву и, возможно, художнику, мир, куда они, в конце концов, ушли. Не выходя их номера. Если в этот загадочный мир смогли проникнуть два человека, то и разведывательный спецотряд может просочиться. Новый мир. Новый, еще не испоганенный мир. Чтобы захуячить туда очередную трубу. Своя-то нефть кончается, а жить-то как-то надо. Мы ведь ничего, кроме как качать черное золото, не умеем делать... Нет, в принципе, Егоров был не против освоения нового мира. Но во всем этом чувствовался какой-то нехороший запашок. Почему, думал Егоров, стоит только органам безопасности прикоснуться к чему-либо, как сейчас же в том месте начинает пованивать? Стало также понятно, почему высокие инстанции отобрали это дело у милиции. И теперь только он, Егоров, - маленькая смычка между МВД И ФСБ. - Ну, хорошо, - сказал Егоров, - давайте еще раз проанализируем ситуацию. - Давайте, - отозвался Бузырев, вновь закуривая. - Итак, у нас имеются, вернее, имелись, два человека, оба творческие работники, оба малость с приветом, потому и приехали лечиться к доктору Понайротову. После успешных лечебных сеансов, они возвращаются к себе в номера, откуда бесследно исчезают. - Все так и есть. - А доктор Понайротов входит в число подозреваемых? - Разумеется. Оба лечились у одного доктора, оба после этого исчезли... - После этого, не значит, вследствие этого. - Не значит, конечно, но... мы обязаны рассмотреть все версии. - В том числе и такую фантастическую, как то, что доктор, этот местный самородок, дал, а лучше сказать продал, им некий препарат, приняв который, люди перемещаются в иной мир? - Ну? - Бузырев с любопытством придвинулся. - Я даже знаю название такому препарату, например, цианистый калий... Ха-ха-ха! - Бузырев разочаровано отдвинулся. - Нам, знаете ли, не до шуток... Разумеется, яд отправляет душу на тот свет, но при этом тело остается на грешной земле. В нашем случае, тел как раз и нет... - Значит, препарат был настолько сильным, что способен был переправить не только душу, но и тело... не повреждая ни того, ни другого. - Так-так, - оживился вдруг контрразведчик. - Это вы уже рабочие гипотезы строите? Так у вас работает интуиция? Методом от абсурдного. Что ж, круто... а я сразу и не понял, подумал, вы шутите. Извините. - Вопрос в том, возможен ли такой препарат, который меняет структуру человеческого тела так, что... Черт! Почти Карлос Кастанеда получается. Опыты с изменением сознания. Там у него индейцы вкушают пейот, который вызывает у них галлюцинации - отсюда голоса и приход "гостей" - а потом участники поют пейотские песни и как бы переносятся в запредельные пространства... - Вот именно, "как бы". А у нас исчезновения реальны. - Значит, здесь надо искать суперпейот. - Который открыл доктор Понайротов и тайно применяет, - поддержал идею фэесбэшник. - Да, вот кстати, насчет пения... Накануне исчезновения Толмачева жильцы соседних номеров жаловались администратору на ночное пение, доносящееся из номера писателя. Администратор ответил, что, наверное, человеку весело, вот он и поет. До одиннадцати часов, мол, закон не запрещает. Ровно в одиннадцать пение действительно прекратилось. Писатель оказался законопослушным гражданином. К сожалению, это ему не помогло, в том смысле, что... - Простите, вы сказали, он пел? - Да и довольно долго.
