Десять лет... Десять лет без права связаться, без надежды встретиться. Работа превратилась в ненужную рутину, поэтому возвращаться с миссии в Орден больше не хочется. Совсем. Не хочется вспоминать эти холодные коридоры заполненными смехом и каверзами того, кто покинул их уже десять лет назад, оставив после себя только тянущую боль в груди. И не напишешь, не спросишь, все ли в порядке. И подстраховать, если что, не сможешь тоже. Это и бесит. Да и вообще, радовать во всей этой дряни может только одно: он, кем бы он теперь ни был, точно не окажется акумой - к людям он не привязывается.
Но изнутри все равно поднимается волна гнева, которая заставляет в бессильной злобе бить по шершавой сосновой коре, чей цвет так похож на его волосы, и, сдирая кожу с костяшек пальцев, шипеть сквозь стиснутые зубы:
- Икай, сука. Я всё ещё тебя вспоминаю.
Десять лет... Десять лет без информации из Ордена, десять лет молчания. А ночи в этой дыре темные, и иногда не видно не то, что дороги - даже своих пальцев. И в такие ночи хочется напиться и сидеть, тупо уставясь в открытое пламя, перебирая воспоминания своей сорок девятой жизни. И тогда глухая тоска, таящаяся в сердце, расплескивается по всему телу и гонит в ночь, и заставляет до бесконечности, до боли, до рези в глазах всматриваться в бездонную черноту над головой, так похожую на его глаза, и повторять:
- Помни меня! Я жив, пока ты помнишь.
Когда они встретятся, у них будет только несколько мгновений, чтобы узнать друг друга и определиться с дальнейшими действиями: драться или защищать. Но им хватит, чтобы 15 лет врозь перестали иметь значение.