Это было не здесь и не сейчас. Иногда я даже не уверена, что было. Просто сон, навеянный зимней ночью и хорошей компанией.
За окном кончался двадцатый век, в стране шла Перестройка. В комнате было тепло, в жарко натопленной печке весело потрескивало пламя, а за стенкой говорило радио. За столом сидели двое: бабушка и внучка. Взрослая женщина и ребёнок. Обе были заняты делом: одна ткала, а другая взбивала масло. Бабушка рассказывала про войну, девочка слушала. Про то, как страшно наклеивать на окна бумажные кресты, как жутко ложиться спать, зная, что ночью в деревню могут прийти враги, или просто умереть во сне от голода... Рассказывала, как вставала утром в пять часов и шла в поле искать перезимовавшую картошку , ведь ей надо было кормить четверых детей, готовила завтрак и убирала его в печь, чтоб не остыл. Потом приносила дрова и воду для чая. Можно было отправляться в путь.
Дорога предстояла длинная: двадцать километров в одну сторону, без машины по сельскому бездорожью. Ноги увязали в снегу, а она шла, каждый момент ожидая, что сейчас из леса выскочат враги или просто пустят пулю в спину. Ведь дорога проходит совсем рядом с фронтом. Но там, впереди, у неё была работа, были дети, которых надо было учить. Больше просто некому: матери на работе, а отцы на фронте. Каждый день приходилось проделывать такой путь ,не зная где и как он закончится. Но кто-то должен был его проделывать. Чтобы матери не беспокоились за своих детей, чтобы отцы со спокойным сердцем шли в бой, она должна была взять на себя заботу о тех, кому предстояло жить в восстановленном мире. Она была учительницей. И это была её работа - любить детей. И эта любовь согревала и детей, и их родителей в течение тридцати лет. Эта любовь, отданная детям, возвращалась к ней, многократно умноженная и усиленная. Эта любовь стала смыслом всей её жизни. И было так.
За окном начинался двадцать первый век, а за столом сидели двое: бабушка и внучка. Две взрослые женщины. Обе были заняты делом: одна пряла, а другая чесала шерсть. Две учительницы.