29.03.2009. Весь день мои БиКашки разными способами освобождались от переработанных запасных частей. Как физических, так и информационных. Мне стало жалко свою Коняшку. Передвигается он, бедолага, против всех законов физики всего на двух конечностях, а сегодня вообще еле ковыляет. Мне очень хочется ему помочь. Я могу это сделать, но нельзя. Сама знаешь почему, дорогая. День так и прошёл.
30.03.2009. Сегодня вечером я скопировал его дневник. Посылаю тебе, почувствуй местный колорит.
* * *
Зазвенел будильник. Рука самопроизвольно протянулась и прихлопнула его. На обратном пути, следуя традиции, включила настольную лампу, схватила книгу и поднесла её к глазам. Глаза, соответственно, уставились в неё. Постепенно из значков проявляются слова, а из слов всплывает смысл. И ошпарило - разом вспомнился сюжет, знакомый как любимый шлягер. Сейчас, ещё немного и сейчас наступит кульминация. Книга читана много раз, в принципе её можно рассказать наизусть, в ней не осталось тайн, а осталось чувство предвкушения праздничного обеда. Но я уже проснулся и какие то обыденные дела ждут, и не хочется разменивать ожидаемый праздник на торопливый завтрак. Ласковым жестом скупого рыцаря закрываю книгу.
Мне сегодня предстоит вояж в лабораторию "Винтро". Приказ докторов - закон для стариков. Надо сдать кровь на анализ. И, естественно, только платный. Эта компания растянула свою сеть по всей Москве и одна из них находится в десяти минут от моего дома. Но ехать предписано на Серпуховку. Темны дела твои, Господи, и нет смысла задавать бессмысленные вопросы. Прошли блаженные булгаковские времена, когда слово врач было синонимом кристальной чистоты душевной и наступили будни капиталистические, суровые, где братья в белых халатах с профессиональной радостью встретят вас у входа, больше похожие на менеджеров сетевого маркетинга с лозунгом: "Голосуй или проиграешь", "Отдавай деньги свои сейчас, а через пять минут никто, абсолютно никто их не возьмёт". Под дружный вой восторженных наймитов.
Вода под краном укусила током. Уже несколько дней подряд, как многие вещи стали лягаться током. Обычно такое происходит со мной, когда новое начинание бурлит в крови, но сейчас я ничего предпринимать не собирался. "Собирались лодыри на урок, а попали лодыри...", сами понимаете, на анализ крови. Во мне поднимался мандраж первоклассника. С детства запуганные вены давно исчезли из поля зрения, а оставшиеся превратились в такие тонкие ниточки, что не каждой лаборантке дано их лицезреть.
Стояла поздняя осень. Солнечная тёплая поздняя осень. И каждый новый день неожиданно оттягивал мрачную промозглую слякоть. В автобусе я резко, всей ладонью хватался за перила, дабы не подвергнутся электрической шокотерапии. Помогало, знаю по опыту.
На станции метро "Серпуховская" я не бывал, почему то, никогда и немного заплутал, но многочисленные указатели "Винтро" вывели меня прямо к цели. Помещение лаборатории сияло чистотой евроремонта. Бережно и любовно меня (и мои деньги) встретили. И провели в не менее сияющее помещение - там меня поджидали гастарбайтеры в белоснежный халатах. Бедные женщины иглы видели в своей жизни не чаще меня, а вопросом об их применении не задавались никогда. Я понял, что из еврозастенков меня выпустят на свободу не скоро и потребовал нашатырного спирта. Чистый бы подошёл больше, но я понимал, что женщинам он потребуется пренепримерно, так как их вокруг меня уже собралась группа сакральным числом три. Но деньги уплачены и они общими усилиями высосали из меня положенное. Валялся я на кушетке сравнительно не долго - слишком сильно желание вырваться на свободу. Воздушным шариком добрался я до двери. А у ворот качнуло меня влево к чудесному скверику, под сень памятника Ленина. Раритетный скверик выглядел не по социалистически чистеньким. Лавочки тоже и я приспустился на одну из них. Ласковое солнышко поздней осенью придавало привкус нереальности. Так не должно быть, но есть.
Ко мне подошёл прохожий и спросил, как найти Павловскую улицу. И будто бы спали с глаз шоры. Я вскочил, не отвечая ему. Да я сижу у места ранения Ленина! Завод Михельсона! Где то рядом гранитный обелиск. Да вот же он. В нескольких шагах от этого места я жил с моего рождения. В коммуналке жил, в полуподвальном помещении. В здании построенным пленными немцами. А стою я как раз на Павловской улице, где то тут перетекающую в Серпуховскую. По ней меня отец на плечах носил на Серпуховскую площадь по которой шла военная техника после парада. И вокруг продавались "уйди-уйди", да сладкая вата. Или воздушная? Но кругом были старые обветшавшие дома, а теперь фасады отремонтированы, а за ними возвышаются какие то сооружения из фантастических романов будущего. Я поплыл к своему дому, дому детства. Третий Павловский, а вот и второй. Как всё близко, не так, как в детстве. На углу тогда стоял деревянный магазинчик, так и называемый - "Уголок". Отсутствует, естественно. В этом переулочке я учился кататься на коньках в гордом одиночестве. До тех пор катался, пока не проехала машина и коньки перестали скользить - она посыпала дорогу песком. Да и дома все новые. А на месте моего дома раскинулся типовой детский садик. Гаражи через которые лежал ближний путь к школе отсутствовали. Я взглянул на свою правую руку. На ней остался до сих пор след от необычно горевшей проволоки, которую мы с другом зажигали. Три гаража, как сейчас помню, сгорели, а нас не поймали.
Школа стояла на своём месте. В ней я учился до третьего класса. Потом нас пересилили в новенький дом, где я в первый момент потерялся в двухкомнатной квартире. Сейчас, конечно, эту хрущёбу снесли. Дьявольщина! Ни одного дома детства не осталось! Но сейчас всё вспыхивало воспоминаниями. По этой дороге я плёлся вечером с лыжами после уроков. Шёл нудно долго, у меня поднималась температура, но я знал, что мама возьмёт больничный и несколько дней будет со мной. А в школе, когда мы стали большими, нас после обеда не укладывали в кроватки, нас отпустили пораньше с продлённого дня. Мы пошли на школьный чердак и жгли красный кумач, отрывая его по кусочкам от бюста того же Ленина. Жгли до тех пор, пока не услышали грузные шаги завуча. На утро приказано было вызвать родителей, но мы промолчали, и на следующий день с ужасом ждали неизбежного. Но появилась учительница и предложила почтить минутой молчания скоропостижно ушедшего из жизни завуча. До сих пор жуть пробирает по косточкам.
Но при нереальной погоде в нереально родном месте ярче всего мне вспомнились мои сны. Снятся мне всегда чёрно-белые сны, но эти, очень редкие, всегда цветные. Иду я по знакомой тропке между гаражей и рядом, совсем близко, появляется долина с грандиозными дворцами. И охватывает меня чувство хрустального восторга...
И иду я первооткрывателем по улице, открывая по новой свои воспоминания. Моя европыточная лаборатория находится в больнице, где я в раннем детстве лежал. Мама обещала придти, но её всё нет. Время посещений прошло, ко мне уже не пустят, а я всё жду. И дождался. Для того, что бы увидеть её приходится взобраться на подоконник, встать на цыпочки и только тогда уже в темноте она показалась из за кромки снизу закрашенного окна. Мама сходила в парикмахерскую и опоздала. И смотрела виновато. А я переживал за неё и за себя. В гробу буду переворачиваться от этого воспоминания.
Слева открылся маленький переулок. С одной стороны закрученное фантазией архитектора новомодное здание, с другой - отреставрированный храм. Небольшой. Такого не было в моём детстве. Непонятно откуда он взялся. Я подхожу и он вырастает, вырастает на воспоминании моих снов. И приходит чувство хрустального восторга.
Я захожу в него...