*** На станции семейство Суворовых встречала повариха, которая приехала на запряженной в телегу мосластой лошади. Ехали три часа, сначала до Большой деревни, находящейся на берегу Онежского озера, а потом ещё два часа до детского дома. За это время повариха Степанида, высокая, громкоголосая женщина средних лет, рассказала о том, что в детском доме в основном, дети репрессированных; что в апреле был пожар, и предыдущего директора из-за этого посадили. Назначили другого, но тот проработал недолго: началась война, и его забрали по повестке на фронт. Так что документы не приведены в порядок: а в пожаре пострадали архивы, теперь и не восстановить, наверно. - Что пожар-то, сильный был? - Анна Ивановна чувствовала, что размеренная езда и постоянная болтовня поварихи начинают её укачивать, поэтому заставляла себя говорить. - Жутко сильный. Несколько деток погинуло и сторож. Ну, сторож-то пьяный был. А там, то ли проводка ликтрическая, то ли ещё что случилось. Комиссии ездили, одна за другой. Тридцать детей было. Сейчас двадцать одно дитё в корпусе проживает. Сколько-ни в районную больницу увезено. - Повариха причитала, но не отрывала взгляда от дороги, потому что подслеповатая Зорька могла завести в дебри. - Сколько отрядов в доме? - Поинтересовалась Анна Ивановна. - Так два. Молодшие, которые дошколята, с ыми Римма воюет; и старшие, они сами по себе, в Большую, это посёлок такой недалёко от нас, в школу ходют. Там до третьего класса учут. - Чувствовалось, что Степаниде было не впервой рассказывать о детском доме. Грунтовая дорога, по которой они ехали, пролегала вдоль восточного берега полуострова прямо по урезу воды. Голубая гладь озера просматривалась сквозь пыльные серо-зелёные заросли ольхи. В некоторых местах дорога была заболочена: вокруг то и дело встречались копейки болотцев с крупной осокой. Но были и высокие ровные места, занятые лугами, которые возникли после сведения лесов и расчистки этих вырубок от камней. Из этих камней сложены гряды или, как их называют заонежане, ровницы. Вдоль каменистых горок бежали ряды можжевельника, высокие, как в Сибири, но не такие сочные и какие-то хлипкие. А тощие карельские ели и берёзы после роскоши сибирских лесов напоминали их жалких родственников. Лес кончился, и перед глазами путешественников предстало двухэтажное кирпичное здание, которое когда-то было оштукатурено в белый цвет, а теперь во многих местах из-под штукатурки проступали красные кирпичные проплешины. Перед строением простиралась довольно обширная пустынь, заросшая вереском и оттого казавшаяся грязной буро-зелёной. И кусочек озёра, видневшийся слева за нелепым домом, не веселил. Было пасмурно и ветрено, и волны стального цвета, а также бледно-серое небо только подчеркивали сиротское назначение здания. Само строение было разделено пополам башней, в которой нижняя арочная часть служила проездом на территорию детского дома, а верхняя напоминала барабан, вставленный в коробку без крышки. Слева около башни притулился худосочный можжевеловый куст-переросток. В проёме арки просматривались развалины, но у Анны Ивановны и без того испортилось настроение от увиденного. Зорька, почуяв близость дома, пошла быстрей. Алик хотел спрыгнуть с телеги, но строгий мамин взгляд остановил его, и всё семейство, чинно сидя на телеге, въехало под кров своего нового обитания. Квартира для директора была отведена в правом крыле здания; в неё имелся отдельный вход с торца дома, что Анна Ивановна сочла очень удобным. Сама квартира состояла из двух комнат и кухоньки. Минимум мебели в ней позволял кое-как разместиться. Анна Ивановна заглянула в комнаты и выяснила, что имеются две кровати, диван, круглый стол и пара стульев. На кухне стоял ещё один стол попроще: прямоугольный, из фанеры и длинная лавка вдоль стены. Стены оклеены дешёвыми, но чистенькими обоями, везде тщательно вытерта пыль, что с удовлетворением отметила директор. Только вот портрета вождя нет, хорошо, что с собой захватили из Сибири. Анна Ивановна вздохнула, вспомнив обстановку в ипатьевских меблированных комнатах, в которых её семья жила последний год. - Анна Ванна! Возьмите продукты. - Послышался голос поварихи: Степанида успела обернуться на конюшенный двор, где оставила Зорьку, и захватить на кухне месячный директорский паёк, который сейчас принесла на квартиру новоприбывших. Анна Ивановна собрала на стол, на быструю руку соорудив обед из яичницы-глазуньи. Семейство расселось по местам, и уже через полчаса после приезда директор детского дома была готова приступить к своим должностным обязанностям. - Алик, не забудь помыть посуду и пол. - Анна Ивановна поправила перед тусклым зеркалом в прихожей прическу из косы, уложенной короной, надела тёмный пиджак и уже стояла на выходе из квартиры. - Не волнуйся, мама, всё будет сделано, - спокойным голосом ответил Алька, но только мать вышла за порог, тут же собрался бежать на улицу, а сестре приказал: - Милка, слышишь, дом сторожи. - А посуду, - не ожидая подвоха, спросила девочка. - Посуду... Так, Милка, - рассудительно проговорил Алька, - тебе уже скоро пять лет будет, значит, ты большая, надо учиться маме помогать. Поэтому чтобы посуду помыла как следует. - Уже от самой двери, завязав шнурки на ботинках, брат добавил: - И полы вымой... - И выскочил на улицу. Милка вздохнула, посмотрела на грязные тарелки, потом на пол, сняла подвешенный на стене таз, поставила на его стол и налила в него воды из оцинкованного ведра, набранного доверху и принесенного поварихой. Теперь надо было найти тряпку и мыло. Мыло нашлось в мыльнице, лежащей в дорожном бауле, а за тряпкой Милка отправилась на детдомовскую кухню. Девочка вышла на улицу и стала оглядываться, у кого бы узнать, где найти повариху. На площадке напротив метрах в тридцати играли малыши. Взрослых нигде не было видно. Милка внимательно всмотрелась в кучку детей, но напрасно: ни воспитательницы, ни нянечки, только какой-то камень неподалеку от угла дома. Где же взять тряпку? И тут Милка заметила, как то, что она сначала приняла за камень, задвигалось. Это оказалась девочка, в застиранном непонятного цвета платье, ростом с Милку, и эта девочка собиралась завернуть за угол дома.Милка окликнула её, и девочка обернулась. - Ты чья? - Требовательно произнесла Милка, обращаясь к девочке, у которой даже носков не было. - Я здесь живу. А ты чья? - Детдомовка с интересом разглядывала незнакомую девочку в воздушном розовом платьице и белых носочках. Особенно красивыми были красные лаковые туфельки. Лиза, так звали детдомовскую девочку, и не помнила, когда видала подобную красоту. - Мамина. Она тут главная, - Милка для убедительности показала на здание детского дома. - А где твоя мама? Она кто? - Моя мама... Моя мама там, - Лиза посмотрела на небо. - Она... она Царица небесная, - девочка вспомнила, как бабушка говорила по вечерам, вспоминая маму. - Царёв не бывает и цариц тоже. Мне мама говорила. И мой папа, красный командир, он сейчас на фронте. Он знаешь что рассказывал? Про революцию, как царёв всех выгнали и теперь народ вместо них. - Милка была довольна, что так складно смогла рассказать этой детдомовской девчонке про не очень ей самой понятную революцию. - А куда царёв выгнали? Вот куда, по-твоему? - Не отступала Лиза. - Они где-то ведь есть, и моя мама тоже там. - А царёв, а их всех... убили и в землю закопали. - Милке строго-настрого было запрещено вспоминать о расстрелянном царском семействе, но ей так хотелось похвастаться перед настырной детдомовкой, что она продолжала в запале кричать. - Царёв нет, никаких нет! И у тебя нет никакой мамы-царицы, ты врёшь! - Не вру, моя мама - царица, она на небесах у Боженьки. - Лиза стиснула пальцы в кулаки, чтобы не заплакать. - А вот и нет, твоя мама шпионица, её убили, всех царёв убили и всех шпионов убили, - голос Милки уже звенел. - Мила, ты что здесь делаешь? Ну-ка марш домой! - Строго произнесла вышедшая из спального корпуса Анна Ивановна. И Милка, показав Лизе на прощание язык, побежала к маме, которая пропустила её в здание, а сама пошла к Лизе. - Девочка, почему ты гуляешь без своего отряда. - Директор оценивающе рассматривала худенькую нескладную фигурку, внутри у Анны Ивановны неожиданно стал нарастать ком раздражения. Она указала рукой в сторону спального корпуса, и Лиза медленно побрела по направлению взмаха. Пройдя несколько метров, девочка оглянулась и увидела, что директорша ушла в свою квартиру. Тогда Лиза развернулась и юркнула за угол и понеслась к развалинам, которые находились в глубине ограды детского дома. По правую руку располагались полуразрушенные хозяйственные постройки. Мельница, каменные жернова которой до сих пор лежали на берегу западнее развалин, была конечным строением комплекса. Между нею и пожарищем размещались конюшенный двор и баня. На берегу озера в бухте можно было разглядеть под водой забутованные валунами бревенчатые клети Монастырской пристани. На берег ходить было нельзя. Вообще запрещалось выходить за ограду без воспитательницы, поэтому Лиза пробиралась в заброшенный круглый дом, в котором слева от входа была маленькая каморка с одним низким окном. Девочка облюбовала себе эту каморку, потому что в ней было удобно прятаться, когда сильно хотелось плакать. Вот и сейчас хотелось плакать, потому что у Лизы не было никого, кто бы её защитил. А раньше был Андрюша. Он уже ходил в школу в третий класс и был очень сильный. Он пробирался по вечерам в палату к Лизе и рассказывал смешные сказки, которые когда-то ему читала мама. И всем ребятишкам очень нравился веселый брат Лизы и его сказки. Но когда ещё была зима, случилось что-то очень страшное. В палате откуда-то стало много дыма, так много, что стало трудно дышать, а дверь была заперта. Сторож, который ходил в тёмном мохнатом тулупе до пят и пугал своим видом, чтобы ребятишки не шалили, подпёр входную дверь снаружи палкой. Когда дети поняли, что им никак не выйти, они начали плакать, а Андрюша пробрался к сестре, подсадил её и вытолкнул в форточку. Лиза попала головой в сугроб, но быстро выбралась из него на дорогу, повернулась в сторону окна, из которого вывалилась, и стала ждать брата. Но из форточки высунулась белобрысая, ушастая голова Сёмушкина Мити - самого младшего мальчишки из Лизиного отряда, - который покатился мячиком к дороге, сбивая с одежды языки пламени. И вдруг раздался грохот с одновременным протяжным многоголосым воем. Дом раскрылся, как коробочка. И огонь стал прыгать в разные стороны, а дети, стоящие на дороге рядом с Лизой, отпрыгивали от него. И Лиза прыгала и ждала, что брат сейчас выпрыгнет вместе с очередным огоньком и скажет ей: "Ну что, дурёха, сильно напугалась?", и она перестанет бояться. А потом Лиза ничего не помнила, потому что Андрюша так и не выпрыгнул, и ей так и не перестало быть страшно. Лиза каким-то чутьём догадывалась, что произошло что-то очень страшное и это страшное теперь никогда не кончится, потому что Андрюша никогда не придёт. Лиза старалась не думать о брате, потому что потом сразу же вылезал этот страх, он был такой же чёрный, как ночь, когда всё горело. И всякий раз внутри у Лизы маленькая куколка съеживалась в чёрную точку. Лиза начинала задыхаться и уже не могла плакать. Она тогда уже ничего не могла, а просто сидела, как тряпичная кукла, которую Сёмушкин, этот лопоухий, бестолковый малышок подобрал где-то после пожара и всё время таскал за собой. Нянечка жалела Сёмушкина, называла Минькой и приносила ему перед сном кусок чёрного хлеба с солью. А Лизу никто как будто и не замечал, но она к этому давно привыкла и предпочитала сидеть одна на берегу озера. Маленькое тщедушное тельце Лизы даже комары не трогали. Считалось, что младшим отрядом, к которому относилась и Лиза, занимается Римма, невысокая полноватая девушка лет двадцати пяти. Она одевалась в бесформенное тёмно-синее бумазейное платье, отчего казалось, что у неё синяки под глазами, а может быть, они были из-за того, что Римма плакала по ночам: недавно пришла похоронка - её жениха убили в первый день войны. Днём Римма всё время зевала и в хорошую погоду сидела на завалинке, присматривая за играющей малышнёй. На самом деле ни за кем она не смотрела, а думала о чём-то своём. И Лиза, которой не нравилась возня на площадке, во время прогулки отходила в сторонку от отряда, и немного покопав ямки для секретиков, пробиралась в своё убежище. *** Детдомовцы сначала приглядывались к Альке и Милке, но Анна Ивановна запрещала им играть с детдомовскими ребятами: ещё наберутся дурных мыслей от детей врагов народа. И директорские дети были предоставлены сами себе. Мать с утра на плите варила похлебку из крупы и картошки на целый день, и этим, и ещё хлебом и зелёными перьями лука с огорода Алька с Милкой и питались. Сама Анна Ивановна кушала в детдомовской столовой вместе с воспитательницей Риммой. Алька привык к свободе. Вот только здесь совсем не с кем было водиться: с детдомовскими нельзя, а деревня в шести километрах, туда за дружбой не набегаешься. Но Алька недолго тяготился отсутствием друзей. Ещё в поезде он решил, что накопит сухарей и сбежит на фронт, потому что все настоящие мужчины, по его убеждению, должны сейчас быть там. А то, что он настоящий мужчина, Алька не сомневался, ведь ему об этом сказал перед уходом на фронт папа. Алька в первый же день исследовал территорию, занимаемую детским домом. Можжевеловые заросли по левую сторону от дороги сначала привлекли его, но там здорово было прятаться, а вот прятать сухари вряд ли, потому что, во-первых, мог пойти дождь и намочить хлеб, а, во-вторых, в лесу водится множество всякой живности, и даже птицы охочи до сухарей. Нужно было искать более укромное место. И Альке оно попалось. Неподалёку от главного здания детского дома он наткнулся на большое круглой формы каменное строение, которое напоминало своими размерами планетарий. В планетарий Алька ходил вместе с папой. Это было в Сибири, и там ему очень понравился высокий потолок, который, казалось, уходил в небо. Впрочем, потолок и был звёздным небом. Конечно же, Алька понимал, что в глухом краю неоткуда взяться столичному планетарию, но на всякий случай забрался через оконный проём в полуразвалившееся строение. Внутри было относительно сухо и светло, это было странным, потому что окон почти не было. Свет шёл откуда-то сверху, как будто в здании и впрямь было небо над головой, только не ночное, со звёздами, а дневное, с солнцем. И Алька невольно задрал вверх голову. Там и вправду было небо. Алька не сразу понял, что круглый свод наверху имел отверстие, вокруг которого на облаках восседали дяденьки с белыми бородами в старинных одеждах. Альке захотелось забраться туда. Над входом свисала деревянная лестница, он и забрался по ней почти на самый верх. Алька вертел головой, стараясь разглядеть, как нарисованы облака, которые снизу кажутся настоящими, и вдруг его взгляд наткнулся на страшную картину. Если смотреть немного вниз, то на стене можно было увидеть чертей в пламени; а неподалёку от них изображённого стоящим на коленях человека в длинном чёрном платье со сложенными вместе руками. Алька думал, что это утопленник, потому что человек был весь в воде, а его руки тянулись вверх. Рисунок сохранился не полностью, поэтому мальчик тут же придумал историю о страшном разбойнике, который убил много человек и поэтому люди его наказали. Они связали ему руки и бросили в воду. Алька не знал, что человек в чёрной одежде - это основатель монастыря. Для него важным было то, что изображения чертей и утопленника ужасали. Алька сам сначала перепугался страшных картин, но потом сообразил, что это отпугнет и других. Алька спустился вниз на один пролёт и по балке пробрался к стене со страшными картинами. Ещё с лестницы он разглядел нишу, образовавшуюся от выпавшего фрагмента росписи. Туда-то мальчик и положил тощий холщовый мешочек с двумя сухарями, который заложил куском штукатурки. За этим куском пришлось спуститься вниз, зато Алька надёжно припрятал своё сокровище и от дождя и от живности. Алька был доволен своей находкой, но поделиться увиденным было не с кем, и ещё раз оглядев картины, мальчик отправился на озеро, где можно было наловить окуней на уху. Удочки ему не надо было, достаточно срезать любой прочный ивовый прут, а лесу с крючками мальчик привёз с собой. *** Анна Ивановна тоже провела день плодотворно. Познакомилась с персоналом и даже разобралась с кухонными поставками. Дети её были предоставлены сами себе. Но Анна Ивановна не беспокоилась за них, потому что знала обо всём, чем они занимаются, или так, по крайней мере, думала. Единственное, что не нравилось директору, так это воспитанница из младшего отряда, которая привязалась к её дочери в день приезда. Кажется, её зовут Лиза. Документов на её в архиве Анна Ивановна не нашла, но, скорее всего, девочку перевели не так давно, а документы бродят по военным дорогам. Анна Ивановна, несмотря на свой властный характер, почему-то побаивалась этой худенькой детдомовки, которая напоминала ей Машеньку, близняшку Милы, умершую от двухстороннего воспаления лёгких ещё в полуторагодовалом возрасте. Была бы её воля, она отправила бы эту девчонку в другой детский дом, но, во-первых, ещё не пришли документы, а во-вторых, все перемещения на время военных действий должны быть очень хорошо обоснованы. *** Лиза не подозревала, что чем-то досадила директорше. Девочка и раньше старалась как можно реже попадаться на глаза взрослым, а с началом войны за детьми приглядывали мало, так что Лиза всегда могла потихоньку выбраться из палаты. Вечерами в хорошую погоду Лиза любила сидеть на берегу озера и смотреть, как заходит солнышко. Оно садилось за первый остров, как его называли взрослые, потому что он был ближе всего к берегу. Но Лиза называла его кораблём, - на него были похожи очертания острова, - и девочке казалось, что солнышко садится на кораблик, который плывёт в сонную страну. Лиза представляла, что когда-нибудь этот кораблик увезёт и её к маме, папе, бабушке и Андрюше. От этой мысли ей становилось одновременно и радостно, и грустно. А ещё Лиза думала о том, почему у этой вредины Милки такой брат, чем-то похожий на Андрюшу. Днём Лиза ходила на Змеиную горку посмотреть, не покраснели ли брусничины. Эту горку, которая находилась по левую руку от детского дома между оградой и лесом, облюбовали гадюки: место сухое, камни гладкие, а вокруг камушков мягкий шелковистый мох растёт. Лизе тоже нравилось сидеть на гладких камушках, особенно когда они были нагреты солнышком. Вот и нынешним днём после обеда девочка пошла глянуть на ягоды. Уже сидя на тёплом камне Змеиной, Лиза услышала голоса. Девочка предусмотрительно нагнулась и стала смотреть в ту сторону, откуда они доносились. А вдруг это парашютисты вражеские или шпионы, как в кино показывали? Но это были обыкновенные деревенские мальчишки, которые окружили Сёмушкина и оттесняли его от дороги. Митька размахивал своей тряпичной куклой, как мечом, а мальчишек было трое, они смеялись и не пускали Митьку. Один мальчик выхватил у Митьки куклу и стал повторять движения малыша, передразнивая его. Из придорожных кустов вылез Алька и закричал на мальчишек: - Вы чего пристали? Ну-ка быстро отпустите его! - Да кто к нему пристаёт. - Деревенские мальчишки, Митькины одногодки, опасливо косились на грозного Альку. - К нему никто не пристаёт, он сам всё время в деревню к нам приходит и маму свою ищет. Дядя Клим, ну, наш милиционер, уже два раза его обратно в детдом приводил. А теперь дядя Клим на фронте, а этот, -мальчуган отмахнул надоеду-комара, жужжащего над ухом, и показал на Сёмушкина, - опять пришёл, а мамка моя велела его к вам отвести. - А чего куклу отобрали? - Не отставал Алька. - Мы не отбирали. Просто он так идти не хочет, а за куклой бежит. Пусть забирает. - Куклу подали Митьке, тот схватил её и крепко прижал к пузу. Алька взял Митьку за руку и пошёл с ним к ограде детского дома, объясняя, что неправильно тот убегает. А пятки деревенской гвардии замелькали в обратном направлении. Лизе стало зябко, она не заметила, как солнце зашло, и с востока за девочкой уже наблюдала луна. Сегодня она была круглая и напоминала следящий за миром глаз, что хотелось спрятаться от его вездесущести. Было что-то жуткое в его красноте, блестящей, как медь. А ещё он был похож на панцирь. Лизе показалось, что этот глаз стал набухать и увеличиваться. Девочка вскочила и понеслась от берега со всех ног в сторону спального корпуса. *** Уже несколько дней стояла тёплая погода. Осень вступила в свои права буйством красно-жёлтых солнечных красок. Старшие ребята по утрам шли в деревню в школу, а после обеда собирали картошку на поле. Малыши выбирали из борозд картофелины и складывали их в вёдра, а старшие носили эти вёдра до телеги, в которую была запряжена Зорька, и ссыпали картошку в мешки. Мешки везли к кухне, а там Степанида с Риммой стаскивали их с телеги и таскали в погреб. Однажды после завтрака, когда младший отряд вышел на прогулку, на крыльцо директорской квартиры вышла нарядная Милка. Из-под клетчатого красного с белым пальто виднелся подол пышного розового платья, а в косички были вплетены огромные белые банты. Милка была, как самая настоящая кукла на картинках. Милка катила магазинную кукольную коляску, в которой лежала красавица кукла. Малышня рассматривала директорскую дочку с нескрываемым интересом, но Милка с ними не зналась, она ходила по двору, катая колясочку, и важничала. В обед выяснилось, что у Милки день рождения. Всем воспитанникам досталось по кусочку праздничного пирога с черникой, который испекла Степанида. А сама именинница впервые восседала за одним столом с детдомовцами. Взрослые отмечали день рождения девочки вечером, когда воспитанники разошлись по спальням. Анна Ивановна принесла мензурку с медицинским спиртом, и нянечка сделала ягодную настойку. После тоста директор запела свою любимую песню "По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд". Римма подпевала. Потом Анна Ивановна предложила тост за коммунаров. - Ох, девоньки, - раздобревшая директорша потянулась, выгнула спину в изгибе, зажмурившись от нахлынувших воспоминаний, - мне, ведь, в таких переделках пришлось побывать. Я, как замуж вышла, стала работать в избе-читальне. Это в девятнадцать-то лет! Но я была на всё село единственная комсомолка. Мы с Андреем тогда в сибирском селе жили, в десяти километрах от узловой станции, где он служил. И вот зимой в селе праздник престольный был, мужики напились. Девчонка соседская, которую я читать учила, прибегает ко мне, а дело под вечер, темно уж, и Андрей на дизеле уехал. Девчонка глазищи-то вытаращила, "Анна Ивановна", - кричит, - "папанька меня послал, бегите к нам скорей, вас сельские убивать идут!" Я пальтушку накинула и бегом на соседское подворье, а у них на заднем дворе уже лошадь запряженная стоит. Сосед меня на дно кошевы толкнул, сверху тулуп набросил, а потом они с девчонкой закидали сена, и кошева тронулась с места. Ноги у меня обмерли дорогой: сосед-то на них сидит и покрикивает на лошадь, мне пригрозил, чтоб не пикнула даже. А за нами была погоня. Так сосед хитрый был. Он как погоню-то учуял, сразу же лошадь поворотил и навстречу обидчикам поехал не спеша, ещё и песню затянул какую-то кабачную. Ну, думаю, пропадать мне, сосед решил, наверное, против своих селян не идти. Мужики его обступили, в пьяном кураже вилами в сено тычут, кричат: "Убьем комсомолку!". Я лежу, рот зажимаю, чтобы от страха не закричать или от пыли не чихнуть. И вдруг слышу, как сосед голосом таким смущенным просит их: "Брательники, не тычьте в кошеву, вы мне бутыль разобьете, специально на станцию ездил за вином". Где у него эта бутыль была, не знаю, а только отстали они от соседа, поехали догуливать. Но я ничего этого уже не слышала, сознание потеряла, потому нос и щёки отморозила. Сосед тогда кругаля дал, через хутора меня на станцию к утру только довёз. Зато уж Андрей больше меня в село не отправлял. - Да, вот история! Как в книжках. - Римма с нянечкой вздыхали и качали головой, переживая за директоршу. Степанида пошла на кухню с грязной посудой: не всем же разговоры говорить, кому-то и убирать нужно. Дверь в кухню открыла и услыхала какое-то поскрипывание. - Кто тут? - Степанида чуток струхнула после рассказа директорши и поспешила засветить керосинку. А в уголочке у плиты всхлипывала Лиза. - Ты чего, милая? Торты не хватило? Да я тебе сейчас чего-нибудь вкусненького принесу, - добродушная Степанида припасла вкусненькое для себя, но этого заморыша было так жалко, что повариха решила с ней поделиться. - Я не помню, когда у меня день рождения. - Лиза всхлипывала как-то тихо. - Чего не помнишь?.. - Повариха опешила. - Как не помнишь? - Степанида вспомнила было про метрики детей, в которых должна быть указана точная дата, но опять растерялась, потому что архив сгорел. Лиза продолжала тихо всхлипывать, отчего поварихе хотелось завыть самой. - Ну, ты вспомни, как тебе день рождения отмечали? Ну, какая на улице погода была? Дождь, снег, может или листья жёлтые? - Степанида ожидающе глядела на девочку, размазывающую по щекам солёную влагу. Лиза помнила только зелёненькие клейкие листочки на деревьях, которые блестели от радостных солнечных зайчиков, в тот день, когда она последний раз видела маму. Они шли по дороге в детский садик, и Лизе совсем не хотелось расставаться, но мама очень спешила и даже не поцеловала её. Тогда из садика её никто не забрал, и она ночевала одна в детсадовской спальне. А потом пришла бабушка, у которой Лиза с братом стали жить, но жили недолго, потому что бабушка в один ненастный осенний день не проснулась, и Лизу с Андрюшей отправили в детский дом... Лиза опять заплакала. - Ну, как так, ничего не помнишь. Вот имя помнишь. Может, фамилию вспомнишь? - Расстроенная Степанида не знала даже, что ей делать. - Когда бабушка звала брата, а он не шёл, то она говорила: Андрей Первозванный, Богом названный. Может быть, такая наша фамилия? - Лиза уже не всхлипывала, а посапывала. - Ну-ка, посиди тут, я сейчас. - Степанида выскочила из кухни и прошла несколько метров по коридору до своей комнаты. Она не стала зажигать керосиновую лампу, а на ощупь вытащила из-под кровати сундучок, достала из него какой-то свёрток и вернулась на кухню. - Иди-ка сюда. - Степанида поманила Лизу к себе, и та робко села на лавку рядом с поварихой. Степанида одной рукой гладила бедную девчушку по остриженной головке, а другой листала потрёпанную книжищу без обложки. Эту книгу она нашла после пожарища в сугробе около обугленной стены спального корпуса. Мало кто из нынешних сотрудников детского дома знал, что раньше здесь был храм Захарии и Елизаветы и что детский дом находится на территории бывшего монастыря. А Степаниду крестили в этом храме. Деревня, в которой она тогда жила с родными, находилась на острове в десяти километрах отсюда, и в ней имелся свой домовой храм. Но дедушка, то ли из-за своего упрямого характера, то ли из-за того, что его звали Захарией, выбрал для совершения семейных треб монастырский храм, и Степанида с дедушкой, бабушкой, папой и мамой по воскресеньям ездили в этот монастырь на службу. Когда началась революция, пятнадцатилетняя Стешка работала в городской ресторации у земляка Климента Егоровича, разбогатевшего на продаже рыбы, которой торговали тогда всей деревней в общину. Стешка очень хотела научиться готовить заморские блюда, но после революции ресторацию закрыли. Стешке пришлось вернуться домой, только деревни уже не было: её подожгли пьяные экспроприаторы. Тогда Стеша поехала в районный комбед, и её по разнарядке отправили поварихой сюда. Сначала в бывшем храме располагалась богадельня, это в тридцатые его преобразовали в детский дом. - Вот, нашла. - Степанида ткнула пальцем на раскрытую страницу и начала медленно, по слогам, читать. - Седмица пятнадцатая по Пятидесятнице. Отмечается память пророка Захарии и праведницы Елизаветы, родителей Иоанна Предтечи; так-так. Убиение благоверного князя Глеба, во святом крещении Давида, мучеников Иувентина и Максима воинов. Мучеников Урвана, Феодора и Медимна и с ними семидесяти семи мужей от церковного чина, в Никодимии пострадавших... - Степанида замолчала и настороженно посмотрела на дверь, ведущую в коридор, мало ли кто услышит и чего-нибудь подумает. - Вот этот день тебе и подойдет в день твоего Андела. - Бабушка Стеша, а это какой день? - В Лизиных распахнутых глазах были сразу и страх, и завороженная радость, что теперь у неё есть что-то такое не очень понятное, о чём знает только повариха Степанида. - Дак пятое сентября, значит. Погоди, это же по старому стилю. - Степанида начала было высчитывать новостильную дату, да запуталась в цифрах. - Ладно, пусть будет, как раньше... А давай-ка на твой хоть и прошедший день Андела я накормлю тебя тортой. - И Степанида повеселела, потому что теперь была в своём привычном мире, где все несчастья пропадают после съеденного сладкого кусочка. - А у моего брата Андрюши есть такой день с анделом? - Спросила Лиза. Степанида опять вздрогнула: она знала, что у некоторых детей в пожаре погибли братья и сестры, значит, и у этой крохи тоже. - Как же нет. Есть. Андрюша сам и есть Андел. Самый что ни на есть Андел, - торопливо произносила Степанида, а руки её сновали, собирая маленькую праздничную трапезу. *** Полночи Степанида ворочалась в постели и кряхтела, потом поднялась, достала из-под кровати сундучок, отыскала в нём холщовую тряпицу, свёрнутую трубочкой. В тряпице оказались две церковные свечки. Со дна сундучка Степанида достала бумажную иконку Вседержителя, которую притулила на крышку сундука, встала на колени, зажгла одну свечу и, держа её в левой руке, начала правой креститься, бормоча: - Господи, прости, что я сливочно масло у этих душ безгрешных воровала. Прости, Господи! И дай мне вразумление, а деткам-сиротинушкам утешение от Царицы Небесной, Пресвятой Девы Богородицы. *** С тех пор Лиза стала ходить в развалины, чтобы поиграть в "как раньше". Она наряжала палочки, закутывая их в толстые тёмно-зелёные листы подорожника, в ярко-оранжевые круглые листки осины, в жёлтые берёзовые листики, и играла ими, как куклами. У неё были палочки "мама", "папа", "бабушка" и "Андрюша". Но играть выпадало нечасто, подступала осень. Старшие ребята ставили верши, и Степанида с девочками потом чистили рыбу для засолки. А однажды из деревни прибежал мальчишка и позвал тащить невод: шла ряпушка. Тут уж трудились всем гуртом. Таскали рыбу корзинами. Ещё детдомовцы сами заготавливали на зиму дрова. Привезенные в зиму хвосты были напилены, и сложенные чурки дожидались первых морозов, но часть их нужно расколоть уже сейчас. Старшие мальчики кололи дрова, а малыши носили поленья. Девочки пилили длинные чурки двуручной пилой. Как-то раз, пока старшие ребята были в школе, Семушкин подошёл к колуну, взял его и, размахнувшись со всех сил, стукнул по чурке. Колун почему-то застрял в дереве. Митька тащил и пыхтел, но не собирался сдаваться. На крыльцо вышла нянечка, глаза её распахнулись от страха: - Римма, да что же ты за детьми не смотришь-то... - Молчите, а то под руку скажете, -- тихо, но сурово ответила Римма. Так, пока чурку сам не расколол, Сёмушкин колуна не отдал... *** Только убрали дрова, как начались дожди. В Карелии дожди затяжные. Дождливыми вечерами корабль острова уплывал без солнца на борту. А иногда дожди укутывали детский дом в плотную белую вату тумана, и он как будто парил в облаках. Но Лиза в дождь веселела: её окружал заплаканный мир, а ей самой ничуть не хотелось плакать, а наоборот, если бы Лиза могла обнять этого большого плаксу, то обязательно бы это сделала. *** Вот уже целый день не было дождя, и Алька решился отнести свой недельный запас сухарей "к чертям за пазуху". Он дождался, когда мать ушла к воспитанникам старшего отряда, и выскочил за дверь, предварительно достав из запечья рукавичку с насушенными сухарями. Милка, во время дождей привыкшая, как хвостик, ходить за братом, потянулась за ним. Ей давно уже было любопытно, куда он пропадает, как только выходит на улицу. Было пасмурно и серо, но Милку это не останавливало. Хорошо, что земля влажная от дождей: на ней хорошо видны следы брата. И Милка двинулась по тропинке к развалинам. Проходя вдоль стены круглого дома, она решила опираться на стенку и сошла с тропинки, но тут случилась неприятность: деревянные завалинки, которыми были обшиты стены, давно сгнили, почва от дождей просела, и Милка внезапно провалилась под землю. От неожиданности она не сразу сообразила, где находится, потом ей стало страшно, что её никогда не найдут; а если найдут, то мама очень сильно будет ругаться, и тогда Милке лучше не находиться. Милка не заметила, как начала тихонько выть. Лиза тоже дожидалась, пока директор пойдёт к старшим следить, как они делают уроки, потому что хотела улизнуть в своё убежище и проверить куколок. Она уже подходила к зданию, как услышала всхлипы. Сначала Лиза обрадовалась, потому что вспомнила о няниной кошке, которая вот-вот должна была родить котяток. Увидела в провале директорскую дочку, Лиза остановилась и стала думать, что делать. Идти за помощью к старшим? Но тогда будет раскрыта тайна её убежища. Доставать Милку самостоятельно? Но она такая упитанная, что и Лизу может под землю утянуть. Нужно было срочно что-то придумать. А думать Лиза могла только сидя, обхватив коленки. - Ты чего расселась? Сейчас же помоги мне! - Закричала Милка. Она испугалась, что Лиза так её под землёй и оставит. - Я думаю. Не мешай. - Лиза вспомнила, что в дровянике лежат длинные доски для перекладывания рядов поленницы, и встала. - Я иду в сарай за лестницей. - Сказала она для Милки, чтобы та не боялась сидеть одна. Лиза притащила две доски, спустила их одну за другой к Милке, расположив их крест-накрест. - Берись за доски там, где они скрестились, и подтягивайся, - сказала она. Милка послушно подтянулась на досках. Это оказалось несложно. *** Когда Анна Ивановна увидела во дворе Милку, она схватилась за сердце. Лиза поняла, что хорошего ничего не будет, и тут же убежала к себе в палату. - Ты вгонишь меня в гроб. - Кричала Анна Ивановна. - Вечно ты извозишься. Милка заплакала, а Анна Ивановна кричала и кричала. И тут Милка жалобно сказала: - Мамочка, это Лиза толкнула меня в погреб. - Ну, это ей так с рук не сойдёт. - Анна Ивановна окончательно рассердилась. Она пошла в спальный корпус, разыскала Лизу и потащила её на кухню. - Как ты смела прикоснуться к моей дочери! Да ты мизинца её не стоишь! - Пунцовое лицо Анны Ивановны, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. - Это же надо, какая наглость: столкнуть ребёнка в подвал! Будешь теперь неделю на кухне дежурить! Всю посуду мыть и всю картошку чистить! Всю, и чтоб никто не помогал! Дежурили на кухне только из старшего отряда, но Лиза и не собиралась спорить с разъярённой директоршей. У Лизы закружилась голова: она начала задыхаться, потому что ощутила на своей спине руки брата, которые толкали её в отверстие форточки. - Зачем ты меня спас? Зачем? - Внутри Лизы всё громко кричало и рвалось на мелкие кусочки. А сама девочка съёжилась в комок, прячась от наваливающегося страха, который давно к ней не приходил. Степанида уже сталкивалась с воинствующей директоршей, поэтому молчала, лишь покачивая недовольно головой. Но когда девочка начала задыхаться, повариха не выдержала и подошла с кружкой воды; она присела рядом с Лизой и стала поить её водой, приговаривая: - Вот так, ещё глоточек, и ещё один. Сейчас, спазмы пройдут, сделаем ещё глоточек, и пройдут. Анна Ивановна махнула рукой и пошла к себе на квартиру отмывать дочь. На следующий день Лиза сидела на кухне около Степаниды и старательно чистила продолговатые картофелины. Они были неуклюжими и чем-то напоминали тряпичную куклу Сёмушкина. Лиза подняла голову и спросила у поварихи: - Баба Стеша, а почему люди обманывают? - Спросила она. - Кто обманывает? Я обманываю? - Опешила Степанида. - Не ты, баба Стеша, а люди. Почему они обманывают? - Вздохнув, девочка опять опустила голову и разглядывала глазки на грязной тёмно-синего цвета картофелине. - Люди? Почему они обманывают? Взяли чужое что, а отдавать не хотят. Или боятся чего-нибудь, наказания, к примеру, вот и не хотят признаваться. - Степанида тяжело вздохнула и посмотрела в окно. Дожди прошли, но снег не спешил. И земля вокруг чернела, как растерзанное гибелью сыновей материнское сердце. А Лиза в своём сером грубой шерсти платье, сидела над очередной картофелиной и, высунув от старания язык, выковыривала из картофелины глазки. - Пальтушка-то твоя где? - Вдруг спросила Степанида. - Нету. Она сгорела. - Тихо произнесла девочка, продолжая выковыривать глазки. - А вот я тебе свой платок тёплый подарю. Он шерстяной, с городу привезен, только немного вытерся. - Степанида вышла из кухни и скоро вернулась с толстым платком в крупную трёхцветную клетку - сине-коричневую с белыми прожилками. - Баба Стеша, спасибо, - поблагодарила девочка. - Ты очень добрая, совсем, как моя бабушка. - А как звали твою бабушку? - Спросила Степанида. - Баба Мотя. - Лизе нравилось, что баба Стеша разговаривает с ней, как со взрослой. - Матрёна, значит. А ты сама откуда? - Степанида почему-то очень хотела, чтобы Лиза оказалась какой-нибудь дальней роднёй или, на худой конец, роднёй кого-нибудь из земляков. - Из города. - Лиза сникла, потому что больше ничего не помнила. Дальше разговора не получалось: Лиза не знала названия города и даже улицы. Но Степанида, пригладив на детской головке выбившиеся из косичек волосинки, пригласила: - Ты, если тебя кто забижать будет, сразу ко мне бежи. А им скажи, что баба Стеша вам покажет; так и скажи, мол, баба Стеша вам покажет. - Степанида последнюю фразу повторила дважды. Так ей понравилось быть бабой Стешей. *** После случая с провалом под землю Милка избегала встреч с Лизой. Но однажды Анна Ивановна послала Милку на кухню с хозяйственным списком для Степаниды. Поварихи не было, одна Лиза мыла посуду после обеда. - А где Степанида? - Спросила Милка. Лиза повернула голову, посмотрела внимательно на Милку и продолжила мыть посуду, как будто была здесь одна. - Ну да, я соврала, что ты меня толкнула. Но мама бы меня так наказала, что закачаешься. - Милка хотела начать рассказывать, какая у неё строгая мама, а Лиза вышла из кухни, вылила на улицу мыльную воду из таза и вернулась обратно, как ни в чём не бывало. Милку она не замечала. - Ну, я же тебе честно говорю, что соврала. - Милка искренно не понимала, почему Лиза не прощает её. *** Осеннее ненастье затянулось. Темнеть стало рано. Эвакуировать детский дом то ли забыли, то ли не успели, и здание детского дома сиротливо белело посреди затянувшегося бесснежия. Поговаривали, что немец продвигается почти без боёв. Но тут же в деревне получали очередную похоронку, бабы начинали выть, и все понимали, что бои идут, наша армия действует, а подробности сейчас знать нельзя, потому что это военная тайна. Как-то раз Алька залез в "планетарий" положить в схоронку сухари, - он теперь это делал очень осторожно, пробираясь вдоль ограды между можжевельника, высаженного кустарником. Алька забрался наверх, запрятал очередную партию как следует, и тут услышал внизу голос Лизы. Он звучал как-то по-другому и был каким-то нежным, домашним. Мальчик прислушался: Лиза говорила за разных людей. - Странная какая-то, - хмыкнул Алька и полез вниз, стараясь при этом не выдать своё присутствие. Но тут предательски заскрипела ступенька. Алька вздрогнул, оглянулся и увидел испуганные глаза Лизы. Она молчала и ожидающе следила за Алькой. - Ты видала чертей? - Лиза испуганно замотала головой. - Пошли, покажу, - позвал Алька. Они вскарабкались по лестнице наверх, и Алька гордо ткнул пальцем в чёрные фигурки с рожками, прыгающими на стене. Вокруг маленьких корчащихся фигурок плясали красные язычки огня. Лиза вцепилась в Алькин рукав. - Ты чего? Испугалась? Они же нарисованные. - Алька попытался высвободить рукав, но девчонка вцепилась мёртвой хваткой. Её глаза как будто остекленели. - Эй, ты меня слышишь? - Андрюша! - Вдруг позвала Лиза. - Кто такой Андрюша? - спросил Алька. - Андрюша, братик, Андрюша. Все выпрыгивали, а он не прыгал. Он не прыгал и не прыгал. Не прыгал и не прыгал. - Лиза повторяла и повторяла. Альке стало страшно, он свободной рукой схватил Лизу за воротник и встряхнул её. Лиза вздрогнула и посмотрела на Альку, не понимая, откуда он тут взялся. - Пошли, а то мамка домой вернётся и будет меня ругать, что я за Милкой не гляжу. - Времени было много, и Алька забеспокоился не зря. Когда они спустились и Лиза, присев на корточки, стала отряхивать с себя паутину, Алька деловито спросил: - У тебя, что, был брат? Лиза уставилась на Альку: - Откуда ты знаешь? - Ты его стала звать, когда мы были там, - и Алька показал наверх. - У меня нет никого... Это у тебя сестра. - Нехотя произнесла Лиза. - Знаешь, а ведь Милка близняшка. - Альке стало жалко эту девчонку, которая всегда задиралась с его младшей сестрой. - Чья близняшка? Твоя? - Лиза недоверчиво покосилась в сторону Альки. - Нет, её. Их две было одинаковых. Мама с папой даже их путали. Совсем-совсем одинаковые. А потом стали разные. Машка, ну вторая двойняшка, она какая-то тихая стала. Это когда они ходить начали. Милка бегала, а Маша шагнёт и стоит, качается, потом ещё шагнёт и сядет и в коленках согнутые ноги пытается обхватить... Вот как ты... - Алька замолчал и внимательно посмотрел на Лизу. - Тебе сколько лет? - Спросил он у девочки. Она растопырила пальцы на одной руке и показала Альке. Потом подумала немного и добавила палец другой руки. - А Милке пять исполнилось. Так что ты - старше. Знаешь, вы с ней дружите. Ты и вправду очень на нашу сестричку похожа. Слышишь, дружите. - И мальчишка выскочил из оконного проёма наружу. Лиза тоже выбралась из убежища вслед за ним. *** Утром Лиза проснулась от криков во дворе. В постелях были только Сёмушкин и она. Лиза быстро поднялась, натянула платье, накинула на плечи шерстяной платок, который ей недавно подарила бабушка Стеша, и выскочила на улицу. Кричали около квартиры директорши. Лиза подошла к директорскому крыльцу вслед за нянькой. Та сразу же стала расспрашивать Степаниду. Оказывается, Анна Ивановна нашла сегодня утром Алькину записку, где он написал, что ушёл на фронт сражаться с фашистами. А его самого нигде не могут найти. - Надо же, смелый какой. Кто знал, что мальчик захочет фашистам отомстить за отца, от которого за всё время не было ни одной весточки. - Римма восторгалась поступком Альки: - Да уж, смелости-то тут много не надо... - Степанида вспомнила, что деревенские на днях говорили, будто в Олонце уже финны. В Петрозаводске тоже. - Куда он побежал-то? Кругом фашист. И что теперь будет с мальцом? Все высыпали на улицу, наблюдая за директоршей, которая бегала по детскому дому без всякой видимой цели. То она отправлялась на конюшенный двор, запрягать Зорьку, то вдруг решала, что Алик уплыл озером, и надо бежать в деревню за лодкой. Время от времени она останавливалась и кричала кому-то, сотрясая кулаком воздух: - Я вам отомщу за это! За мужа отомщу и за сына отомщу!.. Это проклятая война во всём виновата! Лиза слушала крики директорши и не понимала, кому мстить? Кому мстить за то, что у неё нет ни папы, ни мамы? Кому мстить за смерть брата, который погиб во время пожара? Лиза подумала, что Андрюша бы тоже убежал на войну. Не мстить, нет, - догадалась вдруг она, - а потому что считал себя взрослым, а взрослые защищают маленьких и слабых. И Алька такой же. Он стал большим и пошёл защищать маму и Милку, и её, Лизу. Растерянная Милка стояла на крыльце в тёплой розовой кофточке, наброшенной на голубую ночную сорочку, и смотрела испуганными глазами на маму, которая кричала и бегала по двору. Всё происходящее просто не вмещалось в неё. Но когда нянечка запричитала: "Бедняжка Милочка", она не выдержала и разрыдалась. Милка стояла и плакала, растирая грязные полосы по лицу, а слёзы всё текли и текли по щекам и капали с подбородка. Казалось, что никогда всё это не кончится, и тут Милка почувствовала, что кто-то взял её за руку. - Пойдём, - решительно проговорила Лиза. - Ага, - Милка покорно брела за Лизой, и ей совсем-совсем не хотелось отпускать тоненькую, но сильную руку. Лиза остановилась, застегнула на Милке кофточку, заправила сорочку в шаровары, сняла с себя платок и повязала его сверху. Она повела Милку в своё убежище. Пусть Мила играет её куколками-палочками, потому что она совсем маленькая. А Лиза будет её защищать и... и Сёмушкина тоже. *** Вечером Анна Ивановна потеряла Милу. Дочки в квартире не оказалось. Сердце выскакивало из груди, и Анна Ивановна понимала, что не переживёт этого, если сейчас же не найдёт Милу. Когда она добежала до ограды в том месте, где был лаз на озеро, то услышала за своей спиной детские голоса. Её дочка спокойно шла с Лизой от пожарища. *** - Мила! Ты почему ушла без спросу? Где ты шаталась? Опять вся извозилась. - Милина нарядная розовая кофточка и ярко-синие шаровары были в красноватой кирпичной пыли и даже в некоторых местах запачканы землёй. Анна Ивановна забыла о всех своих страхах остаться одной и ругала дочь, пока та раздевалась возле кухонного стола и складывала грязное бельё в таз. Мила рядом с этой несносной девчонкой почему-то не радовала, а раздражала её. Дочь, вместо того, чтобы хоть как-то посочувствовать ей, - всё ж таки пропал брат - идёт играть с детдомовкой, к которой близко подходить запрещено было раз и навсегда. - Мама, можно мне с Лизой играть, она мне своих куколок подарила. - Мила улыбалась, протягивая маме ладошки с палочками, обёрнутыми цветными шерстяными ниточками. Она была такая счастливая, какой Анна Ивановна её давно не видела, и это ещё больше раздражало. - Выбрось этот мусор. И не смей водиться с этой... - Анна Ивановна запнулась. - Она дрянная девчонка. - Нет, мамочка, она хорошая, она меня простила. Я тогда в яму сама упала, а она меня вытащила, а я сама... -  Мила жалобно смотрела на мать. - Ты ещё и врать у неё научилась! -  У Анны Ивановны лопалось терпение, и голос начинал набирать обороты. - Мамочка, ну, пожалуйста, Она мне, как старшая сестра. Ну, пожалуйста. - Голос Милы задрожал и стал тоненьким-тоненьким и таким тихим, что казалось, вот-вот оборвётся. Анна Ивановна смотрела на Милу, такую беззащитную и совсем одинокую, смотрела и не замечала, как по щекам потянулись мокрые полосы. - Иди ко мне. - Анна Ивановна поманила дочь. Мила неуверенно сделала шажок и остановилась, споткнувшись о сучок в полу. Анна Ивановна протянула навстречу руки. - Доченька моя, девочка моя. - Она бормотала, обнимая похудевшую Милку, а та прижимаясь к маме, шептала: - Можно, мама? Можно? - Можно. - Она хотела бы отдать все сокровища мира за счастье этой малютки, но в обугленном войной сердце была одна нескончаемая боль. *** Поздно вечером пошёл снег. Он шёл сплошной стеной, ложился ровным плотным слоем и, хотелось верить, что надолго. А на кухне повариха Стеша чистила картофель и, поглядывая в окно, ворчала добродушно, что на Покрова Богородицы всегда выпадает снег. Так Царица Небесная заботится о своём детище, земле-матушке.