Аннотация: Ах, этот джаз!.. :)) рассказик 2003-го года. Глубокая благодарность Анатолию Кролу: это концерт его "банда" превратился в рассказ :)
Ритм
"...отплясывал свою исконную арагонскую хоту... - танец без нежностей, беспощадный"
Л. Фейхтвангер "Гойя"
Как он барабанил! Арни впитывала ритм его барабанов кожей, легкими, сердцем, мышцами ног. Ноги отбивали синкопы, Арни смутно улыбалась каждому точному попаданию удара стертой подошвы теннисных туфель в сложный рисунок ритма. Он барабанил. У него была смуглая кожа, ярко-синие глаза и неожиданно черные ресницы. Его густые длинные волосы, когда-то пепельные, наверно, ныне выгоревшие до белизны слоновой кости, были стянуты на затылке черным шнурком, из гладкой прически, пока он играл, выбивались мелкие прядки и скручивались от пота на висках и лбу в тугие мелкие колечки. Его брови были такими же выгоревшими, белыми. Его крепкие зубы сверкали в жизнерадостной улыбке молодого веселого волка, звонкая сложная дробь его палочек была такой же жизнерадостной, как его улыбка. Он барабанил.
Их маленький джаз-банд вторую неделю играл на этой не самой дорогой в городе танцплощадке. И седьмой день подряд Арни приходила слушать и танцевать. Конечно, ей не хватало денег на билеты даже на эту, не самую дорогую в городе, танцплощадку, и за билет Арни заплатила только в самый первый раз. Но на задах танцплощадки, за раковиной летней сцены в заборе была дыра. Узкая, пролезть в нее мог разве что тощий пацаненок, и дирекция танцплощадки медлила тратить деньги на ремонт. Но Арни была худющей и плоской, хотя и довольно высокой, в свои семнадцать лет. И, выдохнув воздух из легких и втянув и без того плоский живот, она каждый вечер шесть раз подряд протискивалась сквозь дыру в заборе. В кармашке тенниски она держала свой единственный использованный просроченный билет так, чтобы виден был краешек. Дежурный, скользнув взглядом по билету, торчащему из кармана, неизменно проходил мимо тощей девчонки.
Это был обычный бродячий джаз-банд: саксофон, бас-гитара, синтезатор-клавиши. И ударные. Собственно, они нравились Арни все, каждый был по-своему хорош. Саксофонист-виртуоз был плотный, крепенький и черноволосый. На каждом соло Арни удивлялась, как ему хватает воздуха в легких. От пота его лицо блестело, как надраенный медный гонг. Басист был светловолос и соответствовал своему инструменту, он растворялся в пестром заднике сцены, как аккорды его бас-гитары в общем звучании банда. Но время от времени диафрагма у Арни отзывалась вибрацией на звук его струн: б-м-м-м. Черно-седые крутые завитки волос клавишника подошли бы пожилому негру, но его светлая кожа лишь чуть золотилась от южного солнца. А выглядел он так, что ему можно было дать и тридцать, и пятьдесят лет, и он, конечно, был лидером. И ударник. Вряд ли он что-либо видел своими прекрасными синими глазами, он весь был в ритмах своих барабанов. Но Арни, неизменно пробиравшейся на пятачок перед сценой, каждый раз казалось, что улыбка молодого волка предназначена ей, только ей одной.
Шел двенадцатый час ночи, вечер заканчивался. Пришел черед хоты, которой банд неизменно заканчивал свои выступления. Арни расслабила мышцы и внутренне подобралась, отрешаясь от окружающей действительности: пыльной танцплощадки, потных, усталых и возбужденных людей, шепчущихся старых деревьев парка вокруг танцплощадки, дороги за парком, гула пролетающих мимо парка автомобилей, города за дорогой в огнях и смехе курортного вечера, моря за молом городского порта, тихо вздыхающего по ночной поре, грузно шлепающегося о бетон, неба над морем, черно-синего, бархатного, в алмазно сияющих звездах, упоительной полной луны...
Хота. Размер в три четверти. Хота.
Когда Арни впервые услышала название последнего номера, то лишь скривилась: джаз-банд и хота? Зачем саксофон и клавиши там, где достаточно сухого щелканья кастаньет и жалобных вскриков гитары? Но... Но. Жалобно вскрикивал саксофон под жесткую сухую россыпь клавиш, "б-м-м-м" - гудел электробас, и барабаны, барабаны, барабаны. Кровь, песок, беспощадное солнце, и - ритм, ритм, ритм, ускоряющийся, вскидывающийся в безжалостном слепящем блеске. Сначала у Арни загорелись ступни, отбитые об асфальт танцплощадки, затем - ладони, отбитые в аплодисментах.
И сегодня опять - хота. Арни вошла в ритм легко, как будто он был ритмом ее собственного тела: легких, сердца. И вот оно - соло ударных. Только дробь барабанов и иссушающий жаркий свет. Арни растворилась в ритме и радостном движении своих мышц, руки взлетали ликующими птицами, пряди длинных волос хлестали лицо, подошвы четко впечатывались в старый асфальт.
Тишина оконченной пьесы рухнула как горный обвал. Арни величавым белым альбатросом вплыла в окружающую реальность. Ступни ног крепко уперлись в асфальт танцплощадки, вскинутые над головой руки звонко ударяют ладонью о ладонь. Арни по самую макушку наполняла благодарная радость.
Он отложил палочки и вышел из-за своих барабанов к остальным музыкантам, смешно поклонился, переломившись в поясе, и застыл, впитывая волны аплодисментов.
Потом публика медленно потянулась к выходу, на сцене деловито засновал техник, отключая инструменты и сворачивая черные змеи шнуров. Арни рассеянно оглянулась, пережидая, когда схлынет поток спешащих вернуться в город. Арни не спешила. Губы ее безотчетно скривились, когда глаза натолкнулись на высокую стройную фигуру. Клав! Красивый, глупый, богатый Клав! И он ее, конечно, заметил и, скучая, двинулся в ее сторону. Арни подобралась и сжала губы, ожидая привычных насмешек над ее вытертыми до бела бриджами и выгоревшей тенниской. Но Клав сказал неожиданное:
- Ну и горазда же ты танцевать, Арни! А правда, что тебя пригласили в студию мадам Сталь?
Арни лишь подняла на него растерянный взгляд. Клав продолжил еще неожиданнее:
- Ну и красивая ты сегодня, Арни! Прям, Снежная королева! Давай, я тебя провожу!
Потрясенная Арни смогла лишь отрицательно помотать головой. Что-то странное было в ее метнувшихся волосах. Все еще потерянная, Арни поймала длинную прядь - прядь своих прямых как палка, тусклых бледно-серых волос - прядь просияла лунным светом. Арни потрясенно вздохнула. Это - ее? Это - ее волосы?! И тут она увидела свои руки: не было привычной, блеклой, никогда не загорающей кожи, - тонкие хрупкие кости облегала, жемчужно сияя, молочная белизна. В голове у Арни стало пусто. Она не слышала растерянного бормотания Клава:
- Ну и красавица же ты... Вот сроду не замечал!
Не видела, как Клав топчется перед нею, медля уходить, и как взгляд его испуганно шарахнулся ей за спину, как Клав попятился, повернулся и исчез в подступающей тьме гаснущих осветительных ламп. Арни перестала видеть, слышать, соображать.
Тонкие крепкие пальцы тронули ее плечо, возвращая к жизни. Арни резко обернулась. Он стоял тихо и улыбался, в прекрасных синих глазах горели отраженные огоньки фрнарей. Жизнерадостный молодой волк.
- Я провожу тебя домой, - его голос был нежен как шелк. Он взял ее за руку и повел к выходу с танцплощадки, и через парк к дороге, и через дорогу к городу, и через город к ее дому. Арни не говорила ему, куда идти, а он не спрашивал, но шли они верно.
На Приморском бульваре они остановились перед ярко освещенной зеркальной витриной, и он улыбнулся ей, приглашая посмотреть. И Арни посмотрела.
В зеркале отражалась прекрасная незнакомка, высокая и тонкая. Ее длинные волосы струились лунным сияньем, белая кожа мерцала жемчугами, прозрачно-голубые глаза сверкали как льдинки, пронизанные солнечным светом, и лепестки губ ее были цвета бледной стыдливой розы.
А одета прекрасная незнакомка была в вытертые до белизны бриджи и выгоревшую тенниску.
Испуганный разум шептал издалека, что это - она, она, Арни.
Не в силах вымолвить ни слова, Арни перевела взгляд на отражение своего провожатого. Он улыбнулся в ответ и склонился изящно в старинном поклоне:
- Снежная королева, - повторил он слова Клава.
Оторвав взгляд от зеркала, Арни обернулась к нему.
- Все сущее подчиняется ритму жизни. И у всего живого свой собственный ритм, - он опять улыбнулся и замолчал, как будто сказанное все объясняло.
Арни пристально вглядывалась в его лицо, пытаясь понять.
- Кто ты? - спросила она наконец.
- Мы сегодня играли в последний раз, - ответил он. - Наш контракт закончился, завтра уезжаем, - он махнул рукой на юго-восток, в той стороне курорты были больше и богаче.
- Кто ты? - повторила Арни.
- Далеко на севере, когда зима подходит к концу, - ответил он, - солнце греет все жарче и жарче, снег стаивает, в деревьях пробуждаются соки, почки набухают, молодые травы пробиваются к свету сквозь прошлогоднюю листву, все торопится расцвести, а из бурой неприметной куколки появляется прекрасная бабочка.
Арни набрала в легкие воздуху, но он прижал тонкий смуглый палец к ее губам:
- Если ты спросишь в третий раз, мне придется ответить.
Он подхватил Арни под локоть и увлек ее под арку проходного двора. Пропетляв в тесных темных двориках, они нырнули в узкий проход между высоких глухих стен и остановились, наконец, у калитки ее дома. Арни обернулась к веселому барабанщику, мысль, кружившая вместе с ней по проходным дворам, оформилась в слова:
- А утром это все, - Арни указала на свое новое и все же прежнее тело, - утром все исчезнет?
- Разве бабочка может вернуться в сброшенный кокон? - он отворил калитку и подтолкнул Арни в сторону дома, затем отступил на шаг и растворился в бархатной черноте ночи.
В невесомом сияющем оцепенении Арни поднялась на свою мансарду, скинула у порога старые теннисные туфли, наспех умылась, стянула с себя одежду, нырнула в постель и мгновенно уснула.
Утром ее разбудил солнечный лучик, пробравшийся сквозь неплотно задернутые ветхие шторы. Арни повернулась на бок, открыла глаза и вздохнула, однако привычное утреннее уныние не желало приходить, в теле пела невесомая светлая радость. Арни вскочила с постели, сунула ноги в истертые шлепанцы и, подхватив полотенце, упорхнула в ванную. Вынырнув из-под душа, нагая Арни босиком прошлепала в комнату и остановилась перед старым - зато размером в ее полный рост - зеркалом.
Она кое-что припомнила, плескаясь в прохладной воде. Сомкнув веки, Арни прислушалась к светлой радости, играющей в теле, а затем открыла глаза. Чудо никуда не делось. В помутневшей амальгаме отражалась прекрасная незнакомка. Кожа светилась молочной белизной, волосы струили сияние полной луны, прозрачные голубые глаза были как льдинки, пронизанные солнечным светом, а губы - как снег, тронутый рассветными лучами. У незнакомки было гибкое тонкое тело. И с пугливым изумлением Арни узнавала в незнакомке себя. У незнакомки было лицо Арни, ее узкие бедра и маленькие груди, ее длинные прямые волосы и бледные губы... Но то, что еще вчера утром удручало жалким безобразием, сегодня восхищало изысканной красотой.
Арни вдруг вспомнила, что мадам Сталь, приглашая ее в свою танцевальную студию, говорила, что Арни будет украшением ее труппы. Неделю назад эти слова показались Арни горькой насмешкой. Но сегодня, сегодня...
- Конечно, всенепременно! - пропела Арни, кружась по комнате.
Затем Арни нырнула в глубины древнего шифоньера и выудила из его недр нарядное летнее платье, затолканное туда однажды в приступе угрюмой ненависти к себе. Отгладив платье, Арни отыскала босоножки на высоком каблуке, не новые, но еще вполне приличные. Наконец, наведя полный парад, Арни, задорно стуча каблучками, спустилась на первый этаж.
На мгновение мадам Жерарди застыла в радостном изумлении, затем засуетилась, накрывая на стол.
- Наконец-то, дочка, наконец-то! - тараторила она. - Садись, дорогая, и завтрак давно готов! Какая же ты у меня стала красавица!
С завтраком Арни, на удивление себе и мадам Жерарди, управилась скоренько и с большим аппетитом.
- Помнишь, мама, мадам Сталь звала меня в свою студию? - спросила Арни, разливая по чашкам чай.
- Как же, помню, дочка, - отозвалась мадам Жерарди с пугливой радостью, - ты обещала подумать.
- Ну вот я и подумала, - объявила Арни, - я согласна!
Не найдя слов в ответ, мадам Жерарди расцвела счастливой улыбкой.
Когда, расцеловав на прощание матушку в обе щеки, Арни упорхнула на встречу с мадам Сталь, мадам Жерарди опустилась на табуретку с протяжным вздохом облегчения, энергично перекрестилась и прошептала благодарственную молитву мадонне. Наконец-то это случилось. А то она уже начала уставать ждать.
Семнадцать лет назад мадам Жерарди, смуглая, кареглазая, стройная брюнетка, родила дочь, совсем не похожую на нее, зато во всем похожую на отца, на ее прекрасного Шарля, но похожую - как предварительный набросок на законченный парадный портрет. Ее белокурый белокожий Шарль был царственно прекрасен, как садовая лилия, а Арни... Мадам Жерарди опять вздохнула. Но кое-что дочка унаследовала сполна. Ее прекрасный Шарль был лучшим танцором не только на побережье, но и на всем полуострове, он привозил мадам Жерарди свои призы и премии, и водил ее танцевать на площадку в городском парке. Но Шарль был хрупким северным цветком, и он слишком быстро сгорел под беспощадным солнцем юга, оставив мадам Жерарди безутешной вдовой с маленькой дочкой на руках.
Чтобы стать действительно похожей на отца, Арни не хватало какого-то внутреннего огня, который наполнил бы светом ее кожу и волосы, зажег блеск в прозрачных глазах. Мадам Жерарди верила, что когда-нибудь огонь возгорится, и молилась мадонне.
И, наконец, чудо случилось.