Ни душевные терзания, ни муки совести не могли заверить его в собственной правоте. Внутри словно что-то надломилось, и мнимая убедительность всех доводов, безапелляционных заявлений рассыпалась на мелкие части, грудой никому не нужного мусора валяясь под ногами. Преследовало ощущение, что каждый, кто хоть мало-мальски обращает внимание на то, что происходить вокруг, может подойти и растоптать оставшиеся искры оправдания, кои он еще мог найти в сумбуре мыслей и слов, сплошным хаосом крутящихся у него в голове. Сказать себе: "Я запутался, пройдет время и все встанет на свои места", - он не мог, так как неотвратимость произошедшего обрела материальную форму и сжимала его неразрушимыми тисками объятий, от которых холодок пробегает по спине и замирает где-то на затылке, шевеля волосы и вызывая панический ужас перед неизведанным.
Хотелось кричать, плакать, завыть волком - но это уже ничего не могло изменить. Поэтому, оставалось только одно, неподвижно сидеть и, уставившись в одну точку, то ли жалеть себя, то ли заниматься бессмысленным самоедством, которое не приближает к решению насущных проблем, а лишь облекает их в еще более запутанную форму - нечто вроде лабиринта без входа и выхода, где волчком кружишься на одном месте, прокладывая зигзагообразные тропинки, сталкивающиеся между собой для того, чтобы затем разбежаться лучиками в разные стороны и встретиться где-то в другом месте, столь же непонятном, незнакомом и далеком от несуществующего решения. Осознание, что червь сомнения запущен в душу им самим, что он своими собственными руками подкармливал его, при этом, выбирая самые лучшие кусочки на протяжении долгих, неимоверно долгих лет, доставляло почти физическую боль, словно ты медленно и неотвратимо загоняешь под ногти раскаленные иглы субъективных колебаний.
И теперь, эта тварь, разжиревшая до необъятных размеров, заполняет тебя целиком и полностью, каждый уголок, каждый сантиметр твоего существа, пропитывая ядом своих испражнений. В иные моменты, он видел, словно наяву, ее ленивые переваливания с бока на бок, разевания огромной пасти, готовой поживиться новыми переживаниями, дающими возможность вольготного существования паразита. Изумляло во всем этом только одно. За все годы их соседства, совместного прожигания бесконечности лет, он только сейчас почувствовал тяжесть от его присутствия, реально ощутил неудобство и дискомфорт сопровождавшие его столь долго.
Возникло желание обратиться к тому единственному, естество которого он так и не узрел, а потому не верил в его посулы и отрицал их на протяжении всей жизни, но почему-то возлагал безумные надежды. Слова крутились на языке, готовые вырваться воплем отчаяния из сумрака мыслей, но что-то не давало. Возможно внутренний эгоизм, нежелание признать ошибку.
В последние дни волны подобного сумасшествия накатывали на него все чаще и неожиданней. Они заставали его в самых неподходящих местах, погружая во тьму на несколько мгновения, бросая в омут огненных терзаний, для того, чтобы через миг исчезнуть под дневным светом так, как грозовая туча, исторгнувшая все свое содержимое до последней капли, растворяется в голубизне летнего неба.
Его разум превратился в арену борьбы ферзя и пешки. То на одной, то на другой стороне разыгрывались ожесточенные баталии, окрашивающие полярность шахматной доски единым цветом кроваво-красных слез, и хоть в отдельных сражениях побеждали белые, общий перевес оставался на стороне черных, давным-давно потеснивших противника, но не тактикой и навыками, а ложными обещаниями играть по правилам. Где-то в глубине сердца он понимал, что исход войны зависит от него, но не предпринимал никаких усилий, дабы приблизить этот миг, так как еще не решил на чьей стороне его симпатии. Осознание того, что они воюют ни ради победы, ни ради самих себя, либо своих предводителей, а ради чего-то гораздо более важного и ценного, имеющего первостепенное значение для всех, и для него в том числе, пришло довольно давно, но, тем не менее, сам объект, вызвавший столь бурные разногласия и яростное желание обладать, оставался покрыт облаком тайны. Сей факт терзал разум, доставляя удовольствие невидимым противникам, выступая в роли подпитки их сил, лакомства для червя и болезненных сомнений для него самого.
Все это не оставляло его ни днем ни ночью, наличествуя в нем, лелеемое им же. И уже казалось, что не существует ни начала пути, ни конца, он словно затерялся где-то среди песчаных барханов, припорошенный маленькими желтыми крупинками, стремящимися еще более надежно скрыть след ноги, поглотить его своим вековым движением.
Для того чтобы быть честным, нужно помнить, что не только терзания преследовали его. Они чередовались с минутами поразительного спокойствия, трезвости ума и ясности мысли. Это были мгновения блаженства, когда тело отдыхает, душа поет и, кажется, что ты подобен Ему - могуществом и неуязвимостью. И пусть это всего лишь самообман, он приятен, и помогает набраться сил для новой борьбы с самим собой и с миром.
Громкая трель телефона настойчиво требовала внимания, врываясь в сознание застывшего посреди комнаты. Он стоял ровно по центру, зажмурив глаза, на коленях, и ему не нужно было смотреть, он и так знал о том, что происходит вокруг. Где-то над головой со скрежетом встречались мечи, высекая искры. Лица касались полы одежд, и душа была готова вырваться из груди. Он не двигался, не шевелился. Замерев точно на линии, старался избежать войны, в которую оказался втянут. Он чувствовал их присутствие всем своим существом, слышал глубинное рычание одного и тихий шепот другого, знал, что оба истекают кровью, и она капля за каплей срывается из ран. Знал, что их силы на исходе, и ожидал падения с минуты на минуту. Вот чье-то зловонное дыхание обожгло лицо и он, приоткрыв глаза, заглянул в ангельский лик, окруженный миллионами ядовитых змей, тонкие тельца которых извивались на скользких плитах. Вопль сорвался с губ, обволакивая все вокруг. Он словно живое существо повис в воздухе, и, казалось, что до него можно дотронуться рукой. Тело покрылось холодным потом, и это проявление животного ужаса вернуло его к жизни.
Темнота расступалась неспешно, но неотвратимо. Дневной свет медленно пробирался сквозь ее густоту, прокладывая себе путь ровной чередой световых полос. Секундная стрелка отсчитывала мгновения и на счете десять, мир вернулся в земное измерение.
Звонок... Он вскочил, и потянулся к телефону, который, казалось, вот-вот сорвется со столика, недовольный тем, что его столь долго игнорировали. Но все же опоздал, его встретил протяжный длинный гудок. Безразличный ко всему он монотонно сообщал о свободной линии.
- Черт. Не могли еще немного подождать, - вздохнул он, стряхивая со лба испарину, и опускаясь в кресло, окутавшее его разгоряченное тело прохладой кожаных одежд.
Со стены напротив, за ним пристально наблюдали шесть пар немигающих глаз. Закованные в рамку фотографии, они уже многие годы сохраняли выражение счастья, любопытства и почти детского восторга. Приложив минимум усилий в них можно было прочитать желание непременно вернуться. Он вернулся, но ничего не приобрел. Иногда, когда он вглядывался в их лица, ему казалось, что на них написано осуждение. Это доставляло определенное неудобство, словно он вновь стал студентом, прогуливающим лекции и неожиданно для себя встретившим на улице декана. И сейчас, они вновь укоряли его. Этот упрек он мог видеть сквозь закрытые веки, чувствовал всем телом. Казалось, что они подгоняют его, что-то кричат, желая разрушить преграду времени и вернуть ему то - что он потерял и как ни старался, так и не смог найти.
Пространство квартиры, как-то вдруг уменьшилось. Сократившись до минимальных размеров, оно давило на плечи, и ему захотелось вырваться из этих тисков, вздохнуть полной грудью осенний воздух, насыщенный влагой и чем-то неуловимым - тем, что он наверняка любил. Накинув куртку, устремился на свободу, но свернул не туда. Расширение пространства - не свобода, а то же самое ограничение, также как и смена пейзажа - это тяготение к внешним переменам, тогда как проблема скрывается глубоко внутри.
Улица встретила его мерцающими светом, гудением авто и густым запахом обмана, столь упоительного, что закружилась голова.
- Добрый вечер, Василий Андреевич, разрешите? - он посторонился, и маленькая женщина с третьего этажа, имени которой он не помнил, а может и не знал вовсе, проскользнула в подъезд, задев его плечом, шурша пакетами и что-то бормоча себе под нос.
- Добрый. - ответил, но так не думал. Ведя внутреннюю борьбу, он не замечал красоты окружающего мира, так как переносил субъективные, сосредоточившиеся глубоко внутри, проблемы вовне и окрашивал их чернотой бытование всего вокруг. Странным может показаться тот факт, что он всегда и везде умел найти что-то отрицательное. Тот минус, который портил всю картину, вызывая какое-то смутное неудовольствие.
Он шагал туда, куда падал взгляд, не обращая внимания на лужи от вчерашнего дождя, капельки воды, собирающиеся на отполированной обуви, мутные брызги от проносящихся мимо машин. Ноги сами привели его к метро, и подземка, размеренно стука колесами, покатила по знакомому пути.
Час пик, натиск толпы. Тепло и нежность. До боли знакомый аромат пирожков. Вот красная шевелюра мелькнула в разноцветной куче и исчезла за дверью. Хорошо...
Гудок. Рябит. Локомотив мчится сквозь толщу земли, унося с собой множество живущих, но дремлющих или спящих в своем существовании, всегда и везде. Для него они лишь море ярких пятен, и возможно постепенно все сольется в одно - бездонное.
Стоп. Вода или жарко. Что-то мягкое трет кожу - вельвет? Мама?
Свист тормозов. За стеклом мелькнул кафель - моя станция. Безвольно вынесен наружу - глоток. Небо........ Заходящий красный диск среди облаков все еще радует людей, и они словно дети прыгают - бессмысленно и странно. Что-то за спиной? Взмах.
Земля сверху как игрушка, разноцветные части головоломки Кто первый соберет конструктор - получит приз. Дома, улочки, дороги и множество мелких точек людских судеб, которые иногда сталкиваются, иногда расходятся, но неотвратимо исчезают навсегда.
Продавец: "Что тебе, малыш?"
- Саратовское.
- Нет, мама, стаканчик. Смотри, ангел! - устремив взгляд в небо, он самозабвенно машет руками, что-то показывая матери.
- Нет, маленький, это чепуха. Ангелы бывают только в сказках, - она потрепала его по голове, и сказала - Возьми мороженое.
А он расправил крылья, вздохнул, и исчез там, где нет ничего.