Сложно рассуждать о высших материях, когда в твой живот направлено поблескивающее жало охотничьего карабина. Кажется, "Сайга", хотя в темноте я мог и ошибиться. Да и не все ли равно, из чего именно в тебе проделают дырку?
- Нет, - сказал я наобум и напряг зачем-то мышцы живота. Как будто это могло чем-то помочь.
- Вот и я не верю, - отозвался обладатель карабина, высокий сутулый старик с настороженными глазами, - а как тебя увидел, чуть не поверил. Будто Вася собственной персоной с того света явился, должки собирать... Только помоложе лет на пятьдесят.
- Я его внук - пояснил я.
Старик задумчиво оглядел меня с ног до головы, потом, словно спохватившись, опустил дуло.
- Данила, - скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес он.
- А вы - Георгий Иваныч... дядя Жора, как я вас в детстве называл.
Старик кивнул, прислонил карабин к стенке и крепко стиснул мою ладонь.
***
Даже после смерти дед выглядел богатырем-разбойником. Такой и в самом деле с того света вернется, ежели кто задолжал основательно. Массивная голова, седая грива, широченные плечи, рост под два метра - бабка говорила, во время войны люди за Василием Федотовичем чуть ли не с голыми руками шли в бой; верили, что вместе с этим молчаливым гигантом никакие танки им не страшны...
Не падают такие люди с лестницы. И дядя Жора, кажется, прекрасно это понимал: на гроб не смотрел, глазами по углам рыскал, будто потерял чего.
Я постоял еще с минуту у гроба, дотронулся до холодного лба, прощаясь - и прося прощения. Поймал вопросительный взгляд дяди Жоры, кивнул.
Выйдя из дома, закурили. Кругом было темно, хоть глаз выколи - поздновато я приехал. Мирно стрекотали сверчки, далеко в лесу ухала сова. Деревня спала - ни огонька, ни дыма из трубы.
- У меня останешься? - спросил дядя Жора. Даже попросил, будто не хотелось ему одному ночевать. Будто и впрямь стал призраков бояться.
- Да, дядь Жора. Если не стесню, конечно.
- Какое там, - облегченно махнул рукой старик, - дом пустует, мне гости - всегда в радость...
Сказал - и осекся, вспомнив, по какому поводу я "гостить" приехал.
- Ничего, дядь Жора, - успокоил я его, - я в порядке. Все мы там будем. Я действительно рад вас видеть.
Старик шмыгнул носом, шагнул ко мне и сжал в объятьях - сильно, до хруста в костях, будто только с моим приездом осознал всю тяжесть потери.
***
Проснулся я то ли от солнца, то ли от звонкого женского голоса, показавшимся смутно знакомым:
- И опять камыши эти на болото собрались... Малую родину ищете, болезные? - последняя фраза была выкрикнута, судя по всему, в окно. Ответа таинсвтенных "камышов" я не расслышал, но интонация была недвусмысленная. Женщина рассмеялась, и по смеху - игривому, заразному, - я наконец ее узнал.
- Доброе утро, баб Люда, - сказал я, заходя на кухню и потягиваясь.
- И тебе доброе, Данила-манила, - улыбнулась в ответ старушка. Посторонний человек впал бы в ступор от разительного контраста между свежим, девичьим голоском - и морщинистым старушьичим лицом. Баба Люда приходилось давней подругой моему деду и дяде Жоре - и была старше обоих лет на десять.
- Похудел, - внимательно оглядев меня с ног до головы, сообщила старушка. Я счел за лучшее не напоминать ей, что видела она меня в последний раз, когда мне было лет двенадцать, и весу с тех пор во мне стало как минимум в два раза больше. Вместо этого я горестно вздохнул и подсел к столу, на котором уже стояли две литровые крынки молока, порезанный на толстые ломти черный хлеб, сваренные вкрутую яйца, брусничное варенье и зачем-то еще поллитровая бутылка "Володи и медведей".
- А вы совсем не изменились, - польстил я, присаживаясь к столу.
- А куда нам меняться, дальше уж только земля изменит, - вздохнула баба Люда и перекрестилась.
- Ты ешь, ешь, глядишь, и поправишься. Жорик (я чуть не поперхнулся от такого именования) по делам каким-то ушел, поручил мне вот тебя кормить да развлекать...
И то, и другое баба Люда выполняла на совесть.
- ...Голубева как мужа похоронила, так больше из дому не выходит, сбрендила совсем, ее все кто может подкармливают... У Жорика внучка - чуть младше тебя - при смерти, но ты у него не спрашивай, он про это говорить не любит... А Игнат - ну ты помнишь, вы у него клубнику вечно воровали, - баню новую отстроил, приглашал на днясь... У Румяныча - Рамир Янович, из цыган который - сын бизнесьмен, строительная фирма в городе, приезжал тут на днях с женой, она у него вроде как художница известная... Камыши - Камышовы, отец и сын, - на охоту все ходют, по болотам лазют каждое утро, да только толку с той охоты... Хорошо хоть, не пьют... А то Матвей-то, который одноглазый, спился совсем. Двадцать лет держался, а как сын-алкаш из города приехал, так и пошло-поехало... А Лешка, хоть и пьет, но хозяйство держит, две коровы у него, одна вот отелилась недавно...
За это утро я, кажется, успел узнать судьбы всех пятидесяти с небольшим жителей поселка "Малое Медово", а также их детей, внуков, правнуков и прочих родственников и просто знакомых.
И только под самый конец беседы баба Люда, искоса поглядывая на меня, осторожно спросила:
- С дедом-то давно в последний раз говорил? Забыл совсем старика, поди...
Как ей это объяснишь? Когда тебя скручивает водоворот дел на работе; когда надо вывезти жену с сыном на отдых в Турцию - и умудриться найти то место, где тебя не отравят и не уронят в пропасть вместе с автобусом; когда въезжают тебе в зад на перекрестке, и надо бегать по гаишникам, страховой, судам, потом снова по страховой и гаишникам... А потом вдруг как током дернет: у деда месяц назад был день рождения, а ты даже не позвонил. И тогда бросаешься к телефону¸ но по дороге звонит коллега и говорит, что нужно срочно выезжать, и ты носишься по дому в поисках ключей от машины, и снова забываешь позвонить...
- Давно, баб Люд. Больше года назад, - честно сказал я. И возненавидел сам себя, встретив ее взгляд - укоризненный, непонимающий.
- Ну хоть на похороны приехал. И то старому приятно. Порадуется там, на небесах... - вздохнула старушка.
***
В церковь, конечно, пришли не все. Кто-то уже ходить не мог, кто-то по делам отлучился, кто-то в запое дни и ночи проводил - дело привычное.
Пока несли гроб, пока устанавливали его в церкви, пока стояли во время службы - все время я ненароком посматривал по сторонам. Вроде бы ничего странного. Вот Игнат стоит, маленький, сморщенный, будто вовсе и не гроза шаловливых охотников за клубникой. Вот Румяныч, осевший давным-давно, обросший хозяйством цыган, - статный, черноволосый, несмотря на возраст. Руки на груди скрещены, глаза в одну точку смотрят, лицо непроницаемое. Вот баба Люда украдкой слезу утирает. Вот Камышовы, охотники незадачливые, вот дядя Леша - покачивается, морщится с похмелья, но держится. Ничего необычного, заурядные деревенские похороны...
На гроб мне смотреть не хотелось, на маломедовичей тоже уже насмотрелся, поэтому стал осматривать церквушку. Небольшая - еле вместила двадцать человек, - слегка запущенная. Батюшка, судя по красному, в прожилках, носу, был не дурак выпить - а значит, ухода должного церкви не мог дать. Небольшие окошки с витражами были давно не мыты, стены припорошены пылью. Единственным ярким пятном выступала стена позади иконостаса, расписанная причудливой фреской: Христос в белых одеяниях по центру и люди в разных позах - по краям. Я не силен ни в Богословии, ни в иконописи, так что о чем картина - не имел ни малейшего понятия...
Позже, когда возвращались молчаливой процессией с кладбища, Игнат вдруг задрал голову, посмотрел на голубое, без облачка, небо с палящим диском посередине, и сказал:
- Быть пожару...
Никто ему не возразил, хотя, насколько я помню, леса здесь нечасто горели.
- А ты, Румяныч, закончил уже свою башню? - спросил дядя Леша.
- Завтра, - коротко ответил цыган. И повернул с дороги к своему дому - ближайшему к лесу. У дома этого, чуть ли не посреди участка, торчало странное металлическое сооружение: огромный, кубометров на двадцать, бак, чем-то напоминающий дирижабль. И тонкие ножки, будто канаты, у земли его удерживающие. К баку вел толстый, с ногу толщиной, шланг, другим концом присоединенный к монструозной установке, которая, в свою очередь, была связана с колодцем. Очевидно, это и была противопожарная башня, ну или ее зародыш.
- Даст Бог, огонь сдержим, - проследив за моим взглядом, сказал дядя Жора.
- Даст Бог, - повторил я.
***
На следующее утро, со слегка гудевшей после поминок головой, я отправился к бабе Люде. Мне нужна была информация, и лучшего источника представить себе было нельзя.
Я провел там полдня, основательно набив пузо и всеми правдами и неправдами вытягивая нужные мне сведения. Ничего ценного мне, в общем-то, узнать не удалось. Врагов у деда в деревне не было. Те, что завидовали крепкому хозяйству в старые времена, либо померли уже, либо смирными стали, даже дружили с Василием Федотовичем. Труп обнаружил дядя Жора - три дня назад, - он же мне и позвонил сообщить о случившемся. Единственная зацепка - даже не зацепка, а зацепочка, - состояла в том, что за несколько часов до обнаружения тела кто-то видел деда, направляющегося в сторону церкви - то ли за ягодами-грибами, то ли еще по каким делам.
Как бы там ни было, все, что мне оставалось делать - это покрутиться вокруг церкви, в безумной попытке найти то, не знаю что. Именно туда я и направился.
Церковь стояла примерно в километре от деревушки, с другой стороны большого пологого холма. Путь к ней от дома бабы Люды лежал через всю деревню. Выйдя из избы, я поморщился от громкого звука, доносившегося с другого конца поселка, со стороны дома Румыныча. Подойдя поближе, я понял, что это работает монструозный агрегат, через который проходил шланг на башню - очевидно, насос вместе с генератором. Рокот этой махины разносился по всей деревне и до боли напоминал те звуки, что издает время от времени дорожно-строительная техника в воскресное утро под моим окном.
Вблизи выяснилось, что этим подготовки к пожару не ограничились. Поперек дороги, ведущей на холм, к церкви, стоял эмчеэсовский джип и помятый знак "Опасность пожара! Выход в лес запрещен!"; сам же эмчеэсник разгуливал с мегафоном и давал ценные указания мужикам, вскапывающим полосу земли между домом Румяныча и лесом. Я заметил среди орудующих лопатами мужиков несколько знакомых лиц; подошел к ближайшему - дяде Леше.
- Помощь нужна? - почти прокричал я, перекрывая рокот установки и бодрый матерок эмчеэсника. Дядя Леша остановился, оглянулся, пожал плечами:
- Справляемся вроде... Разве что полечиться бы...
Я усмехнулся: после вчерашних поминок дяде Леше, вероятно, приходится несладко.
- У меня со вчера осталось, сейчас принесу.
Он просветлел:
- Вот это дело... А мы тут уже почти закончили, считай...
- А что, часто огонь с леса на Медово перекидывается? - спросил я будто бы невзначай. Дядя Леша потер переносицу, нахмурился:
- Да вроде не было еще, миновал Господь... Но никто ж не застрахован... Да и лето сейчас сухое, душное...
- Ага, - сказал я. И про себя, но совсем другим тоном: "Ага...".
Отойдя в сторонку, я достал мобильник и набрал номер приятеля, работавшего в областном МЧС. Через пять минут мне сообщили, что вся Новгородская область зеленая, как огурчик. То есть никаких пожаров, даже самых маленьких, здесь нет. Что же тогда делает здесь этот мужик в форме? Конечно, иногда бывает, что на наши службы снисходит прозрение и они начинают готовиться ко всему заранее: к пожарам, к холодам, к эпидемиям гриппа... Только зачем же выход в лес перекрывать?
Зайдя домой и вручив заветную емкость дяде Леше, я неспешной походкой направился в противоположную от церкви сторону. Метров через двести, убедившись, что никто мной особо не интересуется, я свернул налево и чьим-то, кажется, Камышовским, двором выбрался к лесу. Вряд ли на пути к церквушке были преграды посерьезнее машины эмчеэсника и запрещающего знака. Предполагалось, что никто в здравом уме и так в лес не выберется.
Я ошибся. Когда до цели оставалось всего двести-триста метров, от огромной старой сосны отделился темный силуэт с лицом, скрытым капюшоном, и преградил мне дорогу.
- Сказано же, нельзя в лес, - процедил мужчина сквозь зубы. Голос был молодой, незнакомый. Для убедительности он держал правую руку в кармане куртки, и что-то в этом кармане неприятно оттопыривалось.
- Так я это, свечку за деда поставить, - прикинулся я дурачком, - свечку-то можно, а? Поставлю - и сразу обратно...
Мужчина ухмыльнулся и сделал шаг вперед:
- "Честное пионерское" забыл добавить... Коп недоделанный...
В следующий миг что-то тяжелое с хрустом опустилось на мой затылок.
***
Лесной пожар - штука неприятная. Особенно когда еще пару часов... да, именно пару - солнце сдвинулось как раз на столько... Так вот, особенно когда еще два часа назад никакого пожара и в помине не было, а сейчас вот он - ни с чем не сравнимый запах, приносимый ветром. А еще неприятнее - во время лесного пожара оказаться привязанным к дереву. С кляпом во рту. Ждать, когда пламя проглотит тебя изголодавшимся по сладкой плоти драконом. Впрочем, сгореть заживо мне не светит - скорее всего, задохнусь я раньше.
Ах да, с чего это я вдруг очнулся? Что это вибрирует в кармане рубашки? Забыл, как же его... О, вспомнил - телефон! Мобильный. Или сотовый? Неважно. Черт, как же хорошо к голове приложились... Ладно, сосчитаем до десяти, сосредоточимся.
Откуда у меня телефон? Нет, поставим вопрос по-другому. Почему этот телефон вибрирует совсем не так, как мой, и почему он лежит в кармане рубашки, когда свой я всю жизнь таскаю в брюках? Ответ прост: это не мой телефон. Значит, кто-то специально его туда положил. А сейчас, значит, специально на него звонит. Уже хорошо.
Заново обретя способность более-менее связно мыслить, я решил опробовать и физические навыки. Через пару минут подергиваний и сгибаний всего, чего только можно, я понял, что связали меня, мягко говоря, халтурно. Даже с моими затекшими пальцами избавиться от веревки стало делом еще пары-тройки минут.
Освободившись от пут, я слегка размялся, затем полез в карман за телефоном. Монохромный экранчик, большие кнопки - такие специально выпускают для стариков. И телефон этот мне был знаком. В последний раз точно такой же я видел в руках Георгия Ивановича Треухова, именуемого в быту Жориком или дядей Жорой. Все интереснее и интереснее.
Перезванивать я не стал - мало ли. Сориентировавшись по сторонам света, я направился туда, где, мо моим представлениям, находилась злосчастная церквушка. К счастью, далеко меня тащить не стали - до заветного холмика было рукой подать. А когда я увидел наконец скромную обитель Господню - встал как вкопанный. И слова, которые вырвались сами собой, ничего общего со святостью не имели.
На когда-то белом, а нынче грязно-сером боку церквушки, темнел здоровенный - метра четыре на четыре - прямоугольник свежей кладки. Неаккуратной, сделанной впопыхах. А еще вокруг церкви была набросана сухая трава. И от самого здания отчетливо попахивало бензином.
Вот теперь я все понял. Единственное, что оставалось неясным - это что же мне теперь делать. Для начала я достал дядьжорин телефон и, набрав по памяти номер, коротко изложил ситуацию. Там, в городе, разберутся и без меня. Закончив разговор, я посмотрел на небольшой сарайчик в стороне от церкви и понял, что, вполне вероятно, кое-кому требуется моя помощь.
Выбив ногой дверь, я вошел внутрь. Мои опасения подтвердились: батюшка почивал сном праведника на низкой грязной кушетке - прямо в рясе, поверх которой покоился здоровенный металлический крест. Время от времени из груди святого отца доносилась помесь храпа и медвежьего рыка, способного перепугать всю нечисть в округе. Рядом с батюшкой, на давно не мытом полу, стояла основательно початая бутылка водки. Я подошел к священнику, сказал:
- Проснитесь, святой отец!
Ноль реакции. Я повторил, на этот раз громче. Снова безрезультатно. Я потряс его за плечо - батюшка лишь отмахнулся здоровенной ручищей, не прерывая сна. Тогда, почти отчаявшись его разбудить, я предпринял последнюю попытку - размахнулся и залепил (прости меня, Господи!) святому отцу хорошую пощечину.
Очевидно, тяга к справедливости просыпалась в батюшке значительно раньше его самого. От ответного удара я пролетел через всю сторожку, окончив полет на относительно мягком мешке с капустой, подложенного под меня не иначе как рукой самого Господа Бога. Потому что второе сотрясение моя несчастная голова, скорее всего, не вынесла бы.
Пока я, кряхтя и матюгаясь, поднимался с овощной подушки, батюшка уже принял вертикальное положение и теперь недоуменно крутил головой. Не дожидаясь порции матов и проклятий в свой адрес, я быстро проговорил:
- Святой отец в лесу пожар ветер дует в эту сторону огонь вот-вот доберется нам нужно уходить.
Дождавшись того момента, когда его взгляд сфокусировался на мне, я повторил скороговорку. К моему удивлению, священник оказался понятливым. Без всяких вопросов он кивнул, прихватил с полки Библию и какую-то мелочь, с подозрением уставился на разбросанную по полу капусту и потянулся к бутылке.
- Стойте! - крикнул я, - там снотворное.
"Скорее всего" я добавлять не стал, не было времени.
Батюшка с подозрением глянул на бесцветную жидкость и, вздохнув, выкинул бутылку в окно.
- Сколько я спал? - наконец прорезался в нем голос. Низкий, утробный.
- Не знаю, - честно ответил я, - но если это поможет, то сейчас среда, около пяти часов вечера.
- О-хо-хо, - сказал святой отец. Секунду вглядывался в мое лицо, затем спросил:
- Данила?
Я кивнул.
- Это я тебя... так? - он указал на смятый порванный мешок.
Я снова кивнул.
- Прости, не со зла. Пойдем, посмотрим на твой пожар...
Мы вышли. Огонь явно подошел ближе - запах гари ощущался намного отчетливее, воздух потерял былую прозрачность.
Когда святой отец (кажется, его звали Петр, но уточнить я почему-то не решался) взглянул на церковь, лицо его побелело, а руки, подрагивая, поднялись вверх, будто для защиты от невидимого противника.
-А... А... Ааа... - сказал батюшка и замолк.
- Да, здесь было совершено преступление, святой отец. И не одно, - пояснил я.
Он смирно кивнул - очевидно, все еще не понял происходящего. Только правая рука, будто обретя независимость от остального тела, стала быстро-быстро совершать привычные движения : лоб - чрево - правое плечо - левое плечо - лоб - чрево...
- Святой отец, преступники украли часть стены. У вас какие-либо предположения о том, куда они могли с ней податься?
Он мотнул головой..
- Давайте подумаем, - сказал я, - далеко они вряд ли ее повезут. Гаишники нынче лютые, не дремлют, а грузовики для них - лакомая добыча. Для перевозки же явно нужен грузовик, и наверняка с подъемным краном. Значит, где-то рядом. В деревне тоже особо не спрячешь, слишком много глаз. Закопать в лесу? Можно, конечно, только всегда есть вероятность, что наткнется кто-то на свежую яму...
- Кладбище, - буркнул священник, поневоле включаясь в игру.
- Хороший вариант... Но к нему на грузовике близко не подъедешь, там лес густой кругом... Нет, что-то другое...
Я стал вспоминать все, что происходило в деревне со времени моего приезда. Направленный в живот дробовик, дядя Жора, гроб, плохой сон, высокая самодельная кровать, голос бабы Люды, "камыши" на болото... Ответ пришел сам собой.
- Скажите, батюшка, а давно ли Камышовы охотой увлеклись?
Священник недоуменно посмотрел на меня, пожал плечами:
- Да не то чтобы... Так, в сезон постреливали иногда...
- А когда двое здоровых мужиков пропадают по полдня на болоте - и никакой добычи не приносят - такое часто случается?
Глаза у батюшки загорелись - словно у мальчишки, узревшего дырку в женской бане.
- Место искали! - воскликнул мой случайный напарник.
Больше слов не потребовалось.
***
Болото лежало в стороне от грунтовки, соединяющей деревню, церквушку и большую трассу, но к нему шла вполне широкая лесная дорога - непонятно кем и когда проложенная. Легковушка по ней проехала бы с трудом, но для грузовика с метровыми колесами никаких проблем не возникло. Со всех сторон болото было окружено довольно густым сосновым бором, и лишь в непосредственной близости от зыбкой трясины лес переходил в небольшие заросли какого-то кустарника.
На этот раз я был осторожнее. Отметив места, где прогуливались двое темных силуэтов в надвинутых на глаза капюшонах, мы осторожно прокрались по самом краю болота. И вовремя.
Здесь собрались все, ну или почти все. Отец и сын Камышовы - высокие, сутулые, почти неотличимые друг от друга. Дядя Жора, с беспокойным выражением на лице. Незнакомый мне мужичок в старом жилете - он осуществлял погрузку, управляя из кабины подъемным краном. С некоторым удивлением я отметил отсутствие Румяныча - похоже, он и в самом деле противостоял лесному пожару, вместе со своей монструозной установкой и деревенскими мужиками.
Сам объект преступления - тщательно завернутый во что-то блестящее кусок церковной стены - медленно погружался в болото. На тросах, зацепленных огромным крюком, покачивались небольшие пластиковые цилиндры - очевидно, поплавки. Идеальный тайник, ничего не скажешь.
Теперь, когда место было известно, можно было возвращаться и спокойно ждать подмоги. Так бы и получилось бы, не попади в нос святому отцу маленькая травинка. Или мушка. Не знаю уж, что там попало, но лицо его вдруг сморщилось, застыло, а через секунду он чихнул. Не то чтобы очень громко - гул двигателя перекрывал все звуки, - но достаточно для того, чтобы стайка птиц в нескольких метрах от нас поднялась в воздух. Один из маячивших неподалеку силуэтов двинулся в нашу сторону. Второй, помедлив секунду, последовал за ним.
- ... мать, - сказал я и беспомощно огляделся. Незаметно уйти не получится - слишком ненадежное укрытие. Несколько чахлых кустиков да пара деревьев. Я взглянул на виноватое лицо священника и решился.
- Оставайтесь здесь. Желательно закопайтесь в землю. Как крот. Когда они отвлекутся, вызывайте полицию.
Оставив батюшке телефон, я быстро отполз на несколько метров, а затем поднялся в полный рост - навстречу двум крепким парням, заходившим со стороны грузовика.
- Там слишком жарко, - сообщил я первому. Тому самому, с кем имел короткую беседу у церквушки, - воздуха не хватает. Решил, знаете ли, прогуляться...
Первый усмехнулся, второй противно загоготал.
- Веселый парень, - сказал мой давешний собеседник, - как голова? Бо-бо? Ну ничего, сейчас мы тебя охладим...
Он недвусмысленно показал на компанию, стоящую у края болота. Я послушно двинулся вперед, эти двое - тоже.
- Что же с тобой делать, внучек-непоседа? - осведомился Камышов-старший, когда я подошел поближе, - не сидится тебе на месте... Как и деду...
Младший взирал на меня с отсутствующим видом; дядя Жора - с неприкрытым отчаянием. Водитель, кажется, вовсе не обратил на меня внимания.
- Вопросик один мучает, - пояснил я, - какая же скотина на него руку подняла...
У Камыша-отца дернулось лицо. Затем губы расплылись в недоброй усмешке.
- Ну я, допустим. Легче стало?
- Намного, - сказал я. И добавил кое-что о сексуальных приключениях его матери.
Расчет сработал. Он не стал стрелять из дробовика - наоборот, отбросил его в сторону и рванулся на меня. Я легко уклонился от удара и крепко приложился к его подбородку, краем глаза заметив движение слева и сзади. Ну что ж, хоть одного вырубил - и то радость...
Второй раз за день я лежал на земле, пытаясь привести в порядок спутавшиеся в единый комок боли органы чувств. Зрение, слух, осязание, обоняние... Кажется, удалось.
-... пристрелить, или так кинуть? - послышался голос типа в капюшоне. Кажется, того, которого я определил как "Первый".
- Лучше так. Пусть водички попьет напоследок, - это уже Камыш-младший. Ни одного из них я не видел, поскольку лежал на боку, лицом к грузовику. Зато я видел то, чего пока не видели они - здоровенные, покрытые пылью ботинки святого отца Петра. Грузовик скрывал остальные части его тела, но и этой походки - как у Терминатора, только букета роз и дробовика не хватало - было достаточно, чтобы понять его намерения. Не самые человеколюбивые, надо сказать.
Когда ботинки достигли края кузова, я перевернулся на другой бок и принялся наблюдать за представлением.
Взревев сотней иерихонских труб, батюшка ринулся в бой. В руке у него было зажато вечное орудие истинной веры - огромный металлический крест. Правда, по лицу батюшки было видно - крестить им он никого не собирался. Первый удар настиг того из бандитов, кого я называл "Второй". Он рухнул на землю с грацией чугунного утюга. Второй, "Первый", успел обернуться и даже слегка закрыться рукой. Его это не спасло - мощную тягу святого отца к справедливости я успел почувствовать на собственной шкуре. "Первый", осененный благословлением, присоединился ко "Второму". Святой отец, не прекращая грозно рычать, ринулся в сторону Камышова-младшего. Правда, тех двух секунд, что батюшка потратил на бандитов, хватило Камышу, чтобы оценить ситуацию, поднять карабин и - с легкой заминкой, святой отец все-таки, - нажать на курок. Как раз в тот момент, когда со словом "Хватит" за дуло схватился дядя Жора - и потянул в свою сторону...
Все закончилось буквально за пять секунд. Двое боевиков с проломленными головами лежали друг на друге - в другой момент их поза показалась бы двусмысленной. Камышов-младший, с разбитым в кровь лицом, очумело вертел головой. Он сидел на земле, облокотившись на все еще находящегося в нокауте отца. Батюшка стоял посреди учиненной им бойни, грозно озираясь в поисках противников - очевидно, для полного спокойствия ему требовалось не меньше дивизии грешников. Водителя, благоразумно улепетывающего от грузовика куда-то в лес, святой отец решил не догонять - видно, бегал он неважно.
А я сидел рядом с дядей Жорой и изо всех сил пытался заткнуть кровоточащую дыру в его правом боку.
- Глупо все, да? - спросил он заплетающимся языком.
Я кивнул - врать сейчас не мог.
- Деньги мне понадобились... Внучка... Вот и ввязался... И еще... Прости за деда... Я тогда в деревне был... А он случайно на Камышей наткнулся... Когда те канистры с бензином сгружали... Во временный тайник...
Он закашлялся - кровью.
- Да вызовите вы скорую! - рявкнул я на отца Петра. Он тут же растерял свой воинственный вид и полез за телефоном.
- А ты... смышленый... когда догадался? - прошептал дядя Жора.
- Окончательно - поздно. Когда свежую кладку на церкви увидел, понял, что церковь должна сгореть, а фреска - якобы погибнуть.
Я решил, что лучше всего сейчас - говорить с ним, не останавливаясь:
- Кстати, спасибо за телефон и за звонок.
- Не за что... - прохрипел дядя Жора, - извини за удар... Этот душегуб бы тебя... пристрелил... я убедил, что без дырки в голове... естественнее будет...
- Я так и подумал. Потом, когда уже на церковь глянул, сложил дважды два. И насос этот Румяновский - чтобы звук отбойных молотков и прочей техники заглушать. И сына-бизнесмена, и жену его - художницу. Это она распознала ценность фрески, так? Кстати, кто автор? Рублев?
- Феофант... Грек...
Я кивнул, хотя имя мне мало что говорило. Надо будет повысить свой культурный уровень, в Третьяковку, что ли, сходить...
- Сына этого, кстати, уже должны допрашивать - там, в городе. Техника явно вся его, так?
- Так.
- Ну и отец никуда не денется, за ним уже выехали. А эмчеэсник, кстати, липовый?
- Настоящий... Денег дали...
- А много за фреску обещали?
Так мы и сидели втроем: я старательно тормошил разговором дядю Жору, прижимая кусок рубашки к его ране и даже пытаясь сделать подобие повязки. Отец Петр то помогал с повязкой, то рвался к деревне - сдерживать огонь. А дядя Жора медленно угасал - не столько из-за раны (кажется, никакого серьезного ущерба она не нанесла), сколько из-за понимания того, что денег на операцию для внучки он так и не получит. Смерть моего деда, пусть и случайная; сгоревшая и изуродованная церковь; вероятность пожара в деревне; преступление против собственных чести и достоинства - все это его сейчас мало волновало. И не могу сказать, что в тот момент я его осуждал.
А когда приехала "Скорая", когда дядю Жору уложили на носилки и подняли в кузов, когда мы с отцом Петром проводили взглядами это бледное, осунувшееся, словно прозрачное - но при этом еще живое лицо, мне вдруг подумалось, что с того самого момента, как дядя Жора совершил эту сделку с совестью, он...
Казалось, святой отец прочитал мои мысли. Тяжелая рука, вся покрытая кровью, легла на мое плечо: