Я летела по территории табора в горной долине, осматриваясь. Заметила на высоте метров трёх над землёй гибкую ветку дерева, стало любопытно: смогу ли стоять на её конце, сохраняя баланс и не погнув ветку. Опустилась на утолщение вблизи ствола и стала, балансируя, потихоньку переступать, замирая и возвращаясь назад (влево) в случае неудачи. В процессе маневров нечаянно уронила делавшие на ветке в чаше вещи. Пару успела подхватить, но листок с ручкой упали вниз на землю.
Оттуда заругался мужчина:
- Зачем ты роняешь вещи моей девушки/невесты?
Я извинилась и левитацией подняла их обратно, но он уже гневно поднимался ко мне на ветку, будто она им приватизирована.
Я стала отступать (тоже назад и влево) по натянутым канатам, запуталась правой рукой в толстой плоской верёвке, угодив в петлю, но успела распутаться, отступала дальше, касаясь рукой канатов или натянутых тентов. Мужчина упорно меня преследовал. Канаты кончились, он коварно ухмыльнулся, а я оттолкнулась и поплыла по воздуху спиной вперёд, поворачиваясь на ходу лицом. И проснулась.
Проснувшись чуть в испуге, я первым делом подумала: зачем удирала? Ну что такого он бы мне сделал? Ведь можно спросить: "Что ты хочешь?". Несколько раз повторила фразу про себя, вновь засыпая.
Через некоторое время приснилось продолжение.
Часть 2.
Там же в долине я стояла на канате, натянутом над землёй, держась руками за другие два. Мужчина неумолимо поднимался, но я не убегала, хоть и боялась. Знала, что нужно выстоять.
Его кривая улыбка, и вот уже ветер выбивает опору из-под ног, я вишу на руках, отклоняясь назад почти в горизонталь. Пытаюсь перехватить руки поудобнее, но не преуспеваю и продолжаю висеть на одной силе воли. Не страшно упасть. Страшно сдаться, сломаться.
Он нависает надо мной, всматриваясь в широко распахнутые глаза, и вдруг поддерживает, подхватывает сразу ногой и рукой, убирает давление, обнимает.
Я повисаю плетью. То есть, стою, и на этом всё, остальное тело обмякло от перенапряжения, получив внешнюю точку опоры.
Переведя дух, словно переняв часть его силы, возвращаю себе контроль и поднимаю руки, прикасаясь к нему.
- Ты же не собираешься здесь... - Поднимает он бровь. Разворачивается, уходит вперёд, пропадает за забором, потом выглядывает и протягивает канат: Хватай.
Я хватаюсь за петлю руками, он дёргает, перетаскивая меня через забор и поднимая на коня. Я, наконец, понимаю, что от меня хотят, и запрыгиваю сзади, прижимаясь, обнимаю руками своего принца. Он и правда принц, наследник правящей династии.
А я принцесса. Была когда-то. Папа-барон украл меня в табор примерно годовалой, когда в стране (другой) начались то ли бунт, то ли восстание с революцией. С тех пор принадлежность к правящему дому лучше не афишировать. Неизвестно, что хуже: если признают или если нет. Хотя на маму я, говорит, очень похожа.
Принц привозит меня ресторан знакомиться с родителями, подводит к столу на шесть персон, говорит: "Сядем здесь". И уходит.
Из этикета я помню только про недопустимость на бокале отпечатков помады, которой у меня нет, и что ножом и вилкой едят только три блюда, одно из них стейк.
Принца нет. Я стараюсь незаметно облизать вилку от салата и понимаю тщетность. Наверное, стеречь наши два места за столом тоже глупо, но я цепляюсь за них просто, чтобы не потерять его из виду, если вернется.
Для меня все говорят по-русски, хотя на самом деле это не так, и моего русского, конечно же, никто не понимает. И вообще весь мой глубоко цыганский разбитной вид им поперек протокола, но выгнать пока не решаются.
Одна в чужой стране. Ясно же, что принц не вернётся, никто не позволит ему жениться на мне. С независимым лицом прикидываю, вернуться домой или попробовать влиться в местное общество. Тут же тоже есть табор, патронаж папы-барона даст возможность не бедствовать. Новости утверждают, что у нас опять бунты и волнения, само возвращение может быть небезопасным. А можно наплевать и вернуться.
Очень полная пожилая дама с собачкой подзывает меня движением руки и просит помощи - заклеить пластырем ступни со свежесрезанными сухими мозолями. На мой взгляд, затея безнадежная, но объяснить этого жестами не удается, и я заклеиваю участок за участком клейкими квадратами.
"Вот дикарка, - говорят вокруг, - не понимает человеческого языка". Я бы ответила, если бы знала, на каком они говорят. Перебираю наугад. На "Kann ich ihnen helfen?" Народ оживляется: "о, она понимает, отвечает" но немецкого тоже никто не знает. Зато немного знают английский, и я, отвлекаясь от чужих искореженных стоп, пытаюсь объяснить значение слова "words". Не преуспеваю, хотя в принципе на английском мы общаемся.
Когда половина стопы заклеена (о, этот дивный запах свежесрезанной сухой мозоли, той самой, которая плотная с волокнистым нутром. Нога, кажется, уполовинилась, и пластырь - лишь экстренный вариант, позволяющий влезть в туфли и добраться домой для этой полной властной дамы), возвращается принц.
Обнимает слева, со стороны сердца. На нем широкополая мушкетерская шляпа, под прикрытием которой мы можем безнаказанно шептаться по-русски и совсем украдкой целовать друг друга.
Пластырь заканчивается, нога тоже. Он нисколько не держится, и люди вокруг ехидничают: да она обманщица, не смогла помочь, как на такой жениться принцу, бунт.
- Готовься тикать, - шепчу я ему по-русски.
Он сжимает меня на миг обречённо и спрашивает:
- Когда выберешься, спрячься так, чтобы я тебя нашел.
- Я не могу этого обещать, - отвечаю обезоруживающе честно и оттого ещё грустнее. Оба знаем, что, став громоотводом, я могу не выбраться.