Запольская Нина : другие произведения.

Асьенда "Бочакеро"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трейлер к роману "Старая асьенда доньи Ремедиос". Для поклонников Гарсиа Маркеса... ХVIII век. Капитан Линч по всей Атлантике разыскивает сокровища инков, координаты которых весьма неточно указаны в старинном испанском манускрипте. Теперь - экспедиция в Колумбию, где всё нереально, всё двоится в сознании, потому что всё - морок и бег по кругу. Здесь он знакомится с хозяйкой асьенды.
[]
  Дорога извилистым серпантином ползла вверх в горы Сьерра-Невада, и отряд двигался за лошадьми, которым этот подъём давался не без труда.
  Дождь шёл уже который день, не переставая, и старинная инкская дорога, давно лишившаяся своего покрытия, насытилась водой: земля на ней держалась каким-то чудом. Эвкалиптовые рощи побережья давно сменились цветущими акациями предгорий, а теперь уже на окрестных холмах начались скопления восковых пальм - неестественно длинных и тонких деревьев с задорно торчащими кучками листьев на макушках.
  Капитан Линч по своему обыкновению ходил вдоль цепи носильщиков, присматриваясь к своим людям и перебрасываясь с ними шутками. Поравнявшись с проводником-румберо, капитан сказал:
  - Я думаю, мано Антонио, что нам давно уже надо отдохнуть. А мы всё идём и идём.
  *Мано (сокращённое от "эрмано" - "брат") - обращение к мужчине в Колумбии.
   Мано Антонио - смуглый до красноты индеец с ввалившимися морщинистыми щеками, выступающими скулами, жёсткими складками у рта и воинственным орлиным носом - сошёл с тропы, остановился и ответил:
  - Ничего, сеньор капитан, скоро отдохнём. Сейчас впереди будет асьенда, которую мано Сальвадор всегда посещает, когда бывает в этих местах... Я думаю, что он не минует её и в этот раз.
  Капитан удивлённо вскинул белёсые брови, хмыкнул в ответ и прибавил шаг, стараясь нагнать всадников, едущих во главе отряда. Ему удалось это возле странных зарослей: с обыкновенного, на первый взгляд, зелёного дерева свисала серая пакля растений-паразитов. Пакля свисала отдельными стеблями и путалась, комкалась внизу, создавая причудливые пушистые скопления, что придавало зарослям таинственный и даже сказочный вид. Удивлённый капитан взялся за стремя коня цыгана Сальвадора, собираясь спросить у него об этих зарослях, как все всадники и он сам остановились.
  На дороге, прямо перед ними, стояла, подбоченясь, цыганка и улыбалась им бесстыдной улыбкой. Была она молода, среднего роста, одетая в невнятные лохмотья, а между тем высокую грудь её покрывали, переливаясь, нанизанные в несколько рядов золотые мониста.
  - Сальвадор! Я пришла забрать у тебя лошадей, - сказала она, и на её смуглом лице, сменив улыбку, застыла царственная надменность.
  Цыган Сальвадор стал безропотно слезать с коня. Изумлённый мистер Трелони тоже поспешил покинуть седло, и ничего не понимающий капитан помог ему, взяв его коня под уздцы.
  - Ты - подлый обманщик, Сальвадор! Ты обещал мне не встречаться с нею больше! - продолжила цыганка звонким голосом, не обращая внимания на капитана и сквайра, которые в потрясении смотрели на неё.
  Сальвадор молчал по-прежнему. С растерянным и виноватым видом он оглянулся на доктора Легга и ирокеза Райвенука, которые подошли к ним и встали рядом.
  Капитан с улыбкой подал цыганке поводья. Глянув на капитана внимательно из-под мохнатых ресниц, она легко и неспешно (мониста звенели и переливались) села по-мужски на коня и тщательно расправила юбки, чтобы прикрыть босые смуглые ноги. Разобрав повод и так и не сказав больше ни слова, цыганка направила коня вглубь зарослей, потянув другого за собой в поводу. Скоро она скрылась из глаз, и приглушенные травой звуки конских копыт смолкли.
  - Хм, - потрясённо выдохнул капитан.
  - Но какая красавица, - одобрительно заметил доктор Легг с улыбкой.
  - И похожа на чайку, - добавил мистер Трелони.
  - Раньше цыгане были птицами, - с тоской в голосе отозвался Сальвадор.
  Он опять повёл отряд вперёд. И тогда дождь заморосил с удвоенной силой, словно он только и ждал этого.
  
  ****
  Асьенда была когда-то великолепна, с прекрасной черепичной кровлей, теперь кое-где разбитой, и резным деревянным, местами утраченным, декором по ставням окон.
  Белые стены этого большого одноэтажного здания тонули в густой зелени высоких мескитовых деревьев. Массивные деревянные ворота главного входа когда-то знавали и лучшие времена. Над домом возвышалась колокольня с узкими трепещущими флагами Кастилии и Леона. Позади дома (капитан специально зашёл туда, чтобы оглядеться на местности) начиналось предгорье, покрытое буйной растительностью.
  И над всей асьендой стоял нежный запах цветущих то ли мандариновых, то ли апельсиновых деревьев.
  Встретили отряд огромные псы, которые выбежали навстречу с громким лаем, и немногочисленные чернокожие слуги. Старый мулат-привратник поздоровался с Сальвадором за руку, как со старым знакомым. Слуги помогли отряду устроиться и отвели комнаты для джентльменов, нагрев им воды и предоставив всё, что надо для умывания.
  Вечером вернулись с полей пеоны* и завели бренчание на гитарах и мараках*. Эти звуки смутно накладывались на сдержанные выкрики приверженцев петушиных боёв. Спустя какое-то время чернокожий мажордом в белой куртке и белых перчатках обошёл комнаты гостей и объявил, что ужин будет накрыт в галерее под одной из арок. В назначенное время капитан пошёл искать эту арку.
  *Пеон - работник, преимущественно, крестьянин, находящийся в кабальной зависимости от помещика или предпринимателя и превращённый ими, таким образом, в наследственного должника.
  *Марака - выдолбленная тыква, наполненная камешками.
  Дом был старый, с толстыми надёжными стенами и удивительно гармоничным распределением внутреннего пространства, которое начиналось просторным залом и потом расходилось рядами симметрично расположенных комнат, соединяющихся под конец вокруг внутренней крытой галереи. Нужную арку капитан нашёл без труда, по пути встретив мистера Трелони и доктора Легга. Потом к ним присоединился цыган Сальвадор и местный управляющий, представительный пожилой господин высокого роста, который объявил всем, что хозяйка, донья Ремедиос, скоро будет.
  Капитан скучал и хотел есть. Вечер обещал быть одним из тех провинциальных вечеров, которые он так не любил. Летали москиты, пахло сыростью, от которой не спасали даже горящие здесь, под аркой, жаровни. Где-то, не переставая, лаяли псы, и их лай накладывался на гитарное бренчание и неумолчный треск цикад. В увитую цветущими глициниями белую, неровно оштукатуренную, стену ударился огромный богомол, отлетел и ударился ещё раз.
  "Ну, хотя бы нас здесь покормят", - подумал капитан и посмотрел на цыгана Сальвадора. Тот, натянутый, как струна, был сейчас в чёрном испанском костюме, который очень шёл ему. Чувствовалось, что Сальвадор тщательно одевался и брился, и только чёрная грива непокорных волос по-прежнему падала ему на глаза.
  - Что это за дом? - спросил у него капитан.
  - Этот дом, как и вся асьенда, называется "Бачакеро"... Неофициально, конечно, - словно бы нехотя ответил тот.
  - Бачакеро? Что это такое? - переспросил капитан, и тут же подумал, что Сальвадору явно не по себе: куда-то девалась вся его лихая удаль.
  - Так называется в этих местах муравейник муравьёв-бачаке*, сеньор капитан, - ответил Сальвадор уже с какой-то даже горечью. - Официальное же имя асьенды - "Каса Сан-Хосе".
  *Бачаке - крупные муравьи Южной Америки.
  И тут вошла хозяйка асьенды. Джентльмены встали и поклонились, и уже не отрывали от неё взглядов всё время, пока Сальвадор их представлял.
  Донья Ремедиос показалась капитану совсем юной женщиной, почти девочкой. Она не была красавицей, но во всём её облике, - и в немного арабских чертах лица, свойственных женщинам с юга Испании, и в изломе бровей, и в гордом рисунке полных губ, - чувствовалась аристократическая порода. А вот уже эта порода, которую не смогли испортить пьянство многих поколений предков доньи Ремедиос, их наследственные болезни и близкие родственные браки, была в самом расцвете своей красоты.
  Волосы хозяйки были убраны просто, по-домашнему, тёмные глубокие глаза смотрели задумчиво, высокий лоб и худое лицо её были бледны, и была она, - не в меру даже, как подумалось капитану, - стройна и высока, в то время как современная мода предписывала даме, чтобы всё в ней было миниатюрно, изящно и округло.
  - Садитесь, господа, - сказала донья Ремедиос по-английски с довольно сильным акцентом и подала знак мажордому.
  Слуги внесли первое блюдо. Разговор за столом как-то не складывался - все явно чувствовали себя смущённо. Джентльмены переглядывались между собой, исподтишка поглядывали на хозяйку, на управляющего, на слуг.
  - Сеньор Сальвадор, - попросила донья Ремедиос. - Вы говорите по-английски лучше меня... Расскажите моим гостям про нашу колумбийскую кухню, прошу вас.
  - С удовольствием, - отозвался Сальвадор и пояснил: - Я большой поклонник местной кухни, которая состоит в основном из бобовых и кукурузы, а ещё из множества овощей и специй. А вот привычный европейцам хлеб здесь редок, его заменяют разнообразные лепёшки... А из напитков, конечно, ром и местная водка-"чича", которую делают из сахарного тростника.
  - Чичу можно делать из абсолютно любых продуктов - из кукурузы, из фруктов, - поправила Сальвадора донья Ремедиос. - Это очень древний напиток... Инки использовали его для своих ритуалов.
  - Разве он крепкий? - спросил мистер Трелони.
  - Не крепкий, - ответила хозяйка. - Но выпитый в огромных количествах, он давал, конечно, определённый эффект... Пьяные индейцы впадали в транс.
  Сальвадор увлечённо рассказывал про каждое блюдо, появляющееся на столе и неспешно ел, но тревожные глаза его ни в еде, ни в рассказе не участвовали. Хозяйка, иногда добавляя подробности к его рассказу, время от времени бросала быстрые взгляды на доктора Легга, что не укрылось от внимания Сальвадора. Он стал невнимателен, говорил всё более неохотно, и, наконец, совсем смолк. Донья Ремедиос, словно не заметив этого, стала рассказывать сама.
  - Это "охуэлас" - жареные полоски из фруктового теста, - назвала она очередное блюдо. - А это "пандеюка" - сырный пирог.
  - Ваш английский совсем не плох, сеньора, - сделал ей комплимент капитан.
  Донья Ремедиос поблагодарила его, склонив голову, и пояснила:
  - Английскому меня научил покойный муж... Он был, наверное, единственным асьендадо, который никогда не покидал свою асьенду, - сказала она. - В основном, все асьендадо живут в столице или в другом городе, оставив хозяйство на управляющих, а приезжают только на посев или сбор урожая.
  Она замолчала, и никто не осмелился просить её продолжить свой рассказ. За столом возникла неловкая пауза.
  - Необыкновенно вкусный и сытный ужин, - сказал мистер Трелони и вздохнул. - Только очень острый.
  - Без красного перца у нас нельзя, - объяснила донья Ремедиос и улыбнулась. - Его специально кладут много, он убивает все болезни, которые могут быть занесены в пищу с водой... К тому же на жаре блюда с красным перцем дольше не портятся.
  К донье Ремедиос подошёл мажордом и что-то тихо произнёс.
  - У нас кончился кофе, - объяснила она просто, ничуть не конфузясь, и опять улыбнулась. - Зато нам сейчас подадут наш местный напиток, очень похожий на какао.
  - Мы с удовольствием попробуем этот напиток, - ответил капитан.
  Донья Ремедиос искоса глянула на него, и в её лице что-то дрогнуло, а высокие брови, приподнявшись, словно бы от удивления, стали ещё выше. Доктор Легг хмыкнул, покосился на сквайра и с удовлетворённой улыбкой откинулся на спинку стула. Сквайр рассеянно смотрел, как слуги расставляли свечи в канделябрах на столе и на полу галереи.
  Донья Ремедиос спросила у доктора:
  - Вы ведь врач, сеньор Легг? Я была крайне удивлена, узнав, что сеньора Сальвадора в этот раз сопровождает врач.
  - Почему удивлены, сеньора? - спросил доктор Легг, конфузясь и краснея по своему обыкновению.
  - Ну, вы человек науки... А наука так далека от сеньора Сальвадора, - ответила она.
  - А никогда не болею, - громко и даже с вызовом сказал цыган Сальвадор, но было видно, что он растерян.
  Мистер Трелони, заметив растерянность цыгана, захотел поддержать его.
  - Сеньор Сальвадор великодушно согласился быть нашим проводником в этом путешествии, - произнёс он.
  За столом замолчали. Донья Ремедиос, явно не зная, что ещё сказать, посмотрела в мокрое, скучное патио.
  - В этом году необыкновенно жаркая зима, - задумчиво проговорила она и обмахнулась веером. - Только вечером и можно отдохнуть от зноя.
  - Ни одного дождя, - согласно кивнув, пояснил управляющий, слегка задыхаясь от собственной тучности. - Видимо все небесные воды вылились ещё в октябре... Плантации стоят совершенно сухие.
  Под аркой ощутимо повисла тишина. Джентльмены не знали, как на это реагировать и в растерянности посмотрели в патио, где по-прежнему, тяжело и неторопливо шёл дождь: в саду уже стемнело, но надоедливый дождь явно никуда не торопился и собирался идти так всю ночь.
  - На здешних плантациях выращивают необыкновенные овощи и фрукты, - вдруг заговорил Сальвадор и стал резать какой-то фрукт.
  Все посмотрели на блюда с фруктами, которые и в самом деле выглядели весьма непривычно. Сальвадор стал обстоятельно рассказывать о фруктах, вытаскивая ложкой семена из половинок большой оранжевой груши. Потом он отрезал одну дольку от её мякоти и положил на тарелку сквайра со словами:
  - Попробуйте, сеньор Трелони. Это папайя.
  - Благодарю вас, сэр, - несколько растерянно ответил сквайр и покосился на мокрые руки цыгана Сальвадора, не зная, что делать: он никогда не брал очищенных фруктов из посторонних рук.
   От неловкости сквайра спас слуга, который поставил перед ним чашку с мескитовым какао. Сквайр моментально взял чашку и пригубил напиток, даже не почувствовав вкуса от поспешности.
  Мажордом стал заводить музыкальную шкатулку. Все молчали, ожидая музыку, и скоро под аркой нежно и мелодично зазвенел менуэт Баха, по случайному совпадению очень популярный в бристольском обществе. Лёгкие звуки менуэта накладывались на шум дождя. Джентльмены пили кофе, размышляли о чём-то своём и смотрели на хозяйку. В трепетанье свеч лицо доньи Ремедиос стало почти трагическим и от этого особенно притягательным.
  - Сейчас где-нибудь в городе люди сидят в кантине*, курят и пьют кофе, наслаждаясь цивилизацией, - произнёс цыган Сальвадор, не спуская с хозяйки тёмных глаз.
  *Канти́на - бар, погребок, подвальчик, кабачок, таверна в Италии, испаноязычных странах и США.
  Все посмотрели на него. Сквайр, воспользовавшись этим, незаметно отдал тарелку с долькой папайи слуге, который унёс её.
  В это время прозвучал громкий и капризный голос управляющего.
  - Что вы всё время твердите про свой город, мано Сальвадор? - спросил он с тяжёлым придыханием. - Ничего хорошего в вашем городе нет. Только пыль да грязь, да скученность людей... У нас лучше! К тому же наша Розалия варит такой прекрасный кофе, какого не подадут ни в одной вашей кантине.
  Сальвадор, побледнев, бросил на управляющего взгляд, наполненный такой яростной ненавистью, что джентльмены опешили.
  Мистер Трелони, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, сказал донье Ремедиос:
  - Ваш местный какао исключительно хорош.
  Под арку бесшумно, ни на кого не глядя, вошёл ирокез Райвенук, приблизился к капитану и прошептал ему на ухо несколько слов. Капитан встал, положил салфетку на стул, извинился перед обществом и, поблагодарив хозяйку за чудесный ужин, вышел из галереи. Райвенук шёл за ним своей удивительной походкой ирокезского охотника, наступая на всю ступню сразу.
  Донья Ремедиос посмотрела им вслед странным взглядом.
  
  ****
  Сначала капитан увидел горящие костры.
  Рядом с кострами беспорядочной кучей, согнувшись гусеницами по своему обыкновению, сидели на земле индейцы-носильщики, занятые при свете костра каким-то своим делом. Капитан подошёл к Платону, который качался в гамаке, развешанном позади корраля*.
  *Корраль - загон для скота.
  - Райвенук отказался спать в доме, - сказал Платон, выкарабкиваясь из гамака, который он своим мощным телом промял почти до земли. - Он сказал, что на вольном воздухе ему лучше... Я решил составить ему компанию... Для надёжности.
  И Платон выразительно повёл глазами на носильщиков. Капитан кивнул.
  - Их теперь стало пятнадцать, - сообщил Платон и со значением посмотрел на капитана.
  Капитан, в миг обежав скрюченные фигуры носильщиков цепким взглядом, ответил:
  - Я сейчас насчитал шестнадцать.
  - Но четверть часа назад их было пятнадцать. А когда мы только пришли в асьенду, их было восемь.
  - Может быть, с ними смешались местные пеоны?
  - К ним никто не подходил... Я бы увидел.
  - Тогда я ничего не понимаю, - проговорил капитан. - Что за ерунда?
  - Надо послать Райвенука за боцманом, - сказал Платон.
  Капитан кивнул. Тут к ним приблизился, кланяясь издалека, румберо Антонио и произнёс:
  - Я приглашаю вас, сеньор капитан, с вашим помощником к нашему костру.
  Капитану с Платоном ничего не оставалось делать, как принять его приглашение. Они сели у индейского костра. Носильщики потеснились, но даже не посмотрели в их сторону, продолжая заниматься каждый своим делом: кто-то сучил нитки, кто-то вил верёвки, кто-то плёл корзины.
  - Сколько вы взяли с собой носильщиков, мано Антонио? - спросил капитан.
  - Десять человек... Как вы и просили, - ответил румберо. - Десять индейцев из племени чибча.
  - Я сейчас насчитал шестнадцать, - сказал капитан.
  - Этого не может быть! - вскричал старик-индеец и, повернувшись к малому, вьющему верёвку, что-то быстро сказал на индейском наречии.
  Малый поднял голову и негромко скомандовал.
  Тут же носильщики покинули свои места и столпились вокруг капитана. Были они одного небольшого роста, в одинаковых чёрных, украшенных вышивкой, шерстяных накидках, и все, как один, с лицами усталыми, измождёнными и тёмными. Капитан пересчитал их - индейцев было десять. По знаку румберо они опять сели вокруг костра и опять занялись своим плетением.
  - Ничего не понимаю, - сказал капитан, опять опускаясь на бревно, ему было неловко.
  - Здесь такой воздух, сеньор капитан, - стал успокаивать его проводник. - В этих местах всегда что-нибудь мерещится. А носильщики - они все на одно лицо, даже я их не всегда различаю...И одеты они одинаково, и так же одевались их предки: похожее на тунику колумбийское пончо из шерсти альпаки*, набедренная повязка и высокие плетёные сандалии... Теперь, конечно, многие, как и я, перешли на короткие штаны ... Уж очень это удобно.
  *Альпакá (лат. Vicugna pacos) - домашнее парнокопытное животное, произошедшее от викуньи (вигони).
  Румберо Антонио весело рассмеялся. Вокруг глаз его залучились морщины, которые ему удивительно шли, делая его умное старое лицо простодушным и бесхитростным.
  Капитан пересчитал носильщиков.
  - Я насчитал шестнадцать, - сказал он.
  - Четверть часа назад их было пятнадцать, - сообщил Платон. - А когда мы только пришли в асьенду, я насчитал восемь.
  - Может быть, с ними смешались местные пеоны? - предположил капитан.
  - К ним никто не подходил... Я бы увидел, - ответил Платон.
  - Тогда я ничего не понимаю, - сказал капитан. - Что за ерунда?.. Пошли Райвенука за боцманом... Я хочу поговорить с ним.
  Платон кивнул. Капитан, с острым чувством, что всё это с ним уже было только что, опять стал пересчитывать индейцев. Тут к нему приблизился, кланяясь издалека, румберо Антонио и сказал:
  - Я приглашаю вас, сеньор капитан, с вашим помощником к нашему костру.
  Капитан и Платон прошли с проводником и, здороваясь с носильщиками, сели у костра. Те, кланяясь им, хоть и потеснились, но даже не посмотрели в их сторону, продолжая заниматься каждый своим делом: кто-то сучил нитки, кто-то вил верёвки, кто-то плёл корзины. Были они одного и того же небольшого роста, в одинаковых чёрных шерстяных накидках и все, как один, с лицами усталыми, тёмными, измождёнными. Какой-то индеец рассказывал остальным что-то неспешно, иногда прерываясь, чтобы взять новый прут для своей корзины.
  - О чём он рассказывает? - поинтересовался капитан у проводника.
  - Он рассказывает о наших мёртвых и о нашей вере в бессмертие, - с усмешкой ответил румберо Антонио. - Индейцы верят, что человек не умирает, и что после отпущения грехов, когда мёртвое тело сгибают, оно превращается в восставшего из мёртвых и вбирает в себя воздействие высших существ... То есть, становится таким же высшим существом.
  - Сгибают мёртвое тело? - удивился капитан и попросил: - Расскажите об этом, мано Антонио.
  Старый проводник весело рассмеялся. Его глаза залучились морщинами, которые ему удивительно шли, делая его умное лицо простодушным и бесхитростным.
  - Это совсем невежественное индейское племя, сеньор капитан, - виновато сказал он. - Они верят в то, во что верили их предки ещё во время правления инков... Да и я, признаться, пожив рядом с ними, становлюсь таким же... Я хочу, чтобы после смерти моё тело тоже согнули.
  Капитан и Платон не знали, что на это сказать. Заметив их недоуменные лица, старик-индеец стал рассказывать:
  - Наши предки, господа, сгибали тело умершего человека, подтягивая колени к подбородку, и обёртывали тканью. А самое главное - мёртвому в могилу они обязательно клали то, что окружало его в жизни: если это был воин - то его оружие, если это был ткач - то предметы, соответствующие этому занятию. Ведь кто-то при жизни вил верёвки, кто-то сучил нитки, а кто-то плёл корзины.
  Румберо Антонио замолчал, и тут же индеец, плетущий корзину, опять продолжил свой рассказ всё тем же монотонным голосом. Проводник глянул на него и произнёс властно, повысив голос:
  - Но мёртвым, знаете ли, трудно угодить!
  Индеец-корзинщик сразу же смолк, втянув голову в плечи, и только тёмные руки его не переставали двигаться. Мано Антонио продолжил:
  - Ведь мёртвые не желают уходить из жизни просто так... Они ненавидят живых, завидуя им... Поэтому и нужно мёртвых в могиле устраивать с удобствами, чтобы те, страдая от одиночества, не утащили к себе живых для утешения. Ведь смертью от мёртвых можно заразиться!
  Капитан и Платон потрясённо молчали. Заметив, что его рассказ произвёл тяжёлое впечатление, старик-индеец пояснил с грустной, чуть виноватой улыбкой, которая так шла ему:
  - Так верили наши предки, господа.
  - Сколько вы взяли с собой носильщиков, мано Антонио? - вдруг спросил капитан.
  - Десять человек... Как и договаривались, - ответил румберо, встрепенувшись. - Десять индейцев из племени чибча.
  - Я несколько минут назад насчитал шестнадцать, - заспорил капитан.
  - Этого не может быть! - вскричал старик-румберо и что-то произнёс на индейском наречии, обратившись к индейцу-корзинщику.
  Корзинщик повернул голову и совсем тихо отдал приказ. И тут же носильщики покинули свои места и столпились вокруг капитана. Капитан встал и пересчитал их по головам - индейцев было десять.
  - Ничего не понимаю, - сказал он.
  - Уж такой здесь воздух, сеньор капитан, - сказал проводник, махнув рукой носильщикам, чтобы те сели. - В этих местах всегда что-нибудь мерещится или в глазах двоится... А простые индейцы - они же все на одно лицо, даже я их не всегда различаю...И одеты они одинаково.
  Проводник весело рассмеялся - его лицо залучилось многочисленными морщинами. Тут появился боцман Ганн. Капитан и Платон простились с проводником и вместе с боцманом отошли от костров.
  Остановившись в отдалении, капитан повернулся к Гану, и какое-то время глядел на него задумчиво, словно бы вспоминая.
  - О чём-то я хотел с тобой поговорить, - произнёс капитан, помолчал и добавил, удивлённо: - Чертовщина какая-то! Не помню! Словно сознание двоится.
  Он потёр свой лоб, но, видимо, так ничего и не вспомнил, потому что неуверенно спросил у боцмана:
  - Так где вас разместили?
  - Команду разместили вокруг рабочего патио, в комнате для подёнщиков.... Я с ними.
  - Вам там удобно?
  - Да, не беспокойтесь, сэр.
  - Вас накормили?
  - Да, сэр, накормили.
  Капитан замолчал. Он смотрел на боцмана, задумчиво вглядываясь в него, наконец, положив руку боцману по плечо, он сказал:
  - Держи ухо востро, Бенджамин Ганн. Здесь что-то не так, чует моё сердце.
  Глянув на Платона, капитан пошёл в дом.
  
  ****
   Поздно ночью капитан, который уже почти уснул, вдруг услышал страстный, молящий голос Сальвадора, который доносился до него словно бы сквозь толстые каменные стены. Голос хозяйки отвечал Сальвадору что-то, размеренно и степенно. Голос цыгана становился всё громче, всё настойчивее.
  - Но он давно умер! - вдруг вскричал тот.
  Спокойный голос доньи Ремедиос опять что-то ответил. Не желая становиться свидетелем разговора, явно не предназначенного для чужих ушей, капитан вышел из своей спальни на воздух.
  Дождь кончился, и, как по волшебству, вышла луна. В смутном её свете деревья казались неестественно вытянутыми и неживыми. Неумолчно пели цикады, заглушая ночную тишину, пропитанную запахом то ли мандариновых, то ли апельсиновых деревьев.
  Капитан уже хотел пойти к себе, как почувствовал тихое движение неподалёку: кто-то тоже вышел в патио. Капитан невольно замер, а потом услышал горькие, приглушенные всхлипывания и сдерживаемые вздохи. Спустя какое-то время он понял, что это плачет донья Ремедиос. Намереваясь уйти, капитан шумно пошевелился, чтобы обозначить своё присутствие.
  - Кто здесь? - спросила донья Ремедиос испуганным голосом несколько в нос.
  - Это капитан Линч, прекрасная сеньора... Я не хотел испугать вас, - ответил капитан, он вышел из сумрака деревьев и поклонился.
  - Меня трудно испугать, сеньор капитан, - сказала она твёрдо всё тем же заплаканным голосом.
  Капитан подошёл к ней и встал рядом в тени. Он улыбался её ребячливому ответу и надеялся, что она этого не видит. Скоро они заговорили о чём-то, о чём - капитан потом сразу же забыл. Кажется, он рассказывал ей о своих приключениях, а она ему отвечала и что-то спрашивала, потом они замолчали, потом опять заговорили, а над всей асьендой стоял запах цветущих то ли мандариновых, то ли апельсиновых деревьев.
  Этот запах рос, ширился, поднимался к небу, кружил голову.
  Скоро капитан понял, что вместе с запахом к небу поднимается и он сам, становясь нежным, невесомым, прозрачным, и неожиданно ему стало томительно, грустно и понятно, что надо поскорее уйти, но он не мог этого сделать, он только молил про себя, чтобы донья Ремедиос оставила его сама, молил, приблизившись к ней совсем, молил, вглядываясь полуприкрытыми глазами в её смутные черты и надеясь увидеть, различить в свете луны выражение её глаз, молил без всякой надежды, молил, чтобы она простилась с ним первая, потому что сил проститься и уйти самому у него уже не было...
  Они проговорили до третьих петухов. Когда небо над патио стало светлеть, они скомкано, словно очнувшись, пожелали друг другу "спокойной ночи" и расстались. Не в силах сейчас спать, капитан решил пойти к Платону. Когда привратник открыл ему ворота асьенды, от стены отделился совершенно незаметный в этот предрассветной час Райвенук и бесшумно пошёл за его спиной.
  Капитан остановился и повернулся к ирокезу, собираясь в который раз предупредить, что заходить к нему вот так неожиданно из-за спины опасно, но Райвенук поднял руку и сказал едва слышно:
  - Молчи, Длинный Нож... Не раскрывай губ.
  Не имея сейчас никакого желания спорить, капитан вздохнул и пошёл дальше.
  
  ****
  Капитан вернулся от Платона, подошёл к своей комнате и увидел Сальвадора: тот выдвинулся к нему навстречу от тёмного прямоугольника двери, как смутная тень.
  - Где вы были, сеньор капитан? - резко спросил цыган.
  - Я проверял вахтенных, сеньор Сальвадор, - как ни в чем не бывало, ответил капитан и спросил насмешливо: - А что?
   Цыган явно не знал, что ответить.
  Тут из комнаты доньи Ремедиос вышла служанка и торопливым шагом направилась по коридору в их сторону. Была она молода и дородна. Широкие юбки её колыхались в такт тяжёлому шагу.
  Сальвадор склонился в лёгком поклоне.
  - Хвала господу, нинья* Грисельда! - произнёс он традиционное для этих мест приветствие.
  *Нинья - обычное в Колумбии обращение к молодой женщине.
  Капитан тоже поспешил отдать поклон.
  - И его пресвятой матери! - традиционно ответила служанка, склоняя голову, и добавила торопливо: - Доброе утро, сеньоры.
  Простодушное чёрное лицо её расплылось в улыбке, но в глазах, как отметил капитан, полыхала тревога. Служанка прошла мимо них, колыхаясь полным телом, и неожиданно постучала в дверь к доктору Леггу. Когда доктор открыл ей, она вошла к нему, а спустя время доктор вышел со своей сумкой и торопливо прошёл вместе со служанкой мимо капитана и Сальвадора, - даже не взглянув на них, - в комнату доньи Ремедиос.
  Сальвадор опять отступил к стене и прислонился к ней спиной в ожидании. То же самое сделал и капитан, только по другую сторону коридора... "Интересно, кто-нибудь спит сейчас в этом доме", - подумал он, покосившись на Сальвадора: тот стоял с опрокинутым, жалким лицом, словно выдерживая нестерпимую немую муку.
  Ждали они довольно долго. Наконец, в коридоре появился доктор Легг - он вышел из комнаты доньи Ремедиос и, не глядя по сторонам, пребывая явно в задумчивости или даже в растерянности, медленно пошёл к себе. Сальвадор преградил доктору путь.
  - Что вы там делали, мистер Легг? - резко спросил он, потом, видимо, поняв всю неуместность и странность своего вопроса, добавил: - Что случилось?
  - А что могло случиться? - вопросом на вопрос ответил доктор, останавливаясь.
  Губы Сальвадора закривились судорогой, он, не отрываясь, дурным взглядом смотрел на доктора. Вспомнив, как искусно Сальвадор владеет своим ножом, капитан встал между ним и доктором.
  - Я вас заставлю отвечать, - вдруг сказал цыган доктору Леггу и занёс кулак.
  - Ого, по-моему, это угроза, - проговорил совсем не испугавшийся доктор, он вроде бы даже не вышел из своей задумчивости.
  Тут капитан схватил цыгана за запястье. Сальвадор почему-то даже не заметил этого, он по-прежнему глядел на доктора мстительно и ненавистно.
  - Да, угроза... И более чем реальная, - ответил он и опять спросил: - Так что вы там делали?
  Тут капитан, с силой отводя руку цыгана, спокойно произнёс:
  - А почему бы вам не спросить об этом у самой доньи Ремедиос?
  Сальвадор зло выдернул руку, но видно было, как он опешил: с совершенно потерянным видом, тихо шепча что-то сквозь зубы, он шагнул от доктора, потом, яростно сверкнув глазами, развернулся и скрылся в своей комнате.
  Тут открылась ещё одна дверь, и в коридор вышел сквайр. Увидев доктора и капитана, он улыбнулся им и с большим удовлетворением произнёс:
  - А я сегодня прекрасно выспался, господа... Впервые за долгое время. Даже цикады мне не мешали... Вот что значит спокойная, домашняя атмосфера.
  
  ****
  Завтрак прошёл скомкано.
  За большим овальным столом, накрытым белой скатертью, никто ни на кого не смотрел: Сальвадор не смотрел на доктора Легга, доктор Легг не удостаивал взглядом Сальвадора, капитан не поднимал глаз на донью Ремедиос, а она, казалось, не смела даже взглянуть в его сторону. Улыбающийся мистер Трелони тоже не смотрел ни на кого: он с удовольствием глядел в свою тарелку, где была обычная на завтрак в Колумбии яичница-болтунья с луком и помидорами.
  Кончился завтрак тоже весьма неожиданно. Под арку, где стоял стол, вошёл старик-румберо и сказал капитану:
  - Я не могу удержать своих носильщиков, сеньор капитан... Они рвутся в путь!
  Капитан, лицо которого вдруг стало крайне растерянным, почему-то глянул на донью Ремедиос. Потом он быстро встал, извинился и вышел с румберо. Когда капитан вернулся, за столом играла музыкальная шкатулка, и под аркой мелодично и нежно звенел менуэт Баха.
  - Что же, сеньора, - неловко выговорил капитан, глядя на хозяйку и потирая нерешительно свой свежевыбритый подбородок. - Нам надо двигаться дальше... Дела призывают.
  Донья Ремедиос смотрела на него молча, исподлобья, словно пристально изучая. Капитан виновато улыбнулся и пошутил, разводя руками:
  - Носильщики неожиданно взбунтовались, как это обычно и бывает во всех экспедициях без исключения.
  - Я распоряжусь, чтобы вам собрали в дорогу фруктов, - наконец, ответила донья Ремедиос и встала.
  Мужчины тоже поднялись и покинули арку.
  Сборы были быстрыми, военными. Скоро матросы, носильщики и окружившие их домашние слуги расположились лагерем снаружи, у ворот асьенды, в ожидании капитана и джентльменов, которые не замедлили выйти. Следом за ними появилась и донья Ремедиос со свёртком в руках.
  Было заметно, что донья Ремедиос взволнована - лицо её раскраснелось до ярких пятен на бледных щеках, большие глаза влажно сверкали. Доктор и мистер Трелони сняли шляпы и приблизились к ней, чтобы попрощаться. Потом к ним подошли почти одновременно капитан и Сальвадор и встали сбоку, по обе стороны.
  - Я хочу вам, господа, дать с собой свою музыкальную шкатулку, - сказала она с ласковой улыбкой, заглядывая поочерёдно в глаза джентльменам. - Будете заводить её на привалах у костра... На обратной дороге занесите её мне назад. Обязательно. Прошу вас.
  С этими словами она протянула шкатулку капитану. Мистер Трелони вдруг услышал, как Сальвадор, стоящий рядом с ним, застонал, чуть слышно всхлипнув, и покосился на цыгана - тот был белее полотна.
  Капитан шагнул вперёд, взял шкатулку и, прижав её к сердцу, низко поклонился донье Ремедиос.
  Доктор и сквайр тоже поспешили склониться в поклоне. Сальвадор какое-то время, словно остолбенев, словно ожидая чего-то, смотрел на донью Ремедиос. Он поклонился самым последним, а над всей асьендой стоял запах цветущих то ли мандариновых, то ли апельсиновых деревьев, который рос, ширился и поднимался к небу.
  Отряд тронулся в путь всё по той же мокрой инкской дороге, которая, постепенно петляя, забирала вверх. Впереди по-прежнему был Сальвадор. Капитан какое-то время шёл рядом, потом он, по своему обыкновению, принялся ходить вдоль цепи отряда, проверяя, всё ли в порядке.
  Глаза капитана смотрели и не видели, а в голове его всё звенел и звенел своей нескончаемой, томительной канителью менуэт Баха, и было капитану зябко и сыро от ветра, что бушевал в его душе - ветер был осенний, он жалобно стонал, кружа последние поблекшие листья, сыпал холодной моросью и сжимал, давил сердце томлением, и тогда чудились капитану сладкие речи, и сияющие счастьем глаза, и бесконечные ласки любви, но он тут же одёргивал себя, с горечью понимая, что это лишь одни несбыточные грёзы.
  Потом капитан остановился, обернулся и посмотрел вдаль, и ничего не увидел за пеленой дождя.
  
  ****
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"