Стоял теплый летний денек. На улицах маленького городка царило умиротворение. По двору гуляли куры. Из палисадника доносилось легкое пение птиц, в воздухе жужжали насекомые. Бабушка сидела на лавочке у своего дома и неспешно плела внучке венок из одуванчиков. Девочка стояла рядом и с интересом рассматривала руки прабабушки - тяжелые крупные кисти, испещренные множеством морщин. Ане было пять лет. Бабушке, или, как звали ее соседи - бабе Нюре, было уже за восемьдесят.
Баба Нюра, заметив, что девочка смотрит на ее мозолистые руки, перестала плести венок и раскрыла ладони.
- Баб, а ты тоже была маленькой? - вдруг спросила внучка.
- Да, была. Только очень давно, - спокойно ответила бабушка.
Аня насупилась. Мысли, до этого не посещавшие ее детское сознание, сейчас роились в ее голове, требуя ответов на новые вопросы.
Баба Нюра, увидев замешательство на лице внучки, спросила:
- Не веришь, что ли? Сейчас, погоди, - бабушка положила на лавку недоплетенный венок из маленьких солнышек, встала и, хромая, пошла к калитке. Она открыла дверь, скрипящую, как колесо старой телеги, и скрылась в глубине дома. До того как за ней шумно захлопнулась дверь, на улицу выбежала кошка Машка. Она по-хозяйски уселась возле порога и стала довольно облизывать свои "молочные" усы. В глубине дома послышались тяжелые шаги. Бабушка вышла во двор, держа в руках две, как она потом сказала, фотокарточки. Дверь громко стукнулась о покосившийся косяк, от чего Машка и куры бросились врассыпную. Через мгновение со всех сторон уже раздавалось недовольное кудахтанье. А Машка, обернувшись на своих хозяев, гордо вильнула пушистым хвостом и пошла осматривать свои владения.
- Вот смотри, - сказала бабушка, показав внучке одну из фотографий. - Это я. Здесь я чуть постарше тебя, - сказала баба Нюра, указав пожелтевшим жестким ногтем куда-то в центр фотографии.
Фотография была очень плохого качества. Были видны лишь силуэты четырех девочек, которые, взявшись за руки, водили хоровод. Бабушкин палец указывал на худенькую фигурку в ситцевом платьице и с растрепанными волосами, стоявшую спиной к фотографу.
- Кто-то из проезжих останавливался у соседей и сделал этот снимок.
Чуть помедлив и сощурив глаза, бабушка продолжила:
- Ну что, теперь веришь, что я тоже была маленькой?
- Да, - прошептала Аня. С любопытством потянувшись ко второй фотографии, она шепотом спросила: - Баб, а там что?
О... - промолвила бабушка, задумчиво глядя на фотографию. - Здесь мы с твоим прадедом. Перед тем, как он ушел на фронт - и тут бабушка показала Ане, уже вставшей от нетерпения на носочки, эту заветную фотографию.
На ней была запечатлена молодая пара: совсем юная девушка с красивыми нежными чертами лица и юноша с прямым взглядом и крепко сомкнутыми губами. Девушка, казавшаяся немного беззаботной, склонила голову на бок и едва заметно улыбалась, ее глаза излучали доброту и тепло точь-в-точь, как у бабы Нюры.
- У меня был прадедушка... - задумчиво проговорила Аня. - Я никогда об этом не думала. А что с ним стало? Он умер на войне? - спросила внучка с замиранием сердца.
- Нет, после.
- Бабушка, расскажи про него! Расскажи, как он воевал, как вы жили. Ну, пожалуйста, расскажи, - затараторила девочка.
Эх... - вздохнула бабушка. - А что рассказывать-то. Про войну я мало знаю. Он, как и все, вернувшиеся с фронта, не любил о ней говорить. Лишь когда соберутся с друзьями, выпьют, тогда друг другу рассказывают, что было, что на их долю выпало. Некоторые взрослые мужчины, рассказывая, плакали. А я стояла в это время на кухне, занималась своими делами, и иногда слышала, о чем они говорили. Перегородка-то тонкая, сама знаешь. Брошу все дела, сяду и плачу-плачу, слезы платком вытираю. Наслушавшись там разного, поняла, что не надо бередить эту рану, и более не спрашивала его про войну и детям своим запретила это делать. Все вернулись оттуда калеками. Война изувечила и тела, и души. Здесь в тылу тоже был не сахар. Работали не покладая рук днями-ночами, не спали - не отдыхали, письма месяцами ждали от своих солдатиков. Время тяжелое было. Не приведи Господь! И в это самое темное время души человеческие лучше видны. Кто-то доносы писал. И на меня писали. Двое маленьких детей, еды нет, кормилец на фронте. После сбора урожая мы с детьми выходили в поле по ночам или рано утром и ползали, опавшие колоски искали. Заметил как-то нас сосед и написал донос. Пришли с обыском и нашли три колоска у меня в кармане. Скандал-то был, тюрьмою и ссылкой грозили. Но всё, слава Богу, обошлось. Но и добрые люди, конечно же, были. Детям помогали, едою делились.
Через мгновение бабушка продолжила:
- Помню, и радости же у детей было, когда в преддверии Нового Года письмо от отца с фронта пришло (письмо, значит, жив!), а вместе с письмом подарок - простая солдатская ложка, на которой гвоздем была нацарапана буква "Н". Эх, и ругались же они и дрались: каждый думал, что папа прислал это ему. Нелька говорила, что она старше, значит, это ей причитается, а Николай отвечал, что папа его никогда не видел (он родился в сорок первом году, Василий тогда уже на фронте был), значит, это его первый подарок от папы. Сколько лет прошло, а они до сих пор спорят, кому эта ложка принадлежит, - сказала бабушка и засмеялась.
- В тылу тоже сложно было. Много работали, но не роптали, знали, что для наших же солдатиков работаем. Но что ни говори, тем, кто был на фронте, было гораздо хуже. Они каждый день рисковали своей жизнью и не знали, наступит ли для них завтрашний день, повидаются ли они еще когда-нибудь со своей семьей. Видели гибель армейских друзей. По рассказам, услышанным мною, самое тяжелое для них было видеть смерть друзей, с которыми еще накануне делились воспоминаниями о доме. Эти раны не заживают.
- Василий попал в плен. Был в концлагере... "Дахау". Вырастешь, узнаешь, что это. К сожалению, это надо знать, чтобы беда вновь не повторилась... Он бежал оттуда. Несколько дней бежал через лес, пересекал ручьи с ледяной водой, чтобы собак сбить со следа. Почти не останавливался, все бежал и бежал, подгоняемой мечтой, что уцелеет, вернется в родной край, увидит семью. Устанет - встанет отдышаться и тут же слышит приближающийся лай собак, опять побежит, выдыхаясь из последних сил. Но фашисты всё же нашли его: нагнали через трое суток и спустили с поводков голодных озверевших овчарок. Они его тогда чуть заживо на куски не разорвали. Он думал, что всё, конец ему пришел, так и умрет - в неизвестном лесу, вдали от родины, разодранный собаками. Как вернули в концлагерь, он уже не помнил... Ближе к концу войны его отправили в Голландию работать на заводе. И там небессердечные люди нашлись. Кто-то из местных сжалился и стал еды приносить. Но об этом всём я узнала только потом, когда он вернулся домой. До этого думала, что погиб. Еще в сорок третьем похоронку получила. Как же было тогда больно... Но я все равно ждала. Даже когда война закончилась, я продолжала ждать. Бывало, сделаю все дела, выйду на улицу, сяду на это самое крылечко и вглядываюсь вдаль, смотрю, кто идет по пыльной дороге. Все твердили, что зря жду, да и я уже свечки за его упокой ставила, а сама в душе надеялась, что вернется. И вот однажды, как сейчас помню, идет мужчина по дороге, шаг, осанка - все знакомо! Как мой, только седой весь, худой и постаревший. Провожала же мальчишкой совсем. И идет он, никуда не сворачивая, прямиком к нашему дому. У меня сердце заколотилось часто-часто, думала, выпрыгнет из груди. Я, онемевшая, стою, лишь руки на груди сложила и пошевелиться не могу, и слезы из глаз ручьями текут. Он подходит к дому и говорит мне таким знакомым голосом: "Ну, здравствуй, родная". И тут уж я в себя пришла - подбежала к нему, обняла, целовать стала. Дети на крик прибежали. Нелля как закричит: "Папа?! Папка вернулся, папка вернулась". Николай заплакал. Мы все обнимаемся, плачем, целуем друг друга. Ну и встреча же тогда была... Вернулся через год после войны.
- Баб, ты чего плачешь-то?
- Ничего, тополиный пух в глаза попал, - сказав это, бабушка доплела венок из одуванчиков и надела его на голову внучке.
Девочка сняла венок, внимательно изучила его, встала на носочки и надела его на голову бабушки. А бабушка улыбнулась уже знакомой Ане по фотографии улыбкой, и на ее морщинистом лице проступили черты беззаботной юной девушки.
- А что с дедом-то стало?
Улыбка с лица бабушки вмиг исчезла, тяжелые веки вновь наплыли над стеклянными бесцветными глазами. Сухим спокойным голосом она ответила: - Недолго мы прожили вместе. Он вскоре умер от рака желудка. Заключение в концлагере не прошло бесследно.
Сняв с головы венок из одуванчиков и аккуратно положив его на лавку, она добавила:
- Засиделась я тут с тобой. Пойду в огород - дела делать, - бабушка тяжелой поступью направилась к калитке.
А Аня еще долго стояла и глядела на пыльную дорогу, представляя, как пятьдесят лет назад по ней шел ее прадед, возвращаясь с войны.
На этом воспоминание обрывается. Воспоминание из далекого детства, одно из немногих сохранившихся. Уже нет в живых ни бабы Нюры, ни дяди Коли, и я не была в том городке более пятнадцати лет, но я помню то утро, как будто оно было вчера. Воспоминание так ярко отложилось в моей памяти, так как в тот день я, будучи маленькой девочкой, впервые соприкоснулась с историей великого народа, его трагедией и скорбью.