Есть такие моря, где ночами вода светится - зачерпнешь в горсть, а у тебя в ладонях зеленоватое мерцание соленых капель. Над этими морям небо - зеленое и старое, становящееся прозрачным к полудню, а на закате пылающее изумрудом. И солнце над этими морями и в этом небе - диск старой бронзы, усталый и тусклый.
А еще есть острова - мелкие и большие, жаркие и холодные, рассыпанные жемчугом по морям, где вода светится, словно отражая в себе звезды, которых на самом деле нет в небесах.
И никто не расскажет, кроме самых старых камней в северных горах, и самых горячих песков в южных пустынях, о тех временах, когда в мире было золотое солнце, и диски лун неспешно бродили по звездному небу.
В зеленых морях столько островов, что со счета можно сбиться, если попробуешь каждый найти на карте; да и нет таких карт, на которых были бы все. И есть одни капли земли, мелкий, просоленный ветрами, дующими со всех сторон, бисер песка и холмов, где трава выжжено-желтая, а полосы песчаных берегов бесконечны и усыпаны большими раковинами. Жители этих островов болтливы, как уличные кошки, и также легкомысленны. Они любят рассказывать истории и сказки, перекладывая слова на музыку или перепевая мотивы, чтобы пугающие детей россказни становились балладами о любви, а колыбельные - песнями, чья горечь и тоска остается солеными каплями на ресницах.
И каждый вечер к небу, отливающему изумрудом и каплю - индиго, взлетают мелодии и голоса.
И есть на этих островах истории, которые никогда не посмеют изменить, как бывает с теми песнями, что передаются из уста в уста, когда теряются одни строки и тут же, на ходу, вплетаются другие. Истории, вышедшие из правдивых событий, и оставленные нетронутыми даже спустя десятилетия, хотя редкая история не обрастает, как причудливый гобелен, строками-нитями, пёстрыми и придуманными.
Говорят, жили когда-то на островах, где просолены камни и дети, два брата. Один делал самые лучшие флейты. Невзрачные, они доставались не каждому, но своей мелодией зачаровывали и вели за собой. Шептались, что одни из флейт поют голосами китов, другие - выводят русалочьи мелодии, плач третьих похож на шепоты самых высоких северных гор, бритвенно-острые пики которых дотягиваются до небес. Но не каждому, кто приходил в дом братьев, маленький и продуваемый ветрами, везло. Не каждый уходил с флейтой, даже если мог заплатить любые деньги; мастер не продавал свои творения кому угодно, и даже самый лучший музыкант мог остаться ни с чем, если в его душе не было искры мелодии, не было искренности и серебряного лезвия таланта.
А второй брат, говорят, родился немым, с запечатанными навсегда губами, сомкнутыми и неподвижными. На островах братьев голос любого жителя, будь он даже простой рыбак или собиратель устриц, очаровывал и пленял; немоты боялись. Шептались, что Владыка Глубин сковал губы младшего брата, потому что его голос рождал бы шторма и бури. Но море, прячущее в своих зеленых волнах того, кто властвует над течениями и повелевает солеными водами, молчало, словно само было немым.
И каждая флейта, что делал старший, была крохотной ступенькой бесконечной винтовой лестницы. Мастер хотел создать флейту, что говорила бы голосом брата. Что подарила бы его голос миру. И ему самому.
Мастер вытачивал флейты из рыбьих костей, что были прозрачны и тонки, и свет солнца окрашивал их в зеленый. Создавал он инструменты из дерева, что привозили ему с далеких южных островов. Каменные и серебряные, фарфоровые и золотые...
Но не одна не могла подарить голос немому брату, в чьих глазах мастер видел свое отражение и рассыпанной стеклянным крошевом тоску.
И тогда мастер-флейтист ушел. Он взял с собой лишь нож из клыка огромной акулы, заплел свои волосы в длинную косу, как делают жители северных островов, и отдал ключ от дома младшему брату, пообещав вернуться.
Парус на его лодке был тонкий и ярко-голубой, как глаза в зеркале. Как глаза того, кого мастер оставлял на берегу.
Он пообещал вернуться, и ветер подхватил эти слова, понес по песку и развеял над белой пеной.
Острова ложились под ноги мастеру флейт. Ложились острой и яркой травой, белым снегом и черным камнями гор, звоном ручьев и шелестом камышей, золотом песка и пестрым ковром осенних мхов. Лесами, где не было деревьев, а были высокие и тонкие грибы, сквозь чьи тонкие шляпки проходил свет, окрашивая все в призрачно-зеленые цвета.
Холмами, где трава была густой и мягкой. Пустынями, где к выцветшему небо из песков поднимались черные стебли колючих кустарников, а на пауках можно было ездить.
Горами, где жили улыбчивые духи, заманивающие песнями и смехом путников в пещеры, и оставляющие их там жить вместе с собой.
Мастер шел по островам, от одного к другому, и искал то, из чего сделает флейту своему брату.
Весенние ветра приходили на смену зимним, а те сменяли осенние, что шли за летними... Седина осталась солью с перцем в золотой косе мастера, и дороги всех островов знали его легкий шаг и мелодию, что он напевал, когда шел под зеленым небом и диском старого бронзового солнца. А те смотрели на него удивленно и непонимающе.
И невесомым шлейфом за мастером вились истории. О том, как он приходил к молчавшим многие столетия менгирам и позабытым дворцам. О том, как искал ответа в ледяных пустошах, где зимами небо переливается холодной-зеленью и пурпуром. О том, как не находил того, что искал среди книг в библиотеках города золотых шпилей и широкополых шляп. И о том, как улыбка не уходила с губ даже тогда, когда хотелось плакать.
Ведь он пообещал брату вернуться.
На исходе тринадцатого месяца года, когда ветра были злые и остро царапали щеки, а небо хмурилось и тихо плакало от полуночи до полуночи, избитый волнами нос лодки ткнулся в сероватый песок острова, которого не было ни на одной карте, и чьи извилистые очертания еще не вывела на бумаге ничья рука.
Мастер не знал названия этой земли. Не знал он, и как зовется море, облизывающее холодной водой низкие холмы, сбегающие прямо к полосе литорали.
Просто здесь он еще не искал.
Ветер шелестел ковылем, стелящимся под рукой серебристой кошачьей шерстью. Ветер гонял по песку сухие водоросли. Ветер ложился на плечи и оставлял соленые капли на щеках.
По низкому небу неспешно танцевали тучи, обещая дождь, а мастер, чьи руки все это время вытачивали флейты - для бродяг и бедняков, правителей и мудрецов, не смотрел наверх. И назад - тоже. Он шел вдоль ручейка, сбегающего к морю между холмов, понимаясь к его истоку.
Ветер толкал мастера в спину и шептал что-то на языке шороха трав и журчания воды. Ветер, соленый и добрый, привел его к источнику, вода в котором была холодна так, что оставляла капельки льда на руках и губах, и прозрачна так, что можно было разглядеть самую крохотную песчинку на дне.
Вода звенела серебром, как звенят маленькие бубенчики, что носят на лодыжках юные девушки на островах, что оставил мастер. Вода текла расплавленным золотом, цвета которого бубенцы на лодыжках юношей. Вода пахла горным снегом, шафраном и корицей.
Мастер опустился на колени, закрыл глаза и зачерпнул ладонями ледяные капли. Он не плакал никогда раньше; не заплакал и теперь, когда холод обжигал пальцы. Под опущенными веками вода сплеталась в тонкие струи, свивалась, будто нить, и ткала сама из себя худое тело флейты, звучащее голосами волн и запахом расцветающих мхов.
Говорят, жили на островах, где дома строят из раковин огромных моллюсков, где каждый поёт так, что может зачаровать и где на рассвете по бесконечным полосам прибрежного песка идут собиратели устриц, два брата.
И волосы одного были цвета морской соли, а у второго отливали расплавленным золотом, и руки у первого были холодны, но солнечным светом полнились глаза, а пальцы его брата грели в самые промозглые вечера, но глаза выбелило ожидание. Но когда младший подносил к губам свою прозрачную флейту, он пел всеми голосами мира, всеми мелодиями и звуками, и тогда в выцветших зрачках поселялось тепло и надежда. А старший закрывал глаза и слушал музыку, что подхватывала его, поднимала к небу и несла над жемчугом островов, рассыпанных между морями, мерцающими по ночам зеленоватым огнями. Морями, таящими в себе Повелителя Глубин, хранящего свои тайны. Морями, принявших цвет солнца и неба, смотрящего сверху на двух братьев и тихо обнимающего их ветрами, пахнущими солью и цветущими мхами.