Заводюк Вадим Григорьевич : другие произведения.

Принцесса и почтально. Роман из английской жизни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о любви английского художника и молодой ведьмы.

   Вадим Заводюк
  
  
  
  
  
  
   Принцесса и Почтальон
   (Роман из английской жизни).
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1. Эпидемия чудес.

Тот, кто плохо ориентируется,

попадает в зубы крокодилу,

который ориентируется хорошо.

(Б. Брем. "Жизнь животных).

  
   (Австрия. 1881 год) В ту среду я явно не знал, куда себя деть. Я встал, как всегда, ровно в половине седьмого. Долго и старательно брился. С раздражением отметил, что Матильда опять перепутала все мои умывальные принадлежности. Сколько можно ей говорить, что вещи ветшают, если их не кладут на место!
   Чтобы немного успокоиться, я вышел в сад. Розовые кусты разрослись и стали неодинаковыми по размеру и форме. Мало того, цинк, которым был выложен по краям пруд в самом центре газона, все еще не был вычищен, хотя я еще вчера обращал на это внимание садовника. Матильда уверяет меня, что только щепетильность моей натуры не позволяет мне приструнить его.
   Мой поезд в Женеву отходит в восемь вечера. Все вещи упакованы и сданы в багаж еще накануне. Я направился в кабинет, решив поработать еще часок-другой. Не думаю, что столь ранний час - удобное время для занятий наукой. Я написал три абзаца статьи о глубоких рефлексах при невралгии, потом перечеркал их. О моих работах написано и так немало недобрых слов, но эти три абзаца в самом деле были слабы стилистически. Потом перечел возмутившую меня до глубины души статью господина N., увлеченного модного ныне социальными реформами:
   "До сих пор государством мало что делается в смысле профилактики душевных болезней. Без изменения господствующих воззрений и законодательства мало что можно изменить. Лица, отягощенные дурной наследственностью, не должны производить потомства. Мальтусом ранее был предложен верный метод "социальной стерилизации", но наши закоренелые гуманисты всякий раз приходят в ужас, когда речь заходит об этом. Между тем, по моему убеждению, многие больные и дегенераты сами бы согласились на кастрацию.
   Я бы начал с принудительной кастрации у неисправимых преступников и тяжелых психопатов. И потом, постепенно, преобразовал бы общие воззрения и законодательство, чтобы распространить этот метод на другие категории населения. В первую очередь на быстро растущий пролетариат. А так, мы только тем и занимаемся, что даем возможность размножаться умственным и физическим калекам, в то время как здоровые семьи должны уменьшать количество своих детей, чтобы дать им мало-мальски сносное образование".
   Здорово будут выглядеть врачи, если им вменят в обязанность кастрацию больных! Я в раздражении отпихнул журнал и решил, что ответа от меня они не дождутся. Время сейчас сложное. А я пока лишь доцент на кафедре. Надо держать в голове карьерную линию. Профессор уже старик и не сегодня- завтра.... Кстати, на этой неделе надо провести инвентаризацию. Опиаты, морфий и спирт. Все, что приобретается на государственные средства, должно быть тщательно учтено.
   Все было правильно. Но какая-то душевная заноза никак не давала мне покоя. Может быть, все дело в Анне? Когда мы с ней впервые встретились? Наверно, уже прошло полгода. Да, незаурядный случай.... Редкостная красавица. К тому же чрезвычайно интеллигентна и умна. 22 года. Классический случай истерии в связи со смертельной болезнью отца. Паралич конечностей, нарушение кожной чувствительности, расстройство речи и зрения, Целый букет недугов. Еще невозможность есть и мучительный кашель. Да-да, именно с этим симптомом она впервые обратилась ко мне.
   Господи, а я ведь только о ней и думаю в последнее время! Ах, если бы я мог вернуть ей душевное здоровье! В последнее время я все больше напоминаю себе клинического идиота, который пытается при помощи кувалды починить хрустальный кувшин. Что там у нас в назначениях? Сульфонал с дозой морфия...чтобы компенсировать вредное воздействие сульфонала на пищеварение. Холодное обертывание, гипноз, ванны. И никаких результатов. Старею.
   Господи, как же мне все это надоело. Тысячи больных, старых, безумных женщин и мужчин. Стенающих, умоляющих, бьющихся головой о стены, трясущихся в припадке. Нечистоплотных, злобных. Один машинально движется по кругу, другой часами смотрит на лужу воды, третий царапает себе лицо. Четвертый и пятый стоят и тупо жуют бумагу. Поневоле сходишь от всего с ума.
   Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я положил в карман мяч для гольфа и вышел подышать свежим воздухом. Стояло жаркое летнее утро. Я потянулся, стоя на крыльце, и тут же скривился от свербящей боли в правом боку. Камень в почке в последнее время вырос и постоянно досаждал мне.
   Сказать по правде, многие удары по мячу были далеки от совершенства. Сказывалось отсутствие тренировки. Я только начал входить в форму, когда за мной пришла Матильда. Она заявила, что уже половина восьмого и завтрак уже готов, а я еще не принимал ванну. Я все же не утерпел и сорвался на крик:
   - Дорогая, не могла бы ты, наконец, отстать от меня и дать возможность хоть немного отдохнуть перед работой! Я уже до предела измотан твоими замечаниями. Мне это уже надоело! Ясно тебе?
   Неудобно было только перед соседями. Хотя, конечно, они отлично знают, что мы с женой в последнее время не ладим. А кто, спрашиваю я, смог бы прожить двенадцать лет с такой пилой? Я был рад, что наше прощание с ней не затянется. Но детям надо было дать еще пару наставлений перед отъездом. Неизвестно, как там все обернется, в Женеве.
   - Доктор Брейер! Доктор Брейер, где вы? - ко мне, через все поле мчался наш Ганс (расторопный малый, но с выраженной идиотией). Мяч, сорвавшийся с моей клюшки, полетел по дуге точно навстречу лунке, но, по капризу случая, совершив невероятный кульбит, попал бедняге прямо в лоб. Тот рухнул на месте как подкошенный. Я подбежал к нему, чтобы помочь, но он уже приподнимался с травы. На лбу расцветала здоровенная шишка.
   - Ганс, немедленно ко мне в кабинет. Я сделаю тебе холодный компресс.
   - Доктор, к вам посетитель.
   - Ты сказал, что я сегодня никого не принимаю?
   - Конечно, сказал, но он так настаивал. Сказал, что он ваш коллега, что проделал дальний путь....
   Тут внезапно мне сделалось как-то нехорошо. Я вдруг почувствовал, как стучит и бьется сердце. Внутренний голос нашептывал мне: "Никуда не ходи. Прогони этого незваного болвана прочь. Возьми его за шиворот и вышвырни за ворота. Тебе и так пора в клинику". Но вместо этого я, повинуясь какому-то дурному порыву, сказал: "Ну что ж, проводи его в кабинет. Я сейчас переоденусь".
   Я обработал Гансу шишку, сменил костюм, принял сердечных капель и пошел встречать незваного гостя.
   Джентльмен, ожидавший меня, сидел в кресле и курил длинную трубку. Ему было, вероятно, чуть меньше пятидесяти. Он был высок, черноволос, но виски уже посеребрила седина. Лицо волевое, черты суровые, лоб массивный. Под левым глазом шрам как от сабельного удара. Глаза под густо сросшимися бровями поражали своей силой и горели гневным упрямством. Поверх костюма цвета соли с перцем на нем было легкое пальто со стальными застежками.
   К тому же он был не один. В дальнем углу комнаты сидела девушка, на которую я вначале не обратил внимания. О Боже! Это же Анна! Уф, нет, не она. Просто удивительно на нее похожа. У Анны более удлиненное лицо, и глаза голубые, как полевые васильки. А у этой искристо-зеленые...
   - Прошу прощения, доктор. - Гость встал и церемонно поклонился: "Август Льебо, практикующий сельский врач. Фроляйн Виктория Штайнбок, моя пациентка и давний друг". Немецким гость владел в совершенстве.
   Я отвесил ему и даме галантный поклон. Но она молча проигнорировала его и уставилась взглядом в стену. Что ж. Я слышал о Льебо, но, признаюсь, слухи эти были весьма нелестного свойства. О нем говорили как о шарлатане от психиатрии, деревенском колдуне и умелом фокуснике. Мы сели и закурили. Я, следуя традиции, сообщил ему, что вчера был неплохой денек. Он любезно согласился со мной и добавил, что сегодня тоже славный денек. Потом мы согласились, что и завтра, скорее всего, тоже будет славный денек.
   Пауза затягивалась. Гость неторопливо курил. Наконец, Льебо, пустив дым эффектными колечками, оборотился ко мне: "Скажите, почтеннейший, это, случайно, не к вам на лечение поступила некая Анна О.?
   - А почему вы меня об этом спрашиваете? - насторожился я. Бедное сердце чуть не выпрыгнуло из груди! - Я совершенно не обязан отдавать вам отчет о своих пациентах. Это конфиденциальная информация.
   - Ну, ну, будет. Я совсем не хотел вас обидеть, - замахал он руками, - я давно разыскиваю эту девушку, а о ваших знаниях и опыте ходит немало славных историй. Вот я и подумал, что она могла попасть именно к вам, в клинику Оппольцера. Как, кстати, поживает ваш начальник? Все так же подтянут и свеж как прусский офицер, говорит с баварским акцентом и надеется, что ему поставят памятник напротив Бранденбургских ворот за заслуги перед Отечеством?
   Я был неприятно поражен его развязностью. Хотя, надо признать, характеристика была, что называется, "в яблочко".
   - Ну вот, вы опять надулись. А между тем мы с вами коллеги. Я тоже, в некотором роде, доктор. Стараюсь быть в курсе неврологической теории. С огромным удовольствием читаю ваши работы. Делает вам честь.
   Тут он, к моему изумлению, практически дословно процитировал самые важные куски из моей последней статьи об истерии, которой я особенно гордился. Я почувствовал себя польщенным. Тем более что девушка, доселе тихо сидевшая в углу, (и как я мог позабыть о ней?) вдруг мило посмотрела на меня и улыбнулась.
  -- Вы ведь неплохой гипнотизер, не так ли? - Я поклонился.
  -- И, как, по-вашему, насколько научен этот метод?
   - Я, разумеется, против салонного гипноза - осторожно отвечал я, не понимая, куда он клонит. - В этом деле мы имеем широкие возможности, как для науки, так и для шарлатанства. Но сам метод гипнотического воздействия, если очистить его от шелухи, довольно эффективен. Я сам им пользуюсь от случая к случаю.
   Глаза его зажглись недобрым блеском: - И как успехи?
   - Результат слабо предсказуем. На кого-то этот метод действует, а на кого-то нет.
   - Почему? - искренне изумился он. - Вы, знаете, я ведь давно занимаюсь целительством. У себя в деревне я лечу все болезни. От желтухи до туберкулеза. В том числе исцеляю и душевные недуги. Представляете, собираю огромную толпу страждущих в своем старом сарае и сообщаю всем, что они здоровы. Недавно вот пришлось лечить пятнадцать лувьевских монахинь, которые во время причастия стали кататься по полу часовни с отвратительными ужимками, воем и ужасными конвульсиями. Пришлось призвать их к порядку, а наиболее бесноватой положить палец в рот.
  -- И это все? - я подумал, что меня разыгрывают.
  -- Все, - без улыбки подтвердил он.
   - И какой процент из них действительно выздоравливает? - не без иронии осведомился я.
   - Все, кто действительно хочет быть здоровым. Не выздоравливают лишь те, кому быть больным удобнее или выгоднее. Один уходит в болезнь, чтобы вернуть утраченную любовь. Другой загоняет себя в болезнь, поскольку его гложет чувство вины. А еще сотни проникаются идеями своей болезненности просто из подражания. Так-то, дорогой коллега.
   Он снова вкусно затянулся дымом.
   - Позвольте вам не поверить.
   Он только рассмеялся в ответ и пустил дым из трубки.
   - Гипноз, - заявил он, - это смесь мистики с фокусами. Все эти ученые невежды, вообразившие себя пророками и кудесниками, творят чудеса, благодаря услугам заранее подученных подручных и средневековой жажде чудесных зрелищ. Воистину, сами не ведают, что творят. Все эти опыты с животным магнетизмом, научные лаборатории, пьяные вакханалии эксплуатируют неведомые силы, живущие в человеческой психике. Но, они-то уверены, что занимаются наукой, черт бы побрал всех этих новоявленных иисусов! Ух-ух-хааа-аахху-х-ха... - собеседник чуть не задохнулся утробным, булькающим, вкусным смехом, очевидно получив наслаждение от неожиданно найденной формулировки.
   Я даже оцепенел от возмущения. А мой собеседник, нимало не смущаясь, гнул свою линию: "Вы, ведь, простите, дорогой коллега, сегодня в Женеву собрались? Удаление камня из почки, не так ли? Очень сложная операция и с непредсказуемым исходом. И боитесь, что умрете под ножом?"
   Ядовитая стрела была пущена точно в цель. Господи, как он мог узнать об этом? Я, как врач, более всего на свете боялся смерти от руки своего собрата-недотепы. Как мог, отодвигал предстоящую операцию. Последние три месяца прошли довольно мирно, но камень периодически шевелился, доставляя мучительную боль.
   Ну что, Виктория, - обратился он к молчащей девушке, - сэкономим доктору время и деньги на проезд? "Ух-ху-хы-хха" - он опять зашелся смехом.
   Дальнейшие события развивались так быстро, что мой пораженный разум с трудом может точно воспроизвести точную их последовательность.
   - Дорогая, - обратился он к Виктории, - дайте-ка мне вон тот швейцарский нож. Да-да, вот этот, на столе. Спасибо.
   Не успел я уточнить, что же именно он имеет в виду, как этот субъект вцепился мне в руку.
   Ага! - сказал он. - Ну что? А вы не верили! И воткнул нож мне в бок.
   Все поплыло у меня перед глазами. Я посмотрел вниз и увидел то, что мало кому из живущих ныне удастся лицезреть. Бок мой был распахан практически пополам, кровь хлестала ручьем. А этот безумец легко вынул мои потроха из живота, достал живую, окровавленную почку, надрезал ее, и, пропев что-то вроде: "Волшебные черные очи, Я вами сражен наповал", достал оттуда бурый булыжник, размером с крупную фасолину. А потом, небрежно засунув все потроха обратно, и закрыв края раны рукой, допел: "За что вы меня погубили, За что я так долго страдал". В голове у меня помутилось, и я без чувств упал на пол.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1. Человек с широкими взглядами и тощим кошельком.
   Что, в самом деле, может быть хуже дождливой английской осени, сырости, грязи, неработающего камина и пустой бутылки дешевого портера, притаившейся под столом! Нет, джентльмены, хуже уж быть ничего не может - так, или примерно так, размышлял молодой повеса лет двадцати четырех, служивший конторщиком за шестнадцать шиллингов в неделю. Его звали Майкрофт или Майкл. Так, на американский лад, он представлялся юным девицам - почитательницам своего таланта. Их число неуклонно снижалось, и в настоящее время, сократилось до одной ветреной особы из прачечной, которая бесплатно стирала ему белье и готовила ужин. Ужин, кстати сказать, от раза к разу становился все более символическим.
   Майк был худощавого телосложения, высокий, слегка сутулый. Карие глаза помещались на смуглом, несколько удлиненном лице. Дополняла картину пышная шевелюра рыжих волос, требовавших тщательной укладки и лосьона.
   Романтические изыски, выразившиеся в двух-трех безнадежно испорченных мольбертах в манере кватроченто, так и не нашли своих покупателей и теперь служили подставкой для кухонной утвари. Акварели, гуаши, рамки для картин, цветные пастели - все было сброшено на пол и только ждало своей очереди на растопку.
   К несчастью нашего героя, он не нашел себя в жизни. Век географических открытий давно уже прошел. Великие мореплаватели уже избороздили все имевшиеся в наличии океаны и собрали свою жатву из золота, кораллов и доверчивых туземцев. Великие литераторы и художники создали свои шедевры. Все далекие острова уже открыты, бескрайные пустыня покрылись сетью железных дорог. Горе-путешественник может годами бороздить снежные арктические дали, или пробиваться сквозь душную сельву Амазонки. И, в итоге, все равно выйдет к колючей изгороди с блеющими овцами, церковью на пригорке и простолюдином, играющим на волынке.
   Не снискать ни почестей, ни славы на научном поприще: все, что достойно какого-либо внимания уже описано в солидных трактатах с кожаными переплетами и уложено на стеллажи в Британском музее. И даже верная муза так часто ранее снисходительно относившаяся к молодому повесе (вспомнить хотя бы последнюю выставку в Галерее!), в последние месяцы не глядела в глаза, оборачивалась фурией квартирной хозяйки мисс Лаудер, презрительно фыркавшей в ответ на его оправдания и просьбы об отсрочке платежа.
   Он был тщеславен, но излишне ленив. Скорее неплохо образован, чем умен. Жажда творчества, которая периодически обуревала его, быстро сходила на нет, когда он критически сравнивал идеальные образцы с полученным результатом. Ах, эти сравнения, навеянные молодостью и бедностью! Как известно, Жан Жак Руссо мечтал о старости с любимой женщиной, фруктовым садом и дойной коровой. А достались ему в итоге лишь бедность, болезнь, с десяток плохо плодоносящих деревьев в чужом саду и общество женщины, далеко не любимой, но имевшей в качестве приданого вместо дойной коровы сварливую мать.
   Как можно считать себя джентльменом, если обычная поездка на трамвае или чашка утреннего кофе в маленьком кафе могут быть удовольствиями для вас недоступными. Примириться с мыслью, что бумажные воротнички можно менять только раз в четыре дня! Для человека мало-мальски щепетильного это настоящий ад.
   Майкл дремал в кресле, уютно укрытый пледом, хранившим воспоминания и запахи прежних постояльцев. Смешанные запахи кислого пива, плохого табака и кухонных испарений так плотно населяли дом и въелись в мебель, что их присутствие уже не воспринималось. Все в его маленькой мансарде было так серо, уныло и неприглядно. Сколько горестного и радостного могли бы рассказать о своих прошлых хозяевах старые столы и потрепанные комоды. Сколько расстроенных мужских и женских глаз смотрелись в пыльное потрескавшееся зеркало. Сколько страдальцев искололо спины об расползшиеся кроватные пружины!
   Хозяйка дома торговала треской и жареной картошкой. Рыбу она разделывала прямо у себя в комнате, совершенно не заботясь о жильцах, вдыхавших эти сомнительные фимиамы. Непроданную рыбу она хранила у себя под кроватью, поливая по утрам холодной водой, чтобы та смотрелась более свежей. Характер у хозяйки тоже был прегадкий. Сны о ее смерти были длинными и влекущими, как волосы у цыганки.
   Часы на каминной полке пробили шесть. Пепел с мерно тлевшей дешевой сигары грозил превратить в золу спортивный раздел "Таймс", а заодно и старую бордовую скатерть, полированный стол с резными ножками, фарфоровую французскую пепельницу, исполненную в виде белого пуделя, а за одним и все то небогатое убранство, которым славятся меблированные комнаты на Тоттенхем-роуд.
   - Черт! Майкл вскинулся в кресле как взведенная пружина и застонал, ощутив болезненный укол по самолюбию. В будущую субботу истекал срок подачи заявки на выставление картин в Галерее. В роскошной декорированной обстановке, где знатная публика, нувориши, коллекционеры, художники со всей Европы.
   - Черт побери! А у него только шесть незавершенных работ, да эскизы с обнаженными натурщицами. К заявке должен был прилагаться чек на шесть гиней. А того, чем располагал Майк к этому достославной субботе, не хватило бы даже на новый бумажный воротничок. Увы, жестокий бездушный мир, как верно сказано у персидского поэта, равнодушен к молодости и таланту, его железные производительные цепи приводят в движение только деньги и женщины.
   Что поделаешь, придется вновь обращаться к дядюшке сэру Чарльзу Гордону. И униженно клянчить деньги у этого старого скряги с железным насосом вместо сердца! И пройдя в такую слякоть пол-Лондона пешком, выслушивать его отповеди и монологи о беспечной юности! Одеваясь и наскоро повязывая горло модным зеленым шарфом, Майк в сердцах так толкнул стол, что фарфоровая пепельница покатилась со стола, упала и раскололась.
   Город встретил Майка серыми стенами и мелким дождем, который одинаково портил и погоду и настроение. Его старые дома красноречиво повествовали о тех днях, когда еще носили длинные чулки и короткие камзолы, когда рыцари были отважны, а дамы милы и скромны до крайности. Но Лондон уже согревался трубами водяной топки, а на дверях некоторых домов появились пуговки электрического звонка.
   Майку казалось, что именно сегодня на улицах Лондона такое беспримерное количество народа. А еще собак, колясок, зевак, полисменов, пустых бутылок, и прочего хлама, то и дело попадающегося под ноги. Он прошел пешком пару миль в компании с тяжелым черным зонтом, ужасно устал. Его прекрасное когда-то серое осеннее пальто, в котором он выглядел особенно внушительно и представительно, давно пришло в негодность, и только героическими усилиями поддерживалось в исправном состоянии.
   Майк не видел дядюшку уже много лет. Тот встретил племянника радостным гоготом, потащил в столовую и стал уговаривать на кофе по-аравийски. Должно быть, эти арабы - ужасно неопрятные существа! Дядя испортил три кастрюли, перепачкал шесть чашек, забрызгал скатерть и чуть было не вылил остатки кофе племяннику на брюки.
   В довершение всех бед, старый баронет во время всего разговора не давал племяннику вставить ни слова о его насущных нуждах, а терзал Майкла вычитанным недавно у какого-то ученого шарлатана новым способом укреплять память так, чтобы никогда не забывать ни о чем увиденном, услышанном, прочтенном или заученном. Денег не дал.
   Возвращаясь домой в сгущающихся сумерках Майкл засмотрелся на сорванцов, залезавших на фонарь, и тут сзади в него врезался газетчик на велосипеде. Чувствительный удар под ребра сбил его с ног и опрокинул на мостовую. Ободрав ладони и колени, перепачкавшись в уличной грязи, Майк с трудом поднялся на ноги. Другой стороне тоже изрядно досталось. Машина была покорежена, руль свернут на сторону, по тротуару рассыпались пачки вечернего "Таймс". "Черт бы вас побрал", - одновременно выругались обе жертвы происшествия.
   Почтальон, злобный коротышка в черной куртке со знаком почтового ведомства на ремне, бросился собирать рассыпанную корреспонденцию. Майкл в отчаянии проследил за улетающей в боковой проулок шляпой. Потом, хромая, побежал вслед за ней. За спиной он слышал смех уличных мальчишек, которым нелепость его положения смогла существенно поднять настроение. Какая-то собачонка, отчаянно гавкая, составила ему комичную компанию в погоне.
   Майкл старался быть выше насмешек глупых людей. И даже выше сочувствия толстой кухарки, которая оказалась главным препятствием на пути улетающей шляпы. "Благодарю вас, мэм", - сухо процедил он и побрел обратно.
   На месте происшествия, куда Майкл вернулся через какое-то время, газетчика уже не оказалось. Уличная толпа рассосалась. Пара-тройка намокших газет, которые почтальон отчаялся спасти от налипшей грязи и сырости. И ...какое-то письмо. Майкл осмотрелся по сторонам, но понял, что ничье внимание оно больше не привлекло. Оставить его здесь? Майкл сунул письмо в карман пальто, чтобы отдать его утреннему почтальону, и отправился восвояси.
   На этот раз его прогулка закончилась полным фиаско. Денег он не получил, это раз. Во-вторых, содранные ладони не оставляли надежды на скорейшее завершение эскиза. Майкл вынужден был скорее раздеться, обтереться с головы до ног водкой, принять горячую ножную ванну, поставить себе на грудь горчичник, и улечься в постель под двумя одеялами, проклиная старого крокодила, Лондон, дождь, идиотского почтальона, и множество других более прелестных вещей.
   Он был зол на всех и вся. Вторгшейся в его скромные владения мисс Лаудер он ответил таким диким взглядом из-под одеяла, что она вынуждена была поскорее ретироваться, издав напоследок тираду о недостойных жильцах. Хлопнувшая за ней дверь сотрясла притолоку и сорвала с крючка его когда-то серое пальто. К его ногам из кармана пальто шлепнулся злополучный конверт. "Тэвисток-плейс, Лондон". Пакет был тонкий, хорошей бумаги, письмо свернуто вдвое. От сырости конверт несколько размок, сквозь него проступали отдельные фразы, и Майкл поневоле заинтересовался его содержимым. - Джентльмену...тысячу фунтов... немедленно и без расспросов...
   Господи! Тысяча фунтов! От волнения у Майкла закружилась голова. Одним разом можно решить все проблемы. Все мелкое постоянное раздражение, которое за последнее время копилось у него изнутри, все те маленькие обиды, взращиваемые в парниках переживаний, под ядовитым действием житейских дрязг рвались и просились наружу. Майкл тихонько завыл. А ведь еще смею предполагать, что я джентльмен. Хотеть чужих денег вульгарно. Нет, это низко. До конца своих дней я буду краснеть... И он разрешил себе вскрыть конверт. Точнее запретил себе, и конверт как-то сам вскрылся. Ну, а раз так, то какой смысл теперь оставлять его непрочитанным?
   "Делайте с рукописью все что угодно, дорогая моя, - говорилось в письме, только не путайте меня в это дело. Благодарю за лестные для меня выражения, но, увы, не могу принять их. Мы с большим удовольствием читаем все, что Вы пишите. Литература, как Вам должно быть известно, является паразитом, который существует за счет зла. Зимой здесь время тянется очень долго, и мы почти всему рады. Джентльмену, который явится к вам нынче в девять, дайте тысячу фунтов и футляр, немедленно и без всяческих расспросов. Любящий вас.
   Вместо подписи на письме стоял штемпель с гербом в виде святого Иоанна, похоже, только что разорвавшего пасть льву и присевшего немного передохнуть с кружкой пива.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 3. Нелепый визитер.
   Можно мы говорим тогда, когда у нас грамотный собеседник, и хотим получить то, на что не имеем права. (Д-р Блумсфильд "Грезы").
  
   Совесть сдалась. Настоящей стойкости в ней никогда не было. Но признать себя побежденной согласилась не сразу. Она заявила, что это удар ниже пояса, что раз уж Майкл такой подлый, трусливый, лживый и коварный тип, вскрывающий чужие письма, то она умывает руки, и что если он не собирается в одиночку распить всю бутылку кларета, то она покорнейше просить налить и ей стаканчик.
   В общем, с совестью дела пошли на лад. Разделавшись с кларетом, они с Майклом решили сменить привычную обстановку и еще немного прогуляться по указанному в письме адресу. Совесть, по своему обыкновению, мечтала о море. Она сказала, что есть у нее на примете одна яхта, именно то, что им требуется. Управлять ей мы будем сами, обойдемся без лодырей, которые только и знают, что требовать зарплату. Всего восемьсот фунтов. Ялик с великолепной оснасткой. Каюта и салон. И никаких романов, даже мимолетных! Только вперед! Курс зюйд-зюйд-ост! Акулы, коралловые рифы и прекрасные морские пейзажи. Оставшиеся двести фунтов уходят на оплату долгов.
   Другой голос принадлежал худшей, хотя и более мудрой половине его сознания. Майкл называл его Интуицией. Он скептически относился к соленой воде и свежему бризу, зато был горячим сторонником ипотечных сделок.
   Майкл, в целом, был согласен. Но, как человек утонченного ума, предлагал метеорологические наблюдения за морем из окна трактира "Русалка и цепь". Долги отсрочить. Так, мило беседуя втроем, они прошли весь путь до Тевисток-плейс. Стоял прекрасный осенний вечер. Дождь уже почти прекратился и Майкл снова воспрял духом.
   Первым неожиданным препятствием на его пути стал английский дог. Он сидел как раз у парадной лестницы дома номер шесть, широко расставив лапы и высунув наружу огромный язык. Что за прелестная собака - английский дог! Нет на свете собаки нежнее и ласковее ее. А как грациозно и томно встает она на задние лапы, и кладет передние на плечи нежданному посетителю, не забыв при этом широко зевнуть! Но для бедняги Майка, мало знакомого с этими прелестными существами, пес был скорее похож на языческого идола, воспрянувшего духом при виде принесенной жертвы.
   Дог, очевидно, давно поджидал его. Он встал, приветствовал его зловещей усмешкой и занял наиболее выгодную позицию между ним и входной дверью.
   - Ты славный, хороший песик - сказал ему Майкл, и закончил вопросом допускающим только утвердительный ответ: - Ты, ведь, правда, славный песик? Пес, похоже, так не думал. И плохо относился ко всяким проходимцам, пытающимся тайно проникнуть в чужое жилище, и вынести оттуда все самое ценное, включая мозговую кость, спрятанную под угол ковра.
   Отринув всякую любезность со стороны Майка, пес заинтересовался его гардеробом, впитавшим ароматы городских улиц, и стал активно изучать воротник пальто. Майкл никогда не смешивал храбрость с безрассудством, и потому стоически переносил пытку. Прошло, вероятно, около получаса. Монстр милостиво позволил ему присесть на лестничную ступеньку, но всякий раз предупреждающе скалился, когда Майкл пытался сделать шаг в сторону. Потом ему до такой степени опротивела жизнь, и наскучил голос мудрости, что он дал себе слово... продержаться еще пару минут.
   Его спасительницей стала миловидная, но чересчур смешливая служанка, вышедшая из дома с корзиной в руке. Вместо женского сочувствия, так присущего их полу, она всплеснула руками и залилась неудержимым смехом, да так что чуть не выронила из корзины белье.
   - Как? - воскликнула она. - Неужели вы испугались нашего Бродли? Он же еще совсем щенок! Мы его с ложечки кормим. Да он же мухи не обидит!
   У Майкла было свое мнение насчет свирепых хищников, которых держат в доме, но он благоразумно предпочел придержать его для другого раза.
   - А вы и есть тот самый джентльмен? Майкл неопределенно замотал головой. Он уже горько жалел о своих идиотских планах.
  -- Мисс ждет вас наверху.
   О, старый друг! Только ты смог бы понять и поверить, что более глупым, бестолковым и неуклюжим Майкл не выглядел никогда прежде. Даже в ранней юности, когда учился танцам при помощи схем из популярной брошюры. Знаешь ли ты, что вон тот, еле удерживающийся на ногам оборванец, с тусклыми, глупо вытаращенными от изумления, страха и надежды глазами и есть твой друг Майкрофт. - Отчаянный игрок в теннис, сноб, джентльмен и надежда английского авангардизма.
   Как только он вошел в нарядно обставленную гостиную, и практически тотчас же, как незнакомая девушка, лежавшая с книгой на тахте, повернула к нему свою изящную головку и пригласила присесть, он просто утратил дар речи. Надо сказать, что в эту пору к женщинам Майкл относился преимущественно снисходительно. Он смотрел на них сверху вниз. Даже на своих старших родственниц, даже на самых милых и изысканных дам полусвета он глядел с покровительственной снисходительностью. Он был уверен, что женщины не способны думать и разговаривать на темы чуть сложнее своих и чужих туалетов. Даже если бы две дамы попали на необитаемый остров, то, по сугубому мнению Майкла, они целые дни только и делали бы, что обсуждали пригодность ракушек, фиговых листочков и лиан для украшения собственного гардероба.
   А сейчас он был сражен наповал. Ее прекрасными, глубокими, умными глазами. Казалось, что она давно и хорошо знает его. Мало того, легко видит все на самом дне его души! Критичным взглядом художника он смотрел на ее прекрасное лицо и не находил никаких изъянов. Девушка явно была того же типа, из-за которого началась Троянская война.
   Подобно фениксу, исторгшему в последнюю минуту жизни пламя, он назвал себя, протянул письмо и опустился на стул (очень удачно, что не мимо) и застыл, плохо соображая, о чем идет речь. А барышня отложила в сторону рукопись книги. (Майкл успел мельком разглядеть название: "Происхождение семьи..."), пробежала по письму глазами и с любопытством оглядела гостя:
   - Что с вами? Где вы умудрились так перемазаться? Разве на улице такой сильный дождь?
   - Ерунда - с достоинством парировал Майкл, - я просто помогал вашей собачке перелезть через ограду. Уличные мальчишки стреляли из лука в кошку, а ей не было видно.
   Некоторое время они помолчали, присматриваясь друг к другу. Девушка еще на минуту вернулась к письму, а потом отбросила его в сторону. И стала живо интересовалась тем, что Майкл думает о матриархате, кросс-кузенном браке(?), полиандрии(?), и прав ли Уильям Годвин, который утверждает, что современный брак есть худшая форма рабовладения? Майкл успевал только фиксировать незнакомые слова.
   Потом она резко оборвала себя. - Простите мою горячность. Я очень увлечена работой. Меня зовут Виктория. Я вношу корректуру в рукопись новой книги одного очень талантливого автора. Вечно он что-нибудь выдумывает. Эй, да вы меня не слышите? Она пощелкала пальцами у него возле уха. Потом перед глазами.
   Майкл честно смотрел ей в рот. Он видел алые губы, высокую шелковую шейку, беззвучно следил за полетом ее тонких пальцев, а когда она поправляла волосы, и приоткрыла на мгновение плечо, сердце взорвалось бешеной пульсацией. Ему припомнилось трехстишие Басе ("Как сладостно, Выползает из сердцевины пиона пчела, Как медленно..."). И еще, что-то романтическое через дробный перестук.
   Нежданно-негаданно ему улыбнулась удача. Как будто поняв его затруднения, девушка заговорила об Англии и англичанах. Оказалось, что она родом из Пруссии, в Лондоне сравнительно недавно. Выяснилось, что ее удручает грубый материализм немцев, их сытое, скучное и правильное житье, и что она в восторге от английского спорта.
   Майкл, если честно, был неважным спортсменом. Ему претил грубый животный азарт. Лучше всего у него, (кроме лаун-тенниса, разумеется), получалось играть на бильярде. Но тут он распелся соловьем.
   - Я неплохо катаюсь на велосипеде. И с огромным удовольствием прокачу вас по лесу на тандеме. Хоть завтра вечером. Хотите?
   - А если пойдет дождь? - мягко спросила она. - Под открытым небом в дождливую погоду не так уж приятно.
   - А мы сейчас это узнаем. - Майкл завладел лежавшей на столе газетой, и внутренне похолодев, прочел предсказание, в котором пророчились "дожди с градом, ветер северо-восточный, сильный, в центральных графствах (Лондон и Ламанш) - область пониженного давления. Барометр продолжает падать".
   Майкл лишь на мгновение смешался: "В четверг мы могли бы сходить на боксерский турнир. Состязания в тяжелом весе. Бой состоится под крышей. Видите, погода тоже не всевластна. Сейчас, сейчас, где-то здесь, на спортивной странице... И с изумлением прочел, что в связи с волнениями, охватившими в последнее время столицу из-за краха банка "Юнион Пасифик" все спортивные соревнования отменяются.
   Но Майкл не сдавался: "А еще, если вам, конечно, нравится морской воздух, я мог бы приобщить вас к парусному спорту. Если в воскресенье выдастся хорошая погода, мы могли бы прогуляться к шлюзу. Представьте себе, все обитатели Лондона, нарядившись в лодочные костюмы, высыпают на берег. Вся река до самой Хемпстодской церкви усыпана желтыми, синими, оранжевыми, красными, белыми пятнами дамских платьев. Мужчины деловито готовят лодки, искрящаяся на солнце вода Темзы, повизгивающие от возбуждения собаки и белоснежные паруса.... Ну, как, согласны"?
   - А вы, оказывается, неплохой оратор, - с мягкой улыбкой заметила она. - Я вначале думала, что вы так и промолчите все время. Спасибо за любезное предложение. Но, к сожалению, я завтра уезжаю за океан, в Америку.
   Любезность феникса была недолгой. Пламя потухло так же внезапно, как и возникло. Он ощутил такое сильное чувство внезапной утраты, как если бы из души вынули самые лучшие детские воспоминания: о рождестве, о запахе елки, о солнечных зайчиках и не предложили ничего взамен. Действуя далее уже скорее автоматически, нежели рассудочно, Майкл поднялся, взял любезно, и с улыбкой поданные ему деньги и бумажник, откланялся, и, с трудом вписавшись в дверной проем, оказался на улице.
   Холодный свежий воздух подействовал отрезвляюще. Он, правда, еще успел уронить в грязь перчатки и угодить ногой в глубокую лужу, но уже не придал таким мелочам какого-то значения. Знакомый дог, поджидавший его на углу, был ошеломлен его невниманием. В мозгу услужливо крутилось еще одно японское трехстишие: "Холодный дождь без конца, Так смотрит продрогшая обезьяна, Будто просит соломенный плащ".
   В полузабытьи, кое-как добравшись до дому, он свалился на кровать и мгновенно уснул. И снился ему сон, будто он проглотил соверен и, чтобы извлечь его, в его спине черти буравят дырку.
   Он просил поверить ему в долг и обещал расплатиться в конце месяца. Но его и слушать не хотели, и настаивали на том, чтобы вытащить деньги немедленно, потому что в противном случае нарастут большие проценты. Тут у чертей произошла словесная перепалка, а потом они повернули бур с особенно изощренным садизмом, и Майкл проснулся.
   Голова у него болела. В комнате было душно и накурено. Орудием его пытки оказался злосчастный вчерашний футляр, каким-то образом оказавшийся у него в постели. Он поворочался с боку на бок и попытался снова уснуть, но ничего не вышло. Тогда он приподнялся, и с трудом припоминая вчерашний день, близоруко щурясь, стал рассматривать своего ночного мучителя.
   Футляр был дорогой: небольшой, русской кожи, с анаграммой ЛБ, но на вкус Майка, несколько грубоват. Внутри оказалась какая-то записка, адресованная другому лицу. Майкл прочел ее, сильно недоумевая: "Дорогой Фридрих! - говорилось в письме, - самый могучий ум, самое сильное сердце, которое я когда-либо знал, перестало биться. Горячо скорблю вместе с Вами. Лично я, смею Вас уверить, к этому непричастен. Нам с Вами, милейший Фридрих, необходимо встретиться, так как дело всей вашей жизни находится в опасности. Как насчет партии в кегельбан в клубе на Севен-Дайлс? Я там играю по пятницам. И еще. Не трогайте Бернштейна. Записку передаю с оказией".
   В углу был оттиснут почтовый штемпель Дорчестерского аббатства.
   - Что за чушь! Майкл встал и, приоткрыв окно, выбросил бумажник на мостовую. Потом снял с висевшего на стене гвоздя часы. Они показывали четверть девятого. "Господи, помилуй! -воскликнул он. - К девяти я должен быть в Сити! Почему меня никто не разбудил!"
   Он стоически принял холодную ванну. Побрился без горячей воды, так как греть ее было некогда, и сбежал по лестнице. Напялил пальто, нахлобучил шляпу, сунул подмышку старый зонт и бросился к выходу. Дверь была еще на крючке. И уже сотрясалась от резких ударов с той стороны. На пороге стоял незнакомый инспектор, с дубинкой на поясе. За спиной у него топтались два хмурых констебля.
   - А вы напрасно торопитесь, любезный, - небрежно бросил он. - Если только не рассчитываете на явку с повинной.
   Инспектор протянул ему бумажник и спросил:
   - Это ваше?
   - Мое, но оно мне больше не нужно. Если хотите, можете взять это себе.
   Инспектор не обратил на иронию ни малейшего внимания и продолжил допрос:
   - Вы только что выбросили эту вещь из окна?
   Майкл не стал запираться:
   - Вы совершенно правы.
   - Мы приобщим это к делу. Он подал бумажник констеблю и решительно заявил:
   - Сэр, вас обвиняют в краже и убийстве вашей квартирохозяйки миссис Лаудер. Потрудитесь посторониться. Сейчас здесь будет произведен обыск. Давайте, ребята, и пошустрей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 4. Сумасшедший дом.

   - Доктор Брейер. Доктор Брейер, да очнитесь же вы, наконец, - кто-то с нечеловеческой силой тряс меня за плечи. Потом стали бить по щекам. Я с трудом приоткрыл глаза и обнаружил, что лежу на полу у себя в кабинете. Мой ковер ручной работы был залит кровью. Моей кровью. По рубашке тоже расползлась жирная красная клякса. Виктория стояла надо мной на коленях. Глаза ее были встревожены.
   Льебо скептически хмыкнул, обращаясь к своей ассистентке: "Ну, вот, семь с половиной минут. А вы говорили, что полчаса. Это крепкий малый. И с нервами у него все в порядке. Ух-ха-ха-ха".
   - Правда, доктор? - это уже ко мне.
   Я поднял на него вопрошающие глаза. Смотреть на свой распотрошенный бок я даже не решался.
   - Да не бойтесь вы, можете даже потрогать.
   На теле не было ни царапины! Руки у меня задрожали.
   - Операция прошла успешно, - торжественно произнес Льебо. Вот тебе твой камень, Петр.
   Он протянул мне что-то, напоминавшее бурую фасолину.
   Я был полностью обескуражен.
   - Как вы это сделали?
   - Давайте присядем. Успокоимся, выпьем чаю. Эй, Ганс, - проревел он, - где ты там?
   Мой слуга, вбежавший в комнату, увидев меня лежащим без сил на ковре, вдруг стал бледен как полотно.
   - Боже мой, что с вами?
   - Виски мне, чаю со льдом доктору, живо! - продолжал распоряжаться мой незваный гость. - Еще горячий шоколад для мисс! Ганс пулей помчался в кухню.
   - Знал я одного преподавателя, жившего в районе лондонских доков, - некоторое время спустя продолжил Льебо, прихлебывая виски, - который в юности неожиданно пристрастился к разглядыванию сквозь подзорную трубу пароходов, проплывавших по Темзе. Этому занятию он посвящал все свое свободное от посещения лекций время. Потом у него начались мигрени непонятной этиологии, и появилась рябь в левом глазу.
   - И что же? - вежливо поинтересовался я, тайком ощупывая свой бок. Мне казалось, что внутренние органы обрели дар речи и пустились в безмолвный диалог: "Почему я все время должно за всех отдуваться?" - горячилось сердце. "Не переусердствуй с крепким чаем", - шептал желудок. А печень, в свою очередь, орет: "Эй, что случилось? Вы что там все, наверху, с ума посходили?".
   - Пришлось вынуть ему глаз и показать, что внутри не произошло никаких изменений.
   О, Господи! Меня снова замутило. Лишь нечеловеческим усилием воли я задержал выпитое во рту. А девушка мелодично рассмеялась: "Август, перестаньте разыгрывать бедного доктора! Он ведь, правда, вам поверил!"
   - Что поделаешь, дорогая, в такой ситуации людям обычно не до шуток. Льебо снова раскатисто захохотал. Потом напрягся и с силой обернулся ко мне.
   - Вы все еще думаете о том, как я это проделал? У вас так не получится. Сколько ни пытайтесь. Да и зачем вам лезть в хирургию? Вы неплохой невропатолог. Вот и лечите душу. Дело это хоть и грязное, но очень благородное.
   Он вновь рассмеялся.
   - В последнее время среди наших коллег все чаще звучит мыслишка, что души у человека нет. Есть только психика. Что человек - это машина с мозгами. Или слезшая с дерева обезьяна. Зачем бесплодно рассуждать о душе, если можно говорить о деятельности нервной системы? И главное - все можно пощупать!
   Льебо сжал кулак так, что даже костяшки пальцев побелели. И трахнул кулаком по столу. Чашки жалобно запели, а я непроизвольно вцепился рукой в подлокотник кресла.
   - Бред! - продолжал он. - Теперь современные ученые ослы разберут голову человеку по полочкам. И для всего найдут свою кнопку. А потом начнут тыкать пальцами, куда ни попадя. Лучше бы они проверили, есть ли у людей психика! Может, психики-то и нет! Как вы полагаете? - уже к Виктории.
   Она честно призналась, что ничего в этом не смыслит.
   Я заявил, что не вижу никаких разумных аргументов в пользу существования души. И, отчего-то внутренне стушевавшись, добавил, что, вероятно, это и невозможно установить доподлинно.
   - И вы не верите? - казалось, он был искренне изумлен. - Ну, что ж, - он побарабанил пальцами по краю стола. - Тогда одевайтесь.
   - ???
   Мы едем к вам в клинику.
   - Но зачем?
   - За доказательствами, разумеется.
   - Но, позвольте, - слабо пытался протестовать я, - еще слишком рано. Весь персонал клиники приходит часа на два попозже. Да и мой костюм еще не готов. Разве я могу появиться в больнице в таком виде?
   У него, видимо, были при себе аргументы на все случаи жизни.
   - Вот и прекрасно, - подытожил он, - значит, обойдемся без лишних свидетелей. Что касается костюма, то больница и не такое сожрет. Ха-ха-ха...
   Прежде я ни за что бы не пошел. Чтобы доктор Брейер явился без галстука? И в грязной обуви? Но мой собеседник, по-видимому, обладал недюжинным даром убеждения. Через пару минут я, со всклокоченными волосами уже садился в пролетку. Кучер взмахнул кнутом, и мы помчались по направлению к клинике.
   Прибежавший с чистыми полотенцами Ганс долго махал нам рукой, а потом сделал себе пальцем у виска и тяжело вздохнул.
   Если бы я только знал, сколько еще потрясений ждет меня впереди!
   Вероятно, от пережитых волнений меня начал трясти озноб. Я почувствовал, что мне нездоровится. Виктория, сидевшая рядом со мной, участливо накрыла мою руку своей теплой ладошкой.
   Уже позднее, по прошествия многих лет, восстанавливая в памяти картину происшедшего, я никак не мог вспомнить ни выражения ее лица, ни как она была одета. Это была очень красивая молодая девушка выше среднего роста. На большее меня не хватило. Как она была одета? Хоть убей, не знаю.
   Я сомневаюсь, что вообще есть мужчины, которые могут сказать, как была одета женщина, с которой они расстались десять минут назад. Я лично помнил, что на ней была синяя юбка. И кажется, что-то еще. Не исключено, что это была блузка: в памяти вспыли смутные очертания широкого пояса. Или жакет? Но что за блузка? Зеленая, розовая, голубая? А что было на ее шляпке: цветы или перья? А была ли шляпка? Я помнил только ее волшебные глаза. И тепло маленькой ладошки.
   Встретивший нас у порога клиники сторож долго и с изумлением рассматривал нашу колоритную группу. По-видимому, он никак не мог определиться с диагнозом. В его руках была гигантская связка ключей, которые громыхали при каждом шаге.
   Величественным мановением руки я велел ему удалиться, но старик, тем не менее, приближался, истошно крича: "Иду, иду, сэр, я, видите ли, прихрамываю. Да старость не радость, сэр! Как всегда на посту, сэр! Не верьте гнусным интриганам, которые уверяют, что я провожу утро за рюмкой! Томас как всегда трезв, сэр!"
   - Спасибо, Томас! - я старался быть вежливым и непреклонным. - Давайте ключи. Вы нам не нужны". Но доктор Льебо, шедший следом, взял меня за руку.
   - Старик, - ровным и холодным голосом произнес он, подняв вверх правую руку. - У тебя опухоль в правом легком. Хронический ревматизм и несчастное сердце. Я помогу тебе.
   Взяв изумленного сторожа за шиворот левой рукой, он без видимых усилий повернул его к себе. Глаза их на мгновение встретились, и старик вдруг страшно закричал, а потом забился в немых конвульсиях.
   - Ты проживешь еще ровно десять лет, - чеканя фразы, произнес Льебо. - Пусть жизнь твоя будет прекрасной и достойной хвалы. Смотри, мне не должно быть стыдно за твои почтенные седины.
   С этими словами он отпустил несчастного страдальца. Волосы его мгновенно стали белы как снег. Но, когда Томас распрямился, от былой сутулости и шаркающей походки не осталось и следа. Лицо его стало чистым, а глаза осмысленными.
   - Благодарю вас, сэр, - что есть силы заорал он. - Я чувствую себя превосходно, сэр. Да благословит вас Господь, сэр.
   Льебо только поморщился в ответ. Я не верил собственным глазам. Никогда еще врачевание не казалось мне таким легким делом. Свидетелем чуда или галлюцинации я стал? Не знаю. (Проведенный на следующий день детальный осмотр сердечно-сосудистой и дыхательной деятельности показал, что он абсолютно здоров).
   Мы прошли длинный ряд бараков, около которых разгуливали больные в белых колпаках под бдительным присмотром санитаров. В клинике Льебо ориентировался с удивительной легкостью Он шел чуть впереди меня ровной размашистой походкой и ни разу не спросил о направлении движения. Он явно направлялся в палату, где лежали больные солдаты, недавно прошедшие войну, с травматическим бредом, полученным от удара или огнестрельных ранений мозга. Эти больные, как известно, не различают лиц, ничего не помнят. Их мучают постоянные головные боли, случаются и тяжелые обмороки.
   В палате было душно. Сильно пахло лекарствами и потом. Больные: человек пять или шесть лежали на своих койках туго спеленатыми овощами и тупо глядели в потолок. Один, наиболее сохранный, сидел и читал старую газету. На нас они почти не обратили внимания. Двое из них недавно перенесли операцию по удалению рубца из мозга. В голове был оставлен вентиль для уменьшения внутричерепного давления.
   Этот род больных почти не получал никакого лечения. При бредовых формах мы обычно только выжидаем выздоровления и бережем больного от него самого. Против раздражительности иногда помогает бром. Обслуживающий персонал получал строгие указания сохранять полное терпение по отношению к больному и ничем не раздражать его.
   Льебо спокойно и уверенно уселся на одну из коек, прямо на ноги одному из больных.
   - Нам понадобится свободное помещение для работы, - безапелляционно и весело заявил он. - Всех этих лодырей на свежий воздух. Развяжите их.
   Я чуть не лишился дара речи: "Но, позвольте, трое из них с эпилептическими припадками!" Но встретив его жесткий взгляд и кое-что припомнив, не стал перечить. В минуту, путы, стягивающие больных, были сняты. Виктория самоотверженно помогала мне в этой малоприятной работе.
   Льебо оживленно потер ладони, а потом как гаркнет: "Встать, когда с вами разговаривает офицер!" Даже стекла зазвенели.
   Повинуясь его команде, больные вдруг подскочили и вытянулись во фрунт. Тот, на котором сидел Льебо, тоже застыл, мертвой хваткой вцепившись руками в борта кровати.
   - Ну, так как, доктор, - осведомился Льебо, раскуривая короткую трубку, - есть у них душа или нет?
   Я честно ответил, что этот род больных более всего похожа на живые автоматы в описании Рене Декарта.
   - Придется внушить вам более христианский взгляд на сей предмет, - улыбаясь, сказал Льебо. - Присмотритесь к джентльмену, на котором я сижу. Подойдите поближе, не бойтесь.
   Я склонился над кроватью. А Льебо неожиданно и хлестко дал мне подзатыльник, от которого я упал прямо на бедолагу. Мир вокруг дернулся, поплыл и стал плоским и безжизненным. Неестественным и беззвучным. Все окружающее меня пространство окрасилось в желтый цвет. И я увидел душу этого больного. На месте лица был овал, голубого цвета, окруженный светящимися красными искрами. "Я сошел с ума" - подумалось как-то грустно и безучастно. Я перевел глаза на остальных. Те же светящиеся голубые овалы. Только на лицах Виктории и доктора Льебо обнаружились черные непроницаемые маски с прорезями для глаз.
   - Ты просто нарушил границу чужих владений, болван, - сказала мне душа человека, лежавшего подо мной. - Встань с меня". И тут меня отпустило. Я подскочил как ужаленный и очнулся. Похоже, что я был единственным сумасшедшим в этой палате. Окружавшие меня абсолютно здоровые люди в больничных пижамах весело и шумно собирались домой. Они упаковывали свои чемоданы, хлопали меня по плечу, желали "счастливо оставаться", "держать круче к ветру" и звать миссис Биггс, если случится экстренное расстройство пищеварения. Построившись в колонну по одному, отряд бодро покинул комнату.
   Никого, кроме нас троих, в палате не осталось. Где-то в конце коридора раздался душераздирающий вопль санитара, тщетно пытавшегося остановить колоритную процессию.
   - Чудесно, - сказал Льебо. - Руки у нас развязаны. Теперь займемся Анной. Это очень важно. Приведите ее сюда, доктор.
   Мою Анну! Сердце бешено заколотилось. Я поспешил за ней в ее палату. Она ничком лежала на кровати и казалась парализованной. Реакции были заторможенными, лицо бледно, а глаза испуганы. В последнее время она вообще была в морально скверном состоянии и легко становилась капризной, озлобленной и вялой. Возможно, сказывалось влияние морфия.
   Я легко поднял ее на руки и, не отвечая на ее удивленные вопросы, быстро понес по больничному коридору, стараясь не попасться на глаза кому-нибудь из персонала. Представляю, что бы они подумали! Тело Анны периодически сотрясал тяжелый кашель.
   Когда Анну бережно уложили на кровать, я еще успел удивиться внешнему сходству с Викторией. Но потом был полностью увлечен тем, как работал с Анной доктор Льебо. Это не вписывалось ни в какие каноны!
   Он стал подробнейшим образом расспрашивать ее о детстве, взаимоотношениях с отцом и матерью и был скорее похож на исповедника, чем на врача. Она отвечала, вначале неохотно, но потом все более и более раскрепощаясь.
   - Не могли ли бы Вы припомнить случаи, когда во время ухода за отцом Вы видели несколько расплывчато, глаза как бы косили?" - спросил он.
   Она немного подумала перед ответом: "Вы знаете, была одна ночь, когда при чтении все вдруг поплыло перед глазами, да так что я не могла различать шрифта. Я была вынуждена отложить книгу".
   После паузы она продолжила: "Парой недель ранее я была настолько усталой, что едва могла видеть. Но мне приходилось не спать, поскольку мой больной отец, кажется, попросил глоток воды или..." - тут она прервалась и покраснела.
   "Или что?" - мягко спросил Льебо.
   "Или я должна была помочь ему добраться до туалета и справить нужду".
   "Что Вы чувствовали при этом?"
   "Я готова была провалиться от стыда сквозь землю. Я не могла смотреть на то, как он, ну...(она вновь мучительно покраснела и закашлялась), и не могла оставить его там одного. Я так боялась, что он упадет и разобьется". Она вдруг свернулась калачиком на постели и судорожно разрыдалась как маленький ребенок.
   Льебо вновь озадачил меня своим поведением. Он присел на кровать рядом с Анной, обнял ее за плечи и стал ласково и бережно гладить по голове.
   И кашель прошел! Более того, прорыдавшись, Анна успокоилась и пришла в нормальное состояние! Глаза ее улыбались.
   - Даю Вам год, доктор Брейер, - четко, роняя слова, сказал Льебо. - Вот Вам метод, пользуйтесь на здоровье. Через год я сам откручу вам голову, если вы полностью не излечите ее. И кстати, подготовьте место еще для одного пациента. Его зовут Майк Адлер. Моя личная просьба.
   Через пару месяцев я попытался списаться с доктором Льебо, чтобы рассказать ему о наметившихся успехах в лечении Анны и новом методе, который я решил назвать "катарсисом"*. Но он почему-то решительно отмежевался от всего, заявив что, никогда не был в Австрии и со мной, к его глубокому сожалению, не знаком. Этим он меня несколько обидел.
   Пару лет спустя Ван Ретенгем, посетивший Льебо с почтительным визитом, описывал мне совсем другого человека: крепкого мужчину с поредевшими волосами, короткой белой бородой и усами, с огрубевшим, опаленным солнцем морщинистым лицом сельского жителя.
  
  
  
  
  
  
   Глава 5. Следствие заходит в тупик.
  
   Обыск в комнатушке Майка был проведен в рекордно короткие сроки. Проползав по комнате на коленях, полисмены собрали четырнадцать пустых бутылок, два шарика для пинг-понга и моток веревки. Все это пыльное богатство теперь стояло на столе.
   Вот вам и весь расклад, джентльмены, - лихо подвел итоги обыска инспектор, опираясь рукой на кресло и протирая платком взмокший лоб. - Старая леди распростерта на полу в своей комнате с явными признаками асфиксии и следами от пальцев на шее. Это раз. Как показала соседка, мисс Грей, около двух часов ночи, из комнаты мисс Лаудер доносились невнятные крики и звуки борьбы. Движимая чистым любопытством, она прокралась к ее двери, припала к замочной скважине и увидела силуэт мужчины, стоявшего к ней спиной. Это два. Этот молодой джентльмен, Майкл Адлер, служащий в нотариальной конторе, не раз замечался жильцами в недостойном поведении и ночных кутежах. Это, так сказать, три.
   И он в упор посмотрел на Майка. Тот только отвел глаза. - Далее, продолжал свою мысль страж порядка, - мы сегодня же отправляем запрос о сумме его заработка, и, проделав несложные вычисления, делаем вывод, что означенную сумму в тысячу фунтов, он мог бы скопить только за тридцать -сорок лет непрерывного труда и сугубой экономии. Это четыре. И, наконец, другой сосед - фотограф мистер Беггли, доводит до нашего сведения, что самолично слышал, как Майкл Адлер вчера грозился свернуть квартирохозяйке шею, если она не отстанет от него с требованиями о квартплате. Я кончил, джентльмены, - и он горделиво оглядел аудиторию, внимавшую ему в почтении.
   - Ну, что скажете на это, любезный? - обернулся он, наконец, к Майку, оцепенело сидевшему на стуле. Только приличие удержало Майка от того, чтобы рассмеяться сыщику прямо в лицо. Только приличие и отсутствие значимых аргументов в свою пользу. Поэтому он отвернулся к стене и промолчал.
   - Отвезете джентльмена в участок - распорядился инспектор, - и до моего прибытия подержите. А я, на всякий случай, зайду в пивную на Дин-стрит, узнаю, нет ли хороших новостей по делу о Йоркширском висельнике. Я сегодня с семи утра на ногах.
   И он с привычной скоростью (две мили в час) зашагал по краю тротуара, стремясь уберечь форму от помоев, выливаемых горничными из кон.
   В это утро улицы Лондона были особенно пустынны. Лавки были закрыты. В церквях звонили в колокола. Ветер гонял маленькие пушистые облака, размазывая их по постепенно алеющему небосводу. Яркие солнечные лучи навевали самые теплые чувства.
   - Что-то все же есть особенное в английском воскресенье. Какая-то неземная благодать, - мечтательно произнес один из полисменов, бережно подсаживая Майка в поджидавшие их дрожки. Другой полисмен, похоже, был с ним полностью солидарен. Он уютно облокотился на сиденье и сосредоточенно раскуривал сигару, стремясь не истратить на обогрев улицы ни грамма драгоценного дыма. Его черная каска с белым значком сползла на глаза.
   Второй полисмен торопливо дожевывал еду, принесенную из дома, запивая ее водой из питьевого фонтанчика.
   Глядя на жалкую фигуру Майка, притулившуюся меж ними, можно было только молиться о спасении его души. Как он был самонадеян! Как глуп! Он готов был биться головой о каску полисмена, но опасался повредить ее своей чугунной башкой.
   Увы, Фортуна оказалась девушкой из неблагополучной семьи. К тому же весьма ветреной особой. При обыске у него были найдены деньги, количество которых никак не вязалось с его официальным доходом. Хуже того, он не смог толково объяснить, где он провел вчерашний вечер и каким образом в его распоряжении вообще оказалась такая крупная сумма. И теперь законным порядком отправлялся в участок, где его запрут до утра, а далее, страшно подумать, - в тюрьму.
   Лошади тронули рысью, и Майкл без сил откинулся на сиденье. В данную минуту перед его глазами могла бы сверкнуть молния, он бы и ее не заметил. Мучительные попытки привести смятенную душу в порядок, заканчивались лишь тем, что изо рта у него вылетали звуки, означавшие что угодно, но не святую молитву.
   На углу Фенчерч-стрит и Уотфорд дорогу их экипажу поневоле перегородила огромная толпа митингующих. Вся эта масса людей (в основном простолюдины, мастеровые, ремесленники, хотя среди них попадались и солидно одетые господа), затаив дыхание, слушала проповедь какого-то энергичного старика с длинной белой бородой, яростно размахивавшего кулаками. В какие-то, очевидно наиболее патетические моменты, толпа, поддерживая оратора, начинала одобрительно реветь и улюлюкать. А уличные мальчишки, гроздьями висевшие на фонарных столбах, свистели и бросали в воздух листовки. До слуха Майка подобно шуму прибоя доносились лишь отдельные фрагменты: "Плакали ли вы о потерянном мире, как Иисус плакал? Если нет, то горе вам! Довольно ли у вас веры?...Оглушительный рев толпы... Он придет по вере сильно верующего в сие... И снова тысячеголосное: га -га -га.
   Кучер, управлявший их экипажем, был сноровистым малым. Он пару раз успел отвернуть в сторону, чтобы не задеть кого-то из особо разгоряченных джентльменов. Но тут какой-то бродяга с диким лицом и всклокоченными волосами, доселе смирно внимавший проповеди, обернулся к ним, загоготал, заулюлюкал, и стал грязным пальцем показывать себе на горло. Зарождавшийся там звук, очевидно, в силу природного косноязычия бедняги, был скорее гулким и протяжным "ы", но лошади восприняли это несколько иначе. Они вдруг вскинулись, сорвались с места и понесли. Под неумолчный грохот колес и бешеную тряску Майкл успел еще отметить, что прямо на них на всем скаку несутся угол дома и театральная тумба, а потом коляска взлетела, запрокинулась набок и он отключился, успев все же своим несчастным лбом совершить акт вандализма по отношению к полицейской каске.
   Очнулся он от резкого толчка в спину. Толчок был нанесен ногой, одетой в башмак, знавший и лучшие времена. С трудом повернув к небу разбитое в кровь лицо и с ужасом обнаружив языком нехватку передних зубов, Майкл увидел прямо над собой мальчишку - руки в брюки, котелок и глиняная трубка в зубах.
   - Прошу прощения, приятель, не видел ли ты рассыльного из гостиницы, с пальто и пледом в руке? Сочтя полученный ответ за отрицательный, мальчишка проворно помчался дальше, увлекая за собой четверку бродячих собак.
   Какое-то время спустя Майка обнаружили лежащим в уличной канаве два джентльмена сомнительной наружности. Оказав ему любезность, они повернули его лицо навстречу небу, и безрезультатно обшарив карманы, уже было собирались вынести вердикт насчет "убийства при попытке к бегству". Но тут, один из них, удивленно присвистнул:
   - Провалиться мне на этом месте, Джим, а приятель-то жив! Ишь, какой ловкач, голыми руками угрохал двух ищеек. И не терпящим возражения голосом, добавил: "Ты как хочешь, Джим, а я считаю, надо малому помочь. Тут с минуты на минуту фараоны заявятся. Хватай его за, скорей, за ноги и потащили.
   Дейли телеграф. 9 сентября 1884 года.
  
   Зловещее убийство на Тоттенхем-роуд. Убийце удалось скрыться. Наш собственный корреспондент потребовал от полиции объяснений. Как заявил нам инспектор Хилтон Кьюбитт, вчера, в два часа пополуночи, была ограблена и убита мисс Лаудер, сдававшая внаем комнаты на втором этаже собственного дома на Тоттенхем-роуд.
   Убийца, молодой Майкл Адлер, двадцати четырех лет от роду, младший клерк в конторе Вулиджа. Он проник в ее комнату ночью, когда мисс, сидя в кресле, перелистывала страницы Vie de Boheme Мюрже, накинулся на нее сзади и задушил. В общем, игра стоила свеч. Заполучив тысячу фунтов(!), преступник собирался скрыться. Оперативно прибывшему на место полицейскому наряду удалось задержать злоумышленника и предъявить ему обвинение. Но тот, будучи, малым не промах, смог внушить сопровождавшим его в участок констеблям мысли о собственной беспомощности и миролюбии, а потом каким-то хитроумным способом злодейски расправился с ними, когда экипаж проезжал близ Уотфорда. Коляска разбита вдребезги. Полицейские в тяжелом состоянии направлены в окружной госпиталь. Убийца скрылся. Его приметы: высокий, худощавый, волосы рыжие, волнистые, глаза голубые. Разыскивается также владелец бумажника с анаграммой ЛБ, от которого убийца стремился избавиться как от улики. По нашему разумению, подобные инциденты и беззакония всегда происходят при либеральном правительстве. Причина тому - неустойчивое настроение масс, не уверенных в завтрашнем дне, что порождает неуважение к закону.
  
   В голове у Майка ревел шторм. Огромная волна хватала его и швыряла с размаху о камни. Потом тащила назад. Он отчаянно барахтался. В ту самую минуту, когда Майкл уже распрощался со всякой надеждой, волна отступила, и оставила его распластанным на песке с раскинутыми руками и ногами наподобие морской звезды. Он стремился откашляться и отплеваться от набившегося в рот песка и ила и вдруг обнаружил, что боролся за свою жизнь, стоя на четвереньках перед лоханью с водой, в которую его, крепко держа за волосы, окунала чья-то безжалостная рука.
   - Слава тебе, Господи, - произнес женский голос. - Я уж думала, придется заказывать панихиду. Майкл со стоном вцепился руками в края влагоносного сосуда, с усилием поднял голову и спросил: "Где я?" Он с трудом сообразил, что находится в каком-то бедняцком жилище, душном, прокопченном, с бумажным экраном перед камином и единственным окошком под потолком.
   - Там же, где и я, сэр, - отвечала ему женщина. На первый взгляд, она показалась Майку старухой, но когда он присмотрелся, оказалось, что ей никак не больше тридцати. Одета она была бедно, но чисто. - Меня зовут Дженни. Дженни Фолькстоун, сэр. Мы с мужем служим в Армии спасения и арендуем этот дом. Хозяин называет его "компактным", но на наш взгляд, это просто курятник. Мы работаем на ткацкой фабрике "Эрмен и Энгельс". Платят сущие гроши, а работать заставляют с полной выкладкой. Приходится еще откладывать на учебу сыну. Он у нас такой славный мальчик.
  -- А какое сегодня число? - перебил ее Майкл с горячностью Робинзона, нашедшего в своих вещах подзорную трубу.
  -- Девятое, понедельник. Вы не отчаивайтесь, сэр, все будет в порядке. Я вынуждена была переодеть вас во что-нибудь сухое. Это вещи моего мужа. А ваши вещи выстирали и высушили. Сейчас будем пить чай. Славьте Господа, что еще живы остались, побывав в такой переделке. Вы бы видели, в каком виде вас принесли сюда. Если бы не наши братья и офицер Гаррис...
   Женщина что-то еще утешительно тараторила, а Майкл посмотрел на свое отражение в воде. В чужой одежде не по размеру, с опухшим разбитым лицом он выглядел ужасно и чувствовал себя особенно несчастным. К тому же все лицо было покрыто какими-то красными прыщами. Майкл спросил у женщины, как она думает: не заболеет ли он тифом?
   Она считала, что надежды терять не стоит, может все и обойдется. По крайней мере, в ближайшие две недели станет ясно, заболел он или нет.
   Он сказал: "О, да!"
   Она спросила, умеет ли он музицировать? Потому что сегодня на их квартире соберется местное общество для музыкальных упражнений на волынке.
   Он сказал: "О, нет!".
   Майкл понял, что попал в одну из многочисленных общин Армии спасения, рассеянных по всему Вест-Сайду. Эта христианская организация занималась благотворительностью, помогая беднякам не только словом Божьим, но и оказывала реальную помощь едой и одеждой. Майкл не раз сталкивался на улице с ее миссионерами, одетыми в особого покроя полувоенные платья и шапки с малиновым кантом. И всякий раз с раздражением отмахивался от их брошюр, которые настоятельно совали ему в руки. Зачем они притащили его сюда? Зачем не оставили лежать на мостовой? По крайней мере, он был бы чист перед законом. А сейчас, скорее всего, его держат за опасного преступника. За его поимку объявлено вознаграждение. Что о нем подумают друзья?
   Страшно болела голова. Майкл сосредоточенно пил чай, грыз печенье, и время от времени кивал, не вслушиваясь в душеспасительную болтовню. А ведь он мог бы сейчас бодрствовать у себя дома, уплетая яичницу с ветчиной, или тихо сидеть в конторе над бумагами и мечтать о... Черт! Она же сегодня уезжает в Америку! Он в отчаянии сжал виски руками. Дженни же, решив, что ее проповедь возымела действие, продолжала с удвоенной силой: "Придет время, когда поступки всех людей будут также ясно видны, как днем мы видим дорогу, тогда все они познают Бога и будут испытывать духовную борьбу...и т.п.
   Дверь со скрипом отворилась, и в нее просунулась чья-то давно не стриженая голова. - Мы нашли его, сэр. И, оборотившись к Майку. - Прошу вас встать. Перед вами генерал Уильям Бут.
   В комнату решительной походкой вошел тот самый белобородый старик, с властными чертами лица и резкими жестами, которого Майкл уже имел счастье лицезреть днем ранее, когда его везли в участок. От него веяло такой страстью и силой, что Майкл поднялся на ноги, прежде чем осознал, что он делает. Говорил генерал жестко, отчетливо, неудержимо увлекаясь потоком собственной речи. Вслед за генералом в комнатку втиснулось еще несколько человек. Все они отличались военной выправкой и очевидно составляли его свиту.
   - Джозеф, наш разговор не записывать! - обратился Бут к одному из сопровождающих, молодому человеку, лет двадцати, который по привычке уже доставал из саквояжа письменные принадлежности и готовился стенографировать. Тот так и застыл как статуя. Потом генерал подошел к Майку, взял его рукой за подбородок и властно заглянул в глаза: "Кто ты, брат? (в душе у Майка все похолодело), - огонь смешанный с сажей, или чудовище, надевшее лишь маску человека? Если ты змея, то я вырву твое жало".
   Простите, сэр - запинаясь, отвечал Майкл, - я несчастный человек, который исключительно в силу стечения обстоятельств попал в безвыходное положение. И он, волнуясь и перескакивая с пятого на десятое, как на духу изложил генералу все события последних дней.
   - А что ты скажешь мне в ответ на это? - и генерал властно протянул руку в лайковой перчатке в сторону. Один из офицеров тут же подал ему конверт. - Это письмо нашли в твоей одежде. Прочти.
   В письме, обращенном к "Уильяму Буту, эсквайру", Майкл ничего не понял. Потом, сосредоточившись, перечел его внимательнее еще раз:
   - Фельдмаршал! - говорилось в письме, - с удовольствием прочел вашу книгу. Похоже, что в английских трущобах и помойках вы разбираетесь как никто другой. Жаль, что такой литературный талант пропадает втуне. С удовольствием возьму на себя обязательство профинансировать дальнейшие исследования. Надеюсь встретиться с Вами в курительной комнате отеля "Чаринг-Кросс" в пятницу, в двенадцать часов дня для обсуждения размера и формы гонорара. Ваша армия так велика, а я, как Чайльд-Гарольд, всегда один, без помощников. С почтальоном поступайте по своему усмотрению. Он мне больше не нужен.
   Вместо подписи к письму была приклеена почтовая марка в один пенни с изображением сатира, играющего на лютне.
   - Я ничего не понимаю, сэр - искренне ответил Майкл. - Кроме того, что это уже третье загадочное письмо за последние два дня. Похоже, все они написаны одной рукой.
  -- Чьей рукой, юноша?
  -- Я не знаю.
   Генерал прошелся по комнате, твердо ступая по полу. Потом побарабанил пальцами по краешку стола. Взгляд его был задумчив.
   - Значит, это уже третье письмо, которое ты помимо своей воли доставляешь по назначению. Он помолчал, потом нахмурился. - Я сегодня отправляюсь с призывом самоотречения на конгресс в Манчестер. Как тебе должно быть известно, девиз нашей армии: "Сердце - богу, руку - человеку". Поэтому я не могу отказать тебе в помощи. С другой стороны, если ты избран, то только Бог вразумит тебя. И, уже обращаясь к окружению: "Накормить, одеть, обуть, объяснить наши цели. Если захочет, пойдет солдатом в Первый Филадельфийский корпус. И, уже выходя из комнаты и обращаясь к секретарю: "Может этот пустоголовый субъект и сам поймет, во что вляпался, но будет уже поздно. Парень стоит у открытой могилы. Пусть выбирает".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 6. Белокурая Юнона.
   Англия, как известно, со всех сторон окружена водой. Поэтому нет особых сложностей с тушением пожаров (Ирвинг Картер, вице-мэр).
  
   На рассвете следующего дня "Глория" отчалила от пристани Святой Екатерины курсом на Северную Америку. Уютно пообедав вечерком в капитанской каюте, Виктория терпеливо выслушивала любезности некоего Билла Речэма, старшего помощника капитана парохода. Человек он был деятельный, собранный, с красным обветренным лицом и усталыми глазами старого ловеласа. По-видимому, он обладал широким и разносторонним опытом не только в морских делах, но и в разных житейских вопросах. А посему пичкал Викей морской атрибутикой вперемешку с сонетами Овидия.
   Небо было предгрозовым, сизо-лиловым. Сильный ветер трепал корабельную оснастку. Виктория была в черном дорожном костюме и укрывалась от порывов ветра шелковым зонтом. Бережно поддерживая спутницу под локоток, Билл провел для нее экскурсию по судну среди бушпритов, форштевней и прочих уважаемых джентльменов. В заключение заговорили о возлюбленных и женах.
   Они говорили - впрочем, нет, говорил он, а мисс Штайнбок слушала, мило поправляя шляпку - о пассатах и муссонах, об оливковых красотках Южной Америки, о страстных черноглазых креолках. Разумеется, все они меркли перед ее возвышенной красотой. Старший помощник, по его словам, многократно был влюблен, но никогда не женился.
   - Прекрасный обычай был у греков, - заявил он, явно стремясь расколоть ее любезную холодность. - Жена для кухни, мальчики, так сказать, для удовольствия, а для изысканных бесед - гетеры.
   И весело рассмеялся.
   Вы знаете, - продолжал он, - у них было такое понятие как "акмэ", время творческого расцвета. У кого-то оно наступает в двадцать - тридцать лет, у меня же только сейчас - в сорок-с хвостиком. Сейчас рядом с вами я становлюсь влюбленным мальчиком. Я дошел до такого состояния, что готов на все...
   Виктория, вначале внимавшая болтуну с холодным порицанием, улыбнулась: "Значит, вы уже дозрели до брачных уз?"
   Должно быть он внезапно почувствовал необыкновенный прилив энергии: "А вы знаете, как Флемминг определяет брак? Как сделку, в результате которой жена получает полное право шарить у мужа по карманам!" И опять расхохотался, довольный собой, но, видя, что спутница недовольно сморщила носик, снова стал петь про зеленые глаза и ночное звездное небо.
   - Знаете, - вежливо прервала его Виктория, - вы судите о женщинах по глупым книгам и еще более глупым пьесам. Хотите, я вам расскажу о вас? Вы, скорее всего, женаты. Причем неудачно. Жена вас значительно моложе. Со дня вашей свадьбы считает вас мокрой курицей. Ужин она для вас точно не готовит. Изменяли вы ей много раз, а потом каялись, стоя на коленях. Кстати, пока вы здесь волочитесь за мной, ваша жена нежится в постели с... А вот этого я вам не скажу.
   Ее собеседник порывисто выпрямился. Глаза его расширились до предела. А раскраснелся он так, будто кто-то хотел приготовить из него салат и излишне приналег на горчицу.
   - Но, откуда вы это все узнали?
   - По вашим серым глазам, по сосудистому рисунку лица. А еще потому, что брюки у вас протерты на коленях.
   Не успевший переключиться в русле беседы с серьезного на комическое Билл автоматически посмотрел на свои безукоризненно вычищенные и выглаженные брюки и был наказан ее мелодичным смехом.
   Обратный путь до своей каюты он посвятил более подробному анализу вопроса о том, что такое женщина, и из каких частей она действительно состоит. Дело в том, что, желая ему доброй ночи, и, задержав свои холодные пальцы в его руке, наша милая путешественница подробно описала ему, сколько лет он еще сможет именоваться мужчиной, и почему его жена достойна звания христианской мученицы.
   Известно, что, сойдя на берег, он подал немедленный рапорт об отставке.
   Пройдя в свою каюту, Виктория небрежно скинула шляпку и туфли, и усевшись в кресло-качалку, стала красить губки, с улыбкой разглядывая себя в зеркальце. По-человечески этот бравый служака ей даже импонировал. Ей - лет в четырнадцать, он, вероятно, показался бы интересным. Такой бравый морской офицер.
   Ее робость и нервозность перед так называемым сильным полом давно уже прошла. Ах, эти мужчины! Они волнуются, важничают, суетятся, беспокоятся, веселятся, ликуют и играют как дети. Они готовы умереть ради нее; она же разговаривает лишь со звездами. Женщины - цветы, а мужчины лишь художественное оформление букета...
   В Филадельфию судно прибыло три недели спустя, ранним солнечным утром. Прямо с пристани, взяв извозчика, Виктория отправилась во второсортную гостиницу на Астон-роуд. Заняв лучший номер, она уснула раньше, чем голова ее коснулась подушки. Но буквально спустя пару часов была разбужена тихим, но настойчивым стуком в дверь.
   Да, - сонно крикнула она. Только сейчас она почувствовала, как измотана долгой качкой.
  -- Срочная телеграмма для мисс Штайнбок!
   Она подавила стон и не стала вылезать из-под одеяла. - Давайте.
   Дверь осторожно приоткрыл портье, черноволосый юноша, с приятными чертами лица. Считая себя знатоком душ человеческих и предприимчивым молодцом, он захватил также горячий кларет, конфеты и мясной пудинг. И теперь одним глазом пожирал спавшую с ее плеча бретельку, стараясь не пропустить другим глазом строчек странного послания.
   Вот что оно гласило:
   "Наша небесная машина скрипит давно не смазанными шарнирами. Прошу вас немного поработать пожарным. Не забывайте, кем была ваша прабабушка. Кулинария в гостинице дурного качества, берегите здоровье. У мальчика может развиться косоглазие. Хотя, все равно, завтра в полдень все будет кончено".
   Виктория только вздохнула. И, поправив бретельку, мягко произнесла: "Я обойдусь без завтрака. Принесите мне все свежие газеты. И карту города. Я хочу осмотреть местные достопримечательности. Вы побудете моим гидом?". И получив горячий утвердительный ответ, обворожительно ему улыбнулась.
   Судя по газетам, в этом краю творилось нечто невообразимое. Отдохнув от гражданской войны, люди, похоже, не знали, чем же еще заняться. Бальные залы превращались в места молитв, театры в церкви. Штатом овладела какая-то мрачная эпидемия всеобщей тревоги и подавленности. Все эти сумасшедшие квакеры, вдохновленные идеей возрождения, покидали свои дома, распродавали имущество за бесценок, оставляли детей и стариков без попечения, и, гонимые неведомым ветром собирались в большие толпы.
   В эту среду в городе и округе стояла жаркая безветренная погода. На большом пустыре за городской окраиной собралась толпа в несколько тысяч человек. В основном это были еще не старые люди: мастеровые, домохозяйки, фермеры, в возрасте от пятнадцати до сорока лет. В воздухе стоял удушливый запах пота и пыли. Все были возбуждены, тяжело дышали. Кое-где люди присели на землю, и спасаясь от изнуряющего зноя и мошкары, обливались водой. Многие были без одежд, с одним поясом вокруг талии.
   На импровизированном помосте, сколоченном из грубых бревен, бесновался какой-то человечек с длинными, сбившимися от пота черными волосами, крючковатым носом и узкими бескровными губами. Глаза его были безумны. Некогда добротная одежда уже превратилась в лохмотья. Вокруг помоста полукругом стояла группа, вооруженная ремнями из кожи. Они с криками и стонами бичевали себя так жестоко, что кровь лилась из их ран. Вокруг них, заражаемые их волнением, люди корчились, кривлялись и двигались на тысячи различных ладов.
   На этом адском фоне молодая элегантная дама в розовом пышном платье и в шляпке с перьями, стоявшая чуть поодаль, казалась кроликом, которого фокусник достал из шляпы и позабыл убрать, увлекшись распиливанием трупа. Лицо ее было невозмутимо. Ее спутник, высокий молодой человек в фетровой шляпе, наоборот вовсю пытался прикрыть свое смущение и недовольство происходящим. Он явно находился на этом шабаше помимо своей воли. Его пальцы нервно сжимали ручку нового черного автоматического зонта.
   - Мисс, - с волнением обратился он к Виктории, - может быть, мы лучше осмотрим колокол Свободы или новый концертный зал? На мой взгляд, здесь не безопасно.
   Похоже, что его спутница мало нуждалась в "опоре". Она взволнованно и жадно наблюдала за происходящим.
   - Человеку действительно благородному, - с укором произнесла она, - нечего бояться. И незачем гоняться за чужим одобрением и сочувствием.
   - Каждый должен найти свой рай и свою Еву! - надрывался оратор. - Хватит подбирать крохи с Божьего стола! Чтобы быть на виду, мы должны стоять на могиле!
   Тут его грубо спихивает с помоста второй крикун, еще неистовее прежнего. Этот второй, с горящими черными глазами, кричит, что не нашел рая в собственном доме и Еву в собственной жене.
   - Перед лицом господа я беру себе небесную подругу!
   Он кричит и размахивает палкой над головой. А потом прыгает прямо с помоста и, облапив первую попавшуюся молоденькую служанку, валит ее на землю. Ее истошный крик послужил сигналом для всеобщего шабаша. Люди закричали, задвигались нервно и суетливо. Мужчины и женщины хватались за своих соседей, сцепляли руки, сплетались в неистовом порыве и падали на землю, не видя ничего вокруг себя. Кое-где уже вспыхнули горячие потасовки, поскольку в одну и ту же жертву вцепилось одновременно несколько человек.
   Виктория самоуверенно двинулась сквозь толпу к самому центру человеческой массы. Нисколько не стесняясь, она пробиралась между рядами, задевая сидящих и лежащих чем попало и по чему попало - по рукам, по плечами, по голове и лицу - не все ли равно? За ней с виноватым, смущенно извиняющимся видом неотрывно следовал ее спутник, стараясь пройти так, чтобы никого не задеть.
   От нескольких человеческих кучек вдруг отделилось по ручейку. Все они, в созидаемом ими же хаосе, с криками тянулись к ней. Мужчины, отпихивая друг друга, стремились первыми достичь Виктории, ощупывая ее бессмысленными вожделеющими взглядами.
   Наш молодой портье слишком поздно сообразил, в какую заваруху он попал. Сейчас они будут просто растоптаны и размазаны в пыли этим бурлящим живым потоком. Он заслонил Викторию плечом от наиболее близкой толпы безумцев и отчаянным жестом вскинул над головой зонт:
  -- Назад, - заорал он. - Я размозжу голову любому, кто подойдет к ней! А ну, проваливайте живо, вам говорят!
   Его бешеного сопротивления хватило на несколько секунд. Сразу несколько крепких жилистых рук вцепилось в него. Зонт выдрали из рук. Юношу повалили на землю и стали ожесточенно пинать.
   Многоголосый вопль ужаса вдруг раздался откуда-то с другой стороны площади. Люди вскакивали на ноги, бежали, падали и снова бежали, гонимые неведомым, безликим, но чудовищно сильным противником. Их фигуры вдруг приобретали неведомые очертания каких-то шевелящихся клубков. Это были мыши. Вернее, уже не совсем мыши. Это был передовой отряд мириада мышей, так страшно и так беспощадно жестоких в своем большом количестве. Невероятно размножившихся и рвавшихся к новым источникам пищи. Человеческое сонмище вдруг превратилось в небольшое пшеничное поле, подсекаемое со всех сторон умелыми косарями. Острые когти мышей легко прорывали кожу, а железные зубы без устали вонзались во все, чем-то сходное с пищей. В панике люди метались, ища выхода, а потом кинулись в направлении города. Те, кто не успевал бежать, были съедены без остатка.
   Виктории эта бойня, как оказалось, представляла широкие возможности для демонстрации своих способностей. Она лихо скинула туфли и, встав босыми ногами на землю, засвистала и стала крутиться вокруг своей оси, размахивая шляпкой. Это было единственным, на что ей пришлось тратить силы. Как по мановению волшебной палочки, с невероятным писком мыши брызнули от нее во все стороны и кинулись врассыпную. Мышиное войско резко сместило направление своего движения и теперь уходило от города, сползая по отлогому склону вниз к реке. Спустя некоторое время площадь стала практически пустынна. На ней не осталось ни людей, ни мышей. Только грубый помост и несколько десятков бездыханных тел.
   - Ну, вот, видите как все просто! - растрепанная и разгоряченная, но донельзя довольная собой, оборотилась она к своему спутнику. - Эй, мистер трусишка, да вставайте же вы! Кто нагнал на вас такого страха?
   Ее спутник ничком лежал в пыли спиной к небу. Виктория рывком опустилась на колени рядом с ним и с усилием перевернула его на спину. Все лицо его было изъедено мышами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 7. Защита от демонов.

Добро должно быть с кулаками, а зло - с пакетом молока.

(Д. Шонесси "Врожденная добродетель").

  
   (Экспресс Лондон-Ливерпуль. 28 сентября 1884 года.)
   Этот пожилой, угрюмый джентльмен в соломенной шляпе вошел в его купе в Иствиче, когда за окнами уже стемнело. Накрапывал мелкий дождь. Он положил свой объемистый багаж на верхнюю сетку, снял шляпу, вытер лысину красным шелковым платком, нацепил на нос очки, и принялся заполнять какие-то страховые бланки.
   Майкл сидел напротив него и, беззвучно шевеля губами, учил одиннадцатую доктрину. Почему-то она давалась сложнее прочих. "Мы верим в бессмертие души, в воскрешение тела, в Судный День, в конец света, в вечное блаженство праведных и вечное наказание упокоившихся во грехе". Пока он осваивал концовку, начало начисто выветривалось из памяти.
   Поезд уютно пыхтел и пускал дым колечками. Железная кружка с горячим чаем мелко вибрируя, подпрыгивала на столе. Майкл вздохнул, отложил брошюру и откинулся на сиденье, улыбаясь собственным мыслям.
   Надо сказать, что в характере Майка не обнаружилось должного христианского смирения. К тому же, как оказалось, он плохо переносил очевидные истины, и с детства мученически глотал хлеб с маслом, если его кормили насильно. Он имел свое собственное мнение о Господе Боге и всегда заявлял, что не хотел бы попасть на небо, потому что там явно засели все викторианские ханжи и святоши. Его личные цели и цели Армии совпадали по вектору. Другой возможности благополучно перебраться за океан не было. Поэтому прошедшие две недели Майкл стоически переносил обеденные клубы, группы для матерей с младенцами, дома престарелых, музицирование и декламацию. Затем подписал Устав и с согласия Совета был принят в члены Армии.
   В его представлении он еще легко отделался. Теперь в кармане лежал документ на имя солдата Армии Майкла Джефсона и рекомендательное письмо к комиссару Рейлтону, четыре года тому назад утвердившему свой флаг в Филадельфии. Отъезд из Лондона прошел на удивление спокойно. Майкл до последней минуты волновавшийся, что к поезду явится полицейский эскорт, успокоился и преисполнился идиллическими планами. Он переплывет океан и обязательно найдет Викторию, и предложит ей руку и сердце. А потом они поселятся в маленьком бунгало и заведут трех собак...
   Проезжая через стрелку, поезд дернулся и брошюра упала на пол, прямо под ноги попутчику. Книжку завалило куда-то под сиденье, и Майкл никак не мог нащупать ее рукой. Приподнявшись, Майкл решил извиниться.
   - Извините, сэр, всему виной эта дурацкая тряска.
   Тот не выказал в ответ никакой любезности. Наклонился, поднял с пола брошюру, укоризненно, как показалось Майклу, посмотрел на нее и выбросил в окно. А потом вернулся к незаполненному бланку.
   Только круглый идиот мог не понять, что это ценная, причем чужая вещь! Эта наглая выходка настолько возмутила Майка, что он даже подскочил на ноги и закричал: "Какого черта! Вы что с ума сошли?"
   Ему очень захотелось схватить этого негодяя за шиворот и вышвырнуть в окно, следом за пропавшей книгой. Только врожденная деликатность удержала его на уровне представлений о действии.
   Джентльмен, однако, отнесся к его гневной вспышке как к выражению сочувствия и любезности.
   - Да, - ответил он. - Я давно не в себе. Разум всегда манил меня своими строгими формами. Но всегда обманывал.
   И разразился длиннющей историей про одного своего хорошего знакомого, который сейчас сидит в сумасшедшем доме. Этот парень, по его словам, постоянно читал филантропические брошюры, жертвовал все свои сбережения на поддержку различных обществ, и даже подписался на "Юного христианина". Прием внутрь этой зловредной литературы в чрезмерных и ничем не разбавленных дозах, естественно пробудил в нем стремление к прямо противоположному. Он заинтересовался романами ужасов с нечеткими иллюстрациями стоимостью в один пенни, и, в конце концов, попытался изнасиловать старушку.
   Майкл сник на своем сиденье. Ему было очень грустно. Почему ему так не везет? Теперь вот ехать в одном купе с сумасшедшим. Еще шесть часов.
   Его попутчик как раз закончил оформление очередного бланка и удивленно посмотрел на Майка.
   - Ба, да я гляжу, вы не на шутку расстроены? Такой молодой и такой ранимый?
   Он встал, приподнялся на цыпочки, пошарил рукой где-то в темноте за окном, и, к изумлению Майка, достал ему обратно его брошюру. Невредимой и что удивительнее, почти сухой! Подав книгу Майку, он сел, помолчал немного, а потом сунул бланки во внутренний карман.
   - Вы знаете, мне всегда почему-то попадаются ранимые собеседники, - продолжал он. - Все время ноют, паникуют, жалуются на судьбу. Это губит репутацию фирмы. Прошу прощения, если я слишком назойлив в своей заботе о вашем благополучии.
   - Вы что, фокусник? - голос у Майка от волнения несколько подсел.
   - В метафизическом смысле? - он, казалось, на секунду задумался. - Пожалуй. Ах да, позвольте представиться. - Вельзевул, Асмодей, Астарот, Левиафан, Дагон, Магон и еще немножечко Панхиель. Впрочем, последнее имя мне не нравится. Звучит как-то пошловато, не находите? Но вы можете называть меня просто - Сэр.
   Майкл сейчас напоминал себе нерадивого ученика, которого строгий учитель экзаменует по закону Божию. Это раздражало.
   - Понятно, - рассерженно буркнул он. - А я - Мария Магдалина.
   Свет в купе на секунду померк. Майкла слегка замутило. Желудок приготовился расстаться с некстати принятым чаем. Он прижал руку ко рту. О, Господи! Он чуть не поранил себе нос длинными ногтями. Что это? Это была не его рука! И не его тело! Он был в полном замешательстве.
   Новое тело оказалось неожиданно тесным. К тому же каким-то неестественно округлым и распухшим в самых неожиданных местах. Он заподозрил неладное.
   - Что вы делаете! - малодушно взвизгнул он высоким голосом. - Кто вы такой? Что происходит?
   Собеседник встал и галантно прижав к своей груди шляпу еще раз представился:
   - Ваш предполагаемый куратор.
   Он дурашливо поклонился.
   Майкл вскочил и глаза его сверкнули, точно он хотел испепелить насмешника взглядом.
   - Ах ты, негодяй, - произнес он тихо, задыхаясь от сдерживаемой ярости. - Хватит меня гипнотизировать! Сейчас ты перестанешь играть в питона и кролика!
   Он потянулся рукой к внутреннему карману, где лежал купленный накануне револьвер. Увы, кармана на этой одежде не было.
   Его глумливый собеседник сделал вид, что страшно испуган. Замахав на Майкла руками, он вскочил, и кинулся в дальний конец вагона, где и занял место между толстой дамой с мопсом на коленях и дверью. На Майкла он старательно не смотрел.
   Майкл оказался в глупейшем положении. Наведенный морок явно не желал рассеиваться, сколько бы он не тряс головой.
   - Сэр, вернитесь! - стал тоненько взывать он, высунув голову из купе. Простите меня.
   - И вовсе незачем так восторженно кричать, дорогая Мария, - разыгрывая семейную сцену, бурчливо отозвался фокусник откуда-то из-за спины. Он по-прежнему сидел на своем месте и продолжал старательно заполнять бланк. - Тебе надо переменить обстановку. Съезди на Мертвое море. Попробуй уговорить Лию и Рахиль, может быть они поедут с тобой. Поверь мне, при твоей работе отдых просто необходим. Постарайся не думать, что весь свет состоит только из тупых и похотливых мужчин.
   - Сэр, - измученно выдавил из себя Майк, - я отдаю должное вашему таланту. Пожалуйста, верните мне мой прежний облик.
   Он был в состоянии близком к помешательству.
   - Если я ничего не путаю, - его собеседник деланно возвел руки долу, - это вы меня морочите. Вы бы, старина, все же попробовали вспомнить, как вас действительно зовут.
   - Майк Адлер.
   Воздух в купе на секунду подернулся легкой зыбью и Майк снова стал самим собой. Он только моргал и растерянно озирался.
   Волшебник от удовольствия даже прищелкнул пальцами: "Ну, вот и славно. Сейчас мы еще немного перекусим и все пойдет на лад".
   Он небрежно повел над столом руками, а потом вытащил из рукава жареного цыпленка, упакованного в фольгу, а затем полпинты пунша с джином.
   - Лучше всего поется "осанна", когда во рту есть небесная манна! Как вы полагаете?
   - Надеюсь, что вы не станете возражать, если я закурю? - от былой задиристости Майка не осталось и следа.
   Мэтр только что закончил с курицей и допивал пунш. Он небрежно кивнул.
   - Чего вы от меня хотите? - Майкл продолжал пребывать в сомнамбулическом состоянии.
   -Чтобы вы очнулись наконец и приняли радушный вид человека, которому нанес визит ангел!
   Майк попытался взять себя в руки.
   - Спокойнее, - сказал он себе. - Это дьявол. Он хочет заполучить мою бессмертную душу. Не встретив с моей стороны понимания, он просто сведет меня с ума.
   Такие речи сильно его подбадривали, и пока доехали до Бирмингема, он совсем воспрял духом. Его собеседник невозмутимо ждал его ответа с видом человека, у которого в запасе вечность. И полбутылки пунша.
   - Да, производство мысли, к сожалению, не поспевает за естественным приростом населения, - его собеседник продолжал глумиться. - Будь вы хотя бы чуточку поумнее, мне не пришлось бы наряжаться в сельского бухгалтера. Ничего не поделаешь, какой человек, такой и дьявол. Вы, кстати, знаете, что у негров черти белого цвета?
   Эти слова вывели Майка из транса.
   - Объясните мне, наконец, что происходит?
   - Очень хорошо. Ну, ладно, ладно. Не дуйтесь. Итак. Я хочу предложить вам сделку. Выгодную для обеих сторон. Вы немного помогаете мне. Я, соответственно, вам. Процедура стандартная, бумаги казенные.
   И он протянул Майклу бланк. Бланк был ярко-желтого цвета, с каббалистическими знаками по краям.
  
   Я, имярек, - значилось в престранном документе, - будучи в ясном уме и твердой памяти, соглашаюсь пройти обучение основам оккультных наук под контролем своего куратора. При неуспешном обучении согласен на пожизненную должность сторожа при шлюзе Саутгемптон (кассира железнодорожной станции в Бэнбери). Нужное подчеркнуть.
   - Ну, как, - поинтересовался он, когда Майк закончил чтение, - правда впечатляет? И потом, вы же ничего не теряете! Должность сторожа при шлюзе не может отпугнуть настоящего художника. Для художников, помешанных на речных пейзажах, это излюбленный сюжет.
   - Что вы хотите получить взамен? Мою душу? - голос у Майкла пресекся.
   - Да кому она нужна, ваша жалкая душонка. Можете оставить ее при себе. Я же говорю, мелкую услугу. Отнесете еще пару писем. И это все.
   - А почему я, собственно говоря, должен согласиться на ваше предложение? - собравшись с силами, Майк решил пойти в атаку.
   Его визави только развел руками. А потом достал прямо из воздуха большие бухгалтерские счеты с малахитовыми косточками и выложил их на стол перед Майклом.
   - Ну, что ж, - с глубоким вздохом произнес он, - давайте посчитаем. Что мы имеем в плюсе? В плюсе мы имеем молодого человека небольшого ума, который очень любит читать чужие письма. (Он отвел одну косточку в сторону). Это все? Кто-нибудь даст больше? (Он притворно-удивленно поднял брови). Спасибо, джентльмены. Продано.
   - Теперь, что у нас в минусе, - издевательски продолжал он. - Жилья у молодого человека нет. (То, что мы ошибочно приняли вначале за пресс для выжимания белья, оказывается, было его спальней). И он отвел одну косточку в противоположную сторону.
   - Денег у него нет. Талантов, хм... и не было. Работать он не хочет, - еще несколько косточек переместились вправо. - Ливерпульская полиция уже истомилась в станционном буфете. Итак, мой друг, у вас отрицательное сальдо. (Он повел рукой, и счеты испарились в воздухе). И в этот момент я протягиваю вам руку помощи, окружаю теплом и комфортом, превращаю ваш тернистый путь по жизни в увлекательную прогулку. Вы, кстати, знаете, что такое счастье? Счастье, это когда делаешь то, что хочется, и есть тот, кто этим восхищается.
   - Я хочу найти ее, - Майк даже порозовел от усилия, с которым дались эти слова.
   - Кого? Викторию Штайнбок? - Его собеседник казался безмерно удивленным. - Но зачем?
   Вместо ответа Майк отвел глаза.
   - Разрази меня гром, если этот джентльмен не воображает, будто он влюблен! - отсмеявшись, этот нахал сделал еще один изрядный глоток из бутылки. - Ха, любовь. Сказки для самок. Юноша, вы хотя бы знаете, что это такое? Романтическую любовь, к вашему сведению, придумали всего сто лет назад как идеальное оправдание сексуального влечения при случайном поиске объекта.
   - Вы, люди, как пятилетние дети, - продолжал он. - Любите, чтобы что-то яркое постоянно мелькало у нас перед глазами. Но не давалось в руки. Нет, юноша. Вы ей не пара. Она выше вас во всех смыслах. Пингвин и русалка. Принцесса и свинопас. Надо же такое придумать! Подписывайте, скорее, старина, и покончим с этим.
   Правая рука Майкла неожиданно для него самого вдруг дернулась и взлетела к носу собеседника.
   - А вот этого ты не хочешь? - услышал он собственный голос, искаженный от ярости и увидел собственный палец, выставленный в оскорбительном жесте.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   44
  
  
   38
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"